Если это было лето

 
 
Наступивший ноябрь сбросил остатки листьев с деревьев. Покрыл листья первым хрустящим под ногами снегом, похожий на пенопласт. Слой осеннего ноябрьского пирога на мокром асфальте из слоя листьев, покрытые тонкой корочкой льда, закрывает первый снег.
По небу растянулась серая дымка с проблесками белых пятен. Небо цвета меланж, с преобладающим серым, будто давит на город. Ощущение, словно раскинулись по городу уныние, тихая грусть. Покопавшись в дневниковых записях, решила добить текст какого-то года, какого-то лета. Помню жуткое по всем ощущениям лето, что осталось в памяти тёмным пятном, выжженного угла души. Пережить, но помнить о случившемся вполне нормально.
Но за этим словом «пережить» скрывается трещина, подобная глубокому разрыву на фарфоровом сосуде, который однажды потерял свою целостность и теперь навсегда сохраняет следы своего падения — ни замазкой, ни клеем уже не исправить той безвозвратной утраты.
 
 
 
 
День, уносящий меня в потерю собственной безопасности, нарушения внутреннего баланса, забирающий будто все силы.
Чтобы остановить слёзы, иметь возможность сдержаться от истерики, наклеила патчи для глаз, включила музыку, села шить. Это точно отвлечёт. Параллельно запишу всё то, что сейчас ощущаю. В комплексе всё поможет, подумала я, искренне веря, что это может сработать. Рабочий стол расположен так, что я могу наблюдать, отвлекаясь на время, прохожих за окном, придумывая то, как каждый из них мог бы прожить это. Сшила ли я что-то? Конечно, нет.
 
 
 
«Я не то что схожу с ума, но устал за лето…».
          — Бродский
 
 
В какой-то момент я ощутила, что всё потеряло смысл. Меня вдруг, как стало казаться, резко обняло одиночество, объятия которого невозможно было разомкнуть. Такое ощущение, что не хочется жить, а воздух, пылающий жарой, усиливал это ощущение. Пустота заслонила собой всё. Какое-то болезненное тело, что словно не своё. Раздражающие головные боли. И жуткое нежелание что-либо делать, даже шевелиться. Усталость и ломота накрыла с головой, медленно расползаясь по телу. Любое движение или не движение — боль. Вялая, тянущая боль. О, как же тяжела действительность.
Порой приступы накрывали и в эти моменты больное тело ложилось, и я закрывала глаза, зная, что это надо просто сейчас пережить. Боль по нарастающей пульсирует, но она пройдёт. Будто какая-то болезнь словно проникла в мозг и медленно омертвляла живые участки организма и мозга. Так мне казалось тогда. Как и казалось, что небо стало свинцовым покрывалом, придавившим меня к земле.
У меня было стойкое ощущение, что моё тело больше никогда не будет прежнем, никогда не будет здоровым. Оно мне как будто не принадлежало больше. Поделённое ровно на две части — правую и левую. Когда приступы накрывали, накрывала и одышка. Мне не хватало воздуха, и это пугало. Облака, словно мрачные тени, расположились на горизонте, отнимая надежду. Жара стояла невыносимая. Поднимая голову, взглянуть на небо, при ясном небе в жару, мне виделась серость.
Мне казалось, что я переживаю какую-то неизлечимую болезнь, и от этого не было сил её переживать, ведь исход заведомо известен. Я боялась, мне было так страшно. Ко мне вернулось дёрганье по ночам, от которого я просыпалась и от которого так старательно уходила в детстве, как самый страшный ночной кошмар.
 
 
 
— Что с тобой, родная? — с тревогой спросила сестра, увидев, как я стою, словно одинокая берёза под тяжёлым гнетом серого неба.
 
— Помнишь, как ты чувствовала себя после развода? — произнесла я, и голос мой звучал, как треснувшая струна, — у меня сейчас так же болит душа, как будто её рвали на куски, — добавила я, зажимая зубами нижнюю губу, пытаясь сдержать поток слёз. Но вскоре, не в силах больше скрывать бурю внутри, я вдруг заревела.
 
 
 
Первое время на стадии смирения щеки покрылись краснотой от бесконечных слёз, вызывая ноющее раздражение. И тогда ещё левая часть тела могла функционировать, и рука постоянно тряслась. Она мешала своей тряской, но так рука боролась. Но такое состояние быстро развивалось и буквально через два дня я стала терять хватку. Всё из левой руки, чтобы я не взяла, падало. Левая нога извивалась в судорогах поначалу, видно также борясь. Потом стало больно наступать на ногу и, соответственно, ходить пришлось временами, хромая. Это непростое время пришлось на время пошива очередной коллекции белья, что невозможно, естественно мешало. Всё запланированное сдвинулось и это тоже естественным образом раздражало. Почти всё лето ушло на восстановление. Жутко устала за лето.
 
