Их необыденная повседневность

       Ниже приведен отрывок из романа "Неон, она и не он". Для справки: на дворе 2007 год.


                Глава 16

       Это случилось 29-го апреля. Она пришла домой раньше обычного - молчаливая и заметно раздраженная. Видя, что она не в духе, он предложил ей чай, поскольку до ужина было еще далеко. Она села, затем встала и принялась ходить по кухне.
       - Наташенька, что случилось? – осторожно спросил он.
       - Ты представляешь, этот урод обозвал меня тупой сукой! Нет, ты представляешь, а?! Какой-то тупой недоделанный урод – меня! Меня!! – вдруг взорвалась она.
       - Иди ко мне и расскажи, что случилось! – мирным облаком подплыл он к ней, намереваясь успокоить.
       Сверкнув глазами, она оттолкнула его приготовленные для объятий руки и возобновила бессмысленное кружение по кухне. Он сел за стол и принялся пить чай, поглядывая в окно.
       - Тебе что, безразлично, что меня оскорбили? – зло спросила она.
       - Нет, не безразлично.
       - Тогда сделай что-нибудь!
       - Что именно?
       - Ну, хотя бы пожалей меня! – превозмогая раздражение, потребовала она, и он про себя закончил ее недосказанную мысль: "...раз ничего больше не можешь!"
       Он встал, подошел, обнял ее, и она спряталась у него на груди, как, наверное, пряталась в детстве у отца. Он поцеловал ее в голову и сказал:
       - Успокойся, моя хорошая, успокойся, я никому не позволю тебя обижать. Пойдем, посидим на диване.
       Они пошли в гостиную, сели на диван, и она рассказала, как по пути домой случайно подрезала невзрачную иномарку, и как та поравнялась с ней у светофора, как опустилось тонированное стекло, и щербатый лысый урод с мордой душегуба проорал с пассажирского места: "Ты че творишь, тупая сука?! Тебе че, башку оторвать?!"
       Честно говоря, она испугалась – с ней еще ни разу так не говорили. На всякий случай она отстала, а затем свернула с маршрута, остановилась и стояла минут десять, а затем поехала кружным путем.
       - Такая мерзкая рожа, ты не представляешь! – закончила она.
       - Ты запомнила номер? – спросил он.
       - Да какой там номер! Я от страха чуть не описалась!
       - В следующий раз запоминай номер, - сказал он спокойно и внушительно.
       - И что дальше?
       - А дальше мое дело, - мрачно ответил он.
       - И что бы ты сделал?
       - Что бы ты сказала, то и сделал. Сказала бы убить – убил бы.
       - Что – вот так бы взял и убил? - подняла она на него глаза.
       - Ну, думаю, пришлось бы повозиться. Судя по всему, это были урки. Но все равно - подорвали бы их вместе с машиной, и вся дуэль.
       - Как - подорвали?! Кто?!
       - Кто надо.
       - Так ты что – заказал бы их?!
       - А как иначе, Наташа? – отстранившись и глядя ей в глаза, с новым для нее безжалостным выражением воскликнул он. - Или ты считаешь, что я должен был бы вызвать их на дуэль? Ты что, забыла, где мы живем и с кем имеем дело?
       С изумлением глядя на него, она тихо спросила:
       - Что, действительно бы убил?
       - За тебя – кого угодно! – ответил он неслыханно дерзким голосом, и не было в нем ни капельки бравады. - Только не думай, что раз нет номера, то я такой храбрый. Пожалуйста, проверь. В следующий раз запомни номер и скажи мне…
       Она глядела на него, как будто видела впервые. Он смутился и сказал:
       - Ну, хорошо, для начала взорвали бы пустую машину. Для острастки...
       Она не спускала с него немигающих глаз.
       - Ты не смотри, что я с виду тихий и ласковый, - занервничал он. - Когда мы с Юркой в девяностых торговали аппаратурой, на нас часто наезжали, и мы вместе с нашей крышей и стрелки забивали, и в разборках участвовали, и стреляли в нас один раз. Так что нужные связи и телефоны остались...
       - Господи, никогда бы не подумала! - выдохнула она, наконец. - Но ты же говорил, что никогда не дрался!
