Тетрадь Потапова

Глава 1
Он так писал. Отшельничество это поиск смысла вне вагины. Пророки, основатели веры, искатели внутренней свободы не приветствуют половую жизнь, терпят, но не приветствуют: подлинное христианство это монашество.

Стандартные строители общества, напротив, связывают социальные задачи с вагиной и стараются привязать к ней покрепче всё население. Они-то понимают, что именно здесь человек уязвим, беззащитен. Революционеры видели в женщине главную свою опору и потому всячески эмансипировали её, прежде всего от стыда. Роза Люксембург и Клара Цеткин ненавидели семью, зато обожали свободные приключения (в честь чего провозгласили праздник Восьмое марта); если же свободная женщина «залетает», пускай не делает аборт, но – чтобы не угнетать себя материнством - пускай отдаёт ребёночка в казённый детский дом: стране пригодятся новые казённые граждане. Самые радикальные вагиналы – женщины, конечно, и они лучше других знают, в каком обществе хотят жить. (Не знают, но чего-то хочется.)

Итак, есть путь вериков – путь к небу; и путь вагиналов - путь в манду. Путь вериков труден, как любой путь вверх. Путь вагиналов лёгкий, ибо вниз, и вагина сама захватывает «путников» своим притяжением (здесь гормоны исполняют роль гравитонов). Между этими двумя путями - или, шире сказать, цивилизациями - происходит конкуренция. Вагиналы исстари ненавидят вериков: именно поэтому они с таким задором сбивали с храмов кресты и попов величали «дармоедами». Что ж, их можно понять - зависть, ведь сами-то они исхлопотались в трудах. Вагина требует от властей, от граждан, от мужей постоянного роста качества жизни (внешнего роста внешнего качества внешней жизни), и мужчины стараются женщинам угодить, однако не особо у них получается. Гражданки по этой причине злобятся. Но так было и так будет, ибо спрашивающий всегда спрашивает строже, чем исполняющий исполняет.

Революционная власть, которая базируется на ценностях и свободах вагины, вслух прямо не говорит о ней, но - о светлом будущем! Абсурдный лозунг, нелепый! Для вагиналов светлое будущее не предусмотрено вообще, поскольку путь вот туда не освещён светлыми чувствами. Тут самое светлое чувство – половое умиление. Прочие чувства - похоть в различных модификациях. (Зато похоть и половое умиление наилучшим образом возбуждают поэтов, которые всё это именуют влюблённостью, сердечной тоской и т.п.)      

Историческое примечание. Земные вожди – устроители похабного общества - нередко бывали аскетами. Жалко их, конечно, а что поделать. Тот, кто строит всемирный публичный дом (рай на земле), не имеет личных сил на любовницу, он обходится удовлетворённым сознанием. Странно другое: при всём аскетизме, революционная власть со временем заболевала какой-то плесенью (поверх лысины) и, отбросив скромность, желала, чтобы народ на вождя молился. Так ненависть Ленина к попам объяснялась просто: Ильич хотел стать богом для народа, а попы напомнили ему, что это место уже занято.   

Верики строили красоту; нынче их совсем мало. Вагиналы создают суету – и насоздавали много. Нынешний мир с его круглосуточной рекламой, культом продаж, половым разноцветьем и телесным самодовольством есть оболочка и фантики цивилизации вагиналов. При этом человек опустошился: красивые красуются, гады выгадывают, и вместо души у них информационный шум.
Затюканный обыватель, озираясь в изуродованном мире, выдохнет из глубины подсознания: «Страшнее бабы зверя нет», - и сам не поймёт, что произнёс. Это не про драку на кухне.
 
Человеку, особенно молодому, следует помнить как дважды два, что в нём сошлись две природы: пол и личность. Они между собой соревнуются, и когда половая сила берёт верх, личность исчезает.

…Так, слово за слово, сложилась брошюрка «Две цивилизации», за которую Потапова посадили в тюрьму при Академии наук. Вроде бы не сказал ничего крамольного, злая власть вагины известна была во все времена, но в текущие дни Потаповские идейки не совпали с установкой на половую любовь и многодетность. Эта установка, заметим, уже перевела супружеский долг в гражданский, так что не вовремя он с идейками вылез, не путём.

Слово манда, конечно, грубое, зато выразительное, почти шутливое, к тому же удобное для стихосложения. Какая славная рифма сюда идёт – айда! А поговорки! Я не знаю, как у вас, а у нас в Японии три врача в манду глядели – ничего не поняли. Или совсем лаконика: манду не перепрыгнешь. Но, повторимся, не к слову прицепились академики, а к философии. В стенах академии порой звучат и не такие слова, а прям такие, что жуть берёт. И, кроме того, они его посадили в академическую тюрьму, чтобы он пребывал в постоянной доступности для умного общения.   

Тюрьма при Академии наук – не строгая, там даже включают отопление. Она носит имя академика Бесфамильного, о коем известно, что он сам её придумал – гуманную тюрьму «для своих», и сам же в неё угодил. Грешный, все ступеньки его карьерной лестницы оказались ворованными. Отсидел Бесфамильный быстро: он умел убеждать. Вот если я стал почётным академиком нечестно, причём здесь тюрьма?! Лишите меня званий, разберите мою карьерную лестницу на доски и палки – вот что было бы логично! Убедил – отпустили.      

Академическая тюрьма расположена в Центре паразитов по Ленинскому проспекту, Академия арендовала там цокольный этаж. Некто, попавший в глубокий двор этого Центра, непременно заметит маленькие, узкие оконца над землёй. Внутри окошек смутно видны прутья, а снаружи эти прищуренные окна ещё прикрыты сеткой. И всё же какой-то свет в камеры, значит, попадает. Возле одного такого угрюмого оконца можно заметить одинокий тонкий прутик, что высунулся из асфальта с надеждой вырасти кустом - грустное зрелище. Ввиду слишком трудных условий прозябания – не вырастет.

В той камере, что помечена прутиком, томится одинокий мыслитель Потапов.

Глава 2
Прошлое автоматически воспоминается на шконке.
- Тебе бы только брать, брать, брать! – укоряет она его, повторяя чьи-то стандартные слова.
- Что у тебя брать-то?
- А ты не знаешь?
- Если ты о близости, то в ней участвуют двое, и мужчина тратит на тебя больше сил, чем ты на него.
- Всё равно ты мне должен, - сказала, отвернувшись.
- В таком разе ты мне должна за проживание, пищу, оплату фитнеса и за всё, чем ты пользовалась в моём доме в течение года.

Её глаза не реагировали на слова. Никакие аргументы не производили на неё впечатления, потому что в ней сидел самый сокрушительный аргумент, а именно: у неё есть влагалище.   

В тот же вечер он выставил её вон после того, как она включила калькулятор и взялась посчитать, сколько раз у них была близость и какой набежал за это долг. Разумеется, она считала не ради финансов, а чтобы его позлить – но ведь это тоже подло. И прежде с ней приключалось такое желание - позлить его, ради садизма, по настроению. Кажется, у неё было две натуры: человеческая, привязанная к сердцу, и античеловеческая, привязанная к вагине.

Человеческие смыслы рождаются в свете ума, который их видит и понимает. Влагалищные смыслы - они древние, как муравьи, и такие же бесчеловечные; в игривом состоянии они норовят кому-то причинить боль, и когда удаётся – радуются и смеются, словно кого-то победили. Никакой правды для них не существует.

Как Люся проникла в его дом? Как обычно: используя мужскую гормональную привязанность к вагине. (Люся в целом со всеми своими нарядами есть лишь оформление вагины, и на уровне мозжечка она это понимает.) Влагалищный капкан работает более миллиона лет, но вот настал час кому-то и призадуматься, хотя бы Потапову.

Примечание. Животные не используют вагину как инструмент манипуляций, так что сравнения с природой не уместны.

Написав эссе «Две цивилизации», он отвернулся от вагины и открылся для новых задач.   

В камере ему понравилось, камера почти полюбилась ему. Никто здесь не пляшет над головой, со двора не разливаются к небесам пьяные голоса. Благодать! Лучше, чем дома. Три раза в день его понемножку кормят. Раза два в неделю его навещает кто-нибудь из академиков - если озарит кого. Озарённый спешит к Потапову, неся в голове свежее умственное яичко. Порой гости не столько скрашивают его одиночество, сколько засоряют, но, в любом случае, он благодарит их за апельсины.

Последняя тема, которую притащил академик Сёмин, оказалась и вправду интересной: создание временной коллективной души. Академики избегают слова «душа», предпочитая «псюхе». («Душа» морально обязывает, «псюхе» нет. Скоро и высокого «человека» заменят расхожим «индивидом».)

Коллективная псюхе возникает на стадионах, полях сражений, в области языка и моды, где угодно. Вдруг всеми овладевает желание нюхать табак. Голландия вдруг помешалась на тюльпанах. Женщины вдруг стали носить шиньоны и так же вдруг от них отказались. Ни одна революция не могла обойтись без коллективного психоза, который внушался толпе из незримого источника. Вдруг рыбки начинают массовый сложный танец – без предисловий, просто начали и танцуют. И дирижёра нет, но всё происходит синхронно. Это видится волшебством, поскольку источник воли скрыт.

(А главная тайна в том, что в мире действуют ещё и постоянные центры воли, раздающие образцы поведения всему живому.)

На эту тему они плодотворно общаются с академиком Сёминым, но писать Потапов отказался: понимание пока не отчётливое.   

В камере хорошо думать и жить. Не хватает простора и движения, но это придирки, здесь тюрьма всё-таки. Чего сильно не хватает - света и неба. Потапов тянется к свету, как растение. Встаёт под узким окошком и стоит, придав голове необходимый наклон. Стоит часами, внимательно впитывая скудный свет.

Через несколько таких стояний Потапов позеленел. Тюремщик, приносящий пищу, однажды выронил миску. «Мутант!» - закричал и убежал, оставив открытой кормушку. Надзиратель много читал про НЛО, про зелёных человечков… и тут сон в руку!

