Шекспир философии и смысл жизни

               

1.
   «Мысля о жизни и ее смысле, мы неизбежно должны сознавать жизнь как единое целое. Вся мировая жизнь в целом и наша собственная краткая жизнь  – это двуединство моего «я» и мира должно сознаваться как вневременное и всеобъемлющее целое, и об этом целом мы спрашиваем: имеет ли оно «смысл» и в чем его смысл? Поэтому мировой смысл, смысл жизни, никогда не может быть ни осуществлен во времени, ни вообще приурочен к какому-либо времени. Он или есть – раз навсегда! Или уже его нет – и тогда тоже – раз навсегда!»
     Такой вопрос ставит в начале своей книги «Смысл жизни» ее автор, Семен Людвигович Франк.
    W:  «Семён Людвигович Франк (16 [28] января 1877, Москва, Российская империя — 10 декабря 1950, Лондон, Великобритания) — русский философ и религиозный мыслитель».
     Те, кто знаком с моими сочинениями, наверняка знают, что в свете «креативной философии» (философии творчества и красоты), на этот ветхий вопрос о смысле жизни есть категорический ответ: «Да, он есть – раз и навсегда».
     И он, смысл жизни, содержится, или состоит в творчестве. Для доказательства этой версии мне достаточно всего несколько страниц. Но, похоже, именно это более всего смущает иных любителей мудрости.
     - Нет, это как-то несерьезно, легковесно, несолидно… - говорят они. – Столь важная и едва ли не главная проблема философии, над которой веками ломали головы лучшие мыслители, не может быть решена так просто, да еще каким-то… Кхе-кхе… Франк, например, написал на эту тему целую книгу.
    - Вот именно, целую книгу - обычно отвечаю я. – Может, как раз, поэтому мало кто из наших современников знает Франка и то, что он думал о смысле жизни. Для нынешнего поколения читателей Франк слишком многословен, да вдобавок увязает в  вопросах и возражениях самому себе.
    - Но ведь в философии так и надо, - говорят мне. – Для обоснования решения проблемы необходимо учесть все нюансы и возможные противоречия.
     - Оно, быть может, и так, - соглашаюсь я. – Но, знаете, когда я читаю книгу Франка, мне представляется, будто я нахожусь в море слов и идей, где волна несет меня на берег истины, но она же отбрасывает меня назад, не давая выбраться на сушу, как это бывает при шторме.
        Возьмите, например, фразу из приведенного текста:
        «Мировой смысл, смысл жизни, никогда не может быть ни осуществлен во времени, ни вообще приурочен к какому-либо времени».
     Из этого утверждения напрашивается вывод, что смысл жизни не может быть «приурочен»  к нашей частной жизни. Ведь она  длится «во времени»?
    И что значит, «осуществлен во времени»? Если мировой смысл «осуществлен», то не следует ли его понимать как некий завершенный акт, после которого жизнь уже не имеет смысла? При этом Франк заканчивает свою книгу следующим тезисом:
        «Таким образом, внешнее, мирское делание, будучи производным от основного, духовного делания и им только и осмысляясь, должно стоять в нашей общей духовной жизни на надлежащем ему месте, чтобы не было опрокинуто нормальное духовное равновесие. Силы духа, укрепленные и питаемые изнутри, должны свободно изливаться наружу, ибо вера без дел мертва, свет, идущий из глубины, должен озарять тьму вовне. Но силы духа не должны идти в услужение и плен к бессмысленным силам мира, и тьма не должна заглушать вечного Света. Это есть ведь тот живой Свет, который просвещает всякого человека, приходящего в мир; это – сам Богочеловек Христос, который есть для нас «путь, истина и жизнь», и который именно потому есть вечный и ненарушимый смысл нашей жизни».
        Очевидно, Франку кажется, будто он нашел ответ на вопрос о смысле жизни. «Раз и навсегда»! Но ведь он же предлагал «мыслить жизнь как единое целое». «Двуединство моего «я» и мира должно сознаваться как вневременное и всеобъемлющее целое». Однако, на самом деле, он обнаруживает смысл только «нашей жизни», отделяя «нас» от остальной «мировой жизни в целом». И тогда остается вопрос: «А в чем же ее-то, «жизни в целом», с ее жучками и паучками, смысл? И может ли быть так, что та «жизнь в целом», которая остается за пределами нашего я, не имеет смысла, поскольку остается в «плену у бессмысленных сил мира?»
      Вот вам и целая книга.

2.
      Впрочем, быть может, мы не понимаем Франка. Ведь русский философ Семен Франк, прежде всего, религиозный мыслитель, к числу которых принадлежали Соловьев и Бердяев. А этим представителям религиозного ренессанса начала ХХ века свойственен особый образный язык, притом осложненный такими понятиями и представлениями, которые к настоящему времени изрядно выцвели, поблекли и потеряли свою отчетливость. Поэтому нашему современнику, наверное, не вполне ясно, что имеет в виду Франк, говоря: «силы духа, питаемые изнутри» (какого духа? чем питаемого?); «надлежащее место» (где оно?); «нормальное духовное равновесие» (а что, бывает «ненормальное»?); «силы духа изливаются наружу» (как это происходит?), и т.д.
    Между тем, очень возможно, что Франк во многом прав. Не зря же историк русской философии протоиерей В. Зеньковский называл учение Франка  «высшей точкой развития русской философии». Это обязывает нас исследовать данное учение и сохранить в нем то, что истинно. Разумеется, делать это мы будем, как обычно, с помощью  нашей «креативной философии», которая, напомню вам, не признает авторитетов любомудрия, но ставит своей целью прояснять, а порой и дополнять рассуждения автора.

3.
      «Имеет ли жизнь вообще смысл, и если да – то какой именно? В чем смысл жизни? - так начинает Франк свое сочинение и продолжает. - Или жизнь есть просто бессмысленный, никчемный процесс естественного рождения, расцветания, созревания, увядания и смерти человека, как всякого другого органического существа? Те мечты о добре и правде, о духовной значительности и осмысленности жизни, которые уже с отроческих лет волнуют нашу душу и заставляют нас думать, что мы родились не «даром», что мы призваны осуществить в мире что-то великое и решающее, и тем самым осуществить и самих себя, дать творческий исход дремлющим в нас, скрытым от постороннего взора, но настойчиво требующим своего обнаружения духовным силам, образующим как бы истинное существо нашего «я», – эти мечты оправданы ли как-либо объективно, имеют ли какое-либо разумное основание, и если да – то какое? Или они просто – огоньки слепой страсти, вспыхивающие в живом существе по естественным законам его природы как стихийные влечения и томления, с помощью которых равнодушная природа совершает через наше посредство, обманывая и завлекая нас иллюзиями, в свое бессмысленное, в вечном однообразии повторяющееся дело сохранения животной жизни в смене поколений?»
      Подозреваю, что подобное изложение способно зачаровать, обольстить читателя, как это делает  высокая поэзия.  Мне даже кажется, что проникновенностью и силой слова Франк не уступает Шекспиру. И не о том ли говорит Шекспир в Гамлете:
     «Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль
     Смиряться под ударами судьбы,
     Иль надо оказать сопротивленье
     И в смертной схватке с целым морем бед
     Покончить с ними?
     Умереть. Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь
     Сердечных мук и тысячи лишений,
     Присущих телу. Это ли не цель желанная?
     Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны?..»
     Свой, заявленный в начале книги, высокий стиль Франк выдерживает на всем ее протяжении. Так что, если в Философии возможен свой Шекспир, то им является Франк.
      Однако для критического анализа литературные упражнения нашего Шекспира малопригодны. Дело в том, что философское осмысление рассуждений и идей автора требует ясного их понимания. Добиться этого можно посредствам сокращения текста с целью максимального упрощения. Подобные операции производятся в математике с помощью формул приведения. Но философия Франка очень далека от математики. Сократить или заменить какое-либо слово в его текстах также трудно, как в поэтическом произведении. И все же нам придется совершать эти кровопролитные операции, резать его тексты «по живому», иначе мы будем вынуждены приводить и рассматривать здесь целые страницы книги, погрязая в метафорах, подробностях и нюансах.

4.
    Зато при самых незначительных упрощениях нам удается различить некоторые странности уже в первом абзаце книги Франка.
     Например, Франк, как будто, допускает, что жизнь «бессмысленна», а мечты, в которых мы видим смысл жизни, – это  всего лишь какая-то «иллюзия», «огоньки слепой страсти», «обман природы». Из этого следует, что смысл жизни, если существует, то независимо от нашего  разума, которому свойственны «иллюзии и вера». Тогда он, вроде закона природы с его необходимой данностью. Но как тогда понимать заключительный вывод Франка, который в чистом виде звучит так: «Внешнее делание» является производным от «духовного» и «им только осмысливается». Разве это не означает, что смысл жизни впрямую зависит от нашего разума и сознания?
     С другой стороны, образцом бессмысленной жизни Франку служит «никчемный процесс естественного» существования «всякого другого органического существа». Но в этом случае объективность смысла жизни всего живого ставится под вопрос, и только у человека  этот смысл возможен. Тогда как быть с утверждением: «Мысля о жизни и ее смысле, мы неизбежно должны сознавать жизнь как единое целое»? Действительно, ведь человек не может жить вне природы. И если его жизнь имеет смысл, то смысл обнаруживается и у того, что на нее влияет. То есть, если человек ест фрукты и овощи, то их произрастание уже не бессмысленно.
     А вот и главное. Франк говорит, что в мечтах человека проявляется его потребность совершить  нечто «великое и решающее», позволяющее «осуществить самого себя». Эта потребность «дать творческий исход дремлющим в нас душевным силам», -  свидетельствует Франк, - образуют «как бы истинное существо нашего «я».
      Но ведь это означает, что Франк открывает творческую сущность человека. Отсюда прямая дорога к пониманию смысла жизни как реализации творческого потенциала  человека, на чем настаивает наша «креативная философия». И это, кстати, разрешает все предыдущие недоумения. Ведь в процессе творчества участвуют и «иллюзии», и «духовное делание», и «всеобщий объективный закон природы», и  «жизнь как единое целое». Однако Франк, словно какой-то слепец, вдруг не замечает своего открытия и спрашивает: «Эти мечты имеют ли какое-либо разумное основание, и если да – то какое?»
     Истинное существо нашего я, проявляющееся в творчестве! Разве это не разумное основание!?
     Так, не узнав в лицо истину, не приняв ее, как некогда случилось с древними евреями, кстати, Франк был евреем, наш Шекспир погружает нас в свои штормовые волны сомнений.
       Впрочем, если вы заметили, я представил вашему вниманию всего лишь первую сцену сочинения Франка. Но даже здесь нас опрокидывают буруны сомнений нашего Шекспира философии. А из подобных набегов на истину состоит целая книга. Поэтому нам придется пропустить многое из волнительных прекрас в текстах Франка, чтобы сосредоточить внимание на достижении цели нашего заплыва.

