У нас в Испании

"Расскажите историю своей семьи так, чтобы попасть в «Книгу Судеб»!" - Союз Русскоязычных Писателей Израиля (СРПИ), членом которого я имею честь состоять, в конце декабря 2024 г. объявил конкурс мемуарных рассказов, основанных на воспоминаниях о подлинных событиях в еврейских семьях. Основным условием конкурса являлась достоверность истории – с упоминанием подлинных имен, дат, событий. Вторым условием – краткость. Представляю рассказ, соответствующий этим критериям.
"У нас в Испании” - о своем отце и роде Майоркиных.


У нас в Испании

- У нас в Испании не ходят с такими усами, - говорил папа, подавая мне маникюрные ножницы. – Подрежь красиво.
Папа шутил. Действие происходило в Крыму, в Алупке, куда меня-школьницу, отправляли на все лето «на оздоровление». Мама, редактор издательства, брала отпуск в июне, июль-август дежурил папа, обладатель двухмесячного преподавательского отпуска. Мы возвращались в Ленинград лишь к 25 августа: папа на педсовет, я – в очередной класс школы.
В Алупке, расцветая на любимом солнцепеке, папа блистал. Невысокий, широкоплечий и мускулистый, он очаровывал отдыхающих дам галантным обхождением, искромётным юмором и белозубой улыбкой под черными идеально подстриженными усами. Папа побеждал везде – и на бадминтонном корте, азартно играя мускулами, и на пляже, демонстративно прыгая вниз головой с высоченных скал, и на обеде в ресторане, утонченно ухаживая за симпатичными соседками по столу. Полненькая загорелая дочка составляла часть имиджа идеального мужчины, поэтому мне приходилось прыгать на корте, плавать по восемь километров и горланить блатную утесовскую «Гоп со смыком», втайне вздыхая по спокойному июню с домашней мамой.
- Григорий Максимович, вам в кино сниматься! – кокетничали милые дамы, с намеком поглядывая на афиши фильма «Золото Маккены» с красавцем Грегори Пеком, на которого отец был обалденно похож. (К слову сказать, импозантную внешность оценили на Ленфильме, в 80-х пригласив папу-пенсионера сниматься в массовке, где он весьма преуспел.)
Мама знала о летних похождениях потому, что отдохнувшие дамы продолжали названивать нам домой, и папа, ничтоже сумняшеся вел куртуазные разговоры по телефону на кухне в мамином присутствии. Даже маленькой я понимала, что подобное поведение огорчало кроткую маму, но, внутренне обижаясь за нее и злясь на отца, я не знала, как прекратить это унижение и просто душевно отдалялась от него, грызя себя, что не люблю папу.
Папа видел мою все возрастающую холодность, обвинял в ней маму и старался как можно больше быть с дочкой (в свободное от работы и флирта время). Вечером, укладывая меня спать, он садился за кабинетный рояль «Шредеръ», стоявший в детской, и, изумительно аккомпанируя себе, пел любимые военные песни: «В далекий край товарищ улетает», «Мы летим, ковыляя, во мгле...». Засыпала я обычно под бетховенскую «Шотландскую Застольную» и «Аппассионату» - весьма своеобразные колыбельные.
Сбежав подростком из отчего дома в Махачкале, папа окончил Бакинское техническое училище, успешно отбил попытки женить его в Баку и удрал в Ленинград, где перед самой Финской компанией успел закончить юридический факультет ЛГУ, что спасло его от окопов в ВОВ – на Ленинградский фронт он попал офицером в команду военного аэродрома. Даже не знаю, какого именно – бывший следователь никогда не рассказывал о фронтовой жизни, работе и ранениях, хотя боевых наград было много, даже орден Великой Отечественной II степени. На мои настойчивые расспросы скупо отвечал: «По совокупности заслуг». Единственное, что я хорошо усвоила – что был дважды тяжело контужен, чем мама, желая примирить нас, объясняла вспышки неожиданного и необузданного гнева.  Фронтовых друзей, как и обычных, тоже никогда в дом не приглашал. Единственный друг, имя которого я хорошо знала, был «Володька» Дёмин, врач на том же аэродроме. Всю блокаду отец был на Ленинградском фронте, периодически наведываясь в город. Вместе с Володькой они мчались в темноте по заснеженной набережной в аэродромном газике, причем, взлетая на полной скорости на крутой мостик Лебяжьей канавки, шофер бросал руль, вскакивал с места и кричал: «Взлет», а слетая с мостика и хватая руль: «Посадка»! «Как не разбились – до сих пор не понимаю!» - смеялся папа.