В тот же день Потапов принимал у себя в камере гостей. Один был в тюбетейке, один в кипе, ещё двое в академических досках с кисточкой. Потапова трогали за лицо, работали лупой, толстыми очками, сопели.
- Всё ясно, он стал зелёный, - подтвердил академик в тюбетейке.
- Преображённый хлорофиллом эпителий, - объявил тип в кипе, не имевший отношения ни к одной науке, но имевший звание академика, поскольку был сыном известного академика. 
- Я видел одну бабу, она зелёнки напилась и примерно так же выглядела, - сказал академик с кисточкой.   
Потапов обиделся: не пил он зелёнку.

Назавтра ему назначили прохождение медицинской комиссии. Вот это они зря. Всю ночь он думал про медиков, тосковал, и в ту же ночь хлорофилл покинул эпителий Потапова. Известное дело: намерение проверить чудо уничтожает само чудо. (В советское время кгбэшники упорно проверяли феномен Кулагиной, не могли насытиться проверками. Она заболела и умерла.)

Следующий день был днём разочарования, у Потапова от бессонницы болела голова, он отвернулся к стене, академики стояли над ним и размышляли о хлорофилле: Потапов шарлатан или так у него объективно получилось?

Глава 3
Потапов повернулся к ним – и они удивили его сильнее, чем он их. Он всего лишь потерял зелень, а вот они изменились так, словно в эту ночь продали душу. Или то были псевдо-академики, приблизительные копии, а на самом деле чужеродные существа. Злобные, мощные, как медведи; лучики ухмылок торчали из глаз, зубы скалились клавишами трактирного пианино, пещеры чёрных ноздрей гудели, как пылесос. Потапов не мог на них наглядеться.

Вдруг старики подняли брови, словно увидели голую девушку, и запахло свиньями. Потапов опять отвернулся от них. Гости ещё потоптались и вышли на тяжёлых ногах. Громыхнула железная дверь. Слава Богу, легче стало узнику. Он поднялся и попытался тут же проморгаться, чтобы исчезли кургузые тени академиков, которые зачем-то остались на стене. Денёк начинается! Вот положено узнику сидеть в одиночке - и не трогайте его! Не нарушайте устав тюрьмы. Покоя нигде нет.   

Первая была мысль крикнуть надзирателя и попросить щётку, тряпку, порошок, а потом подумал, что может воспользоваться мылом и полотенцем из личных вещей. Неизвестно ведь, как поведёт себя этот боятель мутантов. Намочил под краном полотенце, намылил, приступил к работе: шир-шир… ничего не оттирается. Нос академика в тюбетейке стал даже ярче. А общая площадь теней… нет, ему не хватит жизни оттереть всё это, к тому же, не оттирается.   

Открылась неурочно кормушка, в дверной проруби показалось незнакомое лицо по ту сторону двери – бело-сизое, важное, несущее нечто в себе такое, чем нельзя поделиться с посторонними, - особое знание. Умный мертвец. Психиатр? Он внимательно смотрел на Потапова, стёклышками очков намекая на добавочное, параллельное зрение.

Ну и смотри, любопытный. Он вернулся к оттиранию теней.
- Вам одиноко, - с мягкой внушительностью произнёс незнакомец из кормушки.
- Мне хорошо, - Потапов бросил в ответ.
- Не лгите себе. Я вам привёл вторую вашу половинку для содержательной полноты вашего пребывания в темнице. …Подселяйте, - обратился к тому, кто там ещё находился рядом, к надзирателю.

У Потапова заранее похолодело в груди. Надзиратель открыл дверь, и психиатр ввёл за руку Люсю, как бы выступая сватом.   

Люся огляделась. Вмиг он вспомнил тяжесть жизни с ней и характер Люси. Вспомнил вечера, отравленные Люсей – и нехватку у него противоядия. Каждое слово она произносила с таким видом, будто вызывала Потапова на словесную дуэль. Из любого вопроса делала спор и старалась в нём победить любыми средствами, то есть утереть Потапову нос. Порой это походило на психическое расстройство, поскольку не лично Потапов подзадоривал её спорить, а потребность самоутверждаться за счёт ближнего, любого. Даже физически находиться рядом с ней бывало непросто: искрились тонкие волосы, обрывались тонкие мысли в статическом поле её победолюбия.

Когда он остался без неё, наступила эра покоя, но, выходит, продлилась эта эра недолго.

- Скоро принесу обед, - по-доброму обещал надзиратель.
Двое вышли. Мощно хрустнул тяжёлый замок.
- Ну и как ты тут без меня? – обернулась на пятке, быстро оценила открытый туалет в полу и ширину койки.
- Терпимо, - вздохнул Потапов.

- Миленько у тебя тут, - увидела тени на стене, - креативненько.
Сказав так, она улыбнулась ему ласково, мило, как в тот день, когда они познакомились. Эта милая улыбка, в которой и зубки улыбались, была единственной прелестью Люси. Прелестью обманной, ибо светлая улыбка зовёт в светлую душу, в любовь и доброту, но данная улыбка была тупиком – утренним переулком, нарисованным на кирпичной стене. Иллюсия.

Открылась кормушка, тюремщик поставил на откидушку две миски и между ними положил два куска серого пористого хлеба. Потапов перенёс это в угол комнаты, на тумбочку. Расположил миски и хлеб максимально красиво, пригласил гостью. Она подняла верхнюю губу к носу и отрицательно потрясла головой.
- Как хочешь, - он взялся за ложку.
- Ты всегда только о себе беспокоишься, - заметила она.
- Ты зачем сюда явилась?
- Понимаешь, в нашей жизни мало романтики, всюду прагматика, мне душно. Я тут прочитала про жён декабристов, они поехали вслед за мужьями в Сибирь, вот и решила…
- Бедные декабристы.

Он съел баланду из одной миски, съел один кусок хлеба, что лежал возле этой миски, и стал ходить из угла в угол, делая много поворотов, потому что камера маленькая. Электрик включил крошечную 12-вольтовую лампочку под потолком – значит, в мире вечер. Точно: в окне серый туман.
- Ты ведь здесь находишься, Потапов, зачем тебе квартира? Я хочу сдать её в аренду. Или продать, - поделилась размышлением.

Он даже не знал, как отреагировать.
- Тормози, Люся! Ты мне никто, почему ты хочешь распоряжаться моей квартирой?
- Потому что она тебе не нужна. А мне нужна. Я женщина.

Как хорошо, что они не вступили в брак и что он её не прописал, - вдруг ясно, пламенно осознал Потапов. Постучал кулаком в дверь. Появился надзиратель.
- Игнат, убери её отсюда.
- Ну, она мне небольшую дань уплатила…
- Я даже знаю, какую. 
- А что, девушка если телом немножко продажная, душой может быть бескорыстная.   
- Игнат, уведи её, иначе я напишу тюремному начальству, в прокуратуру, в Академию наук…
- Да ладно, чего ты! Я наоборот подумал - тебе приятно. Выходим, гражданочка, тут запретное помещение.
- Запретное?! А как с меня трусы снимать – не запретное?!
- Трусы снимать – не запретное, а в камере находиться посторонним нельзя.
- Игнат, скажи, психиатр тоже участвовал в получении дани? - спросил Потапов из праздного любопытства.

Надзиратель не стал отвечать, вместо этого силой вытащил гостью в коридор.

Глава 4
В тусклом ночном свете камера напряглась, тишина изменилась, некая беззвучная возня началась. Потапов приподнял голову.

Тени академиков отлепились от стены, они обрели фигуры, то есть академическую толщину и, сделавшись трёхмерными, стали оправлять на себе одежду, пошевеливать плечами, вминаясь в пространство, как в пальто. Они оживали.

Потапов забрался под одеяло целиком. Не напоминать о себе! Затаиться! Что они могут ему сделать, когда обнаружат? Вероятно, они всего лишь произведения ИИ, иначе не превращались бы в тень. Возможно, Академия наук проводит в тюрьме опыты, создавая разных персонажей и провоцируя взаимодействие ролевых оболочек с живыми людьми. А живые люди, кстати сказать, это тоже, быть может, порождение ИИ, только самого древнего. И тогда понятно, почему древнейший папа-инженер не сообщил своим детям, кто они такие, откуда и для чего взялись. Не сообщил, потому что ИИ безучастен. И, строго говоря, существует ли вообще это «для чего»? 

В небе жил и трудился инженер не один. Другие инженеры-демиурги делали что-то своё. Группа инженеров являла для древнего человека «многобожие». По сути, единобожия никогда и не было, но у каждого инженера были свои фанаты, которые обещали его хвалить и называть Главным Инженером. Или даже Единственным – ради подхалимства.

Такая мысль родилась в Потапове в минуту страха перед пасынками ИИ.

А те ходили, как сомнамбулы, по маленькой камере и набирали материальный вес: их шаги звучали всё громче, порождая половой гул. Как это возможно с физической точки зрения? Но физика не одна правит вещами, и материю можно лепить нефизическими способами, то есть из пустого пространства. Кто-то шибко много знает о мире - знает, но знание своё не пускает на добрые дела: ему, значит, не интересно. Как его зовут? Не Сатана ли? Не был ли он одним из первых инженеров?

Глава 5
Он замер под одеялом с открытыми глазами. Маленькая лампочка порождала нежный свет, который освещал камеру с грустной любовью, и, тем не менее, выдала гостям Потапова.
- А вот он, гляньте, притаился как в могилке.

Потапов откинул от лица край одеяла. Уроды были по-своему прекрасны. Их было четверо, по числу сторон света, – в плаще до пола, в крылатке до колен, в куртке-дублете с толстыми рукавами, ещё в чём-то. На головах чёрт знает что: меховой колпак, тюрбан, берет, звёздчатый конус. Глаза их блестели влагой вчерашнего алкоголя и злорадства. Поверхность лиц была холмистой. Их облик окончательно оторвался от образа знакомых академиков и сместился к образу колдунов или волхвов (по представлениям художников 16 века).   

Потапов услышал близкое гудение – над одеялом со стороны ног летели к его лицу тяжёлые мухи, которые оказались вертолётами. Он мигом накрыл глаза краем одеяла.
- Я знаю, как выманить его на пол, - сказал один. – Погодите.
По одеялу застучали капли дождя, одеяло вмиг отяжелело, промокло. Он вынужден был раскрыться и встать на ноги. Вне шконки дождя не было, здесь продолжала светить маленькая ласковая лампочка, и клубились в пространстве огромные морды.