5.
      Однако как, как возможно не привести здесь дальнейших слов Франка, когда он говорит такое:
    «Человеческая жажда любви и счастья, слезы умиления перед красотой, – трепетная мысль о светлой радости, озаряющей и согревающей жизнь, – есть ли для этого какая-либо твердая почва в бытии человека, или это – только отражение в воспаленном человеческом сознании той слепой и смутной страсти, которая владеет и насекомым, которая обманывает нас, употребляя как орудия для сохранения все той же бессмысленной прозы жизни животной и обрекая нас за краткую мечту о высшей радости и духовной полноте расплачиваться пошлостью, скукой и томительной нуждой узкого, будничного, обывательского существования? А жажда подвига, самоотверженного служения добру, жажда гибели во имя великого и светлого дела – есть ли это нечто большее и более осмысленное, чем таинственная, но бессмысленная сила, которая гонит бабочку в огонь?»
     Воистину нужно обладать могучей силой воли и ледяной жестокостью, чтобы подвергнуть бесстрастному анализу подобные строки. Благо, я умею взять себя в руки и на ровном дыхании вам сообщаю:
     «Жажда любви и счастья», «слезы умиления перед красотой», а также и все прочие чувства и страсти, включая «жажду гибели во имя великого» имеют вполне «твердую почву»… но не в бытии человека.
    Конечно, бытие в какой-то степени определяет сознание. Но в душе даже самого задавленного жизнью раба вполне может твориться «жажда любви и счастья» и «слезы умиления перед красотой». Притом в одних и тех же условиях сознание людей достаточно различно. В формировании сознания многое зависит от творческих способностей и творчества человека.
    Напомню, что творчество в «креативной философии» определяется наличием в его процессе креативных принципов, таких как «принцип преодоления», «принцип новизны», «принцип преемственности», «принцип разнообразия», «принцип целесообразности», «принцип таинства», «принцип упрощения сложного», а также «принцип любви (дополнительности, гармонии, логоса)», который является главным в их системе.
      Все эти принципы присущи разуму живых организмов и проявляются  тем явственней, чем выше биологическая организация животных.
    Важно знать и то, что существует два вида творчества: «творчество восприятия» и «творчество созидания (деятельности, развития)». «Креативные принципы» определяют оба эти вида. Притом первично, конечно, творчество восприятия. Без творческого восприятия, призванного делать мир прекрасным, не способно жить ни одно животное. Даже примитивная амеба, и та движима фундаментальной, космической энергией, которая и есть первоисточник творчества, любви и красоты всего сущего.
    Так что, представлениям о «любви и счастье», «светлой радостью» и «слезам умиления перед красотой»  мы обязаны творчеству восприятия, которое придает внешнему миру художественное оформление.
     Однако на творчество восприятия влияет творчество жизненного опыта и познания. В силу этого разум человека часто бывает  расстроен, и иногда до такой степени, что внешние объекты и события не представляются человеку прекрасными.
      «Каким бесплодным, плоским и тупым мне кажется весь мир в своих стремленьях» - восклицает Гамлет.
       У меня нет сомнений, что творческие процессы восприятия присущи и разуму бабочки. Пламя, к которому она стремится для нее, быть может, - идеал невесомости, стихия первородной энергии, ее Бог.
       Франк уверяет, что «бабочку гонит в огонь таинственная, но бессмысленная сила». Но тогда мы должны признать, что все наши чувства, ощущения, эмоции, будучи бессознательными творческими актами восприятия реальности, также бессмысленны. Однако от них зависит все ощущения сиюминутной жизни, то есть жизни реальной, тогда как всякая иная, прошлая или будущая жизнь, мнима и иллюзорна.
     Словом, Франк серьезно ошибается, полагая, что силы, движущие материей бессмысленны. Если эти силы заставляют бабочку жить, чувствовать и любить, то мы легко обнаруживаем их смысл.

6.
     «Эти, как обычно говорится, «проклятые» вопросы или, вернее, этот единый вопрос «о смысле жизни» волнует и мучает в глубине души каждого человека», - уверяет Франк.
     Однако он справедливо замечает, что этот «проклятый вопрос» заботит человека не всегда.
     «Человек может на время  совсем забыть о нем, погрузиться с головой в заботы о сохранении жизни, о богатстве, довольстве, или в какие-либо сверхличные страсти и «дела» – в политику, борьбу партий и т.п…»
    Казалось бы, это должно подсказать Франку, что в деятельности человека обычно реализуются принципы творчества. И творчество придает его жизни смысл самым естественным образом. Поэтому человека, занятного делом, не заботит «проклятый вопрос». Но наш Шекспир, напротив, видит в деятельности человека суетное отвлечение от главного вопроса. И он продолжает свой тезис:
    «…но жизнь уже так устроена, что навсегда отмахнуться от него (вопроса) не может и самый тупой, духовно спящий человек. Неустранимый факт приближения смерти и неизбежных ее предвестников – есть для всякого человека грозное и неотвязное напоминание нерешенного вопроса о смысле жизни. Этот вопрос – не предмет праздной умственной игры. Этот вопрос есть вопрос самой жизни. Он гораздо более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба».
     И здесь Франк, безусловно, прав. Вопрос о смысле жизни чаще всего возникает в определенные, особенно, в кризисные моменты жизни. О таких условиях созревания «проклятого вопроса» наш Шекспир повествует убедительно и неустанно. Он называет этот вопрос «неразрешимым», а решение его «самым важным».  Нежелание же его решать Франку представляется «страусовой политикой».
      «И чем более размерена и упорядочена внешняя жизнь, чем более она занята текущими земными интересами, тем глубже та душевная могила, в которой похоронен вопрос о смысле жизни, - огорчается Франк. -  Поэтому мы, например, видим, что средний европеец, типичный западноевропейский «буржуа» как будто совсем не интересуется более этим вопросом, и потому перестал и нуждаться в религии, которая одна только дает на него ответ».
     Прошу вас обратить внимание на последнюю фразу этого тезиса. Если вы сопоставите его с заключительным выводом всего исследования Франка, то поймете, что это есть программный тезис его сочинения, по известному принципу «Ответ готов. Готов ли ваш вопрос?». Собственно, это и предопределяет сюжет размышлений нашего Шекспира, когда он с помощью описаний ужасов бытия стремится не допустить упокоения «проклятого вопроса».
 
7.
    По мнению Франка, для здоровья и процветания «проклятого вопроса» более всего полезны тяжкие условия русской жизни.
    Впрочем, я не собираюсь приводить здесь все живописания неустроенности, драматичности русской жизни, обнажающей остроту «проклятого вопроса». Думаю, вы уже догадываетесь, насколько впечатляющими и убедительными они выглядят в исполнения Шекспира философии. Меня же преследует другой вопрос: «А в самом ли деле Франк говорит о смысле жизни?»
     Вот, например, он пишет: «… обреченные на тяжкий изнуряющий и подневольный труд для своего пропитания – мы вынуждены ставить себе вопрос: для чего жить? Для чего тянуть эту нелепую лямку? Чем оправданы наши страдания? Где найти незыблемую опору, чтобы не упасть под тяжестью жизненной нужды?»
      Но ведь здесь речь идет не столько о смысле жизни, сколько о тяжелых обстоятельствах жизни, которые ставят перед человеком все эти проблемы. Пожалуй, тут уместней поразмышлять о смысле преодоления бед, невзгод и превратностей судьбы. И если  тяготы жизни непосильны для человека, то, действительно, сам процесс их преодоления может не иметь смысла.
     Какой смысл пытаться нести груз, который ты не в силах поднять? Но почему же в таких случаях и жизнь, как будто, теряет смысл? А это потому, что жизнь мыслима лишь как творческий процесс. Помните(?), я говорил о креативном принципе творчества - «принципе преодоления»? Если этот принцип не выполняется, то само творчество затруднительно или вовсе невозможно. Поэтому человек интуитивно ищет пути преодоления кризисных ситуаций.  Отсюда вопросы: «Для чего жить?» и «Где найти опору?». Но найдя ответы на эти вопросы, а точнее сотворив себе воображаемые стимулы и подпорки, мы лишь совершаем очередной акт творчества, подтверждая  тем значение творчества в нашей жизни. Однако эти ответы, обычно, не решают главного вопроса: в чем «подлинный, истинный смысл жизни»?
   Когда же мы твердо знаем, что подлинный смысл жизни состоит в созидательном творчестве, а цель творчества – достижение блага прекрасного, красоты, которая сама имеет творческую силу и через творчество восприятия становится инициатором созидательного творчества, мы понимаем, что смысл жизни имеет даже полевой цветок у дороги, и уж тем более бабочка, трепещущая у ночного окна.
    Это нам подсказывает, что бытие имеет структуру логоса, где «все из одного, и из всего одно». И значит, смыслов жизни мы можем извлечь множество, как это происходит со словами, которые меняют свой смысл в зависимости от контекста. Соответственно, сами смыслы имеют творческую сущность, как и истина, и бытие.
    Знание принципов творчества позволяет нам отличить подлинное творчество от мнимого и разрушительного, а также диктует необходимость сохранения позитивного   восприятия жизни. Ведь от него зависит ее вкус. Сделать это, конечно, не просто, особенно в условиях нездорового бытия. Ведь оно, бытие, в известной степени определяет наше сознание с его мышлением. Вдобавок, мышление в силу его диалектичности  тяготеет к отрицанию разума. То есть мышление способно переформатировать разум. А такой переформатированный разум часто бывает уже не способен к восприятию красоты. И в этом случае, действительно, жизнь теряет смысл. Что толку от ваших богатств и возможностей, если вы не сможете  чувствовать вкуса жизни. Не об этом ли говорит Христос: «Если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло; а если оно будет худо, то и тело твое будет темно». Очевидно, в этой апофегме и заключается суть того, что называют  спасением души.
     Греческий миф о Сизифе рассказывает нам не только о бессмысленности трудов героя, но и том, что Сизифу процедура с камнем может нравиться. Ведь иначе он искал бы способ избавить себя от этого утомительного, пустого занятия. Но он не ищет. Значит, смысл в своих действиях он находит, или просто чувствует, внимая, например, красотам горных пейзажей.
     Действительно, когда мы говорим о смысле каких-то действий, то подразумеваем их результат. Это нам подсказывает наше рациональное мышление, озабоченное логикой, прогнозом, анализом. Но творчество логоса выше рационального. Цветок завтра увянет, и  в рамках логики его цветение кажется бессмысленным. Но цветок цветет сегодня. Наперекор вечности. И в его красоте, инициирующей творчество внемлющих ему, гораздо больше смысла, чем во всех рассуждениях о бессмысленности его жизни.
     И вообще, в парадигме творческой сущности бытия понятие бессмысленности жизни вызывает гораздо больше сомнений и вопросов, чем наличие в ней множества смыслов. Ведь, если рассматривать жизнь в ее целостности, что и предлагает Франк, то эти смыслы зависят от точки зрения или творческих способностей субъекта. Жизнь мухи для слона, быть может, не имеет большого смысла, а вот, для паучка очень даже имеет. Правда, мухе мнение паучка может не понравиться. Но что поделать, если для паучка муха – жизненное благо. К тому же муха сама виновата, если попала в паутину, и значит, не смогла мобилизовать свои творческие способности.