После войны бравому капитану-орденоносцу намекнули, что юристам-евреям лучше побыстрее демобилизоваться и больше не соваться в юриспруденцию. Помыкавшись без работы несколько лет, папа извлек забытое удостоверение о техническим образовании и пошел преподавать черчение в ПТУ №1 – часовщиков. Там успешно работал до самой пенсии, изобретая и внедряя новые диафильмы-пособия и методы обучения.
Папа был прирожденным музыкантом. Виртуозно свистел (не пел!) сложнейшие мелодии. С детства по слуху исполнял на рояле любую мелодию от «Мурки» до Леграна, утверждая, что играть его научила мама Фаня Григорьевна – первоклассная и признанная в Махачкале пианистка. (Любая певческая или музыкальная знаменитость, гастролировавшая по Кавказу, умоляла госпожу Майоркину аккомпанировать ей, но жена уважаемого врача не могла позволить себе выступать на сцене как какая-то актриса, поэтому концертную деятельность пришлось прекратить). При этом руки у отца были не пианиста: почти квадратные, а пальцы - короткие. «Не тем пальцем взял ля!» - кричала мать из кухни отпрыску, увлеченно бацающему в гостиной на домашнем пианино – «Да что с тобой?! Опять шестнадцатые не держишь!»
Старенький кабинетный рояль «Шредеръ» с треснувшей нижней декой был кем-то отдан папе даром – жаль выбрасывать. Бедняжка не держал настройку и отчаянно фальшивил, особенно ноту соль первой октавы. Вместо починки старинного инструмента папа приспособился играть, избегая изувеченную ноту (на домашнем сленге музицирование называлось «доламывать рояль»). Однажды произошла удивительная история. Вернувшись с вечерней прогулки домой мы с мамой были встречены взбудораженным папой:
- Я сижу, ломаю рояль, как вдруг – звонок в дверь. Открываю, на пороге – незнакомый человек, представляется настройщиком роялей. Шел по двору, услышал игру и не смог терпеть ужасный тон. Нашел по звуку квартиру и умолил пустить настроить рояль! Сделал и ушел, не взяв платы! Ангел!
Вообще в доме папа никогда ничего не чинил, не мастерил и не заморачивался домашним бытом. Единственное блюдо, которое с удовольствием готовил – яичница с картошкой.
- Да почему с картошкой? – удивлялась мама. – Если уж по-украински, как в твоем родном Харькове, так с помидорами!
- Как моя мама делала, так и я буду! – настаивал отец. – В Харькове я только родился.
Его совершенно не волновал осыпающийся в туалете кафель и рассыпающиеся от ветхости стулья. Поэтому мне самой приходилось приклеивать ножки к табуреткам и белить черные дыры на стенах. «За мальчика и за девочку!» - умилялась мама, радуясь, что хоть кто-то работает по хозяйству. Сейчас я понимаю, что безразличное отношение было вызвано не равнодушием к семье, а папиной природой. По натуре он был «перекати-полем», таким и остался до смерти. Может быть, именно способность мгновенно, не жалея нажитого, подняться при надвигающейся опасности и спасала семью от перипетий нелегкой еврейской жизни. Папе ничего не стоило внезапно сеть на приглянувшийся поезд, выйти в незнакомом месте, а к вечеру он уже был сытый и с ночевкой. Видимо, именно кочевые гены и невероятная приспособляемость спасли еврейскую семью, бежавшую от погрома на Майорке.
Папина фраза "У нас в Испании" стала шуткой-прибауткой задолго до популярной песенки.
- Вечно Гришка «ма;йсы» рассказывает, – усмехались знакомые. – У тебя «мешпу;ха» – ашкеназская! Вы же все из Бердичева, а туда семья из Германии или Польши пришла! Сам же рассказывал. Фаня Григорьевна – из Киева. А в паспорте у тебя стоит «г.еврей»? При чем тут Испания, хохмач?!
- Паспортистка - дура! – кипятился папа. – Паспорт получал в Махачкале, потому она «г.» («горский») и приписала! Автоматически! От горских у нас ничего нет! А в Германию мы сбежали из Испании, прямехонько с острова Майорка после погрома в 15 веке, потому и фамилия – Майоркина! Не Майорова или еще как-нибудь! Ты посмотри на меня – вылитый испанец! – Папа становился в позу и воинственно свистел куплеты тореадора из «Кармен». Звучало очень убедительно.