       - Так и есть. Но "Макарова" в руках держать приходилось. А как же ты думаешь деньги достаются…
       - Ах ты, мой рыцарь! - вдруг расцвела и прислонилась она к нему. - Не надо, Димочка, никого убивать, черт с ними, пусть живут!
       - Ах, Наташенька! – горячо и с облегчением заговорил он. - Ты же видишь, я не всегда могу быть рядом с тобой, так что будь осторожна, прошу тебя! Ты даже не представляешь, на что способны эти люди – какие там люди – звери, которых с каждым днем становится здесь все больше! Как ты думаешь, кто уймет, обуздает, приструнит этих ублюдков? Никто! Ты считаешь, это у меня вроде каприза – уехать из страны. А мне за тебя страшно! Я не хочу, чтобы ты и наши дети жили здесь! Не хо-чу! К сожалению, ты ничего не замечаешь, кроме своих имущественных споров, а ведь на нас давно уже весь мир показывает пальцем: компьютеризованный феодализм! В России хорошо только тем, кто лишен культуры, тем, кому невдомек, что кроме секса есть знания, практика, духовный опыт!
       - Димочка, Димочка, успокойся, пожалуйста!  - гладила она его по голове. - Спасибо, конечно, что волнуешься за меня…
       - И за наших будущих детей!    
       - И за наших детей, - согласилась она. 
       "А ведь он сегодня произвел на меня впечатление! – думала она, лежа в тот вечер у него в объятиях. - Как мало еще, оказывается, я о нем знаю! Господи, побольше бы таких открытий!"
       ...Поверив обещанному на праздники теплу, они впервые отправились обживать его загородные владения. Ее не покидало девчоночье любопытство. Сидя рядом с ним в машине она говорила:
       - Ты ведь знаешь – у меня был дом под Зеленогорском, но я его продала пять лет назад. Интересно, похож ли твой дом на тот…
       Ей и вправду было интересно: каким замысловатым зигзагом возвращается она в те места, которые, как считала, покинула навсегда!
       - А у тебя есть второй этаж? А балкон на юг? А оттуда виден залив? А сосны на участке есть? А сколько? – волновалась она.
       Приехав, он открыл ворота и запустил ее на участок. Приглядевшись, она отметила непритязательную солидность строения. Больше похожий на крепость, дом был родом из ранней эпохи освоения оставшихся без присмотра земель, когда строили быстро и без всякой заботы об изяществе. Уловив скептическую тень на ее лице, он сказал:
       - Знаешь, я купил его не для того, чтобы здесь жить, а чтобы вложиться в недвижимость. И даже в таком виде цена на него только растет, и растет хорошо. Но если захочешь, мы все здесь переделаем или купим дом в другом месте. В Испании, например…
       - Хорошо, Димочка, хорошо! Пойдем, посмотрим, что внутри…
       Внутри все оказалось очень даже неплохо. Ей понравились гостиная и кухня. Жил в них неприхотливый стильный уют охотничьего замка, добродушный и гостеприимный.
       - Это и есть моя берлога, - ткнул он в сторону камина. - Здесь я и спасался от тоски…
       - Что ж, теперь я понимаю, почему ты позвонил только на пятый день! – улыбнулась она. - Мне бы здесь тоже понравилось спасаться!
       В ответ он привлек ее к себе и поцеловал.
       - Ну, хорошо, показывай дальше! – освободилась она.
       А дальше была спальная комната. Он толкнул дверь, она вошла и ахнула: спальная была обставлена и выглядела так же, как у нее! Та же широкая, густого серого цвета кровать, перламутровое трюмо с маленьким стульчиком на гнутых ножках, два приземистых витиеватой работы кресла, украшенных вертикальным чередованием зеленых и золотых полос, стройный комод высотой ей по пояс, два ночных столика, недовольные тем, что их тусклые полированные лица скрыты журналами, и часы на одном из них. Правдоподобие добавляли занавески, которые день окрасил уверенной голубой акварелью и то же бежевое с бахромой покрывало на кровати.
       - Господи, Димочка, когда же ты успел? – растеряно пробормотала она.
       - Я подумал, что тебе понравится... - скромно ответил он.
       - Мне нравится! Мне ужасно нравится! – опомнившись, бросилась она ему на шею. - Ах ты, господи! А я уже собралась менять в спальной мебель!
