Октябрь уж наступил

(Продолжение рассказа «Первые дни сентября»)

1.

После всего произошедшего, о котором «никто не знал» и о котором «не принято было говорить», мы с Людой тоже договорились не вспоминать об этом не только всуе, но даже про себя.

Однако наши родители предприняли неожиданную и радикальную меру. Основная идея и её реализация легли на Елизавету Дмитриевну, мать Людмилы. Выразить принятый предками вердикт можно такими словами: «Молодые люди! Проверьте свои чувства, пожив вместе, но отдельно от нас. Естественно, с нашей необходимой финансовой поддержкой. Моя сестрица из Монголии раньше лета не приедет. Поживите в её квартире. За оставшиеся десять месяцев всё на свои места и встанет. Но условие вам ставим такое: никакого торопливого бракосочетания и – упаси, Боже! – никаких детей».

Нас такое «приговор» только вдохновил. Хотя в связи занятостью обоих встречаться «дома» нам приходилось только вечерами. Зато все ночи проводили вместе.

Однажды, снег уже укрепился на крышах домов, мы с Людмилой неторопливо шли по Дзержинке к «своей» квартире. По пути зашли в продуктовый и взяли себе что-то на ужин. Еда безусловно была необходимым ингредиентом нашей экзистенции, но занимала далеко не главное место. Меню определялось коротко и по-медицински обоснованно: «Пища должна быть съедобной».

- Резинки у тебя не закончились? - обеспокоенно спросила Люда.
- Нет. Я за этим слежу.
- Ну и ладушки. О быте тогда можно не думать... У меня к тебе такой вопрос, Сержик. Ты у нас книгочей. Я забыла, что она там отряхает? Нелепый глагол запомнила, а что после него идёт, не помню.
- Ты сейчас про кого говоришь? Про Светку?
- Какой же ты непонятливый! Есть стихотворение: «Октябрь уж наступил и роща отряхает…» Чем она там трясёт? Ветками?
- «…уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей». В смысле: пожелтевшие листья отрываются и падают на землю. Кстати, к Светке эти строки тоже подошли бы, особенно когда она выпьет больше нормы. Дальше у Пушкина строки как раз про неё. В моей интерпретации они звучат так: «Сосед мой поспешает к ней с охотою своей».
- Всё ты опошлишь, даже Пушкина. А к Светке, смотрю, не ровно дышишь.
- Клевета! Мне такие как раз не нравятся.
- Ладно. Обойдёмся без конкретизации… Всё равно ты у меня самый умный, сильный и симпатичный! Три в одном – редкое сочетание для парня.
- Правильнее сказать не умный, а начитанный. Странный факт: чем больше был занят… Я же стал играть в юношеской сборной уже в девятом классе. Чем меньше оставалось свободного времени, тем больше читал. То ли для отдыха, то ли мать вовремя подсунет то одну, то другую книжку. Тем более, что в отличники не стремился. Помню, после четвёртого курса подсчитал: у меня троек за экзамены было ровно столько же, сколько и пятёрок. Так что считаю себя «хорошистом», что меня и всех устраивает. По своей инициативе выучил наизусть сотню песен Высоцкого. Он такой же простой и понятный, как Пушкин.
- Это уже перебор, милый, сравнил Пушкина с Высоцким! Пройдёт лет пятьдесят про твоего Высоцкого и не вспомнит никто.
- О вкусах не спорят. Кстати, запомни эту фразу: De gustibus non est disputandum. Такие выражения, а не только медицинскую терминологию ты бы выучила. В разговоре или в письме… Да что там в письме! Я на экзамене по дерматологии, которую явно заваливал, на укоряющее замечание Белецкого, которому не хотелось ставить мне «неуд», ответил: «Feci quod potui, faciant meliora potentes». Он аж в восторг пришёл. Что-то мне ответил по латыни и сказал: «За одни эти слова Цицерона ты заслужил удовлетворительную оценку».
- Белецкий – профессор старой школы. До революции учился в московской гимназии, а потом, говорят, сочувствовал эсерам. Но вот как-то выжил… Новый преподаватель тебя бы не понял. Переведи мне это фразу.
- Я сделал всё, что мог; кто может, пусть сделает лучше.
- Интересный казус. Экзамен я и без помощи Цицерона сдам, но для общего развития пригодится… Ты как всегда прав, Сержик. Согласна и принимаю к сведению.
- Тогда хоть рассказы Чехова начни читать. Они небольшие, много времени у тебя не отнимут…

