Сонаследники. Глава XVII

     Со смерти Люси прошло без одного дня девять месяцев. Коля, после того, как Ольга в августе отдала ему свидетельство о браке дедушки и бабушки, исчез: не звонил, не приходил. В первых числах ноября Женя прогулялся до Желябова и Липовской: в восьмом часу вечера в окнах квартир  свет не горел, все форточки были закрыты. Квартиры необитаемы, констатировал сын. То есть в права наследства Галя, скорее всего, не вступила, хотя  жива-здорова (если бы с ней что-то случилось,  из Павловска бы сообщили).

     Ольга решила, немного присочинив, узнать, что же там произошло у Коли, раньше постоянно державшего её в курсе неизвестно кому предназначавшегося наследства, но вдруг пропавшего. Позвонив, сказала, что, гуляя с подругой, дошла до Липовской и увидела, что в Люсиной квартире темно и нет никаких признаков жизни. В ответ услышала много удивительного. Оказывается, заявление на наследство нотариус у Коли всё-таки приняла (как это можно сделать при живой наследнице предыдущей очереди, Ольга не поняла, но юристу, конечно, видней). Карпенки  не переводили денег на оплату коммуналки, и Коля переживал, что копятся большие задолженности. Когда Ольга спросила, почему это его так волнует, стал возмущаться: «Как почему? Как почему?!», но ничего конкретного сказать не мог. Ещё новость: сначала одна, а потом вторая соседки на Желябова рассказали, что Нина обращалась к ним с просьбой подтвердить на суде её родство с Люсей, но они отказались. (Ольге обращение к соседками показалось смешным: документов, подтверждающих родство, нет, а слова соседей  суд примет за весомое доказательство).

     Дальше братца понесло:
     — Нотариус говорит, что лучше бы мне всё досталось, потому что Галька наглая и скандальная:  зазванивает её из Воронежа, требует, чтобы она писала всё новые и новые запросы и доставала справки.
В то, что нотариус так может сказать, Ольга, разумеется, не поверила: нотариус делает свою работу, и никаких эмоций это у неё не вызывает: чего только не слышат нотариусы от людей, бьющихся  за наследство.
     Братец между тем продолжал:
     — Всё лето не звонила, и сентябрь тоже, а в конце октября вдруг звонит и  официальным тоном заявляет, что я должен сходить на Желябова и слить воду из тазика: там в ванной полотенцесушитель протекает. Я, конечно, сходил. В тазике воды нет: дырочка а трубе «заварилась», бугорок ржавый получился, пока сухой.  Представляешь: они приезжали в Липецк осенью, но даже не позвонили!

     Ольге было неприятно пустое многословие, и она попыталась закончить разговор, но Коля цеплялся за другие темы. Алёнка не работает уже три года. Они с Ниной слабые здоровьем, к жизни не приспособленные, и что с ним случись, пропадут. Всё это Ольга слышала неоднократно и не раз говорила, что Алёнке нужно поискать работу в Интернете. Рассказывала, что они с сыном там понемногу подрабатывают, пусть Алёнка звонит Жене: он всё расскажет подробно, посоветует, на первых порах поможет. Коля, как и раньше, соглашался: «Да, да. Я им передам, я им скажу». Но никаких звонков от Алёнки, конечно, не будет, как и не было: она вообще никогда сама им не звонит, только СМСки присылает к праздникам. Почему так сложилось, что сорокалетняя племянница не смеет без благословения матери набрать номер родственников, у Ольги понять не получалось.