- На! – академик-астролог вынул из рукава бумажный свиток. – Прочитай вслух, а то некоторые слова нам непонятны.   

Потапов развернул свиток, исписанный диковинным угловатым почерком.
«Новый аспирант должен дать суровую клятву: Я отрекаюсь от звания человека и веры предков. Я меняю свой старый чин на новый чип. Я объявляю себя гражданином Космоса и прошу Илона Маска вживить мне чип в мозговую ткань головы. Да свершится так во славу Космоса!»

Потапова стало мелко трясти.
- Я ничего такого не буду произносить!
- А ты уже произнёс.
Они засмеялись, забулькали, трясясь боками и щеками.

- А ну пошли вон! – неожиданно для себя заорал Потапов и замахал руками, как ветряная мельница. Они съёжились, подались к железной двери и здесь растворились в тенях воздуха.

Настало молчание со всех сторон. Потом, наконец, раздались в коридоре знакомые шаги, затем отвалилась кормушка, и надзиратель Игнат поставил на неё дюралевую кружку с чаем и сахаром, судя по торчащей ложке.   
- Сейчас утро или вечер? – спросил Потапов, двумя руками беря чай в надежде согреть сердце.
- Кажется, вечер. Я телек смотрел, хрен его знает. А вообще сумерки.
- Ты никого тут посторонних не видел? – напрягая слух, спросил Потапов.
- У нас мышь не проскочит.
- И что смотрел по телеку? – он хотел, чтобы надзиратель ещё постоял рядом.
- Про космического аптекаря, который отравил половину человечества и получил Нобелевскую премию мира.
 
Слушая эти слова, Потапов увидел длинную с извивом очередь в галактическую аптеку чуть ниже Млечного пути - фосфорные меленькие фигуры.    

- Игнат, извини, у меня одеяло мокрое.
- Да что с тобой?!
- Это не я. Будь любезен, принеси другое.

Безотказный Игнат принёс. Час оказался утренний, потому что в камеру проник небесный свет, лампочку отключили. Днём с визитом явился академик Сёмин поговорить о временном и вечном, принёс шахматы и апельсины. Потапов легко играл, потому что не думал. Заглянул Игнат, вручил Потапову телефон.
- Твоя звонила, набери, - сам подсел к шахматам на место Потапова.
Потапов стал нервно шагать по камере.   

- Люся, ты звонила?
- Да. Не буду тянуть, сразу скажу, у нас беда, у мамы больное сердце. Врач сказал, что нужен донор. Потапов, отдай своё сердце, будь мужчиной! А мы тебе заплатим сколько скажешь, квартиру продадим.
- А я что буду делать?
- Искусственное, силиконовое получишь. Оно электрическое, управляется чипом. Я всё разузнала. Ты молодой, сильный, у тебя приживётся, а маме нельзя, у неё сосуды слабые.
- А своё не хочешь отдать?
- Я хочу влюбиться и выйти замуж. Понимаешь? Я и так на тебя целый год потратила.
- Я подумаю, - ответил тихим голосом.

- Ой, мне ж хавку пора тащить! Как я вечер с утром перепутал! Ха-ха, - Игнат оторвался от шахмат, забрал телефон и убежал.

- Как ты думаешь, мы сможем локальное волевое поле уловить каким-нибудь прибором? – спросил Сёмин, делая губами надшахматные мины.
- Вряд ли, - безучастно ответил Потапов. – Банальная вещь: мёртвые приборы не регистрируют живое поле. Ты только сам его сможешь ощутить, и то, если будешь чистый, не замороченный.
- Согласен. И всё же хочу официально собрать деньги на лабораторию по изучению волевых полей, - сказал Сёмин, глядя в шахматы; изящным фигурам подошли бы чёткие на доске тени, но свет из придушенного окна был недостаточный.
- Зачем?
- А чтоб деньги появились, надоело в бедности ходить, жена заела.

Сёмин ушёл, Игнат принёс классический тюремный обед: два куска серого хлеба и баланду на кильке с горстью перловки и с половинкой картофелины. Вскоре Игнат забрал у него пустую миску, и Потапов ощутил холод одиночества. Разговор с Люсей подорвал его здоровье; даже демоны-академики не причинили ему столько вреда. Люди отнимают друг у друга жизнь словами.
   
Глава 6
Зачем он ей позвонил? Как она, человек ему чуждый и враждебный, умудрилась дозвониться в тюрьму и озадачить его ужасом, который принадлежит ей и только ей? Это надо суметь. А он поддался, он сам набрал её номер - зачем?! Потапов, конечно, откажется от операции, но выслушивать её - уже пассивное преступление. Хорошо, что нет у него в камере телефона.      
 
Из ранее обжитого участка стены выглянули давешние морды академиков-колдунов: оптическая натуральность высокая, у одного вместо глазных яблок торчали видеорегистраторы. Потапов закрыл глаза… нет, это слабое средство против демонов. Тут же кто-то захрюкал под лежанкой. Он подскочил к двери, громко постучал, вызывая Игната; когда тот явился, попросил снотворного.   

Игнат отчалил, качая горько головой, затем вернулся и вручил ему две таблетки.
- Надо было твоей бабе сказать, что телефон запрещён. Это я виноват. А ты не принимай близко к сердцу.
- Как раз сердце она и хочет у меня забрать.
- Ну ты уж не заливай! Глотай таблетки, подумай о чём-то хорошем и спи.

Он так и постарался сделать. Сначала приходили просто мысли, как будто они живут сами по себе, а Потапов служит блокнотом. Затем он взялся думать нарочно. О красивой девушке… как только жених стал входить в невесту, она похлопала его по спине: «Милый, погоди, сейчас короткая реклама, а потом продолжишь». О лошадях, о собаках, о звёздах, о морских волнах… Оказывается, много хорошего есть в мире. Он стал думать об отражении звёзд на морской воде. Волны перекатываются по морю… и уснул.

Во сне выяснилось, что Люся ходила на медицинские курсы, получила диплом фельдшера и потому положила в карман скальпель. Потапов никогда не был у неё дома – там царство мамы: сон ему не предложил никакого образа, но что-то крупное занимало в комнате угол.
- И возьми большую банку, налей физраствора, – мама проговорила в углу скрипучим голосом. – И не режь корешки, не режь сосуды под основание, пусть висят с некоторым запасом.
- Да знаю, знаю, мама, я фельдшер, - нервно отвечает Люся и выходит из дома; в руке хозяйственная сумка.

(Что хорошо в сновидениях – нет сопровождающей музыки, этого проклятия кинематографа. Поэтому Потапов смотрел сон пока легко: сон ужасов только начался.)

Он следил за поступью Люси, которая в такт шагам покачивала тяжёлой сумкой: там двухлитровая банка с физраствором. Он идёт с нею рядом, но себя не ощущает, потому что на него так действуют сильные две таблетки.  Зомби.

- Ты должен меня проводить, ты должен! - она внушает ему. – Я потеряла телефон, потеряла возле скамейки, но телефон мне нужен, я современная молодая женщина. Поэтому срочно, ещё не поздно, у меня фонарик, вдвоём не страшно. Ты же мужчина, проводи меня в парк, поищем телефон.

Он следует за нею послушно, и так они шествуют долго. Она приглядывается к тёмным кустам, примеривается, где ей совершить преступление, но каждый раз ей слишком страшно, и Люся откладывает убийство. Скальпель в её кармане нагрелся. Они шагают по ближнему пригороду. На них в лоб смотрит почти круглая луна. Справа блестит небольшое озеро, где в прошлом году утонула феминистка; оно теперь считается отравленным, но по виду не скажешь: чёрное и блестит под луной, как нормальное.   

- Неужели ты потеряла его так далеко от дома? – спрашивает он шёпотом, горло у него заморожено.
- Да, ездила в охотничью лавку по просьбе мамы, ей нужен был сучий жир для растирания.
- Барсучий, - мягко поправил Потапов.
- А потом я зашла к подруге, она там живёт, мы с ней вместе окончили медицинский колледж.
- Я думал курсы... 
- Я училась на курсах, но, приплатив денег, получила диплом колледжа. А то была бы медсестрой. А я фельдшер! До тебя что-нибудь вообще доходит? Тупой!

Зато скальпель у тебя острый, - подумал Потапов.
- И что, купила жир?
- Купила! – ответила со злостью.

Злость была вызвана тем, что всё сильнее забирал её страх, она уже не была уверена, что у неё хватит решимости перерезать ему горло и затем вскрыть грудную клетку. Она всё рисовала в памяти анатомический атлас, грудную область: сердце, желудочки…

«Стенки и перегородки сердца представлены в основном сердечной мышцей - миокардом, имеющим слоистое строение. При этом волокна различных слоев миокарда расположены под углом друг к другу. В желудочках сердца присутствует три слоя миокарда, в предсердиях — два". Помнила главу из учебника наизусть.

После того, как она извлечёт из Потапова сердце, она вызовет такси (телефон при ней) и спешно поедет к маминой подруге в Институт кардиологии имени Пухлого, а дальше уже не её забота. Мать перед операцией оформит на неё квартиру, это будет завтра. Господи, неужели она перестанет быть бездомной?! Люся никому не была нужна, даже в утробе матери. «Негодяи, я вам устрою!» Сжала скальпель в кармане до боли в пальцах. (Месть – второй, после самоутверждения, целевой мотив женщины. См. сериалы и  смотреть вокруг.)

А вот и парк. Здесь безлюдно. Парочки, алкаши, менты куда-то провалились – бес прислуживает преступникам. Парк Афродиты, в народе Бермуды, - судьбоносная территория. Мужская катастрофа начинается с фразы «я тебя люблю», которая произносится здесь, в майских Бермудах, околдованных соловьями, провонявших гормонами-феромонами. Потапову это персонально известно, поэтому не хочет он здесь останавливаться, лучше поискать Люсин телефон где-то в другом месте. Ей тоже так показалось, и она повлекла его дальше.

Поднялись на железнодорожную насыпь. Здесь дул ветер, отсюда была видна пригородная ночь, редкие далёкие фонари, тёмные дворы и сады частного сектора, два огромных плоских здания (институт плоскостопия и пальцев ног) с редкой россыпью неспящих окон, обширная темень кладбища, укрытого тополями. Люся направилась туда и сошла с насыпи. Она вспотела на холодном ветру, как будто под лучами луны это естественно, как и под лучами солнца. Да ведь так и есть, только пот другой. Женщина на 90% состоит из лжи, с учётом умалчиваний, и сейчас под воздействием страха ложь выступила из Люси капельками, блестящими под луной.