Другими словами, наш первый месяц совместной почти супружеской жизни проходил на «отлично». Никаких ссор, выяснения отношений и даже ироничных подколок. Как говорят, жили они счастливо и умерли в один день. Окончание поговорки к нам отношения не имело: жить по-настоящему мы только начинали.
Счастье, впрочем, - к счастью! - проявлялось весьма умеренно. Я суеверно, как многие спортсмены, потому боялся, когда хорошего вдруг оказывалось слишком много.
Например, такие вечера, как этот, выпадал у нас один раз в неделю – по воскресеньям. У меня выпускной шестой курс плюс ежедневные тренировки перед зональными соревнованиями. Людмила, «золотая медалистка» со школы, с первого курса уже привыкла, ограничивая себя во всём остальном, заучивать почти наизусть те учебники, которые были необходимы для сдачи очередного зачёта или экзамена. Эдак любой смог бы на одни пятёрки учиться. Зато попала на доску почёта: «Наши Ленинские стипендиаты».
Неожиданно свалившиеся «домашние дела» нас не испугали. Стирать свою спортивную одежду мне и раньше приходилось по два раза в неделю. Периодически добавлялось постельное бельё. Какие-то свои полупрозрачные вещички Люда предпочитала стирать самостоятельно.
Я любил вспоминать свои своеобразные домашние постирушки в школьные годы. Когда я возвращался с тренировки, ванна уже была наполнена заботливой матушкой. Я только снимал кеды и в чём был окунался в воду. Процесс стирки начинал на себе со спортивного костюма. Намыливал его, снимал, полоскал, отжимал и бросал в таз, стоящий на полу. Затем стирал, заранее сняв, нижнее бельё и носки. Выпускал воду, включал душ и уже сам мылся под горячей струёй. Совмещал полезное с приятным... Да, было, что вспомнить…
А в этой квартире что убирать, когда нас целыми днями в ней не было? Пробежать с пылесосом раз в неделю по паре комнат – мелочь. Завтраки и ужины готовила Людмила при моей помощи в рамках «рабочего по кухне».

Благодаря вмешательству Елизаветы Дмитриевны, нам полностью освободили хозяйский шкаф, чтобы все необходимые по сезону вещи были в нашем распоряжении.
«Многоуважаемый шкаф» был не книжным, как в доме Раневской в «Вишнёвом саде», а тем его вариантом, который витиеватые французы называли шифоньером. Большую часть занимал просторный отдел для одежды на вешалках. Узкая правая сторона состояла из пяти полок, которые мы с Людой по-братски и поделили: две верхние – мои, три нижние - её.
Мы радовались этому шкафу, как дети. Раскладывая на верхней полке своё бельё, я со смехом произнёс:

- Мы с тобой не только обеспечены, но и беспечны. Теперь будем ждать, когда в нём появятся наши «скелеты». Знаешь такую английскую идиому? Её придумал Теккерей. Читала его?
- «Ярмарка тщеславия» у меня на очереди, - ответила Люда и неожиданно стала серьёзной.

Я не обратил на это внимания, так как, раскладывая свои вещи, вдруг осознал, что уж один мой «скелет» здесь точно мог бы прятаться.

