МАМА

                Что в сердце нашем самое святое?
                Навряд ли надо думать и гадать.
                Есть в мире слово самое простое
                И самое возвышенное — Мать!

     Опять бессонница и мысли бродят в голове, как неприкаянные. Который раз уже мелькает мысль о маме. Нельзя сказать, что я в своих писаниях не упоминал  о ней, но как то щипками, отдельными штрихами и не получилось цельного портрета  мамы. И я это чувствовал, понимал, что свой сыновний долг я так маме и не отдал. Об отце я много писал, правда, и жизнь у него сложилась неимоверно трудная.

          Мою маму звали Евдокия Евтихеевна.  Какие исконно русские имена были! Сейчас  и не услышишь, чтобы так назвали детей – Евдокия или Евтихий. Имена в старые времена давали по церковным «святцам».

 Все маленькие дети говорят: «А моя мама, самая красивая!» Для меня в раннем детстве, наверное, тоже так казалось. Но я буду объективен, мама не была красавицей, но внешне  была яркой представительницей настоящей русской женщины. Невысокого роста, с круглым лицом, с голубыми (а может быть серыми, сейчас уже не помню) глазами и русые волнистые светлые волосы, заплетенные в толстую с руку косу до пояса. Легкие оспинки на лице не портили ее внешнего вида – по-видимому, в детстве она переболела оспой. В ту пору это не было редкостью. Позже она косу обрезала, оставшиеся довольно еще длинные волосы,  закручивала в виде валика сзади.

       К сожалению, о родителях мамы я почти ничего не знаю. Почему? Это моя постоянная сердечная боль. В советское время заглядывать в свою родословную, было не принято,  боялись, так как история рода могла сильно испортить биографию. И я не спрашивал о ее родителях. Мама тоже ничего не рассказывала, берегла меня. Смутно догадывался, что они были торговыми людьми, и отец мамы толи зерном торговал, толи мельницу держал.      Почти уверен, что семья мамы попала под раскулачивание, коммунисты отнимали все:  дом, скотину, предметы быта. Единственное, что у меня осталось в памяти, это рассказ мамы, что ей особенно  было жалко мясорубку отдавать, которую спрятали в печку. Но ее нашли. Моя мама  вцепилась детскими ручонками в нее, но мясорубку вырвали и забрали. Детство было трудное, во время революции, в нужде, поэтому образования, практически, не получила – вроде бы кончила два класса начальной школы -  писала, но плохо.

       Ее родители, по-видимому,  были староверами. Почему я так думаю? По смутным слухам, они жили где-то в Ярославле и потом вдруг оказались в Башкирии в селе Дюртюли на берегу реки Белой. Позже я провел исследование своей старинной иконы маминых родителей, и оказалась, что она, скорее всего,  принадлежала староверам. А староверов за веру преследовали, и они, по-видимому,  были вынуждены бежать из Ярославля в Башкирию, а многие староверы уезжали и из России. Я смотрю на фотографию маминых родителей и вижу благородные лица, с уверенностью смотрящие в мир. Отец высокий с окладистой большой бородой, высоким лбом и наверно обладал большой физической силой, волосы густые и посредине  пробор. Бабушка рядом с простым русским лицом, ниже деда на голову.  О судьбе моих дедушки и бабушки так пока ничего и неизвестно. Делал я запросы в Администрацию г. Дюртюлей, где они вроде бы последнее время жили, в архивы, но ответ – «сведений нет!» 
   
             Замуж вышла мама рано, наверное, где – то в 18 лет, потому - что родила меня в 1933 году, когда ей было всего 19 лет Раннее замужество, по всей вероятности, диктовалось условиями жизни – наверное, их раскулачили, семья  была изгоями, гонима и пришлось выйти замуж и оставить семью. Хотя, как я понимаю, они с отцом любили друг друга, и брак состоялся «на небесах!». Они с отцом прожили вместе 59 лет!

   Достаю альбом и вот некоторые мамины фотографии. Раскладываю их по хронологии, что удалось установить на обратной стороне. Вот мама девушкой, высокая, стройная с косой за спиной, длинные жемчужные бусы на груди. Лет ей, наверное, 15-16, смотрит в мир с уверенностью, настоящая русская порода. На следующей фотографии маме уже 18 лет, наверное, перед замужеством. Выглядит вполне зрелой женщиной, довольно полной, вся русская и русая, ясные глаза смотрят также уверенно в мир, круглолицая. Следующая фотография уже в замужестве, стоит, опершись об отца. Сарафан просторный, наверное, под сердцем уже носит меня. Конечно, это 1933 год. А вот мама среди родственников отца и я – мне уже года два. Мама совсем не похожа на предыдущие фото – страшно худая, лицо продолговатое, огромные печальные глаза.   Почему? Наверное, в это время, и произошли какие- то страшные события с ее родителями, возможно уже их не было в живых, поэтому, наверное, мама с маленьким сыном и жила в семье у тестя на хлебах.