На ней красные кроссовки, красные штаны, красная куртка, чтобы не создать колористического диссонанса с брызгами крови.
- Кавалер, подержи сумку, рука устала, - отдала ему сумку с банкой.

Глава 7
Видимо, Люся решила совершить задуманное на кладбище, мёртвые к мёртвым, и не придётся носиться с трупом, как с писаной торбой.
- Поищем там, - сказала глухим голосом.

За оградой лаяла собака и шныряла по могилам, где наверно привыкла кормиться поминальными гостинцами. Пришельцы нашли дыру в ограде, ибо нет кладбища без дыры, не существует в природе. То ли это намёк на дырявую границу загробного царства, то ли просто халатность и нетрезвость работников могильного цеха - "посюсторонние» дыры, по выражению философа.   

Потапов ничего не хотел, но всё регистрировал. Его характер и воля были связаны таблетками. Люся просунула его через брешь и повела по узкой аллее в самую тёмную гущу. Собачка ещё полаяла на неё, но, видя, что Люсю не испугать, убежала искать впечатлений в других местах.   

Через несколько минут они попали в заброшенную часть кладбища. На голове Люси утвердился налобный фонарик. Она могла также подсвечивать мобилой, но по легенде мобилы у неё нет. Господи, как трудно всё время врать! Потапов ей сочувствовал, но абстрактно, без переживания. Он даже себе, обречённому, сочувствовал абстрактно и сугубо научно интересовался, чем всё это закончится.
 
В этой беспамятной стороне разросся лес. Она вела его за рукав и светила на могилы, чтобы не споткнуться. Место заклания Потапова где-то здесь, оно совсем рядом, лучшего места не найти. Он вдруг подал голос: он заметил ей, что на могилах растёт клюква.
- Погляди! Да ещё сколько! Словно капельки крови. Значит, в земле много влаги… грунтовые воды, мокро там покойникам.
- Нам-то что. Лучше посмотри, что здесь написано, – указала на лежачий камень с мелкими выбитыми буквами.
- Агафья Кукина, - успел прочитать он, встав на колени.
Она зашла ему за спину и резко перерезала гортанную хрящевую трубку. Боли Потапов не ощутил – заморозка – только услышал нажим, хрустящий звук, и под горлом потекло. Он всё понял и сдался, потому что его зарезали. Люся, пока он вживался в это грустное, смертное настроение, сняла с его торса одежду, опрокинула навзничь, и, стиснув зубы, принялась раскрывать рёбра, вспарывать и разламывать грудную клетку. Она быстро вошла во вкус, получалось у неё дерзко, ловко; уроки в морге не прошли даром. Десять минут – и всё. Сердце ещё трепыхалось. Сердце в банку – хлюп, крышку на резьбу - чик, банку с пойманным сердцем обратно в сумку – шлёп. Завершая дело, она воткнула скальпель в землю и вдавила ногой.

Поднялась, позвонила в такси, позвонила маме - та обрадовалась, аж голос помолодел. Мать и дочь в эту ночь поймали нотку дружбы наконец.

Потапов эти мелочи пропустил мимо внимания. Когда он очнулся между могилами, у него было стремление куда-то пойти - в сторону лунного света. «Надо же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти», - пророчески сказал Мармеладов. Потапов поднялся, держась за ствол берёзки; если бы он мог оглядеть себя, то не стал бы вставать, потому что в человеке работает запрет на действия, угрожающие рассудку.

Он шагнул, как шагнула бы раскрытая вобла – из упрямства, чтобы доказать, что она живая, но мигом запас энергии в нём иссяк, и он упал ничком, являя собой удобный для проживания мышей дом. А потом пришла к нему живительная мысль: с этим растерзанным телом его ничто не связывает, земная морока прошла, он вполне может летать – легко летать, а не трудно ходить, ибо он стал душой!

Это была первая в его жизни попытка взлететь, невзирая на земное притяжение - пошло оно в баню! И он взлетел каким-то неописуемым усилием - и очнулся в камере, на своей шконке. Горло и грудь у него были целые. То был сон, то были таблетки. И Люся – она не убийца, ура! Он стёр с глаз плакательную слезу. Как он был рад.   

Тускло светила добрая лампочка в потолке. Некий ночной ветер гулял по глубокому двору Центра паразитов, производя мягкий шум. Скоро будет рассвет.

Глава 8
Остаток ночи он проспал мирно, отдохнул от кошмара. Дверь открылась, надзиратель Игнат принёс бледный чай и жидкую овсянку, а также кусок хлеба с тонюсеньким слоем сливочного масла - праздник, что ли, сегодня?   
- Доброго утра, сэр! Таблетки помогли?
- О да, мистер Игнат.   
- Пришла директива освободить заключённого Потапова. Не нашли в твоих писаниях крамолы. Это враги твои против тебя интриговали. Только враги твои никуда не делись - может, останешься? Бесплатно кормить буду.
- Я бы с радостью, Игнат, но скоро ехать в экспедицию.
- Куда?
- На Русский Север, на родину души. Мне души не хватает, - произнёс детским голосом.

Настала тишина как в штилевом тумане. Послушав тишину, Игнат удалился опустив плечи.

Съев облегчённый британский завтрак, узник задумался. Искать центры локальных волевых полей неважно где, ибо они могут быть везде, поэтому надо отправиться на Русский Север. После пережитых ужасов Потапов ясно ощутил потребность в красоте и в духовном питании. Доброе, вечное поле есть у русских монастырей, уникальное поле. И здесь наша родина.

Когда пришёл академик Сёмин, Потапов был готов к разговору. Сёмин тоже погрустил об увольнении товарища из тюрьмы: хорошо здесь было резаться в шахматы, беседовать, мечтать – островок свободы, но… пришла пора действовать. Потапов, правда, пожаловался ему на подселившихся монстров, и монстры стали на минутку второй темой беседы: как очистить помещение от бесов-подселенцев? Причём, обе темы оказались взаимосвязаны, поскольку бесам тоже через живое поле отдаёт указания какой-нибудь их Центробес.

- Я твой план поддерживаю. На Западе крепости строились феодалами, а на Руси – монастырями, поэтому наши крепости монастырские. Вот и поедешь туда от нашей лаборатории: спонсоры нашлись. Только тебе придётся много писать обо всём - о телесном и духовном, о чувстве родины, о том холоде, который закалял русских воинов, о локальном живом поле старого, седого монастыря.   

После обеда Потапов трогательно простился с Игнатом и обещал, чуть что, заходить. Сёмин довёз его до дома и с большими словами вручил билет на поезд: нечего откладывать, завтра в поход!

В доме царил исконный порядок; соседка вовремя поливала цветы и даже смахивала пыль с пианино.
Он сел за письменный стол, оживил гаджеты… позвонила Люся.
- С возвращением!
- Спасибо. У тебя чутьё.
- Ты извини за мою шутку про сердце, хотела тебе насолить.
- Как мама себя чувствует? 
- Как обычно, жалуется. Может, попробуем ещё раз? Я оценила, в чём была неправа, и, кстати, в чём ты был неправ. Давай попробуем на новом уровне.   

Он вспомнил невольно, как она забиралась к нему в постель с густо накрашенными глазами, как чёрный светофор.   

- Я на днях уезжаю, довольно далеко. Желаю тебе влюбиться и выйти замуж, как ты планировала.

Дома острей чувствуется одиночество: предметы ждут женского голоса, детского топота. В доме Потапов чувствует, что в чём-то обманывает судьбу. Или не судьбу, а локальное живое поле москвичей. Оно существует и пронизывает Потапова. На севере живое поле другое: оно не ждёт детского смеха, оно ждёт молитвы, думы, созерцательного зрения.

Он оплатил с карты месячный трафик интернета и задал в поисковике вопросы о морях: Белом и Баренцевом; об озёрах: Ладожском и Онежском. Увидел в уме пенистый прибой, пустынный берег с валунами и чахлыми соснами, услышал шум ветра. Залюбовался, улетел взором на сказочный север - от Вологды до Канина носа, там грибы выше леса, ибо подосиновик торчит, а карликовая ива стелется по земле. Там оленеводы не хотят знать колеса, потому что полозья лучше скользят по ивняку и берёзкам, чем катятся по ним вихлястые колёса.

Пришла соседка.
- Наконец-то! Я так и знала, что ты ни в чём не виноват, – радостно воскликнула.
- Виноват, человек всегда в чём-то виноват, Виола Сергеевна.
- Не наговаривай! – махнула рукой. - Как здоровье, почки не застудил? Айда ко мне на пирог с грибами! Чай будем пить с брусникой.
Русский Север начал пробиваться в его жизнь мелкими знаками.

Соседка рассказала, что приезжала Люся, просила ключ от квартиры, дескать забыла кое-что.
- Только я не пустила, знаю таких забывчивых.
- Ох, Виола Сергеевна, чай и пирог у вас бесподобные.
- Это после тюрьмы тебе так кажется, - ответила, зардевшись.

На следующий вечер академик Сёмин, собранный и счастливый, отвёз Потапова на Восточный вокзал, чтобы посадить на поезд 286С; отправка в 22:34, прибытие в Лодейное Поле в 09:26. Оттуда будет проложен коленчатый маршрут по скитам и монастырям Русского Севера, покуда сердце не скажет Потапову: здесь!   

В поезде произошло то, чего никак Потапов не ожидал. В купе вошла нарядная дама с девочкой-кошкой на шлейке. Девочка ловко запрыгнула на нижнюю полку и сняла маску, сняла с ладоней кошачьи лапки, расстегнула шлейку, огляделась. Её телесное лицо тоже напоминало кошачью мордочку – так она вжилась в образ. Дама бросила на попутчика холодный взгляд и принялась выкладывать из баула тапки, полотенце, косметичку, пижаму, контейнеры с пищей…  Он вышел в коридор. Высокое настроение испорчено. Через Потапова цепочкой пассажиры ходили на ночь глядя в туалет, и он откочевал в тамбур. Здесь холодно и шумно, зато никого. Смотрел сквозь толстые дверные стёкла наружу, где в бесформенной темноте мелькали редкие огоньки.