Дело в том, что в середине сентября с абсолютно чистой совестью я зашёл в своё почтовое отделение. В отделе «До востребования» предъявил сотруднице паспорт.
Решение моё было такое. Не забрать первое письмо, которое вернётся к Гале нераспечатанным, я считал не приличным для себя и обидным для неё поступком. Письмо надо обязательно получить. На нём будет её обратный адрес. Чтобы она там не писала, отвечу вежливо и кратко. Попрошу прощения за все обещания и посулы. Сообщу, что снова сошёлся со своей «принцессой», а Гале пожелаю успехов в новой работе и счастья в жизни. Писать она больше не станет. Инцидент будет исчерпан. В конце концов она меня первая соблазнила. И только после этого у меня самого крышу сорвало… В общем виноваты оба, но извиниться полагается мне. Я это и сделаю.
Принятый план казался мне вполне адекватным и разумным.

Покопавшись в письмах, сотрудница отдела неожиданно положила передо мной два письма. От растерянности я спросил:

- Оба мне?
- На них ваша фамилия, имя и отчество. Если фамилия отправителя вам знакома, то они ваши.

Прочитать их удалось только после вечерней тренировки.
Первое письмо можно считать «ознакомительным»:

«Здравствуй, дорогой Серёжа!
О том, как я добиралась от Сыктывкара до своего забытого богом селения, можно написать не рассказ, а целую повесть. Но не стану тебя утомлять, опишу только место своей работы и своего обитания...»

Второе начиналось такими словами:

«Дорогой Серёжа! Слишком долго приходится ждать ответа. Письма от нас до Москвы идут не быстрее пяти-шести дней. А до тебя – плюс ещё два дня. Да ещё когда ты надумаешь зайти на почтамт. Так долго ждать и терпеть я не смогу. Потому пишу вдогонку второе письмо. Хотя я почти уверена, что ты вернулся к своей принцессе и можешь не ответить мне. Но меньше всего хотелось бы получить свои письма обратно. Я, конечно, и это переживу. Уже решила, что в любом случае буду писать тебе письма раз в неделю или даже чаще, но не отсылать их. Буду описывать наши встречи. Наши характеры. Нашу любовь. Из них, может быть, и родится в конечном итоге какая-нибудь романтическая повесть. Здесь знакомлюсь с интересными и необычными для меня людьми, которые тоже могут стать её персонажами…»

Я ответил Гале, как и планировал, одним довольно формальным письмом.

Так что у меня «скелета» в шкафу нет. Он был вполне ожидаем, и я даже собирался потом рассказать о нём Люде. После чего эпистолярный «скелет» испарился бы как ранняя туманная дымка у расположенного во дворе сквера. Но она не спрашивала о письмах Галины, а мне не хотелось поднимать эту тему. Была же договорённость «не вспоминать». Я её и соблюл!
«Скелет» же Людмилы в шкафу оказался настоящим и практически «действующим». Но выяснилось это только ближе к новому 1971 году. В декабре. Когда все деревья, не считая сосенок и ёлок, «отряхнули» с себя всё, на что хватило их сил. А мы готовились встретить Новый год в весёлой компании своих друзей.


2.

Самое неприятное для меня - спорить и выяснять отношения. То, что я не был поклонником кулачного боя, уже упоминал. Мой опыт в последнем виде спорта ограничивался всего одним, но весьма «непрезентабельным» поединком. В таком же заснеженном декабре, но лет восемь назад меня позвали на новогодний вечер во Вторую школу. Правильнее сказать: позвала одна симпатичная девчушка. Послушали их самодеятельность, потанцевали в зале и стали расходиться по домам. Кто-то окликнул девушку, и она попросила меня подождать её у подъезда школы. Там с геройским видом я и стоял. Подошёл невысокий парень и угрожающим голосом предупредил:

- Будешь ходить с нашими девчатами, покалечим. Понял, пижон?
- Послушай, друг! Если они не возражают или даже сами… - начал я дипломатические переговоры, как почувствовал сильный удар по голове.

