Бить или не бить?

   Почти древний старик-красавец пребывал в глубокой задумчивости.
Его взрослые дети, внуки теперь часто заставали его в таком
состоянии.

   Они старались не говорить громко, не делать резких движений -
их родной и любимый человек этого не пугается, но выходит из
состояния, как им кажется, мучительно трудно, долго приходит в себя.

   Вот и сейчас сидит он перед журнальным столиком, подперев
руками могучую в кольцах серебряных кудрей голову, почти не мигая
смотрит в одну точку.

   - Тихо, Ванечка! Не шали и не шуми! Дедушке не будем мешать.
   - Дедушка сидя спит?! - спрашивает ещё маленький Ваня.
   - Нет, не спит. Опять в своих воспоминаниях... Думах.

   К их дачному дому подъехала машина, забитая роднёй - на выходные
приехали. Движение, приглушённые, но радостные голоса вывели
их деда из глубокого погружения в себя.

   Разговоры, смех, приветствия приводят старика в благодушное
расположение духа. Он улыбается, кивает головой, на вопрос: как ты?-
отвечает чуть протяжно - нармааально. И улыбается.

   После ужина все расположились на просторной террасе чаёвничать.
Ваню ещё не отправили спать и он вовсю пользуется этим:
   - А сегодня дедушка снова вспоминал! Долго!
   - Ваня, не надо так кричать,- успокаивает мальчика бабушка.
   - А мне интересно, о чём думал дедушка! - не смущается мальчик. -
Деда, расскажи нам!

   Дед улыбается:
   - Да ты не поймёшь - маленький ещё. Вот подрастёшь...
   - Дедушка, дедушка, - понеслось со всех сторон,- мы уже большие!
Мы поймём! Расскажи!

   Виктор Петрович окинул взглядом присутствующих - такие родные,
такие любимые лица! Как же он желает им всем добра! Настоящего счастья!
Ну, слушайте дедушку. Рассказ мой будет коротким и, хотя не сказка,
а быль, но в ней большой намёк!

   Все посерьёзнели, приготовились слушать дедушку.

   Вы все знаете, что я в медицине достиг... некоторых успехов. Конечно,
для этого пришлось всю жизнь упорно трудиться. Иногда приходило
отчаяние, когда поставленная мне или мной цель не давалась,
отодвигалась, как горизонт. Но я не поддавался отчаянию, а ещё
с большим усердием принимался за дело.

   А начиналось всё... Слушайте, как начиналось.
Было мне уже лет двенадцать. Учился хорошо. Мне ученье легко
давалось. Мои родители, ваши прабабушка и прадедушка, гордились
мной. Души во мне не чаяли. Напомню, что моя мама дома шитьём
занималась, а отец работал шофёром.

   У моего отца был особый склад ума - философский. На любую тему,
о любом предмете мог рассуждать - заслушаешься и так, что только
ума набирайся. И мама умная была, когда отец увлекался темой -
не мешала ему, слушала, улыбаясь. Но он мгновенно обрывал свою
речь, как только подходило время что-то делать по дому или ехать
на работу.

  Роста и дородности он был выдающихся, а говорил и смеялся всегда
тихо, как-то добродушно-ласково:
   - Виктор, ты не забудь бутерброды в школу взять: исть схочешь,
а у тебя запас,- и тихонько смеялся.

   Мне нравилось, как он, что-то делая, тихонько пел одну и ту же
песню - "Как родная меня мать провожала". Голосишко был слабый,
но верный.

   И так у нас всё хорошо по жизни шло, просто - живи да радуйся!
Но я, неожиданно для себя, особые и радость, счастье познал!

   В нашем городке орудовала шайка малолетних... Не знаю, как их
правильней назвать: преступников, бандитов? Да, как ни скажи, всё
им подходит. И крали, и избивали, даже поджигали. И, почему-то,
никак их не могли изловить.

   Юрка, мальчишка с нашей улицы, был в этой шайке. Я об этом не знал,
а он однажды пригласил меня:
   - Что скучаешь за своими книгами? Пойдём со мной, я тебя с такими
законными - сейчас бы сказал - крутыми - познакомлю.
   