 
 
Я получила сильный удар стресса в совершенно неожиданном повороте событий. Предательство так и приходит в нашу жизнь, когда его не ждёшь. Подкрадывается, будто выжидая нужный момент твоей особой уязвимости, когда ты особенно доверяешь человеку. Мне казалось в тот момент, что выстрел предательства где-то из-за угла одной пулей, попал сразу по несколько областям моей души: доверие к людям, переживание этого события, даже как будто удар по самоценности. Точно, последнее точно было и, я бы сказала, по женской душе это рана в самую её сердцевину. Внутренний замок, построенный годами, разрушился.
 
 
 
Моё тело, поделённое на две равные части, вызывало ощущение, что по левой стороне от головы до пятки провели ток, и он мурашками бегал по этой больной левой стороне. Прострелы между рёбрами с пульсирующей болью изматывали. И хуже всего в этом всём то, что ты живёшь в неизведанности, неопределённости, не видишь конца. Я не то, что сходила с ума, но болела душа, болело тело.
Скиталась по улицам, по своей душе среди руин в поисках ответов и исцеления. Ревела на каждом углу. И пока это происходило, я будто теряла себя.
Подолгу лежать и смотреть в потолок, слушая свою боль, как музыку. Принимая боль, пытаясь понять. Это изводило меня. Сводило с ума. Я похудела на 5 килограмм сразу. Было дикое никого не видеть и раздражали малейшие звуки.
 
 
Даже сейчас при чтении и редактировании этого текста, мысленно обнимаю ту себя совершенно раздавленную и потерянную, не имея возможности не заплакать.
 
 
Это всё продолжалось какое-то время, пока я не поняла, наконец, что мне не помогут ни лекарства, ни врачи, ни близкие рядом, если я сама себя программирую на всё плохо, на то, что со мной что-то не так. Прививаю себе вину, как обязательную прививку.
Пока во мне живёт это нежелание жить и всё бросить — ничего не изменится. Даже близкие люди, что поддерживают и рядом не могут воздействовать на твой мозг, где происходят процессы постоянных дум с программированием на нечто ужасное во мне, вокруг. Мне пришлось взять себя в руки через всевозможные не хочу. Стала чаще гулять, включила в свой распорядок дня пешие прогулки, чтобы заставить тело работать полноценно, всё тело. Хотелось очистить душу, будто от грязи. Через боль я вставала ежедневно в планку. Искала маленькие радости жизни и поощряла себя небольшой вкусняшкой за какие-то, пусть незначительные, но дела.
 
Мне казалось, что лишь утешаю себя, сама себя поддерживаю, когда пытаюсь вернуть ответственность за предательство тому, кто сделал это. А потом поняла, что возвращаю эту ответственность, как нежеланное письмо с надписью «вернуть отправителю», потому что это не мои моральные качества приняли решение о предательстве. Я поняла, что не могу и не хочу отвечать за чужой поступок. И только я и мои чувства решают предательство для меня — это физическая измена или общение с противоположным полом (неважно кто это: тошнотворная бывшая, сующая вечно свой нос, откуда-то взявшаяся коллега, вечно нуждающаяся в помощи, подруга, которая была «до» и ей почти всё можно),
или вообще что-то другое. Только я решаю, сколько мне испытывать боль и как её проживать. Я имею право оплакивать всё то, что происходит: потери собственной ценности поначалу, своих надежд и мечт, где-то даже чувство безопасности. В конце концов, собрать себя по разбросанным частям, пройти путь исцеления и восстановления, построить заново свой внутренний замок — всё это колоссальный женский труд после предательства.
 
 
Порой, казалось бы, вернувшиеся Я снова на время покидала меня и некие припадки истерии атаковали, так как что-то не получалось, конечно, сразу. Это невозможно бесило. И вот здесь мой характер, что показывал упрямство, как никогда выручил меня. Та лёгкая придурь во мне добавляла и нотку юмора, когда ты видишь хорошее и относишься с позитивом там, где есть какой-то недуг. Это было неплохое начало после душевной разрухи.
 
 
В процессе проживания предательства я постепенно пришла к выводу, что, как бы ни хотелось, но все состояния, связанные с этой раной, надо проживать, не сопротивляться, а также возвращаться к этому, как к нормальному и естественному процессу. Мне важно было понять, что доверять — это потребность, и я доверяла не потому, что наивная. Также важно было вернуть себе веру в то, что невозможно вступать в близость с людьми, не доверяя и не открываясь. Да, мы чувствуем себя уязвимыми порой при доверии, но это чувство неизбежно.
 
 
Крайне важным оказалось возвращать себя в реальность, где ты, как женщина оказалась абсолютно нормальной, питалась надеждой, создала какую-то свою мечту, хотела, строила, куда-то шла, а получилось то, что получилось и в этом тебе не должно быть стыдно, ты не должна бояться непринятия или осуждений. И главное — простить себя за свой опыт.
 
 
 
Какое-то лето, какого-то года.
 
 
уходит время литературного героя, оставляя после себя голос, особенно женский.