8.
      Из моих рассуждений о первичном творчестве, «творчестве восприятия», наверное, кто-то сделает вывод, что таковое творчество предпочтительнее творчеству созидания. И тогда может показаться, будто праздность, безделье и паразитизм создают условия для проявления подлинного смысла жизни. Однако это, конечно, не так. Ведь, мы знаем, хотя бы со слов Хайдеггера, что «творчество порождает творчество». Поэтому творчество восприятия будирует, пробуждает творчество деятельности, созидания, в котором реализуется жажда продолжения жизни. Если бы это было не так, то ни один живой организм не променял бы наслаждение жизнью  в данную секунду на заботы, трудности и риски, связанные с существованием во времени.
     Тем более созидательное творчество присуще человеку, который в этом смысле просто обречен на творчество. Ведь, как я уже говорил, в творчестве большую роль играют принципы «целеполагания, преодоления и новизны». Без них творчество неполноценно. И они более всего проявляются в созидательном творчестве. Эту насущную потребность в деятельности разум дает почувствовать сознанию, и через то человек, лишенный деятельности, ощущает неудовлетворенность жизнью,  а его интеллект суетливо ищет причину своих негативных переживаний. Впрочем, мышление в силу  своей диалектической природы обычно приводит человека к идее о бессмысленности жизни.
    Так что, праздность и леность для процветания «проклятого вопроса» служат не менее плодородной почвой, чем тяжелые условия жизни. Разумеется, об этом знает и наш Шекспир. Поэтому далее он ставит вопрос «Что делать?». И пытается на него ответить.
      Тут он долго рассуждает о существе самого вопроса, который можно понимать по-разному. Но в любом случае Франк» ведет речь не столько о смысле жизни, сколько о целеполагании, которое, напомню, является лишь одним из креативных принципов в их системе. В результате он приходит к следующей мысли:
   «Когда я ставлю вопрос не о том, что мне лично делать, а о том, что [мне] нужно делать вообще, или всем людям, то я подразумеваю недоумение, непосредственно связанное с вопросом о смысле жизни. Жизнь так, как она непосредственно течет, определяемая стихийными силами, бессмысленна; что нужно сделать, чтобы она стала осмысленной, – вот к чему здесь сводится недоумение. Каково то единственное, общее для всех людей дело, которым осмысляется жизнь и через участие в котором, следовательно, впервые приобретает смысл и моя жизнь?».
    Я, конечно,  поддерживаю идею Франка о необходимости дела, тем более общего для всех людей, ведь без целеполагания и целесообразности творчество сомнительно. Но к данному вопросу я бы присовокупил вопрос: «Как делать?». Однако в пространстве живописи нашего Шекспира любой вопрос со стороны кажется инородным телом.
    « …мир в его непосредственном, эмпирическом бытии и течении бессмыслен; он погибает от страданий, лишений, нравственного зла… Всякое простое участие в жизни мира, в смысле простого вхождения в состав стихийных сил, есть соучастие в бессмысленном хаосе, в силу чего и собственная жизнь участника есть лишь бессмысленный набор слепых и тягостных внешних случайностей. Но человек призван сообща преобразить мир и спасти его, устроить его так, чтобы высшая его цель была действительно осуществлена в нем… Словом, «что делать» значит здесь: «как переделать мир, чтобы осуществить в нем абсолютную правду и абсолютный смысл?»
    Однако, признав мир бессмысленным, то есть ничтожным,  и при этом желая спасти его, переделав и предав ему «абсолютный смысл», наш Шекспир ставит перед собой непосильную задачу. И после долгих и продолжительных рассуждений, волна сомнений Франка отбрасывает нас назад, в море неведения.
      «В самом деле, на чем основано  убеждение в возможности спасения мира? _ вопрошает Франк. - Если жизнь насквозь бессмысленна, то откуда в ней могут взяться силы для уничтожения этой бессмысленности? Очевидно, что в совокупности сил, участвующих в осуществлении мирового спасения, это умонастроение предполагает какое-то новое, иное, постороннее эмпирической природе жизни начало, которое вторгается в нее и ее исправляет. Но откуда может взяться это начало и какова его собственная сущность? Это начало есть здесь – человек, его стремления к совершенству, к идеалу, живущие в нем нравственные силы добра. Но что такое человек, и какое значение он имеет в мире? В чем гарантии, что человеческие представления о добре и совершенстве истинны и что нравственные усилия восторжествуют над всеми силами зла, хаоса и слепых страстей?.. Можно ли верить, что сама жизнь, полная зла, каким-то внутренним процессом самоочищения и самоопределения, с помощью сил, растущих из нее самой, спасет себя, что мировая бессмыслица в лице человека победит сама себя и насадит в себе царство истины и смысла?»
     Перед лицом таких неразрешимых вопросов, Франк неизбежно должен бы прийти к признанию существования силы, способствующей самоочищению мира и его саморазвитию. Ведь без такой силы мир, описанный Франком, не мог бы существовать. Эта же сила должна определять и разум человека с его нравственным началом. Но эта сила не может быть посторонней природе, как предполагает Франк. Ведь, чтобы влиять на все процессы, она должна быть вхожа в каждый атом и с тем являться причиной и движителем всего сущего.
      Примерно о такой силе говорили еще древнегреческие мудрецы. Эту разумную силу они мнили духом, тождественным огню, и называли нусом. Допускаю, что Франк считал такие ветхие представления примитивными и устаревшими. Но он не мог не знать о существовании энергии, которая связана с материей и движет ею. Достаточно было признать энергию разумной, отождествить ее с животворящим духом, и вопрос о смысле бытия был бы решен. Однако в рамках философских и религиозных представлений Франка дух и материя противопоставлены друг другу. А при таких условиях мир в лучшем случае управляется извне потусторонними силами, которые и определяют его смысл. Соответственно, Франк должен признать, что материальный мир сам по себе не имеет смысла, а ответ на «проклятый вопрос» следует искать за пределами реальности, где известна, искомая Франком «абсолютная правда» и «абсолютный смысл жизни». Между тем, в природе нет ничего абсолютного, и потому «абсолютная правда» состоит в том, что и правда, и смысл относительны, чем и подтверждается их творческая природа.

9.
      Словом, все ошибки и неразрешимые вопросы Франка естественно вытекают из его мировоззрения, подготовленного смешением европейской философии и религиозными догмами. Так что, нас уже не удивляет его следующий тезис:
    «Допустим, что мечта о всеобщем спасении, об установлении в мире царства добра, разума и правды осуществима человеческими силами, и что мы можем уже теперь участвовать в его подготовлении. Тогда возникает вопрос: освобождает ли нас от бессмысленности жизни, дарует ли нашей жизни смысл грядущее наступление этого идеала и наше участие в его осуществлении?.. Неужели можно признать осмысленной роль навоза, служащего для удобрения и тем содействующего будущему урожаю?.. Нигилист Базаров в тургеневском романе «Отцы и дети» вполне последовательно говорит: «Какое мне дело до того, что мужик будет счастлив, когда из меня самого будет лопух расти?»
    Признаюсь вам, я не хочу быть навозом для процветания будущих поколений. Однако, когда мы определяем смысл жизни через творчество, то Шекспиру или Рембранту в роли навоза можно  только позавидовать.
    И, как следовало ожидать, Франк приходит к неутешительному выводу:
   «Мир не может сам себя переделать, он не может, так сказать, вылезть из своей собственной шкуры или – как барон Мюнхгаузен – самого себя вытащить за волосы из болота, которое вдобавок здесь принадлежит к нему самому, так что он тонет в болоте только потому, что болото это таится в нем самом. И потому человек, как часть и соучастник мировой жизни, не может сделать никакого такого «дела», которое спасало бы его и придало смысл его жизни. «Смысл жизни» – есть ли он в действительности, или его нет – должен мыслиться, во всяком случае, как некое вечное начало».
     Тут я прошу заметить, что творчество вполне отвечает этому условию. Ведь творчество и есть вечное начало.
      Между тем, Франк продолжает:
     «Искать недостающего смысла жизни в каком-либо деле,  в свершении чего-то, значит впадать в иллюзию, как будто человек сам может сотворить смысл жизни своей, безмерно преувеличивать значение какого-либо по необходимости частного и ограниченного, по существу всегда бессильного человеческого дела».
     Вот пример того, к чему может привести человека его мышление. Думаю, вы и сами легко оспорите этот тезис Франка, зная возможности человека в творчестве.
      Наконец, наш Шекспир приходит в полный пессимизм и сокрушение:
    «Всегда в этом мире будет царить бессмысленная случайность, всегда человек будет бессильной былинкой, которую может загубить и земной зной, и земная буря, и всегда зло, глупость и слепая страсть будут царить на земле. И на вопросы: «что делать, чтобы прекратить это состояние, чтобы переделать мир на лучший лад» – ближайшим образом есть тоже только один спокойный и разумный ответ: «ничего – потому что этот замысел превышает человеческие силы».
        Кстати, забыл вам сказать, что в «Креативной философии» есть понятие «понуждение к творчеству». Оно определяется тем обстоятельством, что «преодоление» является обязательным элементом творчества. Есть даже мнение, что разум способен создавать некие препятствия человеку, для реализации этого принципа.  Быть может, этот феномен объясняет убежденность православных христиан в том, что Бог не посылает человеку испытаний, которых он не способен преодолеть. Впрочем, есть мнение, что дьявол способен посылать и такие, но это в том случае, когда логос разума безнадежно извращен, и Бог уже не участвует в жизни человека.
     Наконец, наш Шекспир расписывается в своем бессилии найти ответ на «проклятый вопрос» и говорит:
   «Единственная религиозно оправданная и неиллюзорная постановка вопроса «что делать?» сводится не к вопросу о том, «как мне спасти мир», а к вопросу, «как мне приобщиться к началу», в котором – залог спасения жизни».
     Ну, что ж, нам остается признать это решение похвальным, ибо начало жизни, несомненно, являлось актом творчества, и сама жизнь – это бесконечный, ежесекундный процесс ее творения и спасения перед лицом ничто, а значит, в этом и есть ее подлинный смысл.
    Пожалуй, на этом можно было бы завершить наше исследование. И, подводя итог, сообщить о наших разногласиях с Франком. Но тут наш Шекспир по всем законам драматургии поднимает новую волну. Он, столь горячо отрицавший смысл жизни, вдруг берется рассказать об «условиях возможности смысла жизни». Но вот, что интересно, его рассуждения, более обстоятельно, чем способен я сам, доказывают, что смысл жизни заключается в творчестве. Поэтому в моих интересах продолжить.