На мне была «москвичка», которую вряд ли бы «пробила» пустая бутылку. Но шапку кто-то позади меня сначала быстро скинул с головы, потом незамедлительно ударил по затылку. Я очутился на земле и с удивлением рассматривал окружающее, которое на несколько секунд перевернулось у меня перед глазами вверх ногами. Затем мир вернулся в исходное состояние, а перед лицом замаячила разбитая бутылка с острыми краями. Позже узнал, что такая бутылка называется «звёздочкой». И тот же голос предупредил:

- Пока живи, красавчик. Но больше к нам не приходи.

Всё это в далёком прошлом. А сейчас настал такой момент в жизни, когда без серьёзного объяснения обойтись было нельзя.
Я открыл дверь «нашей» квартиры, не раздеваясь и не выпуская спортивную сумку из руки, сразу прошёл в комнату. Люда сидела за столом, обложенная с обеих сторон учебниками и конспектами. Вставая, с укором произнесла:

- Сержик, ты натопчешь. Почему не разулся?
- У меня один вопрос к тебе. И ответь одним словом: «да» или «нет»! Ты изменяла мне с Галаховым? Ты в лагере спала с ним, когда я уехал. Да или нет?
- Сержик, я…
- Да или нет?
- Да. Ты не хочешь выслушать меня?
- Нет!

Я повернулся и ушёл, намеренно громко лязгнув железной дверью.
Называется «объяснился»!
Потому и не снимал ботинки, что знал, какой будет ответ.
Людка изменяет мне! Не четыре дня, как я с Галей, а может быть очень давно. Получалось, что она спит по очереди то со мной, то с ним! Вот уж чего я никак не ожидал…
 
Людмила опустилась на стул.

«Почему я раньше не рассказала ему всего? – думала Людмила. - Чего ждала, дурочка? Знала же, что всё откроется… Вот и дождалась. И зачем мне тогда эта набившая оскомину зубрёжка? Зачем обязательные пятёрки на всех экзаменах? Ради дополнительных рублей к обычной стипендии? Нет. Зачем мне всё это, если я потеряла Серёжу? Парни такие вещи не прощают. А Сергей тем более не простит, потому что плюс ко всему обиделся, что я его обманывала в течение всего времени нашей близости».

Людмила медленно отодвинула в сторону лежащие слева учебники.
Научные руководства глухо грохнулись на пол.
Потом отодвинула в правую сторону кучу тетрадей с конспектами.
Эти разлетелись разноцветными птицами по всему полу.
Вытянула руки на пустой столешнице, склонила на них голову.
Через минуту её словно кто-то подтолкнул. Она обернулась к двери комнаты, где минуту назад стоял Сергей. На паркетном полу блестели две небольшие лужицы от его ботинок.

«Вот и всё, что у меня осталось от любимого человека. И эти следы через полчаса высохнут… Почему я побоялась признаться ему? Да, боялась потерять его. Но после наглого насилия Галахова в лагере просто необходимо было во всём сознаться. И попросить его помощи. Тогда я не выглядела бы в его глазах подлой обманщицей... Сама во всём виновата. Потому что не умница-отличница, а дура бестолковая… Я, конечно, не была уверена, что он сможет понять и простить меня... Но это мои горести. А каково сейчас Серёже? Ему ещё забирать отсюда свои вещи. Возвращаться домой. Что-то объяснять матери: почему да отчего так вышло?.. С ребятами проще. Он наверняка от них всё и узнал. Они-то его поймут и лишних вопросов задавать не станут. Постараются познакомить с другой девушкой. Впрочем, вряд ли Серёжика придётся знакомить. Сами набегут и прилипнут. Ему останется только выбрать ту, которая больше понравится и у которой найдётся местечко, в котором её можно будет безбоязненно трахать в удобное для него время…»