     С трудом закончив долгий разговор, почувствовала почти физическую тошноту: братец, подав на наследство, просто-напросто спрятался, чтобы она не смогла сделать то же самое. Сегодня последний день, когда можно было бы подать  заявление. То есть рабочий день уже закончился: восемь часов вечера, а завтра, если бы с Галей вдруг что-то случилось, заявления у Ольги никто бы не принял и две квартиры плюс банковские вклады Коля, Нина, Игорь и Вика делили бы без неё. Она оказалась «слабым звеном», которое Коля просто-напросто выбросил. Три с лишним миллиона квартира на Желябова, три с лишним — на Липовской, плюс деньги на счетах — это гораздо выгоднее разделить на четыре части, чем на пять (Андрея из Павловска Коля почему-то наследником не считал, хотя тот был Люсе такой же двоюродный племянник). Конечно, долги по коммунальным платежам скопились, всякие юридические расходы надо будет оплачивать. Но куш каждому мог бы выпасть немалый. Да вот только не выпал: Галя умирать не собирается и здоровье у неё никогда не было плохим, хотя она и пыталась всех  в этом убедить.


     Дождавшись сына, Ольга пересказала ему разговор с братцем. Женя — математический ум — стал всё раскладывать «по полочкам». То, что у Карпэнков нет нужных документов, надо было понять ещё в апреле, когда они перестали переводить деньги на оплату коммуналки: зачем платить, если бабушка надвое сказала, достанутся им квартиры или нет. Почему нотариус приняла у дядюшки заявление — вопрос, но он не юрист, поэтому всех тонкостей не знает. Ещё вопрос: почему Карпэнкы не забрали фотографии? Для суда это могло бы быть аргументом, подтверждающим родство. Как и письма, и открытки, если сохранились. Хотя кто подтвердит подлинность писем? И кто докажет, что на фотографии полувековой давности именно те люди? Нужна экспертиза, которая стоит дорого и выдаст, скорее всего, не стопроцентно точное заключение. Да и как воспримет такое заключение суд? Суд, как говорит мудрая пословица, он ведь, «что дышло: куда повернёшь, туда и вышло». Ольга тоже вспомнила невесёлую пословицу про суд: где суд, там и неправда. Потом рассказала сыну, что братец опять настойчиво звал её в квартиры покойных тётушек: там столько добра пропадает, чужим людям, скорее всего, достанется. Коля говорил, что ему ничего не нужно и он ничего не брал, только проведывает квартиры и на Липовской пишет пейзажи: там красивый двор, летом было много зелени, осенью роскошная палитра красок: жёлтые клёны и берёзы, красные осины, а дикий виноград вообще всеми цветами сверкает: от жёлтого до тёмно-багрового и лилового. Ольга не видела ничего плохого в том, чтобы Коля взял себе из квартир тётушек нужные вещи: что-то из посуды, постельного белья. Но он, как мантру повторял, что ему ничего не нужно и он ничего не брал. То есть настойчиво вдалбливал ей эту мысль. Зря, однако, старался. В августе, когда она передавала ему свидетельство о браке дедушки и бабушки, он был одет в рубашку, белую с голубыми полосками и выработкой на ткани, точно такую же, какая была когда-то у её папы —  давным-давно, в начале семидесятых годов. Рубашка выглядела новой, значит, пролежала полвека в шкафу: скорее всего, была подарена деду Мише (в то время рубашки мужчинам дарили часто, это считалось хорошим подарком), но не подошла. Про рубашку Ольга не хотела говорить сыну, но не сдержалась.

     — Зачем дядюшка врёт? — поморщился Женя. — Зачем он вообще тему барахла муссирует? Брал бы молча, что ему надо. Хотя… Он тебя настойчиво зовёт в квартиры?
     — Очень настойчиво, — подтвердила Ольга. — Я говорю, что не пойду, что нога моя не переступит порога ни одной из квартир; только закончу, как он опять заводит речь про куртки, сапоги, фарфоровые статуэтки и прочее, что всё это достанется чужим людям.
     — Думаю, он порядком там похозяйничал и много чего унёс, а теперь хочет перед Капэнками хорошо выглядеть: сказать, что это ты приходила и брала вещи. Ему нужен факт твоего пребывания в квартирах, а на этот факт он уже что хочет нанижет: приходила часто, что брала, не смотрел, но самому мне ничего не нужно, я ничего не брал…
     — Может быть, и так,  — пожала плечами Ольга, удивлённая направлением Жениных мыслей. — да мне всё равно, как там есть на самом деле. Я вообще не хочу, чтобы у нас было хоть что-то из этих квартир.
     — А зачем нам такая память? — согласился сын.