10.
   «Постараемся, прежде всего, вдуматься, что это означает, «найти смысл жизни», какой смысл мы вкладываем в самое понятие «смысла жизни» и при каких условиях мы почитали бы его осуществленным?»– начинает Франк и поясняет. - Под «смыслом» мы подразумеваем примерно то же, что «разумность». «Разумным» же мы называем все целесообразное. Разумно то поведение, которое согласовано с поставленной целью и ведет к ее осуществлению, разумно или осмысленно пользование средством, которое помогает нам достигнуть цели. Но все это только относительно разумно – именно при условии, что сама цель бесспорно разумна или осмысленна».
    Как видите, Франк связывает разумность с целесообразностью. И нам остается только поблагодарить его за то, что он показывает важность «принципа целесообразности» в творчестве. Но мы знаем, что одного этого принципа для полноценного творчества недостаточно. Притом, отождествляя разумность и целесообразность, Франк сам себе противоречит. Ведь, когда паучок плетет паутину, он поступает и разумно, и целесообразно. И значит, смысл в его действиях есть. Отсюда получается, что те силы природы, которые руководят паучком, и которым Франк отказывает в смыслах, не такие уж бессмысленные и даже, как будто, разумны. С другой же стороны, убийство старухи процентщицы топором для того, чтобы разбогатеть, можно признать целесообразным, и даже имеющим практический смысл, но вряд ли разумным. Значит, не все целесообразное разумно.
   Тут самое время вспомнить, что я говорил о разуме. В отличие от мышления, которое подчиняется диалектической логике, нашему разуму присущи творческие принципы логоса. Поэтому разумность поверяется всем комплексом креативных принципов. Очевидно, разумными мы вправе считать действия и цели, в которых проявляются, реализуются такие творческие принципы как, например, «преемственность, преодоление, упрощение сложного, и главное, любовь». В этом случае разумность содержит в себе смысл жизни, поскольку и смысл, и жизнь имеют творческую сущность.
    Таким образом, с точки зрения творчества разумными  следует считать такие акты и цели, которые служат продолжению жизни. А это совсем не то, что подразумевает Франк, полагая, будто для разумности достаточно рациональности и осмысленности. И то, и другое является продуктом логического мышления, которое диктует завершенность действия, получение результата. Отсюда и представление Франка об «осуществлении» смысла жизни, как о достижении конечной, абсолютной ее цели. Разумность же не сводима к конкретному результату, как решение вопроса, но зато имеет множество животворящих продолжений, подобно побегам растения, как красота и нравственность. Поэтому разумность может казаться и часто кажется иррациональной величиной.
    Смысл вопроса Гамлета: «Быть или не быть?» кажется вполне понятным и простым, особенно в отрыве от пьесы. Речь идет о нехитрой дилемме, выборе из двух вариантов. Но когда мы задумываемся над тем, в чем смысл этого вопроса, то нас уже интересует его сущность, его основания, его природа, зачем он(?) и почему(?). И ответ на это содержится в контексте пьесы Шекспира.
    Между тем, поставив в основе разумности целесообразность, Франк вдруг обнаруживает сомнительность развития этой идеи.
     «Но что значит «разумная цель»? Средство разумно, когда оно ведет к цели. Но цель – если она есть подлинная, последняя цель, а не только средство для чего-либо иного, – уже ни к чему не ведет и потому не может расцениваться с точки зрения своей целесообразности. Она должна быть разумна в себе, как таковая».
     Действительно, когда паучок плетет паутину, его цель - сделать орудие для ловли мух. Но эта цель не конечна. Она - средство для охоты на мух. Но и пойманная муха не окончательная цель, а средство пропитания и продления жизни. Но какова конечная цель паучка, по отношению к которой все остальные цели – средство? Ведь, если все разумные цели паучка служили продлению его жизни, то эта конечная цель, чтобы быть разумной, должна иметь собственную цель. А к какой же цели направлена жизнь паучка?
      «Говорят: всякое действие осмысленно, когда служит цели, - сообщает Франк. - Но жизнь в ее целом не имеет уже вне себя никакой цели. Потому либо надо раз навсегда примириться с роковой «бессмысленностью» жизни, либо же надо признать, что сама постановка вопроса о смысле жизни незаконна, что этот вопрос принадлежит к числу тех, которые не находят себе разрешения просто в силу своей собственной внутренней нелепости. Вопрос о «смысле» чего-либо имеет всегда относительное значение, он предполагает «смысл» для чего-нибудь, целесообразность при достижении определенной цели. Жизнь же в целом никакой цели не имеет, и потому о «смысле» ее нельзя ставить вопроса».
     Вот, к чему приходит Франк, определяя разумность посредствам целесообразности. Когда же мы понимаем разумность как творчество и созидание блага прекрасного, то мы сразу видим, что жизнь разумна, ибо имея целью творчество, имеет цель в себе. И тогда даже смерть паучка не так уж бессмысленна, если  служит новой жизни, хотя бы  виде навоза для сотворения какого-нибудь цветка.
   Однако приговор смыслу жизни, вынесенный нашим Шекспиром, его не устраивает, и он предлагает оседлать новую волну, говоря:
    «Если разумность жизни состоит не в том, что она есть средство для чего-либо иного, то она может заключаться лишь в том, что эта цель есть такая бесспорная, самодовлеющая ценность, о которой уже бессмысленно ставить вопрос: «для чего?». Чтобы быть осмысленной, наша жизнь должна быть служением высшему и абсолютному благу».
    Тут я должен напомнить, что ничего абсолютного в мире нет. Единственно абсолютным является ничто, но и оно проявляется, пока существует нечто. Поэтому «стремление к абсолютному благу» как раз-то и бессмысленно. Между тем, для жизни, как творческого процесса, вполне достаточно сотворения всякого блага, которое всегда относительно, поскольку зависит от гармонии, где общее определяет частное, а частное влияет на общее. То есть гармония лишена статичности, и потому тоже не абсолютна. Зато именно в силу этого, феномен блага, например, красоты следует признать уникальным, и в этом смысле тождественным абсолютному. Представление о неповторимости блага красоты в нашем изменчивом мире, дает астрологическое исчисление даты события, когда расположение звезд определяет только одно решение.  Так что, творить «относительное благо» ничем не хуже, чем служить какому-то абсолютному.
     Однако, что же подразумевает под «абсолютным благом» сам Франк?
   «Абсолютным мы можем признать только такое благо, которое есть одновременно и самодовлеющее, превышающее все мои личные интересы, благо, и благо для меня. Оно должно быть одновременно благом и в объективном, и в субъективном смысле – и высшей ценностью, к которой мы стремимся ради нее самой, и ценностью, пополняющей, обогащающей меня самого».
    Как хотите, но кроме творчества, ничто не может отвечать таким требованиям. Ведь создавая жизненные ценности для других, мы обогащаем, реализуем и совершенствуем себя. То есть, по условиям Франка, творчество и есть «абсолютное благо».
    «Под благом в объективном смысле мы разумеем самодовлеющую ценность или самоцель, которая уже ничему иному не служит, и стремление к которой оправдано именно ее внутренним достоинством, - поясняет Франк. - Под благом в субъективном смысле мы разумеем, наоборот, нечто приятное, нужное, полезное нам, т.е. нечто служебное в отношении нас самих и наших субъективных потребностей, и потому имеющее значение, очевидно, не высшей цели, а средства для нашего благосостояния».
     И опять Франк, как будто, имеет в виду творчество. Ведь это творчество обладает внутренним достоинством, ибо само оно - благо, поскольку неотделимо от жизни. Оно же, творчество, – и субъективная потребность, и средство для нашего благосостояния.
    «Абсолютное благо не может быть только «идеалом», чем-то бесплотным и конкретно не существующим, оно должно быть живым бытием, и притом таким, которое объемлет нашу жизнь и дает ей последнее удовлетворение именно потому, что оно есть выражение последнего, глубочайшего ее существа».
    Ну, конечно, творчество то самое благо, которое «объемлет нашу жизнь» и является «выражением глубочайшего ее существа». Ведь человек не может не творить. Он обречен на творчество.
     «Ясно, что высшее, абсолютное благо, наполняющее нашу жизнь, само должно быть вечным, - продолжает Франк. - Вечным, незыблемо в себе утвержденным, возвышающимся над временной неустойчивостью должно быть, прежде всего, то абсолютное благо, служением которому осмысливается наша жизнь».
    Ну да, творчество вечно, в себе утверждено и возвышается над временем, хотя бы уже потому, что время существует благодаря творчеству энергии Вселенной. Прекращение творческого процесса жизни означает наступление вечного «ничто».
    «Не будучи самоцелью, моя жизнь в своих последних глубинах должна не только стремиться к благу, не только пользоваться им, но быть слитой с ним, быть им самим. Бесконечно превышая мою ограниченную эмпирическую личность и краткое временное течение ее жизни, будучи вечным, всеобъемлющим и всеозаряющим началом, оно должно вместе с тем принадлежать мне; и я должен обладать им, а не только к нему стремиться или прикасаться. Следовательно, в ином смысле, оно должно быть, как уже сказано, тождественным с моей жизнью, с ее последней глубиной и сущностью. Живое благо, или благо как жизнь, должно быть вечной жизнью, и эта вечная жизнь должна быть моей личной жизнью. Моя жизнь может быть осмыслена, только если она обладает вечностью».
     Я бы сказал, что Франк здесь прямо говорит об искусстве, плоды которого вполне могут подарить личности вечность. Впрочем, вечность тоже весьма условное и относительное понятие. Да и, вообще, вечность существует только здесь и сейчас. В бесконечном удалении от реальной действительности время тождественно ничто, и потому, на самом деле, не имеет смысла. Ведь мы не можем рассматривать бесконечное существование как цель, ибо не знаем, насколько будет достоин вечности грядущий мир. В виду этого, цветок у дороги для нас значительно большее благо, чем вечность.
   «Конкретный пример, такого «живого» блага  мы имеем в лице любви… - поясняет Франк. - Любовь есть такое преодоление нашей корыстной личной жизни, которое именно и дарует нам блаженную полноту подлинной жизни и тем осмысляет нашу жизнь. Понятия «объективного» и «субъективного» блага здесь равно недостаточны, чтобы выразить благо любви, оно выше того и другого: оно есть благо жизни через преодоление самой противоположности между «моим» и «чужим», субъективным и объективным».
       Ну, тут и комментировать нечего. Любовь, конечно, «живое благо» «подлинной жизни». И она не мыслима без творчества, где любовь, кстати, является его основным критерием.
       Интересен также следующий тезис Франка:
     «Мы лишь тогда подлинно обладаем «осмысленной жизнью», когда не мы, как-то со стороны, по собственной нашей человеческой инициативе и нашими собственными усилиями, «сознаем» ее, а когда она сама сознает себя в нас… Это благо, следовательно, не только должно объективно быть истинным и не только восприниматься мною как истинное, но оно само должно быть самой Истиной, самим озаряющим меня светом знания».
     Не так ли происходит с подлинным искусством, когда через него мы познаем и внешний мир, и себя?