Долго стоял он, поддакивая колёсам, в мягком бессонном трансе, думая о севере, о Родине. Если бы сатанисты - большевики, меньшевики, бундовские сионисты, левые и правые эсеры, анархисты, британское посольство с огромной сетью агентов, одураченные демократы в Думе и прочие расчеловеченные политики не обрушили Русь в начале двадцатого столетия, население Российской империи составляло бы нынче 500 миллионов граждан, и все они были бы людьми. И научно-техническая мощь страны и сила национальной валюты оказались бы для других государств недосягаемы. Уж больно активно росла Россия; не было у завидущих негодяев никакого способа конкурировать с ней - только взорвать изнутри. Прежде всего – веру. Бесы-революционеры физически разгромили православие, и всё же некоторые монастыри сохранились, отгородившись толстыми стенами, мощными контрфорсами. Бесы и по сей день карабкаются на стены, ведут подкопы, кружат над крышами… их отбрасывает удар колокола.

И редкие люди сохранили веру. Дан был им огонёк свечи, а кругом ветер, метель – как упасти огонёк? Упасли на груди, за пазухой, спину подставляя злому ветру. Но всё же упасли самое лёгкое существо на Земле.   

Он вернулся в купе. Мадам спала на нижней полке, верхняя, кошачья, полка была пуста, кошка сидела за столом, притиснувшись тазом к матери, и пальцами хватала всё подряд, всё, что было перед её круглыми очами и конопатым носом. Стоял губной шлёп и зубной хруст.

Он быстро лёг, отвернувшись к стенке, накрылся одеялом с головой. Кошка тронула его за плечо:
- Тебе жалко, дядя? Жалко, да? Кошки лучше людей. Мяу.

Глава 9
Проснулся от позыва в туалет. Сбегал, народ спит. На столе пустыня в  крошках. Маманя спит, над нею кошачья девица спит, уютно лапки положив под щёку, вся фактурно открытая, пупок весело и жалко глядит над поясом, грудь однобоко вылезает из лифчика – и вся под сквозняком. Он взял своё одеяло и накрыл девушку, которая показалась ему сейчас куда более взрослой, более готовой к авантюрам социума и природы. Котят будет рожать? Или ребят? Бёдра и тити уж точно взрослые, про голову он судить не решился.

- Пристаёшь к девушке? – прозвучало с нижней полки.
- Нет, что вы! Укрыл от сквозняка.
Она поднялась, изогнула шею.
- Спасибо. Мы не познакомились. Я Генриетта Аркадиевна, директор школы, это моя внучка, - показала пальцем наверх.
- Я, грешным делом, подумал дочка.
- Могу и дочку родить, и сына. Ещё не поздно. А ты куда едешь?
- По местам русских отшельников и где монастыри, ищу питание для души. Я истощился.
- Точное выражение, хорошо сказал.
Поезд заставлял их покачиваться и потрясываться в униритм.
- А кто ты по профессии?
- Сторож… наверно.
- А сколько тебе лет?
- Тридцать шесть.
- Молодо выглядишь. Мне пятьдесят два, это пугает?

- Я не задумал никакого совместного предприятия, - оправдался Потапов.
- А зря. Когда видишь симпатичную женщину, надо что-то интересное себе вообразить.
- Учту.
- Ты мне позвони, когда определишься насчёт места подпитки, ладно? Я к тебе приеду, потому что у меня та же проблема: я истощилась.

Он промолчал. Слева плыли небольшие строения, справа – долгий газон с кустами. Подъезжаем. Серый чистый воздух вольётся в его грудь, как только он выйдет из вагона. В небе неплотная облачная вуаль, на платформе женщина с чемоданом на колёсиках бежит со стуком вдоль поезда… Он увидел вывеску «буфет» и захотел есть.

Слава Богу! Поезд остался в прошлом. Буфет ещё не открылся. Таксист, прокуренный до мозга костей, куда-то глядел в щербатый асфальт, локтем опираясь на белую машину с жёлтым гребешком.
- Поедем?
- Куда?
- В Александро-Свирский, в Старую Слободу.
- Поехали. Тысяча. 

Он оглянулся и увидел даму и девочку-кошку в окне вагона, они махали ему ладошками. Он тоже им помахал и сел в машину.

Позвонила нежданно Люся, Потапов сильно вздрогнул.
- Помнишь Восьмого марта я просила тебя, чтобы ты меня изнасиловал? У многих женщин такая бывает мечта.
У него от какой-то подозреваемой подлости голова озябла.
- Помню.
- Ты хорошо выполнил мою просьбу, но я это всё сняла на видеокамеру. На всякий случай. И никакой сыщик, никакой судья не отличит твои игровые действия от преступления.

Он подышал в тишину.
- И что ты хочешь? Я сейчас далеко, я занят.
- Чтобы ты на меня переписал квартиру, иначе я пойду в прокуратуру, - голос у неё был злорадный, она хохотала, но не вслух, вслух она стискивала челюсти и говорила сжатым голосом.
- Люся, у меня вопрос: почему ты меня назначила своим врагом, того кто тебя кормил и ласкал?
- Потому что постороннего я за какое место укушу? Ни за какое, только близкого. Ты мне подставился, Потапов. Надо было быть умней. Я не такая умная, как ты, но я тебя победила.
- Я с тобой не воевал.
- А я воевала. Большинство женщин исподтишка воюют. Умные люди должны об этом знать.    
 
Тем временем таксист перечислял то, что было видно и без него. Вон мост, храм, подъёмный кран… Потапов тем временем сокрушался о своей обманутой юности. Со стороны он выглядел так, будто и не переживал, а дремал, качая головой в такт неровностям дороги. Фразы таксиста облетали его стороной, он даже не понимал их смысла.
 
Почему она так долго молчала, почему свой нож так долго прятала в рукаве? Наверно, запись потеряла. Он вообразил её досаду, когда она обшаривала карманы, сумочки, полки… а потом змеиную радость, когда нашла.

Глава 10
Беседа в машине приняла странный оборот.
- У нас можно стать миллионером, - сказал водитель.
- Вы кем работали до такси? – спросил, глядя на леса, болота, мелкие деревни.
- Гидом-экскурсоводом.
- И что самое интересное в Лодейнопольском районе?
- Я тебе всё правду-матку доложу.
- Только правду, пожалуйста. 
- Самое интересное - ящики для роста денег. Свободные средства есть?
- На гостиницу и проживание хватит, а что?
- Был бы запас, вы бы их преумножили.
- Нет, я ищу место, где на монастырской волевой основе формируются мысли и чувства ныне живущих людей. 
- Сложновато.

- Вовсе нет. Духовная работа молитвенников не может пропасть даром. Она где-то здесь, в чём-то закреплена.
- Понимаю, то есть не понимаю, но не важно. А грибы любите? Видите вон тот холм с крестом на макушке? По ту сторону молодой березняк – грибов там не меряно. Глянем?
- У меня ни ведра, ни корзинки, и готовить мне негде.
- Да вы вмиг больше ведра наберёте и мне отдадите, пускай это будет плата за проезд. Поехали, вы такого не видели.

Они свернули с дороги. Потапов и молвить ничего не успел.
- Послушайте, а может вы девушками интересуетесь? Одна, представляете, влагалищем куриное яйцо заглатывает, потом выплёвывает, а потом обратно в себя втягивает! Прикиньте, какие у мужчины возникнут ощущения при таких действиях?
- Сложновато.
- Ничуть. Влагалище есть «объективная реальность, данная нам в ощущении». Всё по Ленину. 

- Что такое денежные ящики? – Потапов решил отвлечься от ноющей тоски.
- Это стандартные почтовые ящики, установленные на могилах купцов первой и второй гильдии. Кидаешь в прорезь девяносто тысяч в конверте с обратным адресом, и через неделю получаешь сто тысяч в конверте со старинной маркой.   
- Неужели?! А где гарантии?
- Ну, с гарантиями тут вся страна толпилась бы. Нужна вера. Поверил -  получи прибыль. 

Водитель вёл машину с удовольствием, закладывался на виражах, словно управлял мотоциклом.
- А вот и грибное место. Приехали, уважаемый.
Машина остановилась на траве, мотор затих. Освещение здесь было ясное, полуденное. Молодые берёзки светились насквозь. Под ними сразу выглянули, будто выбежали к Потапову, ядрёные подосиновики. Таксист подал ему большой пакет из сетевого маркета.
- Целый пакет наберёте, и мы считай в расчете, тока берите молоденькие.
- А вам какой интерес? 
- Я вернусь в Лодейку и продам за две тыщи.
 
Сказавши так, он тоже склонился и стал собирать грибы. Человек без внешности: ни природа, ни душа не озаботились придать его лицу хоть какую-то приметность и выразительность. 
- А вот и девочки, легки на помине!   

Над согбенным Потаповым засмеялись две звонкие девушки.
- У нас новенький! - воскликнула одна.
- Симпатичный, - поддержала вторая. 
- Только слишком серьёзный, - заметила первая.
- А мы развеселим, - обещала вторая.
- Лучше мы ему покажем старинное поместье. Иногда мы там ночуем. Айда с нами. Составим тебе компанию на ночь. 

- Девушки, мне ехать надо, - он робко попытался воспротивиться растущему вожделению. Растущему быстро, потому что эти девицы были созданы как раз для вожделения.
- Пошли-пошли! – они взяли его под руки. – Мы лучше грибов.
- Мы вкусней. 
- Идите с ними, я утром за вами заеду. Не беспокойтесь, - благословил таксист.

С похоти все беды начинаются и потом длятся всю жизнь до самой смерти.  Таковая мысль отчеканилась в его уме, когда он быстрым шагом следовал за двумя полуголыми сёстрами  - они покачивали бёдрами, мотали хвостами, они оборачивались к нему и корчили кокетливые мордочки. 
- Девушки, нам долго ещё?
- А давай в догонялки! Так мы скорей доберёмся, - предложила одна.
- И пускай будет приз: если ты кого из нас настигнешь, можешь поиметь, - предложила другая.   
- Не пугайся, мы не будем слишком резво бежать, - уточнила первая; их слова тонули в арабесках и колокольчиках смеха.
 