     Тётушек после смерти мамы и поминок Ольга не видела лет десять. Хотя нет:   случилась  одна встреча  за долгие годы. Миша тогда  ещё не родился. Значит,  в году 2006-м или 2007-м. Люся буквально зазвонила её в июне: хотим поздравить с днём рожденья, но так, чтобы других гостей в это время не было. Ольга уже пошла в отпуск, так что договорились на четыре часа (муж вернётся с работы после шести, к семи подъедут  Лена с Лёшей и подруга Маша). Четыре часа — уже не обед и ещё не ужин. Но гостей-то надо потчевать. У Ольги  были заранее  приготовлены сэндвичи с ореховой пастой и печёночный паштет. Бутерброды с паштетом поставила в духовку. Бутерброды с сырокопчёной колбасой и сэндвичи подала на большом блюде, к ним бутылочку Рислинга, потом и горячие бутерброды подоспели. Тётушки  чинно сидели за столом и были на удивление молчаливы, вино, правда, одобрили и закусывали с аппетитом. Часа через полтора засобирались: у вас тут семейное торжество намечается, да и у нас дел много.

     Когда они ушли, Женя от души «прошёлся» по подаркам. А подарки были такие, что Ольга поспешила их засунуть в дальний угол, а то, не дай Бог,  кто увидит: рыжего цвета дешёвые колготки,  сразу растягивающиеся и гармошкой собирающиеся у щиколоток, и китайское полотенчико, спрессованное  в таблетку, которое расправляется, когда его кладут в воду — маленькое, скорее даже не полотенце, а салфетка. Ольга с Женей не сомневались, что подарки из детского дома, где Римма работает завхозом и откуда потихоньку таскает и постельное бельё,  и кое-какую одежду, которую, по её словам, дети носить не хотят, потому что немодная. Да от таких рыжих колготок  спрятаться хочется, до того они страшные. Разумеется, девочки не будут носить такие. Раньше, когда ещё были живы дядя Коля и мама, Римма  рассказывала, что приносит детям и внукам подруг детдомовскую одёжку, за что те ей очень благодарны. А однажды с подобными подарками Михалны пожаловали на день рожденья к Алёнке.

     Было это через год после смерти дяди, в трудные для Коли и Нины времена. Римма с Люсей принесли  такие же рыжие колготки и ночную рубашку, белую, прямую, с завязочками на шее, как будто сшитую из простыни. Как отнеслась к подаркам Алёнка, история умалчивает, но Нина отказалась их брать, сказав: «Хотите помочь — помогайте живыми деньгами. А унижать моего ребёнка я не позволю». Люся возмутилась: «Да ты посмотри, какая хорошая рубашка — хоть в гроб ложись!»  «Вот сама надевай и ложись!» — не осталась в долгу Нина. После чего гостьи, побросав в сумку подарки, убежали.

     Историю неудавшегося дня рожденья Ольга слышала и от Коли, и от Нины, и от мамы. Несколько раз слышала её и от Люси, правда в другой интерпретации. И каждый раз, говоря о «живых деньгах», тётушка возмущённо спрашивала: «Живые деньги это как? Чтобы шевелились?» — и  шевелила при этом пальцами, изображая  живые деньги.

     А приход Михалн «отозвался» Ольге через несколько дней: позвонила Валя и спросила: «Чем это ты накормила Римму с Люсей? А то до нас слух дошёл, что у вас там культ еды». Ольга рассказала про визит Михалн в подробностях, и они с Валей от души посмеялись. То, что вести о сэндвичах с ореховой пастой и горячих бутербродах с печёночным паштетом дошли до Павловска, не удивило. Михалны постоянно звонили Гале в Воронеж. Галя часто приезжала в Павловск и останавливалась у тёти Вали. К ней приходила тётя Рая, которая потом рассказывала всё услышанное своей дочери. А Валя звонила в Липецк Ольге. Так вот и ходили новости по кругу.