11.
   Как видите, в своих рассуждениях Франк все больше уходит от рациональных представлений о смысле жизни. И, кажется, что те условия, при которых, по его мнению, смысл жизни возможен и проявляется, обнаруживают его в творчестве. Однако Франк вдруг говорит:
   «И теперь мы можем подвести краткий итог нашим размышлениям. Для того чтобы жизнь имела смысл, необходимы два условия: существование Бога и наша собственная причастность ему, достижимость для нас жизни в Боге или божественной жизни».
    Согласитесь, после наших комментариев к условиям Франка это звучит неожиданно и странно. Мало того, что человечество не имеет строгих доказательств существования Бога, так еще его представляют по-разному. Каждое религиозное учение выдвигает свою версию Бога и его взаимоотношений с человеком. Даже философы не смогли прийти единому мнению о Боге и его роли в земной жизни. Что же тогда можно говорить о «жизни в Боге» или «божественной жизни»?
    Очевидно, понимая это, Франк берется разрешить столь справедливые недоумения.  И он принимается доказывать, что при отсутствии Бога, жизнь не может иметь смысл:
    «Что жизнь, как она фактически есть, бессмысленна, что она ни в малейшей мере не удовлетворяет условиям, при которых ее можно было бы признать имеющей смысл, – это есть истина, в которой нас все убеждает: и личный опыт, и непосредственные наблюдения над жизнью, и историческое познание судьбы человечества, и естественнонаучное познание мирового устройства и мировой эволюции».
    Однако, помниться, Франк что-то говорил о мечтах по переустройству и улучшению мира, предполагая в этом смысл жизни и путь к усовершенствованию человека. Но и тут нас поджидает волна его разочарования.
     «Мы со всех сторон связаны, окованы силами необходимости, - свидетельствует Франк, доказывая неспособность человека противостоять природе. - Мы телесны и потому подчинены всем слепым, механическим законам мировой материи… Ничтожная бацилла туберкулеза может прекратить жизнь гения… Все мы – рабы слепой судьбы, слепых ее сил вне нас и в нас. А раб, как мы уже знаем, не может иметь осмысленной жизни».
    Притом Франк вдруг разоблачает и саму идею улучшения мира:
    «Для того чтобы индивидуальная жизнь имела смысл, нужно, чтобы имела смысл и жизнь общечеловеческая, чтобы история человечества была связным и осмысленным процессом, в котором достигается какая-либо великая общая и бесспорно ценная цель. Но и здесь, при беспристрастном рассмотрении эмпирического хода вещей, нас ждет новое разочарование, новое препятствие для возможности обрести смысл жизни…  Человечество в своей эмпирической исторической жизни совсем не движется «вперед». Поскольку мы мним обосновать нашу жизнь на служение общественному благу, мы должны с мужественной трезвостью признать, что мировая история совсем не есть приближение к этой цели. Даже сохранение уже достигнутых ценностей для него оказывается невозможным. Где ныне эллинская мудрость и красота? Кто из нынешних мудрецов может достигнуть своей мыслью тех духовных высот, на которых свободно витала мысль Платона или Плотина? Можем ли мы надеяться на возрождение в мире тех недосягаемых образцов глубокой и ясной религиозной веры, которую являли христианские мученики и исповедники первых веков нашей эры? Где теперь богатство индивидуальностей, цветущая полнота и многообразие жизни средневековья? Поистине, надо очень твердо веровать в абсолютную ценность внешних технических усовершенствований – аэропланов и беспроволочных телеграфов, дальнобойных орудий и удушливых газов, крахмальных воротничков и ватерклозетов, – чтобы разделять веру в непрерывное совершенствование жизни. И самый прогресс эмпирической науки – во многом благодетельный – не искупается ли он с избытком той духовной слепотой, тем небрежением к абсолютным ценностям?»
    По-моему, наш Шекспир здесь слишком сгущает краски. И это понятно. Ведь он пытается доказать бессмысленность и тщетность усилий человечества по улучшению мира. Но мы-то, люди нынешнего времени, прекрасно видим, что труды человечества не были так уж напрасны и бессмысленны. Научно-технический прогресс необычайно расширил наши возможности и освободил нас от многих зависимостей.  Другое дело, что за все эти блага цивилизации человечество заплатило и платит большую цену. Наряду с множеством насущных проблем, к издержкам прогресса можно отнести и процессы нравственной деградации современного человека. Однако, у нас нет оснований обвинить в бездуховности всех людей и все общество. Притом сами эти понятия, духовность и нравственность, на мой взгляд, недостаточно ясны, чтобы можно было сравнивать по этим показателям людей прошлых эпох с нашими современниками. А главное, даже если нынешнее человечество уступает в духовности прежним поколениям людей, то это вовсе не значит, будто человек уже никогда не станет лучше, и что нет смысла создавать условия для его восхождения к высотам гуманизма.
    Впрочем, меня больше заинтересовала ссылка Франка на образцы культуры прежних эпох. Утрату этих ценностей Франк считает доказательством бессмысленности достижений человечества. Но на самом деле это показывает, что во все века смысл жизни определялся творчеством с его неповторимыми феноменами. И, между прочим, не все они канули в лету. Многие образцы прошлого получили свое продолжение в нашем времени. Например, читая нашего Шекспира философии, мы запросто можем ответить на его вопрос: «Кто из нынешних мудрецов может достигнуть своей мыслью тех духовных высот, на которых свободно витала мысль Платона или Плотина?»

12.
   После того как Франк жестко разделался с идеей переустройства мира, мы вправе ожидать, что он наконец-то представит нам свой образ «абсолютного блага», в котором одном возможен смысл жизни. Но не стоит забывать, что мы имеем дело с Шекспиром философии. И мы вдруг читаем:
   «Мы видели условия достижимости смысла жизни: существование Бога как абсолютного Блага, и возможность человека приобщиться к этой божественной жизни, ею всецело заполнить свою собственную жизнь. Но мир не есть Бог и его жизнь – не божественная жизнь… В мире царит смерть, он полон тьмы и слепоты. И если таков мир – вправе ли мы от него, по крайней мере, умозаключать о существовании Бога?.. Рассматривая мир как он есть, мы неизбежно приходим к дилемме. Одно из двух: или Бога совсем нет, и мир есть творение бессмысленной слепой силы, или же Бог, как всеблагое и всеведущее существо, есть, но тогда он не всемогущ и не есть Творец и единодержавный Промыслитель мира… Но и в том, и в другом случае – и если Бога нет, и если Он не в силах нам помочь и нас спасти от мирового зла и бессмыслия – наша жизнь одинаково бессмысленна».
        Вот и скажите, насколько очередная волна соображений Франка приблизила нас к тверди доказательного решения вопроса?

13.
       Впрочем, не будем забывать, что мы имеем дело с Шекспиром любомудрия.
       И вот он уже поднимет очередную волну:
        «Мы не можем удовлетвориться утверждением всеобщей бессмысленности жизни, не можем уже потому, что оно заключает в себе внутреннее логическое противоречие. А именно, оно противоречит тому простому, очевидному факту, что мы понимаем и разумно утверждаем эту бессмысленность. Раз мы понимаем и разумно утверждаем ее, значит, не все на свете и не всецело бессмысленно».
        Но он тут же себе возражает:
       «Но не есть ли это, напротив, особое и особенное бессмысленное издевательство мировой судьбы над человеком – даровать ему духовный взор, чтобы он видел свое бессилие перед слепыми силами и безысходно мучился им?»
      Впрочем, на этот тезис мышление Франка тотчас находит антитезис:
      «Мир так устроен, что, будучи слепым и бессмысленным в своем течении, он, в лице человеческого разума пронизан лучом света, озарен знанием самого себя. Этот свет знания – есть нечто абсолютно инородное этой тьме и вообще всем силам и реальностям эмпирического мира. Знание не есть ни физическое столкновение реальностей, ни какое-либо их взаимодействие, это есть совершенно своеобразное начало, в силу которого бытие раскрывается или озаряется, сознает и познает себя... Так, простой и неприметный факт нашего знания – хотя бы лишь знание о бессмысленности и тьме нашей жизни – удостоверяет нас не только в нашем собственном, внутреннем сверхэмпирическом бытии, но и в бытии божественного, вечного и всеобъемлющего, сверхмирного начала Истины, хотя бы лишь как света чистого знания… Отдавая себе отчет в факте знания и в его природе, мы впервые открываем, наряду с эмпирическим предметным миром, наличие иного, абсолютного бытия и нашу непосредственную, исконную принадлежность к нему».
        По поводу феномена знаний и представлений, особенно тех, которые не выводимы из практической жизни, Франк рассуждает довольно долго. И он приходит к выводу о существовании некоего надмирного начала, которое находится и в самом человеке. Оно-то, по мнению Франка,  и понуждает человека искать истину и Бога.
      Надо сказать, это очень старый ход философских рассуждений, который был известен еще древним грекам.  Например, знания из геометрии служили им доказательством того, что Бог является великим геометром и мыслителем, а в наличии представлений человека об идеалах, высшем благе и красоте, греки видели доказательство божественного начала души. Разумеется, Франк освещает эту тему с более высоким мастерством. И я не берусь с ним спорить. Быть может, его рассуждения достаточны для доказательства Бога. Но весь вопрос – какого Бога?
     Дело в том, что существует два рода знаний. Одни знания являются произведением нашего разума. Мы, например, знаем, что это красиво, это вкусно, это приятно пахнет, это мы любим. Такие интуитивные знания мы можем даже не осознавать и воспринимать на уровне чувств и образов. То есть, наш разум имеет творческую сущность, такую же, как фундаментальная энергия, которая создает все сущее и участвует во всех физических процессах. На этом основании ее следует считать разумной. Но мы не вправе считать ее мыслящей, так как она подчиняется не законам логики, подобно мышлению, а творит сущности согласно креативным принципам логоса.  Эта энергия, которая, по сути, является вездесущим духом, отвечает всем представлениям о Боге Творце, по образу и подобию которого создан наш разум. Поэтому для нашего разума естественно творить,  воображать, представлять образ Творца. Правда, этот образ во многом будет зависеть от того, насколько наш разум гармоничен природе. А это в свою очередь зависит от того, насколько наше мышление гармонично нашему разуму. Но в любом случае, естественным светом разума следовало бы считать его знания и решения без влияния мышления, что и подсказывало бы сущность бога. Однако настоящими знаниями у философов принято считать те, что получены с помощью логики или в виде информации извне.
     Напомню вам, что мышление является дополнением разума, и без разума оно – ничто. При этом оно тяготеет к отрицанию разума. Ведь известно, что ничто ничтожит. Соответственно, некоторые выводные знания способны негативно воздействовать на решения нашего разум, изменять структуру его логоса и даже влиять на его творчество восприятия. Одно сознание смертности человека, как вы знаете, способно отравлять человеку жизнь.
        Поэтому когда Франк говорит: «В факте знания мы открываем наличие иного, абсолютного бытия», он, похоже, имеет в виду бытие мышления, которое паразитично по своей природе.  И нам известно, что мышление очень часто обманывало философов. Например, когда те занимались поиском бога, оно подсказывало им довольно сомнительных богов. Лейбниц, например, представлял бога в виде какой-то монады, а Гегель считал бога сторонником войны. И вообще, знания далеко не всегда являются источником света. Часто они похожи на пламя губительного огня. Так что, говоря о свете разума и свете знания, Франк рискует смешать два света таких же разных, как живой свет Солнца и отраженный свет Луны.
     Впрочем, в нашей креативной философии процесс познания вполне доказывает творческую сущность разума. И даже искомый смысл жизни вполне можно определить через восхождение к истине. Ведь творчество немыслимо без познания, а познание – без творческих дерзаний. Подлинные, истинные знания содержат в себе потенциал развития и воплощения. Ложные знания неизбежно приводят к разрушительным процессам. Важно отличать одно от другого. Но иногда ложные знания служат обретению и проявлению истинных знаний. В этом обнаруживается диалектическая сущность мышления.