Однако отец был известным шутником, поэтому даже столь серьезные доказательства семья принимала с понятным скептицизмом. Он обожал розыгрыши, не думая о последствиях. Например, как-то в парке заметив своего друга, ухаживающего за девушкой, подговорил ребятишек из ближайшей песочницы броситься к влюбленной паре с криком: «Папа, папа!». Эффект удался: девушка бросила парня, а друг – папу.
Папа умер 24 июня 1985 года в 70 лет – неожиданно, как и все, что он делал. Просто не проснулся от наркоза при пустяковой операции по подозрению на рак. Убитая горем мама протянула мне пухлую телефонную книжку:
- Обзвони, кого найдешь. Лето, все в отпуске... Сереже позвони...
- Какому Серёже? – удивилась я.
- Майоркину. Его сыну. От первой жены. Твой сводный брат.
Я в шоке до сих пор! Оказалось, до мамы у отца была первая жена, которую в блокаду, беременную, он смог переправить на самолете (с военного аэродрома!) в Свердловск, где в 28 января 1942 года родился Сережа. После войны Сергей с матерью жил в Питере, но папа уже не вернулся в семью, женившись в 1957 г. на моей маме. Они все же периодически встречались, но отец скрывал от меня существование брата! Зачем?! Почему?! Я так и не понимаю...
Я нашла брата через «Справочную», зная только имя и дату рождения. Позвонила. Сообщила печальную весть.
- Я приду к моргу на вынос тела, - кратко отреагировала трубка.
Как я узнаю его? – в смятении думала я, вглядываясь в толпу незнакомцев у дверей морга. И тут увидела – невысокий мускулистый крепыш с идеально подстриженными черными усами. Две капли воды.
- Сергей Григорьевич?
- Да! - Он протянул крепкую ладонь с короткими пальцами, вгляделся в мое лицо. – Антонина Григорьевна? – Отвернулся и печально засвистел что-то классическое.
В крематории (отец еще при жизни настаивал на кремации) мне поклонился и представился грузный пожилой человек:
- Дёмин Владимир Николаевич, зав.кафедрой онкологии ГИДУВ'а. Мне на утренней конференции доложили о смерти больного Майоркина. – Он горько вздохнул. – Ушам не поверил! Почему Гришка не позвонил, не сказал?.. Что за ребячество, это же операция...
Через много лет я смотрела репортаж о путешествиях по Испании, в том числе – на Балеарские острова, одним из которых является Мальорка (Майорка). Местный гид-еврей рассказывал о чудовищном погроме 1435 года, о «шуэтас» - насильственно обращенных в христианство евреях, продолжающих тайно исповедовать иудаизм и соблюдать традиции. Невысокий крепыш с черными усами рассказывал о свечах, тайно зажигаемых в субботний вечер, о сохранившихся традициях пасхальной кошерной еды – картошке, запечённой в яичнице. Я вспомнила единственную еду, которую умел готовить папа и которой я до сих пор периодически кормлю своих детишек. Может, «наша Испания» действительно существовала?
От семейной истории не осталось вообще ничего, даже имени папиного отца, моего дедушки. Отец по паспорту был Григорий Максимович, его сестра - Лея Марковна, но любящий сын именовал отца Меир Абрамович. Все документы, естественно, исчезли в войну. Перебирая шкаф после маминой смерти, я нашла старинную мантилью из тяжелых богатых черных кружев явно заморского происхождения да древнее кольцо, в котором лапки, удерживающие камень, скрытно образуют фигуру шестиконечной Звезды Давида. Откуда они? Уже никто не ответит...
На небольшой табличке в Ленинградском крематории высечено «Майоркин Григорий Максимович 16.09.1914 – 24.06.1985». Вся жизнь укладывается в коротенькую черточку между цифрами. Но обрывается ли она, зажатая между цифрами? Или продолжается в потомках, как испанские евреи-беженцы 15-го века продолжили себя в моей семье?
- Мам, слышь, я купил билеты в Канаду, хочу там все объездить и осмотреть, - объявил мне 20-летний сын, пакуя рюкзак. – Не беспокойся. Прошвырнусь.
- Там же нет никого, и английский у тебя на нуле, как же так?! – всполошилась. – Да стой ты! Когда самолет?
- Утром. Не волнуйся, я позвоню...
Маленький внучок подходит к пианино, осторожно тыкает пальчиком в клавиши, прислушивается...
Семья продолжает жить!