       - Ну вот, значит я поторопился… - огорчился он.
       - Нет, нет, ты все сделал правильно! Это же теперь НАША спальня! 
       "Да что тут такого? - вмешался вдруг в ее восторг вредный голос. - Деньги есть, время есть! Подумаешь, сюрприз!"
       "Прочь! Прочь!" - затопала она ногами.
       - Димочка, ты не перестаешь меня удивлять! – не сдержалась она.
       - Это хорошо или плохо?
       - Конечно, хорошо! – пошла она к окну, чтобы взглянуть на вид, что скрывался за занавеской. - А что мы будем делать, если вдруг придется поставить тебя в угол? – возвращаясь к нему и обнимая его за шею, лукаво спросила она.
       - В моем кабинете есть диван…
       - Вот и прекрасно! А пока иди ко мне... - шепнула она и припала к его губам...
       Вдали возник и вырос густой ровный бас вертолета.
       - Си бемоль… - пробормотала она с его груди.
       - Что – си бемоль? – не понял он.
       - Что-то там летит и тянет за собой си бемоль… На полтона выше, чем у камертона…

               
                Глава 17


       Она и в самом деле задумала поменять обстановку спальной, неожиданная телепортация которой в загородный дом жениха лишь усугубила ее намерение. Желание это возникло у нее неделю назад. Она проснулась и лежала, глядя на его стриженый затылок, в чьей редкой стерне прятались сладкие остатки одеколона, на одеяло, опекавшее поджатые ноги и через отставленный зад восходящее на вздернутое плечо. Она никогда не видела его спящим на спине, с раскинутыми по-богатырски руками, открытым ртом и неспокойным лицом, как спал Володя. Напротив, ее нынешний жених спал к ней спиной, тихо и неслышно, словно опасаясь разбудить лихие мысли – ее ли, свои ли. Вот тут она и спохватилась: боже мой, ведь он спит на той же кровати и на том же месте, что и Феноменко, и даже не подозревает о тех пятнах на матраце, которые тот после себя оставил! Какой ужас! И почему она не подумала об этом раньше? Неужели она ничем не отличается от шлюхи, которая принимает своих клиентов в одной и той же постели?! Нет, нет, мебель надо срочно поменять, как перед этим халат и одеяло: ведь она – неудобная свидетельница ее грязной сделки с покладистой совестью!
       "Вот это странно! – вмешался в ее переполох некто саркастический. - Если так считать, то придется поменять не только спальную, но и ванную, где Феноменко отмывался от своих прелюбодеяний, кухонный стол, на который водружал самодовольные каменные локти, посуду, из которой ел и пил, фужеры, помеченные его пропитанной "Шато Марго" слюной. Туда же диван, на котором он пару раз молча и насильно овладел тобой – ты тогда притворным сопротивлением надеялась оскорбить оргазм и выманить его наружу, но как всегда осталась ни с чем. Да мало ли что он запятнал здесь еще! Но самое главное – придется поменять тебя, потому что ты насквозь пропитана его спермой и потом!"
       И вдруг вся ее взрослая жизнь слилась в плотное месиво постельных сцен – от законных, утомительных совокуплений в браке, через жаркие, самозабвенные слияния с Володей, до плановых, равнодушных случек с Феноменко. Укоризненное месиво набухло и лопнуло, обдав ее брызгами смятения:
       "Господи, да как он может меня любить?! Ведь на мне, как на похотливой сучке клейма негде ставить! И я еще выкобениваюсь – не люблю, но, может, полюблю! Дура, неисправимая дура!.."
       Стыд был так велик, что ей вдруг захотелось спрятаться у него на груди и тихо лежать, прикасаясь губами к его распаренной сном коже и утопая в виноватой признательности. Подчиняясь внезапному порыву, она разбудила его и горячо прильнула, желая неудобной до сих пор нежностью затопить пересохшее, каменистое русло своего невнимания. И кто знает, в чем бы она ему призналась, если бы он правильно понял ее ласку. Нет, конечно, не в любви, нет! Скорее всего, она бы без всякого видимого повода, против всяких правил, ни с того, ни с сего, неожиданно для него и для себя сказала бы: "Ах, Димочка, какой ты у меня хороший! Ты не представляешь, как мне хорошо с тобой, и как хорошо, что ты меня любишь!" И эта ее похвала, оказавшаяся у нее на языке раньше других слов и мыслей, выглядела бы как сигнал трубача перед объявлением глашатаем важной новости. Но чуткость на сей раз изменила ему, и он, приняв ее порыв за внезапное желание, кинулся навстречу ее мнимому вожделению, жадной услужливостью утверждая истинность ложного пути.