14.
    Итак, найдя в факте знания отражение  «сверхэмпирического» бытия и «бытии божественного», наш Шекспир тотчас находит, что этого недостаточно.
    «Но, конечно, и этого нам мало. То, что нам нужно для обретения подлинно существенного смысла жизни, есть, во-первых, бытие Бога как абсолютной основы для силы добра, разума и вечности, как ручательства их торжества над силами зла, и, во-вторых, возможность для меня лично приобщиться к Богу и заполнить свою жизнь им. Но именно эти два желания как будто абсолютно неосуществимы, ибо содержат в себе противоречие.
      Как и следовало ожидать, свет знаний, высеченный из огнива мышления, тотчас предъявляет Богу невыполнимые требования. Тут и «абсолютные», непременно «абсолютные», «силы добра и вечности», и «торжество над силами зла», да еще «возможность заполнить свою жизнь Богом». Мол, только в таком случае человек готов без лишних хлопот осуществить смысл своей жизни. Интересно, в чем же он тогда будет состоять?
     И с тем волна разочарований легко и плавно вновь относит нас в стихию рассуждений Франка.
      Он начинает с того, что настоящее добро, выразителем чего обладает Бог должно обладать «полнотой всемогущества».
     «Бессильный бог не есть Бог», - утверждает Франк.
    Однако, по наблюдениям нашего философа, лучи света и добра слишком слабо «пробиваются сквозь толщу тьмы и зла», и «правда бессильна перед враждебными силами».  Поэтому мировая жизнь остается бессмысленной.
     «Тем более остается бессмысленной наша собственная жизнь, - продолжает Франк. - Каждый из нас пленен мирскими силами зла и слепоты, вихри их захватывают нас извне и мутят нас извнутри. В нас нет той светлой ясности, той полноты бытия, которые нам нужны для смысла нашей жизни. И лишь смутно и с величайшим трудом мы догадываемся о прикосновенности нас к иному началу – к Правде; и эта Правда живет в нас слабой, бессильной искоркой».
     При этом он сомневается и в самой  правде:
     «Если само бытие Правды мы могли признать, несмотря на бессмысленность всей эмпирической жизни, – именно как особое начало, сверхмирное и сверхэмпирическое, – то ее могущество или ее всеединство – вне нас и в нас – мы как будто явно не имеем права признать, ибо оно противоречит бесспорному факту бессмысленности жизни… Никакими логическими ухищрениями, никакими тончайшими рассуждениями нельзя распутать это противоречие, честно и до конца убедительно его преодолеть ».
     Еще бы. Ведь правда – одно из самых сомнительных и спорных понятий. Правда – дитя сознания. Поэтому у паучка своя правда, а у бабочки – своя. У человека правда носит еще и оценочный характер. Возьмем факт: «человек вошел в магазин». Но один свидетель скажет: «человек приперся в магазин», а другой заявит: «человек посетил магазин». В отличии от факта, правда допускает интерпретации, а значит, и извращение смыслов. Вот и сам Франк говорит: «правда бессильна перед враждебными силами». Но, может, потому и бессильна, что имеет «враждебные силы» в самой себе?
      Действительно, если правда бессильна перед ложью, то ее нет смысла искать и знать, поскольку даже истинная правда не может быть однозначной и безотносительной, но зато может быть опровергнута и признана неправдой. Это еще раз доказывает, что в рамках диалектического мышления с его законом «отрицания отрицания» поиск смыла жизни – сомнительное дело.
     Чтобы обосновать какую либо правду,  необходимо привести нужные доказательства, которые в свою очередь потребуют обоснованности. То есть «полнота» правды вряд ли возможна в виду диалектичности мышления. Вот и получается, что поиск правды - это творческий процесс мышления, который бесконечен, а прекращение этого процесса равнозначен лжи.
   Однако не будем забывать, что мышление не существует без разума. И когда Франк говорит:  «В нас нет той светлой ясности, той полноты бытия, которые нам нужны для смысла нашей жизни», ему можно возразить: «Сколько нам нужно ясности и полноты, чтобы понять, постичь, принять, что смысл жизни в творчестве?»
     Впрочем, тезис нашего Шекспира получает неожиданное продолжение:
     «И все же наше сердце это противоречие преодолевает. В высшем акте «сердечного знания» мы ясно усматриваем самоочевидную наличность условий смысла жизни».
    Под «сердечным знанием», очевидно, имеется в виду интуитивные решения в логосе разума. Но это уже другая правда, которая не является продуктом диалектической логики.  И сам Франк говорит о такой правде следующее:
     «Когда мы вдумываемся или, вернее, разумно вживаемся и вчувствуемся в то высшее начало, которое явно предстоит нам как сущая Правда, то мы с совершенной очевидностью убеждаемся, что Правда и подлинное Бытие есть одно и то же».
    Тут Франк под правдой явно подразумевает истину, которая, как мы уже знаем, имеет ту же творческую сущность, что и разум. Напомню, в отличие от диалектики, где главный закон «отрицание отрицания», истина, как и бытие, нуждается в постоянном становлении, преемственности по формуле: «подтверждение подтверждения». То, что Франк правдой называет истину,  видно из следующего его тезиса:
    «Что бы ни говорил нам наш обыденный опыт, в глубине нашего существа живет высший критерий истины, который ясно усматривает, что вне Бога нет ничего и что только в Нем мы «живем, движемся и есмы».
     Так что, вполне очевидно, что Франк здорово путается в понятиях и представлениях. Но, как я уже говорил, наша «креативная философия» всегда готова прийти на помощь автору. И потому я предлагаю заменить в приведенном тезисе слово «Бог» идентичным ему  «Духом Творчества», или просто «творчеством». И тут наше согласие с Франком окажется полным.

15.
     Между тем, Франк вдруг говорит:
     «В состав сущей Правды входит момент, по которому она есть свет знания, теоретическая истина или созерцание, раскрытие бытия. Но в подлинном, последнем смысле быть – это и значит сознавать или знать. Совершенно бессознательное бытие не есть бытие».
      На первый взгляд кажется, будто Франк прав. Действительно, бытие без его осознания для субъекта как бы не существует. И тогда получается, что знания являются обязательным условием бытия. А поскольку под знаниями Франк подразумевает знания, полученные с помощью мышления, которые философы традиционно называют «чистыми знаниями», то логика развития этого воззрения приводит к выводу, будто мышление  и его продукты являются источником смыслов и даже самого бытия. Если забыть о диалектичности мышления, то это выглядит убедительно. Особенно с признанием того, что выводные знания имеют особое, «сверхмирное» начало. В нем-то Франк и находит отражение абсолюта, создавшего мир из ничто, а мы, как вы уже знаете, в этом «сверхмирном начале» подозреваем само ничто, чуждое миру. Поэтому нас уже не удивляет растерянность Франка перед выводом, который  он делает из своего утверждения:
     «Мы видим вокруг себя множество вещей и существ, которые мы называем бессознательными, неодушевленными и даже мертвыми… Все эти мертвые вещи существуют  «для нас», потому что мы их знаем или сознаем, но они не существуют для себя… Но хотя это так, – мы не понимаем, как это, собственно, возможно, и именно этот факт есть величайшая проблема философии».
     Ну конечно, вслед за выводом из неправильного посыла немедленно возникает величайшая проблема. Подобных проблем в философии предостаточно. Но они чаще всего легко разрешимы. В данном случае стоит согласиться с тем, что разум в своем творчестве не нуждается в мышлении, и от величайшей проблемы не остается и следа. И, так как творческая энергия Вселенной содержится во всем и всем движет, то мы приходим к старой истине: «все разумное действительно, все действительное разумно».  Что же касается сознания животных, то оно существует как сосредоточенность на внешних или внутренних объектах. Ведь животные сознают, например, где у них болит и откуда исходит опасность.  Отсюда недалеко до познания сущности Бога и его возможного участия в нашей жизни по средствам разума, не дополненного мышлением.
    Когда же, мышление Франка показало ему мир сквозь призму эгоизма, инициированным «ничто», он тотчас увидел, что такой мертвый мир просто не может существовать. Поэтому он поспешил отступить от столь обманчиво красивой формулы: «Бессознательное бытие не есть бытие». И он говорит:
    «Основываясь на нашем собственном опыте, на понятии о бытии, мы приходим к убеждению, что либо эти мертвые вещи совсем не существуют в себе, а «существуют» только «для нас», либо же – и таков окончательный вывод, – существуя в себе, они хоть в зачаточной, смутной, потенциальной форме существуют и для себя, сознают себя, суть угасающие, еле тлеющие искорки абсолютного Света. То, что есть, как-то  живет, а то, что живет, как-то одушевлено и сознательно. В последней глубине бытия нет ничего, кроме света, и лишь на поверхности бытия мы видим, – в силу ли искаженности самого бытия или по нашей недальновидности, – слепоту и тьму».

16.
   Таким образом, Франк, как будто, приходит к осознанию того, что Свет является воплощением той творческой энергии, которая пронизывает все и всем правит и, по сути, является Богом. Впрочем, на самом деле Франк всего лишь возвращается к этой истине, ибо она доступна разуму человека самым естественным образом и известна с незапамятных времен. Притом она хорошо прописана в религиозной литературе и подробно осмыслена схоластами. Зато прикосновение  пера нашего Шекспира  к этой ветхой истине делает ее таким источником Света, который, пожалуй, сравним со вспышкой «Сверхновой».
    «Этот сверхмирный и объемлющий мир, Свет есть вместе с тем вечное начало. Более того, он есть сама вечность. В лице всякой истины, хотя бы самой эмпирической по своему содержанию и доступной самому ограниченному уму, мы постигаем вечность и смотрим на мир из вечности. Ибо всякая истина как таковая есть усмотрение вечного смысла, она навеки фиксирует хотя бы единичное, мимолетное явление, она имеет силу раз навсегда».
    С этого момента начинает казаться, что новая волна осознаний Франка уверенно несет нас к тем основаниям жизни, о которых свидетельствует наша «философия творчества и красоты».  Однако рассуждения Франка мало что и добавляют к пониманию сущности животворящей энергии, и сводятся в основном к художественным образам, таким как: «порог бытия», «первооснова бытия», «исконная утвержденность», «лоно вечности»  и т.п.
     Тем  не менее, Франк приходит к следующей мысли
   «Для холодного теоретического знания реальность становится синонимом несовершенства, а совершенство – синонимом нереальности, только «идеалом», чем-то только воображаемым, бесплотным и призрачным».
     То сеть он как будто догадывается, что живая реальность не может быть совершенной, поскольку совершенство – это определенная завершенность. Но может ли быть совершенным Бог?
       Созидательную энергию Вселенной мы, конечно, можем признать всесильной, но лишь в смысле грандиозности ее свершений и возможностей. Ведь ее силой создано все сущее, от гигантских звезд до живых организмов. А представив эту энергию в чистом виде, мы можем даже воображать ее совершенной, хотя бы на том основании, что в потенциале она, будучи бесплотной и незримой, содержит в себе все мыслимое. Но, будучи связанным с материей, Бог не может нарушать ее законы, им же созданные, а его творчество не свободно от креативных принципов, подчинение которым лишь предполагает движение к совершенству. Однако это совершенство возможно только в гармонии с со всем  сущим, что недостижимо, поскольку сама гармония не может быть абсолютной. И уж тем более мы не можем признать животворящую энергию какой-то «надмирной», «потусторонней» силой, чуждой эмпирическому бытию. Она необходимый участник и сущность бытия.
      Так что, Франк, говоря об «истинном бытии», вдруг меняет представление о существе совершенства.
      «Так как жизнь есть не что иное, как внутренняя сущность бытия, то совершенство и бытие есть одно и то же… Какое же это совершенство – быть только призраком, тенью, сном человеческой души? То, что мы разумеем под совершенством и чего мы ищем как единственного абсолютного блага, есть, напротив, само бытие… Для эмпирического сознания это всегда есть парадокс или голословное утверждение; для сердечного же знания это есть самоочевидная истина».
      Немного выше мы говорили о творчестве восприятия. Вот и Франк приходит к чему-то подобному:
      «Блаженство и совершенство есть последнее, глубочайшее бытие, основа всего сущего – так воочию раскрывается перед нами последняя тайна бытия. Лучший образец и символ этой тайны есть любовь. Ибо любовь, истинная любовь, и есть не что иное, как радость жизни, или жизнь как полнота радости.  В этом – существо религиозной веры. Это сознание тождества последних глубин бытия с абсолютным совершенством, благостью и блаженством есть то последнее проникновение в тайну бытия, которое спасает нас от ужаса жизни».
       И как не согласиться и со следующим утверждением Франка:
      «Мы не можем отожествить себя с Богом, но мы не можем и отделить себя от Бога и противопоставить себя Ему, ибо мы в то же мгновение исчезаем, обращаемся в ничто. И мы начинаем прозревать тайну Боговочеловечения и Боговоплощения. Богу мало было сотворить мир и человека. Ему надо было еще наполнить и пронизать Собою человека и мир».
     Не странно ли это слышать от Франка, еще недавно утверждавшего, что эмпирическая жизнь враждебна человеку и бессмысленна? Но если весь мир «пронизан» и «наполнен» Богом, то значит, существование этого мира вовсе не бессмысленно, ибо движимо Творцом.
      Не менее удивительно и следующее откровение Франка:
   «Метафизическое всемогущество Добра удостоверено в самом его эмпирическом бессилии. Невозможное для людей не только возможно, но самоочевидно есть у Бога и через Бога. И потому условия смысла жизни самоочевидно осуществлены, несмотря на эмпирическую бессмысленность жизни. И теперь мы понимаем, что наши жалобы на бессмысленность жизни, на невозможность обрести в ней смысл, просто неправомерны. Жизнь имеет смысл, и этот смысл легко и просто осуществим для каждого из нас – ибо Бог с нами, в нас».
      Так о чем же тогда мы спорили с Франком, возражали ему, указывали на ошибки и недоразумения в его рассуждениях? Он тут явно похож на того больного, которого мы пытались лечить, а он, занимаясь самолечением вылечил себя сам.