Не дождавшись его согласия, они, как лани, рванули с места. Они были уверены, что похоть сильней разума.   

И правда, Потапов с поглупевшим лицом кинулся в погоню. Быстроногие девицы удалялись от него - поначалу с визгом, потом тихо, потом скрылись в густом орешнике, и ни вида от них не осталось, ни звука.

Вокруг запыхавшегося Потапова поднялись высокие тёмные ели, под ногами расстелился зелёный мох на толстой хвойной подстилке. Воздух наполнился сумраком, похолодало, по голове Потапова забарабанил дождь.

Он пересидел пару минут у ёлки под юбкой – толку нет, плюнул на дождь и потопал в обратном направлении, к таксисту. Только лес вокруг стоял незнакомый: он тут не проходил, не пробегал. Ели глухо шумели вершинами под свинцовым небом, тревога путника росла, и от вожделения не осталось и напоминания.    

Вскоре до нитки промок, от холода уже не зубами стучал, а дрожал всей кожей. Дождь оглушал его, угнетая сообразительность. Вместо того, чтобы выйти к трассе, он вышел к поляне, к дому в три этажа.

Богатый старинный дом, арочные окна, балконы по второму этажу, высокое крыльцо с коваными гнутыми элементами, входные двери с фисташковыми узорами на стёклах. Есть кто в доме или нет – не так уж важно: главное – согреться. Он вбежал внутрь и по звучному эху решил, что здесь никого нет. На первом этаже располагалась кухня с печами, буфетами, разделочным огромным столом. Здесь над помывочной раковиной торчал из стены бронзовый кран, и пришелец повернул его - в стене зашумела падающая вода – из расширительного бака, с чердака, должно быть.

Заглянул в очаг, увидел серые угли и давнишнюю головешку. Тоска. Людей нет, электричества нет. Он увидел на комоде, заполненном ножами, ложками, полотенцами, спичками… подсвечник с тремя начатыми свечами. Зажёг их и внимательно осмотрел ближние углы, сундуки, пазухи. В буфете обнаружились коньяк в пузатой бутылке, миндальное печенье в жестяной коробке с нарисованными женщинами в стиле модерн, керамическая банка с надписью «паранойе молоко».

Отправился изучать помещения, трепетный свет нёс высоко перед собой, как заправский дворецкий. Поскрипывая ступеньками, поднялся на второй, на третий этаж – везде пахло мышами и духами. Поднялся на чердак, отсюда с высоты слухового окна увидел озеро и пустую лодку посредине воды.

На третьем этаже располагались чуланы с обильным хламом. На втором – библиотека, бильярдная, две спальни с мощными кроватями и перинами. Потапов избрал ту, что с камином, но огонь разводить не стал, он быстро зарылся в пухлую постель и накрылся огромным одеялом. Его ещё потряхивало от холода, но благодарный организм уже поверил в то, что согреется.      

И вот облако теплоты обняло заблудшего путника; он уснул во блаженстве, и среди ночи проснулся от громкого, дребезжащего крика под окнами:  «Помогите!» Зажёг свечи, спустился, вышел раздетый на крыльцо, постоял, обретая нервный озноб, крикнул «ау»…  и вдруг заметил огромную жабу прямо возле крыльца – она смотрела на него выпуклыми пристальными очами. Он вспомнил про коньяк в буфете. Опрокинул в себя полбутылки, закусил окаменевшим печеньем, травмируя зубы и дёсны. Снова прислушался: снаружи влажный шум, внутри кафельная тишина. Волосы на его затылке и теле ещё стояли дыбом.   

Снова поднялся в спальню и лёг, закутался. Может, ему после путешествия вообще не стоит возвращаться в Москву? Люся угрожает ему судом - позорище какое! С отвращением вспомнил тот сексуальный разнузданный вечер: Люся надела дорогое кружевное бельё подразнить насильника, и когда «насильник» набросился на неё, она, чтобы трусики не порвались, приподняла зад на краткий миг и приспустила их сама. Неприметное движение - тем не менее, специалисты его заметят. Он захотел поскорей позвонить ей и развеять её судебные надежды, но… когда ещё он позвонит ей? Телефон остался в сумке, а сумка в такси.

Почему-то Москва, поезд и даже недавнее такси показались ему невероятно далёкими, какими-то потусторонними, нереальными. А здесь что? Куда он попал? Непонятно.

В окнах темно. Дождь шумел по-прежнему, оконные стёкла при сильных налётах отвечали гудением. Что делает лодка посреди взъерошенного озера? – эта безответная мысль проводила его в сон. 

Глава 11
Он проснулся в неизвестном часу, потому что кто-то принялся его душить. Он ощутил в одеяле живой вес и биение мышечной силы. Одеяло ёрзало на нём, душило его, кем-то оживлённое. Потапов скосил глаза к окошку в надежде на стороннюю помощь, но там всё та же темень - она смотрела на него, она внушала ему: это скверный мир, это самый скверный дом в этом скверном мире, это самая скверная комната в этом доме.

Беги! - крикнул ему страх, хотящий жить сильней Потапова.

Но одеяло наращивало душительную возню. Как убежать? – обратился писклявый разум к поднявшемуся до потолка страху.

У Потапова не было воздуха в лёгких, голодный мозг бился в черепе, как язык в колоколе. Наступило отчаяние. Глаза вылезали из орбит. Бешеное одеяло усилило хватку и плотней уселось на его груди, словно бес или кавалерист. Потапов услышал стук, топот своего сердца, оно куда-то бежало, чтобы спастись, но ведь убежать из грудной клетки некуда. И сердце сдалось - оно остановилось.

Одеяло как будто прислушалось к такому результату и тоже замерло, вкушая молчание сердца.
«Беги, попытайся», - тихим голосом прошептал поникший страх.

Потапов сдвинул ноги влево, высунул ступни из-под одеяла - получилось. Высунул ноги дальше, согнул в коленях, ступнями коснулся пола. Далее выползал на спине из-под одеяла, из-под врага, который наслаждался победой и бездействовал. Выбрался весь, встал на пол - без биения сердца.. Незнакомое ощущение себя – равномерная лёгкость, ничего не болит, ничего не стучит, и нет нужды дышать. Он оглянулся на постель и увидел себя, лежащего напряжённо с выпученными глазами, с открытым для рыбьего крика, для последнего вдоха ртом. Это руки Потапова задушили Потапова, вот что это было.

А сейчас он стоял в растерянности, и страха в нём не было, только отвращение к тому, что произошло. 

Беги! – повторил он себе с удивительным спокойствием. 

Новый, выдавленный из телесного тюбика, незримый (потому что своих конечностей не видел), невесомый, иначе ощутил бы холод пола, Потапов совсем налегке вытек в коридор, кажется, через дырочку в замке или напрямую сквозь дверь. Он видел всё вокруг в серо-коричневом колорите, словно предметы состояли из дыма и пепла, из прессованной пыли.

Поспешил по лестнице, словно спасаясь от смерти, и тут же спохватился: как же он тело своё предал?! Оно ведь родное, оно в большей мере Потапов, чем нынешнее воздушное нечто! Он вернулся, постоял или повисел возле тела -никакой не нашёл возможности оживить его, ощутить себя внутри. Может как-нибудь потом - отвернулся и пошёл вниз легче балерины, и печаль его тоже не имела веса. 

В кухонной печи горел огонь. Пахло жареным мясом. Возле буфета стоял человек в чёрном костюме с лицом свиньи - допивал коньяк. Потапов замер, понадеявшись на свою незримость, но хозяин уверенно обратил к нему свой большой розовый пятачок, напоминавший розетку.   

- Да, пятачок у меня большой, потому что зацелован человечеством ради исполнения желаний. И ты поцелуешь. Загадай желание и целуй, - сказав так, Свинолик закрыл глазки с белыми ресницами, замер под поцелуй.
 
Продлилось бездействие. Потапов отпрянул в коридор, затаился за дверным косяком.
- Вижу-вижу, я прозорливый. Желание загадал?
- Скажи, как я выгляжу.
- Поцелуй пятачок – скажу.
- Не надо.
- Если уйдёшь, я твоё тело съем.
- Ешь, - Потапов направился к выходу.

Ничего не изменилось в природе: хмурь, ночь, только он теперь видит в темноте. Он оттолкнулся от верхней ступени крыльца и нежданно полетел к озеру, к одинокой лодке.      

Глава 12
Полёт к воде и над водой походил на созерцание объёмного кино, которое  обнимает зрителя. Ни ветерка, ни воздушных ям, ни собственных усилий не заметил Потапов, приближаясь к лодке, уснувшей посреди озера.

В лодку дождь насеял воды, и в этой воде бешено плескалась запрыгнувшая сюда рыбка. Спасти её Потапов не смог. Он пытался, он так старательно пытался её схватить, что даже заметил появление призрачных пальцев на правой руке, - и тут он горько пожалел об отсутствии мышц. Нет, рано ему умирать! Произошла ошибка с преждевременной смертью! Он снова метнулся в дом.

Хорошо, если всё это ему кажется, если он спит и сейчас проснётся. Нет, проснуться не получалась. Он долго, чувствительно смотрел на лежащее тело, в какой-то миг он ужасно этому телу посочувствовал, он так вжился в своё лицо, в эти ноздри и глаза, в своё родное тело, что вдруг очнулся в нём. Процесс восстановления себя оказался недоступным для слежки. Похоже, никакого процесса не было: просто так произошло.

В полном составе Потапов руками-ногами потянулся, покрутил тяжёлой головой и решительно спрыгнул с кровати. Как сильно он озяб, остыл! А за окном светило солнце! Трудно поверить: неужели он одолел и беспросветную ночь?! Вряд ли, ночь и ненастье одолел кто-то другой. Потапов ничего для солнца не сделал, только для себя и то случайно. Приступ кашля напал на него, затем он оделся, обулся и отправился на выход. За дверью спальни стояла заплаканная Люся.
- Милый, я не смогу так жить – оплати, пожалуйста, кредит! – она сильно пахла жасмином.   
- Но я же не брал!
- Помнишь, ты выступил моим поручителем? И я переоформила кредит на тебя.
- За что?
- За то, что я не хочу платить. Возьми на себя, ты же мужчина! Согласен? 
Он обогнул её и ступил на лестницу, но ему навстречу поднимались два мордоворота с лицами уголовников.
- Мы судебные приставы. Действуем по поручению налоговой службы, ты задолжал ФНС полмиллиона за недвижимость.
- Мне ничего не сообщали.   
- Ты сам должен интересоваться - и вовремя платить. Вовремя! Согласен?