       - Давай просто полежим… - противилась она, чувствуя, как его крепнущие, нетерпеливые руки спешат лишить ее благости. Он, однако, не оценил ее платонических устремлений и в следующие полчаса утопил ее, сдавшуюся, в море жалобных криков и бурных стенаний. 
       "Ну и как я теперь поеду на работу…" - думала она, не в силах пошевелиться, когда он ушел готовить завтрак. И еще она с некоторым разочарованием и как всегда несправедливо подумала: "Неужели ему от меня только ЭТО и нужно?"
       Желание поменять обстановку спальной так овладело ей, что она в тот же день забежала в мебельный салон и запустила процесс разглядывания. Не найдя ничего подходящего и не имея времени на долгие поиски, она решила: "Вот пусть он этим и займется, раз уж я проговорилась!" Он быстро разобрался в деревянном море стилей, подобрал образцы, и вместе они выбрали то, что нужно. Единодушно отвергнув колченогий поджарый модерн, что сушит чувства; пенистый изнеженный альков, в чьей неге любят нынче утопать татуированные сатиры и их дремучие нимфы; грузный новомещанский гарнитур плоского вишневого цвета в витиеватых завитушках; самодовольный буржуазный ампир, где навязчивый блеск позолоты соседствует с солидной сдержанностью красного дерева, они выбрали гладкий светлый дуб, разлинованный шоколадными вставками и собранный в строгий воздушный ансамбль. Ему пришлось проявить настойчивость, когда ей показалось, что кровать может прекрасно обойтись без задней спинки, которую она как-то давно задела бедром, отчего долго ходила с синяком.
       - Спинка должна быть! – внушительно отвечал он.
       - Зачем? – недоумевала она.
       Оказалось, что поскольку она предпочитает умирать на спине, спинка ему совершенно необходима, чтобы упираться в нее ногами.  Она покраснела и сказала, как говорила всегда, когда ей приходилось уступать:
       - Противный мальчишка!
       Через неделю им привезли и расставили новую мебель. В спальной запахло лаком. Окна украсились бежевыми занавесками и лиловыми шторами. На пол постелили мягкую ворсистую лужайку из лиловой травы с песочной дорожкой по краю. Он настоял на роскошном, достойном ее неотразимой красоты итальянском трельяже. Вкрадчивый и велеречивый, с чутким, льстивым лицом иноземец приготовился ласкать ее отражение. Ящики - восемь узких и два больших, выдвигаясь, угощали обоняние десятью оттенками лакового духа. Плоская грудь достаточного размера умещала на себе, помимо прочего, вазу с цветами и светильник. Пухлое бежевое сидение на четырех узловатых ножках пряталось между инкрустированными тумбами ног, готовясь отдать себя двум упругим половинкам, чьей напористой непоседливостью он так часто наслаждался, подставляя им свои чресла, как кресло. Кроме того, он купил в салоне на Петроградской стороне картину, подписанную именем ничего ни ему, ни ей не говорящим, и повесил над кроватью. На картине жаркое, лазурное, бездонное в обе стороны пространство, соединившее океан и небосвод, испускало ослепительное голубое сияние, растопив в нем упрямые запятые парусов.
       Когда они разбирали кровать, она ткнула в красочные темные пятна на золотистом холсте матраца и с заранее заготовленным упреком воскликнула:
       -  Посмотри, что ты наделал!
       Он смутился и обязался их отмыть, но она снисходительно отмахнулась:
       - Ладно уж, я сама!
       В дальней комнате, куда в ожидании покупателя снесли старую мебель она, вооружившись средством для чистки ковров, свела с гостеприимного матраца их триединые следы, чувствуя себя так, словно отмывает свою треугольную совесть. До чего же их оказалось много и как глубоко они въелись!
       Через неделю на старую мебель нашелся покупатель, и она, как неудобная компаньонка, навсегда исчезла из Наташиной жизни…