   Я и минуты не колебался, сразу пошёл с ним. Пришли в какой-то
дом на отшибе города. Там в большой комнате собрались уже десятка
полтора-два подростков. Все сидели вокруг огромного стола,
на котором были насыпаны печенье, конфеты, лежали пачки сигарет,
стояли бутылки с лимонадом и... вином.

   Между ними, не во главе стола, сидел один взрослый мужчина, лет
около тридцати. Нас шумно приветствовали. Мне сразу уступили место
напротив мужчины. По тому, как он смотрел, говорил, как к нему
обращались, я понял - главный. Пить и курить никого не заставляли,
все брали то, кто что хотел. Но, конечно, и пили, и курили.

   - Юркий! А кого это ты к нам привёл? - спросил взрослый,- что-то
я раньше не видел его у нас.

   - Алексеевич! Это законный пацан! Кремень!
   - Кремень? А что это - кремень? - мне показалось, что этот
Алексеевич спрашивает с насмешкой.
   - Ну, не подведёт! Как кремень! - стал заверять Юрка - Юркий,
его, оказывается, все называли.
   - Ну, так и быть... Пусть будет - Кремень.

   И меня все стали называть - Кремень.
С этого дня в школу я стал ходить изредка. Учебники в руки не брал -
позорно. (Сейчас бы сказали - стрёмно) Стали меня брать "на дело".
Пока моё участие сводилось к тому, что постоять в сторонке
с кем-нибудь, одного не оставляли. А воровали они сами,
хотя ворованным меня одаривали. Ох, как это здорово вдруг получить
подарок, да ещё из рук самого Алексеевича! Вот это радость!
Вот это счастье!

   Компанией не в полном составе, а кому подфартит, кого Алексеевич
возьмёт, мы и в кино ходили. Меня Алексеевич брал с собой.
Один пацанёнок затевал ссору и даже драку перед входом в зал,
билетёр отвлекалась, пытаясь навести порядок, а мы прошмыгивали
без билетов и рассеивались по залу. Алексеевич сажал меня к себе
на одно колено. Какая гордость мной овладевала! Я смотрел на зал -
мне очень хотелось, чтобы все видели, какой я особенный!

   И такая идиллия вдруг оборвалась самым кошмарным образом!
Маму вызвали в школу. Ей сказали, что я пропускаю уроки, и
по итогам окажусь в числе неуспевающих. Почти по всем предметам!

   Мама попыталась поговорить со мной, но я уже... сейчас бы
сказали - оборзел! Я ей сказал, приблизительно, "без сопливых
обойдусь"...

   Мама рассказал отцу. У них разговор был не при мне, поэтому
я не знаю, что она говорила. Отец тихо спросил меня, чем я
занимался, пропуская уроки. Дерзить отцу я не решился, но всего
не сказал. Да отец и не не настаивал. Он расстегнул ремень,
снял его и сложил вдвое. Я и не подумал, что это для меня.
А он схватил меня за шею и стал охаживать этим ремнём.
Я визжал, как кролик, вырывался, крутился вьюном по комнате,
но мне не удавалось вывернуться и убежать.

   Я... писал... весь пол был в мокрых узорах. Я могу с полным
правом сказать, что бил меня отец зверски! Он устал или решил,
что наказал достаточно, но отпустил меня. А я не побежал,
я свалился на мокрый пол и еле дышал.

   Никакой философии не было! Отец вдел в шлёвки* ремень,
застегнул его и, выходя, сказал:
   - Учись и веди себя хорошо.

   Ни до того, ни после меня никто, никогда пальцем не тронул,
но я снова стал примерным учеником, поступил в медицинский...
Да вы остальное знаете.

   Рассказом слушатели были настолько поражены, что последовала
долгая немая сцена.
Дедушка обвёл глазами своих детей, внуков и сказал:

   - Вот я и задумался сегодня: бить или не бить?