Он раздвинул их и спустился на кухню. Здесь толпились люди с телевидения, судя по микрофонам, камерам, осветительным приборам, - люди пёстрые, вычурные, у некоторых вместо носов болтались хоботы, у других торчали изо рта кабаньи клыки. При виде Потапова они словно взорвались:
- Король эстрады! Пой! – подсунули микрофон. 
- Не умею петь, - он отмахивался. 
- Тогда ты рэпер – болтай назидательно!
Визг, рёв и хохот резали его слух. Он выбежал на улицу и оказался в солнечном парке – тут широко расставленные произрастали туи, вдоль дорожки кустились плотные розы и светлый жасмин, газонная трава делилась на квадраты, которым садовник придал шахматное чередование светлого и тёмного. Между кустами играли в догонялки феи и гномы без штанов, с большими приапами.
Он равномерно и безучастно бежал по дорожке прочь.

Над головой с тяжёлым гулом появилась ракета, на ракете сидели академики в количестве четырёх штук, они свесили к нему озлобленные от академической ревности лица, поглядели и сплюнули на него, потому что не был он академиком. Умчались, оставив шлейф чёрного угольного дыма.   

И вовсе выдалась неожиданная встреча. Под кустом сирени расположилась в шезлонге его одноклассница, его первая любовь. Она почти не изменилась, только загорела; на её голых коленях лежала розовая книга «Осенняя любовь маркизы».
– Наконец-то, Потапов, на ловца и зверь! Где тебя носит? У нас ребёночку уже десять годочков, каждый день спрашивает: где папа? Но тебя ж дети не интересуют, одни только бабы, женолюб ты похотливый!
- Да иди ты, врунья!   
- Я раскусила тебя: ты - женоненавистник.
- Определилась насчёт определений.
- А чего тут определяться,  равнодушный ты, вот и всё!
Он припустил далее.   

Откуда ни возьмись, раздался топот – за ним бежали со шприцами и щипцами в руках белые ангелы смерти, лечащие врачи, помеченные кровавыми крестами.   
- Стойте, пациент! Вы уклонились от вакцинации, от пункции, от резекции!
Он поднажал из последних сил и упал, потеряв бесполезное сознание.

Когда очнулся, две знакомые девицы обвязывали его рыболовной сетью. «Ты обещал догнать нас и поиметь, помнишь? А теперь мы догнали тебя и будем тебя иметь», - приговаривали сквозь зубы. Стягивали туго, сеть больно резала кожу. Он претворился обморочным, снулым в надежде, что сможет снова «выйти из себя». Зачем он только в тело вернулся?! Реаниматор хренов.       

Девицы пошли за тележкой: решили добычу затащить в дом.

Дом был слева – он это видел косым взором. Справа раскинулось озеро, отвечая солнцу игрой весёлых бликов. Посреди озера замерла знакомая лодка. На дальнем берегу высилось огромное разлапистое дерево с орлом на верхушке. Потапов попытался выскочить из тела, но такие действия по человечьему произволу не происходят. Напрасно он катался сбоку на бок, кряхтя, как младенец, - лишь привлёк внимание орла. Тот грузно покинул ветку, распахнул огромные крылья и через несколько взмахов приземлился рядом. Оглядев Потапова двумя сторонами адского лица, он острой, вонзительной лапой наступил ему на плечо и взялся рвать сеть на его груди. Потапов, терпя боль от причиняемых ран, высвободил правую руку и что есть мочи ударил беркута кулаком по голове. Тот опешил, покачнулся. Потапов повторил удар, норовя попасть по круглому чёрному глазу - попал. Орёл отпрыгнул, зажмурился, нахохлился. Потапов распутал себя с лихорадочной скоростью и вскочил на ноги. Послышался звук отворяемой двери, женские радужные голоса вылупились из дома.

Что ж душа-то не излетает никак?! – посетовал он в ужасе и нырнул в озеро. Женские крики остались над водой, лишь успели уязвить его слух: «Гляди, вон он!»

Он вынырнул за воздухом и вновь ушёл на метр под поверхность. Так он достиг сонной лодки, вынырнул с её тыльной, подведьменной стороны, взялся одной рукой за борт и повис, отдыхая. Со стороны дома раздался истошный визг и быстрое хлопанье крыльев – знать, орёл напал на девиц. Девицы захлопнулись в доме. Орёл, не солоно хлебавши, держа в гнутом клюве клок волос, поднялся над озером, зашёл на круг… Потапов нырнул под лодку.
   
Глава 13 
Орёл вернулся на вершину дерева. Всё тут было неспроста - коричнево-сизый орёл, прилетевший из сновидения. Дерево - словно выросло не просто так, но по заклятию, и будто не ветер омывает его, но ветер времени, дующий из будущего. Секрет выразительности дерева состоял в необычном напряжении образа. Дерево существовало с усилием и хотело что-то сказать. Но сказать за него могла бы только былина.

Потапов забрался в лодку, чуть не опрокинув её, выбросил в озеро утомлённую рыбку; весла не нашёл, даже обломка; помечтал, но не сбылось. К накопленной здесь дождевой воде он обильно добавил воду со своей одежды, с головы, с кроссовок – да, у него снова есть тело! 

Орёл на высоте поёжился, как питерский студент в студёный вечер, однако остался на месте: суета кругом, напраслина, человека съесть нелегко, он шибко хитрый. Уложил крылья поплотней, голову чуть откинул, укоротив шею, и закрыл глаза. Вновь открыл. Снова закрыл.

Потапов должен отсюда выбраться. Девицы как-то пробираются из Лодейного Поля сюда, в усадьбу Свинолика. Но всё-таки это не значит, что есть непрерывный путь. Вероятно, путь прерывный: это солнце не то самое, что светит над Лодейным Полем и Мурманским шоссе; вероятно, здесь «параллельный мир», о чём свидетельствуют некоторые приметы.

Подул ветер, сдвинув лодку с насиженного места, смял поверхность озера острыми краткими складками. Выпрыгивать и возвращаться в поместье никак не хотелось. А ветер, слава Богу, усиливался, лодка, разрезая воду, стала производить плеск. Медленно сдвигались декорации на берегу: кусты, великое дерево, камень с жёлтым боком, пучки осоки, похожие на причёску пляшущей дикарки. Потапов обсыхал, боком лёжа на банке, ноги положив на борт… задремал. 

А потом лодку несло по течению реки, что вытекала из озера. Потапов очнулся. Лодка без руля и без ветрил влеклась по течению среди леса. Вскоре он увидел на левом берегу открытое место и костёр, и пожилого человека возле костра. Они встретились взглядами. Дедушка забежал в воду и успел поймать лодку за корму.      

Познакомились: дед оказался охотником, Потапов – праздным лицом, он смотрел в костёр и улыбался, как будто испытания остались позади. Охотник пошевелил костёр палкой.   
- Ужинать позже будем, сейчас у меня к тебе коммерческий разговор. Пойдём в шалаш, кое-что покажу. 

Охотник привёл гостя в просторный шалаш, который исполнял роль сарая,  снял дощатую крышку с большой деревянной бочки, кивнул на то, что внутри - Потапов увидел прозрачную жидкость, налитую почти до краёв, и тёмное что-то, будто утопленное животное. Поднял вопросительный взор на охотника.   

- Вот мой проект - настойка на драконе. Я его сетью поймал, ох он изворачивался! 
- Как же он в бочке поместился?
- Детёныш, полтора метра. Я его туда сложмя засунул и самогоном залил. Вот эта настойка есть эликсир бессмертия, потому что дракон бессмертен. Сколько может стоить, как думаешь?
- Похоже, он умер. Похоже, нет у него бессмертия.
- Живой! Просто напился в хлам. Спит. Я его проветрю, прогуляю и снова залью самогоном.
- А если его искать начнут… родственники? – Потапов глянул в небо.
- Его отец увлечён сейчас моей дочкой. Его мать улетела искать счастья за границу. Тут всё ей было не так, всё не слава Богу. Вот папаша и заскучал в холостяках, тосковал-тосковал да и выкрал мою Венеру. Теперь понятно? А вон она бежит, - он вскочил, замахал рукой.

Пришла Венера, квадратная, полуголая, в лиловых дырявых колготах.
- Не хочешь побаловаться? – дохнула на него мёдом.
- Подскажите, сударыня, как пройти к Мурманскому шоссе.
- Побалуемся - тогда скажу.
- А вообще проход есть?
- Побалуемся – тогда скажу.
Охотник деликатно пошёл в избушку за табаком.

- Лучше когда мужчина пристаёт к женщине, - заметил Потапов.
- Если б у меня была высокая цена, как прежде, тогда да, а если моя цена упала, тогда я сама себя предлагаю. Закон спроса, - оглядела его бегло и подсела к огню.

- Расскажи, как дракон тебя сцапал? Под кронами леса ничего ж не видно, - обратился к ней с живым любопытством.
- Я вышла на открытую местность, подставилась. Мне скучно было.
- Зато нынче не скучно, у него три головы – изменяй каждому с каждым.   
- Член-то у них один, - уточнила с медицинским цинизмом. - Слушай, а давай отойдём и побалуемся, а? Пока мой не прилетел… нет, уже летит, летит мой сердешный, слышишь? Пойду на поляну. Бранить будет, я-то в самоволку убежала. Ха, жиссь как в армии! – засмеялась.   

Подошёл охотник, облизывая самокрутку.
- Не забывай отца! – крикнул ей в крепкие лопатки, в застёжку лифчика.
- Досвидос, мальчики. А ты, паря, никогда не выйдешь к Мурманскому шоссе.

Стало слышно как неподалёку грузное летательное существо хлопотливо село среди леса и вскоре взмыло в поднебесье, трудно работая кожистыми крыльями. Дракон! Он по-хозяйски держал женщину за ноги – её рыжие космы свисали и колыхались на быстром ветру.