17.
       И вдруг на фоне этого, приятного нашему уху, переворота в сознании Франка,  мы слышим:
        «Что эмпирическая жизнь мира бессмысленна, это принадлежит к ее существу, это так же бесспорно и естественно, как то, что выдранные из книги клочки страниц бессвязны, или то, что в темноте нельзя ничего увидать. Поэтому заключается внутреннее противоречие в самой попытке отыскать абсолютный смысл в эмпирической жизни или до конца «осмыслить» ее».
      Как? Разве эмпирическая жизнь остается бессмысленной, даже с уяснением того, что «Бог с нами и в нас»? Конечно, «абсолютного смысла в ней искать не приходится, поскольку ни творчество, ни сама жизнь не абсолютны. Да и что значит «осмыслить до конца»? До какого конца? Но признав бытие «пронизанным» творчеством Бога, как возможно говорить, будто жизнь бессмысленна в своем существе?
     Объяснение этого недоумения скрывается во фразе из молитвы: «Да приидет царство твое?».
Оказывается, из этого призыва Франк делает вывод, что царство Бога еще не наступило.
      Вот, что значит, интерпретация религиозных догм. Но что, если в молитве речь идет о воцарении подлинного творчества, а значит, и разума, и нравственности в человеческом обществе. Ведь  христианское верование в Бога Творца и творческий подвиг Христа способно приблизить его «царство». 
    «Но зачем же нужно было вообще существование этого бессмысленного мира? – вопрошает Франк. - Отчего Бог не мог сотворить человека и вселенской жизни так, чтобы она сразу и раз навсегда была в Нем, была проникнута Его благодатью и Его разумом? Кому и для чего нужны наши страдания, наши немощи, наша слепота?»
     На это так и хочется сказать: «Снова здорово». Однако мы уже знаем повадки нашего Шекспира, и вот уже слышим:
    «Бог, будучи непостижимым, вместе с тем всегда открывает Себя нам, и нам нужно только научиться воспринимать Его откровения. Не видим ли мы часто в жизни, в мгновения духовного просветления, что постигнувшие нас бедствия, страдания, зло служат к нашему благу, суть очищающие и благодетельные кары Божии – проявление Его любви и мудрости?»
     То есть Франк говорит здесь об эффекте «понуждения к творчеству» и о необходимости «креативного принципа преодоления»  для полноценного творчества. Отсюда и следующий тезис Франка:
    «Отчего же мы не можем допустить, что мировая бессмыслица в целом есть такой же, нужный нам и, значит, осмысленный путь к истинной жизни, хотя мы и не понимаем, почему это так? Впрочем… в Талмуде рассказывается о существовании святой страны, в которой не только все люди, но и вся природа повинуется беспрекословно заповедям Божиим, так что, во исполнение их, даже река перестает течь по субботам. Согласились ли бы мы, чтобы Бог с самого начала создал нас такими, чтобы мы автоматически, сами собой, без размышления и разумного свободного решения, как эта река, исполняли Его веления? И был ли бы тогда осуществлен смысл нашей жизни? Но если бы мы автоматически творили добро и по природе были разумны, то все сразу стало бы абсолютно бессмысленным. Ибо «смысл» есть разумное осуществление жизни, а не ход заведенных часов, смысл есть подлинное обнаружение и удовлетворение тайных глубин нашего «я», а наше « я» немыслимо вне свободы».
    Отсюда Франк делает вполне, на мой взгляд, справедливый вывод:
    «Эмпирическая бессмыслица жизни, с которой должен бороться человек, против которой он должен в максимальной мере напрягать свою волю к подвигу, свою веру в реальность Смысла, – не только не препятствует осуществлению Смысла жизни, но загадочным, до конца не вполне постижимым и все же опытно понятным нам образом есть само необходимое условие его осуществления».
         Пытаясь быть последовательным, что, впрочем, ему редко удается, Франк проводит еще одну интересную мысль:
   «Смысл жизни не дан – он задан. Все – «готовое», все, существующее вне и независимо от нашей воли и от нашей жизни вообще, есть либо мертвое, либо чуждое нам и пригодное разве в качестве вспомогательного средства для нашей жизни. Но смысл жизни должен ведь быть смыслом самой нашей жизни, он должен быть в ней, принадлежать к ней, он сам должен быть живым. Жизнь же есть действенность, творчество, самопроизвольное расцветание и созревание извнутри, из собственных глубин».
    Но и я, будучи последовательным, позволю себе возразить Франку, и утверждаю, что смысл жизни нам и «дан», и «задан» одновременно. Ведь творческий акт кроме общей цели творчества – созидание прекрасного - имеет еще и конкретную цель, которую ставит себе человек, и к достижению которой стремится.

18.
    Однако заметьте, стоило Франку обратиться к Богу, как Всевышний начинает вразумлять нашего Шекспира. Вот Франк уже и сам говорит, что «жизнь – это творчество».
    «Смысл нашей жизни должен быть в нас, мы сами своею жизнью должны являть его… Бог же не есть Бог мертвых, но Бог живых. И мы должны через максимальное напряжение и раскрытие нашего существа «искать» смысла жизни и улавливать его в творческом процессе приобретения и приобщения к нему… Вера, будучи «вещей обличением невидимых», невозможна без действия. Она сама есть напряженное внутреннее действие, которое необходимо находит свое обнаружение в действенном преобразовании нашей жизни; и потому «вера без дела мертва есть».
    Если мы позволим себе некоторую интерпретацию данного текста, где будем исходить из нашей концепции «смысла жизни», то в данном суждении Франка мы можем обнаружить любопытную догадку о том, что «творчество в нас», «раскрытие нашего существа» и «вера как обличение невидимых вещей» реализуются нашим разумом в сотворении образа Бога и «приобщении к нему. Этой мысли, по-моему, не противоречит и следующее высказывание Франка:
     «Зло и несовершенство нашей эмпирической природы каким-то непостижимым образом нужно для осуществления смысла жизни, ибо без него невозможна была бы свобода подвига, а без последней смысл жизни не был бы подлинным смыслом… Это по примеру самого Христа совершаемое попрание смерти (и, следовательно, бессмысленности жизни) – смертью, это добровольное самоуничтожение своего тварного существа ради торжества в нас нашего божественного существа есть реальное достижение «Царства Небесного». И оно – в нашей власти. Таково последнее, не умственно-теоретическое, а действенно-жизненное преодоление мировой бессмыслицы истинно сущим смыслом жизни. Его символ есть крест, принятие которого есть достижение истинной жизни».

19.
     Оказавшись так вдруг нашим идейным попутчиком, Франк, кажется, уже понимает, что творческим процессом является и сам поиск смысла, который, как и красота, обнаруживается в глазах смотрящего.
   «Историческая жизнь народов, - говорит Франк, - которая являет эмпирическому взору картину бессмысленно-хаотического столкновения стихийных сил, коллективных страстей или коллективного безумия, – созерцаемая из глубины, становится связным и разумным».
    Вместе с тем, Франк предупреждает о том, что обнаружение смысла жизни, и даже его «осуществление», каковое он видит в единении с Богом, нельзя сводить к квиетизму.
       W: Квиети;зм — мистико-аскетическое движение в католицизме XVI—XVIII веков. Одной из определяющих черт квиетизма является акцент на неактивном, «принимательном» состоянии души в деле мистического единения с Богом.
    «Мы знаем и предвидим, - пишет он, - что все развитые выше соображения для современного сознания, всецело ориентированного на мир и действенную работу в нем, покажутся чересчур «отрешенными от жизни», «безжизненными».
       Но он утверждает, что «действенная работа» может оказаться бессмысленной и даже обращенной во зло без духовной работы, которую делают подвижники веры.
     «Для того чтобы творить добро людям или ради него бороться со злом, надо ведь иметь само добро, - рассуждает Франк. - Наши понятия о добре так смутны, что мы думаем, что добро есть «отношение между людьми», естественное качество нашего поведения, и не понимаем, что добро субстанционально, что оно есть реальность, которую мы прежде всего должны добывать, которым мы должны сами обладать, прежде чем начать благодетельствовать им других людей. Но добывает и накопляет добро только подвижник – и каждый из нас лишь в той мере, в какой он есть подвижник и посвящает свои силы внутреннему подвигу. Поэтому молитвенный и аскетический подвиг есть не «бесплодное занятие», ненужное для жизни и основанное на забвении жизни, – оно есть в духовной сфере единственное производительное дело, единственное подлинное созидание или добывание того питания, без которого все мы обречены на голодную смерть. Здесь – не праздная созерцательность, здесь – тяжкий, «в поте лица», но и плодотворный труд, здесь совершается накопление богатства; и это есть поэтому основное, существенное дело каждого человека, без которого останавливаются и становятся бессмысленными все остальные человеческие дела… Одинокий отшельник в своей келье, невидимый и неслышимый никем, творит дело, сразу действующее на жизнь в целом и затрагивающее всех людей».
     На эту тему Франк говорит так долго и так убедительно, что я, по прочтению этого, и сам уже готов стать отшельником и добывать добро подобно тому, как иные качают биткойны с помощью майнинга. Однако я понимаю, что такое духовное «делание» не всякому по плечу. Для подобной работы нужна такая вера Бога, такая отреченность от мирских страстей и благ, такая самодисциплина и воля, которые в наше время почти невероятны.
     В качестве примера подвижничества и аскезы Франк приводит моление Серафима Саровского, когда он делал это стоя на камне на коленях  в течение 1000 дней и ночей. Нашему рациональному уму трудно понять смысл этого акта, но, согласитесь, это впечатляет и способно внушить мысль о силе веры. Так что, я думаю, миру нужны люди, обладающие даром творить образ Бога, выращивая его  из своей души, как выращивают из горчичного семени тенистое дерево. Тем более, что мы не знаем каков на самом деле Бог. Ведь даже в нашей креативной философии, где мы признаем творческую энергию Вселенной тем духом, который создает материю и движет ею,  мы вполне можем допустить, что этот дух образует некую сущность Творца. И даже если этой сущностью является известный нам логос, по образу и подобию которого организован наш разум, мы все же не знаем всех физических возможностей и связей Мирового Логоса. Нас удивляют сведения из квантовой механики, которыми мы располагаем на сегодняшний день, но быть может, космические и иные энергии способны на такие эффекты, о которых мы еще не имеем представления. И тогда, может оказаться так, что благо добра и любви имеет реальную силу и влияние на природу. Во всяком случае, на логос нашего разума они точно влияют. Ведь любовь – главный принцип логоса, определяющий его стремление к гармонии. На этом же принципе основана эмпатия, благодаря которой, добро и любовь может передаваться от человека к человеку посредствам тонкой материи сопереживания.