Людмила поднялась и заходила по комнате. Валяющиеся книги и тетради мешали ей. Стала их собирать и раскладывать на столешнице. И проговаривала свои мысли уже в полголоса, не замечая этого:

- Зачем просиживать все предновогодние и последующие праздничные дни перед зимней сессией, когда я хоть сейчас любой из этих экзаменов сдам на четвёрку без всякой подготовки? Стоит ли овчинка выделки? Все старые врачи недаром повторяют: знания знаниями, а опыт – прежде всего… Но что мне ещё делать, если рядом нет Серёжи? Ничего. Ничего я больше делать не буду. От Галахова можно освободиться только уйдя из института. Перевестись в любой другой медицинский. Какая разница теперь, где мне жить и учиться: в Рязани, в Курске или в Саратове?.. Хотя пятый курс надо закончить здесь?.. Как он сможет мне навредить? Хуже, чем есть, уже не будет… Любая огласка и шум ему навредят больше, чем мне. Что-то придумает… Хотя, зачем ему придумывать, когда его подлый метод действует безотказно. Моё тщеславие – вот на чём он играет. Хочешь получать одни пятёрки, не ссорься со мной и угождай мне. Иначе на первом же экзамене получишь позорную для себя четвёрку. И прощай повышенная стипендия, прощай возможная аспирантура… Это только кажется, что я «всё знаю». Он в самый первый раз меня на этом и поймал. Выслушал мой ответ на первый вопрос билета и сказал: «Достаточно. Наверняка также отлично знаешь ответы и на другие вопросы. Давай-ка отойдём чуть в сторону». Его «дополнительные вопросы» ввергли меня в ступор, так как ничего подобного в учебниках не писали. «Вот видишь, - резюмировал этот гадёныш. – Больше четвёрки я тебе ничего поставить не могу. Обидно, конечно, после всех твоих пятёрок… Но если хочешь, приходи к семи вечера ко мне в кабинет. Может и удастся тебе пересдать экзамен». Самое противное, за что я себя презираю, - моё согласие: «Да. Приду». Галахов ставит мне пятёрку, протягивает зачётку и напоминает: «До вечера». Это какой же надо быть дурой, чтобы сдержать своё слово? Такой, как я. Весь четвёртый курс прошёл на таких условиях. «Ты же понимаешь, что мне не составит труда договориться с некоторыми преподавателями. А тебе достаточно получить одну-две четвёрки и прощай «Ленинская стипендиатка». Помимо тебя есть ещё отличницы, так что соображай сама»… А я именно в это время познакомилась с Сергеем…»

Первые три экзамена зимней сессии Людмила сдала на отлично. И даже немного успокоилась. Галахов взял меня на испуг, решила она. Ничего плохого он мне сделать не сможет. Но четвёртый экзамен, «Инфекционные болезни» расставил все точки над «i». Экзамен принимала Мария Кудряшова, доцент и нормальная, совсем не вредная тётка. Я без труда сдавала ей предварительные зачёты и была уверена, что отвечу также на все вопросы на экзамене. И ответила.
Но доцент, задумчиво рассматривая меня, неожиданно сказала:

- Молодец. Отлично ответила на все вопросы. А как относительно общего развития? Врачу надо знать больше, чем написано в руководстве. Назови мне какой-нибудь роман, лучше известный, какой-нибудь из классической литературы, который был бы полностью посвящён инфекционному заболеванию. Подумай, не торопись.

И Людмила, сразу поняв, в чём дело, впала в ступор. В голову ничего кроме чеховской «Палаты №6» или его же «Чёрного монаха» не приходило. Но какое они имеют отношение к инфекциям? Никакого.
Кудряшова терпеливо ждала, но Люда ждать не стала.

- Мария Викторовна, поставьте мне четвёрку. Я неважно себя чувствую. Мне бы уйти поскорее…
- Ну, если ты сама просишь, то…

Вот и настигла Людмилу Печёрскую месть Галахова.

***

Ноябрь, 2024