Охотник с уютным кряканьем вновь уселся к огню.
- Ты не серчай, она капризная, хамоватая, только понимать её надо: у ней тяжёлая была юность. Мечтала стать моделью, а попала в эскорт, её преследовали травмы, два раза лечилась от алкоголизма, а когда восстанавливала девственность, врач занёс ей гепатит. А сколько раз лечилась от венерических заболеваний! Пропасть. Юность, она должна быть беззаботная, а тут работа, работа и ничего кроме работы. Бедная девочка! Эти невзгоды состарили её. Теперь ей не просто вернуться на прежнее место: у них конкуренция.

Чтобы отречься от человечности и перейти в режим подлости оправдание всегда найдётся: у Венера тяжёлая юность, у Люси мама болеет… - подумал Потапов.

- Пускай профсоюз поможет, - вставил тему.
- Куда там, у них в Правлении одни проститутки. Я готов деньгами помочь, но она смеётся надо мной. У меня, говорит, полная пещера алмазов. Ничего, говорит, мне не надо: ни работы, ни пособия по безработице: я замужем! Хорошо, только ведь у ней со змеем ненадолго, у ней всё ненадолго, вот в чём фокус! - Дед загорюнился, про самокрутку забыл, она напрасно выдавала тонкий дымок, затухая.   

У речки на фоне тишины появился журчащий голос. В чаще засвистал, зачирикал зяблик. Ему с досадой отозвалась ворона, зачёркивая нежную песню зяблика от зависти, голосом гробовщика.   
- Вы были у дочки? То есть у зятя в гостях? – поправился Потапов.
- Не был, а посмотреть хочу. Может, она врёт насчёт алмазов, с неё станет. Ружьё возьму. Хочешь - вместе пойдём? 
- Ружьё против дракона…
- Да ну, глупости. С ним только по-доброму, иначе съест. Ружьё на всякий случай: туристы в лесу завелись, фотографирывают.
- А что, нельзя?
- Никак нельзя! Так можно всё расколдовать и с носом остаться.
- С каким ещё носом?
- Пустырь откроется. Пустырь у нас в подкладке. Так во предании сказано.
 
Глава 14
Поужинали варёной картошкой и тушёнкой. Потапов прочитал надпись на банке: произведено МПК «Салют» Санкт-Петербург, дата выпуска 14.08.29, годен до 14.08.2025.
- Где купили?
- В большом доме забрал, в подвале, там всего полно.   
- Надо змеёныша достать и в чувство привести. Что за жестокость!
- Да выпустил уже, он и в речке искупался, и две банки тушёнки слопал, прожорливый. Гуляет вон.

Потапов увидел нескладную помесь гуся и крокодила. Он ещё когда взрослого рассматривал - правда, сзади и в полёте, удивился драконовой бугристости, в ту же стать и маленький. А глаза почти человечьи.
- Весь какой-то корявый, - заметил Потапов.
- С лица воду не пить, - откликнулся охотник.
- Твоей дочке видней, - заметил Потапов.
- Так ты будешь в мою коммерцию вступать? - настойчиво спросил охотник.
- Не серчай, мне отсюда бежать надо.
- Зачем? У тебя нет срочных дел.
- Душу спасать.
- Кто ж её пленил?   
Потапов не нашёл, что ответить: весь мир в короткие слова не вомнёшь. Да и насчёт параллельного так же. (Параллельная семья и то беда, а уж мир..!) 

Сны были у него тяжёлые, как вагоны с углём, к тому же с частыми остановками. Потапов проснулся разбитый. В избушке всю ночь бесновались мыши. Охотник, лёжа на скамейке, порой топал на них ногой, отчего гость окончательно пробуждался и затем уговаривал себя уснуть. Удары в пол отзывались в его костях, поскольку он лежал на полу, да и сон его был настороженным. Пить самогон бессмертия он за ужином отказался, а дед схитрил и выпил полкружки обыкновенного самогона для спокойной ночи.

- Бабы знаешь как протирать будут кожу лица! – пробурчал и впал в сон с лёгким храпом, и тут же крупная мышь свалилась с подоконника на Потапова, и начались олимпийские игры.
Он, боящийся насекомых, мимолётно утешился тем, что в присутствие мышей тараканы отсутствуют. Недавно в Академии наук открыли, что мыши едят тараканов, ура! Затем задумался о грядущем проекте: Потапов так прикинул, что покупатели, вкусившие бессмертия, начнут искать самогон смерти, поскольку никому не понравится долгая-долгая бодрость. Народ начнёт покупать и пить обычный самогон в огромных количествах – тоже, кстати, коммерция.   

Утром, в серую светь, на среднем небесном ярусе тащились некрупные облака в цвет крысы, упавшей в муку. Голубые просветы между облаками отменили своё сияние и глядели тускло, как застиранный платок, бывший голубым давным-давно, в хозяйкину (то природа-мать) юность. Лес едва шумел, передавая между листочками ленивым лепетом давешние сны: куда мол бежали на растопыренных ногах, кому дескать махали ветками на ту сторону реки, ну и весть вообще о том, как спалось. Худо спалось: ветер тревогу нёс; звёзды мигали неровно, как перегорающая лампочка; выпь кричала-кричала на болоте и смолкла, будто её засосала топь или сама утопилась от одиночества.   

Дед и Потапов, позавтракав хлебом с водой и солью, тронулись в сторону гор, чьи макушки видать, если залезть на дерево.
- А как мы найдём гнездо змеево? Или там утёс, утеплённый ветвистыми дубами, или пещера с негасимым огнём?
- Какой ты вперёд-забегайка! Узнаем в нужный черёд, суетливый ты.
- Это есть, это правда, - признался и смолк Потапов.

Они шагали по звериной тропе, дыша зеленоватым воздухом густого беспородного леса: осинки, рябинки, берёзки - и наконец вышли на гребень долгого степного холма. За холмом простиралась полоса хвойного бора, а за ним - ступенчатое взгорье до неба.
Отчётливо сказал себе Потапов: «Это параллельный мир, поскольку высоких гор с ледяными воротниками и снежными шапками в средней полосе нет».

- Зачем я иду, скажи мне, опытный человек? Мне в монастырь надо, в здешних местах никто не молится.
Охотник посмотрел на него с прищуром.
- Ты чего ноешь?! Ты сам-то молись, коли прижало. Молись - и полетишь отсюда прочь, коли весь такой нездешний. Монастырь ему подавай! Мне всего-то горсть алмазов украсть, и я уже буду доволен, и дочку навещу, а может и с драконом подружусь, чем чёрт ни шутит, а ты иди на все шесть направлений! Дочкой моей побрезговал…
- Да не брезговал я! У меня думы не о том были, я на другое настроился! Не знаешь, к чему придраться… крупных тебе алмазов!   

Так на ветряном юру они расстались. Потапов длительно смотрел охотнику в спину, наблюдал его шаги в резиновых сапогах, уменьшение фигуры и, стало быть, значения. Крошечный дед спустился с холма и вошёл в сосновый бор, который в горах на подъёме сменился еловым бором и редел с высотой, уступая тундровой и каменной наготе, которая  показывает все щели и выступы могучих и глухих горных тел.

Он продолжал стоять на ветру, очарованный диким и необъятным видом. Смотрел и забылся, глаза его заволокли подветренные слёзы, появились перед глазами огни, искры, а горы преобразились в город – в город невероятных ступенчатых небоскрёбов.

- Любуешься? – раздался за спиной интеллигентный голос.
То был голос человека, увешанного оптическими приборами, одетого дорого и стильно согласно журналу «Тревел»; тонкогубого, тонконосого, с глазами как у ястреба.
Совершили рукопожатие.
- Емельянов.
- Потапов.
- Ты глянь сквозь оптику, залюбуешься.

Потапов принял от него монокуляр и глазом прилип к видоискателю. Невероятные вертикали, покрытые инеем километровые стены, на крышах ледяных небоскрёбов торчат какие-то постройки, башенки, полусферы, притуманенные облачными прядями, и кто-то между крышами и постройками летает.
- А сильней зум есть? – обратился к фотографу.
- Оптический весь выбран, добавим электронный.
Монокуляр подстроили, и Потапов разглядел, кто там летает – люди с крыльями стрекоз.
- Летают?
- О да! Туда… сюда… батюшки, их много!

- Это граждане будущего: трансгуманисты, киборги. Сейчас я сделаю самые уникальные кадры за всю историю человечества - фотки из будущего!

Емельянов учредил фотокамеру с полуметровым объективом на треногу, потом долго выцеливал кадр, не торопился: видимо, смаковал момент и наконец нажал на кнопку съёмки. Вид преобразился. Между просторной панорамой и глазами Потапова появилось как будто мелкотреснутое стекло, или сама природа пошла трещинами.

Емельянов снова прицелился, поводил камерой влево-вправо, замер... нажал на спуск, и затвор тихо щёлкнул, и всё мигом пошло цветными шашечками, квадратиками, и некоторые выпадали из картины, осыпались, как старый кафель, оставляя за собой чёрные клетки. 

У Потапова голова закружилась, его замутило, потому что ум отказывался верить глазам.
- Сня-ал! – где-то прокричал Емельянов; голос его удалился, будто упал в колодец.

И ничего не осталось. Как ни напрягал зрение Потапов, только тёмное облако окружало его.
- Что же это происходит?! – забормотал он. – Как я тут очутился?
- За девками не надо бегать, - ответил его собственный сердитый голос.

Потапов захотел куда-то упасть, свернуться клубком, исчезнуть, но уткнулся коленями и руками в травянистую землю. Поднял голову - берёзки, ясный день, перед Потаповым на земле большой пакет с ядрёными грибами, слышны девичьи весёлые голоса – они удаляются в лесную чащу, рядом стоит таксист и смотрит на Потапова с изумлением.
- А я уж думал, ты не вернёшься.
- Не болтай, поехали, - резко сказал Потапов, которого сильно подначивало врезать ему в рыло, но радость возвращения перевесила гнев.   

…Далее всё произошло разумно. Потапов продал квартиру в Москве, купил неподалёку от монастыря домик и зажил в радости, не забывая благодарить того фотографа, что проник в заповедник одиночества, туда, где Бога нет, с фотокамерой.
ххх