20.
        Словом, я готов согласиться с Франком, в том, что сотворение образа Бога и служение ему как истине является высшей формой творчества, и соответственно допускаю, что «… Одинокий отшельник в своей келье творит дело, действующее на жизнь в целом и затрагивающее всех людей».
     Но сам же Франк вопрошает:
      «Но как же быть со всеми остальными человеческими делами, со всеми интересами нашей эмпирической жизни? Осмысление жизни должно ли искупаться отречением от всего земного, отказом от всего ее эмпирического содержания? Любовь, семья, заботы о ежедневном пропитании, а также наука, искусство, судьба родины, – остаются ли они бессмысленными, суть ли блуждающие огоньки, погоня за которыми зря губит нашу жизнь и от которых мы должны поэтому просто отвернуться и отказаться?»
       И он отвечает:
     «Жизнь осмысливается только отречением от ее эмпирического содержания; твердую, подлинную опору для нее мы находим лишь вне ее; лишь перешагнув за пределы мира, мы отыскиваем ту вечную основу, на которой он утвержден».
    То есть, Франк здесь говорит, что «осмысление» жизни возможно только с позиций отрицания смысла самой практической жизни.
       Чтобы согласиться с этим, мы должны отделить жизнь от ее творческой сущности, лишить ее творческой энергии. Это представляется невозможным. Но мы знаем из физики, что энергия и масса – несоизмеримые величины, и значит, они связаны «креативным принципом дополнительности», когда энергия, разделившись в себе, дополняет себя массой. В этом случае материя  развивается по законам диалектики, с ее главным принципом «отрицание отрицания». Момент отрицаний здесь обусловлен тяготением материи к самоуничтожению. Конечной точкой самоуничтожения материи является «ничто». Соответственно, «ничто», является источником зла. Но «ничто» не может обладать никакой энергией. Это нам подсказывает, что зло, формы которого столь ярко живописует наш Шекспир, - это все та же творческая энергия Вселенной, но извращенная, притом в разной степени. И эта степень,  зависит от того, насколько субъекту удается преодолеть «сопротивление» материи. От этого зависит  путь его развития и само развитие, его бытие. Отсюда понятно, что Франк прав, полагая, что осмысливать жизнь следует исходя из того, насколько оказалась реализована сила творческой энергии субъекта. И все же для полного и правильного  осмысления жизни нам не следует отказываться от ее «эмпирического содержания». Поэтому  вызывает сомнение следующий тезис Франка:
      «Никакое земное человеческое дело, никакой земной интерес не может осмыслить жизни, и в этом отношении они все совершенно бессмысленны; но когда жизнь уже осмыслена иным началом – своею последней глубиной, то она осмыслена всецело и, следовательно, все ее содержание».
    Тут Франк как бы разделяет «человеческое дело» от его творческой сущности. Но попробуем согласиться с Франком, и, осмысливая жизнь с точки зрения ее творческого содержания, мы легко придем к выводу, что не всякое «дело» имеет смысл. Ведь творчество может быть не только мнимым, но и со знаком «минус», то есть, разрушительным, паразитическим. В таком творчестве по определению не может быть смысла жизни, поскольку оно отрицает саму жизнь.

21
      Между тем, Франк приходит к следующей мысли:
      «Вся человеческая жизнь, просветленная своей связью с Богом и утвержденная через нее, оправдана; вся она может совершаться «во славу Божию», светло и осмысленно. Единственным условием этого является требование, чтобы человек не служил миру, «не любил мира и того, что в мире» как последних самодовлеющих благ, а чтобы он рассматривал свою мирскую жизнь и весь мир как средство и орудие Божьего дела, чтобы он употреблял их на служение абсолютному добру и подлинной жизни».
     Я уже говорил, что слово «абсолютное» во мне всегда отдается эхом, в котором я слышу слово «ничто». Вот и здесь, что значит, «абсолютное добро»? Быть может, «не любить мир и того, что в мире» - есть «абсолютное добро»? Но зачем тогда жить? Какой в этом-то смысл? И тогда, может, есть смысл разрушить этот мир? Впрочем, я привел эту цитату, скорее, для того, чтобы показать, насколько Франк противоречив, ибо вскоре он заявляет:
     «Человеческая жизнь по самому своему существу есть труд и борьба, ибо она осуществляется только через свое перевоспитание и усилие впитывания в себя своего божественного первоисточника. Поэтому ложны и неправомерны сентиментально-идиллические вожделения «убежать» от суеты мира, чтобы наслаждаться тихой жизнью в уединении. В основе этих стремлений лежит невысказанное убеждение, что мир вне меня полон зла и соблазнов, а человек сам по себе невинен и добродетелен. Но этот злой мир в действительности я несу в самом себе, и потому никуда не могу от него убежать. И нужно гораздо больше мужества, силы воли, чтобы духовными усилиями преодолеть эти искушения».
       То есть Франк как будто готов признать, что представление враждебности и бессмысленности мира ошибочно.  И тогда есть смысл изменить свое отношение к миру. Но вдруг он говорит:
   «Вся человеческая жизнь, просветленная своей связью с Богом и утвержденная через нее, оправдана; вся она может совершаться «во славу Божию», светло и осмысленно. Единственным условием этого является требование, чтобы человек не служил миру, «не любил мира и того, что в мире» как последних самодовлеющих благ, а чтобы он рассматривал свою мирскую жизнь и весь мир как средство и орудие Божьего дела, чтобы он употреблял их на служение абсолютному добру и подлинной жизни».
      Как же так? Франк призывает «не любить мир и того что в мире», «не служить миру»! Но ведь он сам же утверждал, что мир пронизан Богом, что представление о враждебности мира ошибочно, что необходимо привносить в этот мир добро. Зачем же привносить добро в мир, который требуется не любить? И разве привнесение добра в мир - это не служение миру? Франк предлагает рассматривать «мирскую жизнь» как «орудие Бога». Орудие для чего? Для реализации «абсолютной правды»? А в чем она заключаются? Может быть в том, что Бог существует? Но именно зло, царящее в мире, о чем свидетельствует сам Франк, вызывает сомнение в существовании Всеблагого Творца. Кстати, Франк далее приводит слова из Библии, где Христос учит:
    «Тот, кто говорит, что любит Бога, но не любит брата своего, лжет, ибо как может он любить Бога, которого не видит, когда не любит брата, которого видит?»
     Вот и я спрашиваю, как можно любить Бога, которого человек не видит, который для него умозрительный призрак, мыслимый по образу и подобию человека, и не любить всего того, в чем проявляется сила и благо творчества Бога. Ведь именно по наличию красоты  в природе и разума в проявлениях жизни, мы судим об истинности Бога.
     Пожалуй, это тот самый момент, когда мы отчетливо видим основное противоречие в концепции Франка о смысле жизни, где он абсолютизирует Бога, и понимаем, что наша философия творчества и красоты способна устранить эти противоречия, утверждая, что сущность жизни, Бога и смыла бытия состоит в творчестве.

22.      
       Однако Франк не был бы Франком, если бы он не попытался скрыть буруны недоразумений в своих представлениях в новой волне рассуждений:
    «Человек по своей природе принадлежит к двум мирам – говорит Франк, - к Богу и к миру. Он не может служить этим двум силам сразу и должен иметь только одного господина – Бога.  Кто может отречься всецело от мира и идти прямо к Богу – тот поступает праведно. Так идут к Богу отшельники и святые. Но кому это не дано, у того другое предназначение: он вынужден идти к Богу и осуществлять смысл своей жизни сразу двумя путями; пытаться по мере сил неуклонно идти прямо к Богу и взращивать в себе Его силу, и вместе с тем идти к Нему через совершенствование мирских сил в себе и вокруг себя, через приспособление их всех к служению Богу. Таков путь мирянина. И на этом пути необходимо и правомерно возникает та двойственность, в силу которой отречение от мира должно сочетаться с любовным соучастием в нем, с усилием его же средствами содействовать его приближению к вечной правде».
     Видите, «отречение от мира» Франк предлагает «сочетать с любовным соучастием в нем». Такое соучастие я бы назвал «творческое сотрудничество», или сотворчество с Богом. Это и есть подлинное творчество. Поэтому, нисколько не преумаляя подвиг Серафима Саровского в его молении на камне, я утверждаю, что с точки зрения нашей креативной философии в труде сантехника, врача, учителя, ученого и даже добросовестного дворника ничуть не меньше смысла, чем в подвижничестве отшельников и святых. Ведь если у вас заболел зуб, то вам вряд ли поможет столпник, осмысливающий свою жизнь на башне. Притом, мало ли какие смыслы своей жизни придумает человек в отрыве от реальности бытия, есть еще и объективные представления о смысле его жизни. И если его деятельность приносит людям реальную пользу, в этом ничуть не меньше добра и Божьего промысла, чем, если бы он испытывал благодать и питался снытью. Кстати, давайте как припомним слова самого же Франка:
     «Человек призван сообща преобразить мир и спасти его, устроить его так, чтобы высшая его цель была действительно осуществлена в нем… Словом, «что делать» значит здесь: «как переделать мир, чтобы осуществить в нем абсолютную правду и абсолютный смысл?»
     По-моему, научно-технический прогресс как раз и создает комфортные условия для того, чтобы человек мог «осуществить абсолютную правду и абсолютный смысл». И если убрать здесь слово «абсолютный», которое не имеет смысла, то правда состоит в том, что смысл жизни вообще и человека в частности состоит в созидательном творчестве. Когда же мы признаем, что человек создан по образу и подобию Бога Творца, то очевидно, высшей целью его творчества является восхождение к богоподобию. И путь этот ему указывает Христос, поправший своим творческим подвигом смерть, и воскресший в истине.

    23.
       Думаю, вы согласитесь с тем, что наше исследование учения Франка позволяет выявить и устранить в его суждениях некоторые сомнения, противоречия и заблуждения. В результате же такого вмешательства становится очевидным, что в основе различий между его разумением смысла жизни и решением этого вопроса в свете нашей креативной философии лежат разные представления о Боге. Мысля Бога в традиционном образе надмирного абсолюта, Франк вынужден отрицать творческую сущность природы, а значит, и ту первородную энергию, которая организует материю и жизнь. Поэтому доктрина смысла жизни в учении Франка, обусловленная религиозным верованием, выглядит как частный случай креативной философии. Однако я склонен рассматривать изыскания Франка как важную часть нашей теории. Дело в том, что религиозное верование, будучи естественным для разума человека, само по себе обладает творческой силой и способно благотворно влиять  на творчество восприятия индивида, обожествляя объекты интенции, а также на творчество созидания субъектом, направляя его деятельность на достижение идеалов гуманизма и прогресса.
   Более того, если мы отвлечемся от призывов Франка жить в Боге в ущерб "эмпирической жизни" и не любить земное, но вспомним, что Бог – есть любовь, на чем настаивает христианское верование, то у нас получается, что Франк предлагает видеть смысл жизни в любви. А ведь любовь предполагает творчество. Она немыслима без творчества. Любовь сама является высшей формой творчества. И тут у нас есть все основания согласиться с Франком.
      И вообще, я благодарен Франку уже за то, что его сочинение позволило мне более обстоятельно доказать идею смысла жизни в рамках креативной философии. Так что, претензии иных любителей мудрости по поводу легковесности и несолидности труда с обоснованиями на двух - трех страницах, можно считать ничтожными. Однако теперь я предвижу другие упреки, вызванные слишком большим количеством «букаф».
     И я уж не знаю, есть ли смысл публиковать это сочинение в его настоящем виде. То есть, опять приходиться решать: «Быть или не быть?» Впрочем, наверное, это неизбежно, когда имеешь дело с Шекспиром.