     Смотрим дальше, семейная фотография, я с мамой и отцом. Мне уже лет пять. У мамы уже не такой ужасный вид, довольно справные и все неплохо одеты. Наверное, к тому времени и домик купили.

         Рожала меня мама в станционном поселке Давлеканово в Башкирии. Родильные дома были только в крупных городах, поэтому   бабки - повитухи помогали рожать  вместо врача. Крестили меня, со слов мамы, дома, тайно.    В церкви крестить было нельзя, запишут родителей  во врагов народа. Шел 1933 год. В те времена шла борьба с церковью, уничтожали  или грабили церковную утварь, взрывали церкви или приспосабливали их под склады или еще какие –либо хозпостройки. Священников преследовали, сажали в тюрьмы, расстреливали. Вот такая была ситуация в то время. Поэтому надо отдать должное маминой смелости крестить меня. Священника приглашали домой и таким образом тайно крестили детей. Священник приходил, одетый в обычную одежду, а потом дома одевал, что положено пастырю. Судя по всему, я родился в любви и согласии родителей и это чувствовал всю жизнь по отношению ко мне мамы.

         Прочитал я как-то у Н.С.Лескова такую притчу. «…пришел я от твоей родной матери сказать тебе, что ты  у нее моленый сын. А знаешь ли, что  ты еще и сын обещанный? …И тебе знамение, что будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придет твоя настоящая погибель».
     И в связи с этой притчей я подумал. Женщина рожает в муках и болях страшных, а особенно, когда первого ребенка. И в это время она готова на все, только бы роды прошли удачно. А мама рожала,  вряд ли кто-то был рядом из близких, чтобы ободрить, поддержать. Рядом были чужие люди и, наверное, бабка-повитуха. И вполне возможно моя мама и молила бога и обещала все выполнить, только, чтобы мучения ее закончились благополучно. И вспоминая сегодня мою жизнь, я перечисляю жизненные моменты, когда я мог погибнуть – мог утонуть, близок был к автокатастрофам, при работе на буровой  и т.д.

Мам, отведи меня в детство,
Там, где мы за руки вновь…
Где за стеной по соседству,
Вера жила и любовь.

Мама, мне так не хватает
В час неизбежной тоски
Сердца, что все понимает,
И теплоты от руки…

Стало теперь по-  другому…
Слезы скрываю, молчу…
Где та тропиночка к дому?
Мама, я в детство хочу…
                (Иририна Самарина-Лабиринт)

             Когда мне было около 1,5 лет, наша семья перебралась в Уфу.   Это трудное время было для России, разруха, сплошная бедность после 16 лет как власть взяли большевики. К этому времени прошла полная коллективизация,  разрушили сельское хозяйство, провели массовое раскулачивание, сотни тысяч людей уничтожили и сослали в Сибирь, на Колыму, Дальний Восток. Много погибло от голода. Причем репрессии коснулись самых трудолюбивых и талантливых. Часть ученых, писателей, отправили за границу.  Большевики для этого даже выделили пароход. Этим  повезло, они остались живы и устроились на чужбине. Настоящие патриоты России и талантливые люди  для большевиков были опасны. Оно и понятно, думающих людей, которые понимали, к чему привело правление коммунистов, они боялись. И Ленин говорил, что «интеллигенция – это говно». В общем, в те времена практически полностью был уничтожен самый элитный генофонд России! Остались, кто не хотел и не умел работать и жил по принципу: «Чего изволите?» Или приспособленцы  и двурушники.  Это сказывается в России до сих пор.     Отец мой был не пролетарских кровей, лишенец, без права голоса. Специальности у него не было, и он пробивался случайной работой и по рассказам помню, что работал возчиком, так как с лошадью управляться умел. Своего жилья не было,  жили в страшной бедности.

  В целом, ранних детских воспоминаний было немного, что объясняю трудностью того времени. Не было своего угла, семья переезжала с одной квартиры на другую, жили бедно и каких - то игрушек, наверное, у меня и не было. Не помню, каких- то ярких красок воздушных шариков, игрушечной машинки, которые бы удивили меня  и врезались в память.

  Где-то в 1939-40 г родителям удалось  накопить на свой первый домик в Уфе. Дом был маленький, наверное, где-то метров 25, деревянный, крыша была крыта тесом, но участок был большой, около 10 соток хорошей земли. Два окошка    выходили на улицу и одно окно в огород. Входишь на крыльцо, затем сени, вправо был чулан. Из сеней вход в дом, посреди находилась  большая русская печь, на которой  готовили себе еду, пекли хлеб. Печь, естественно, топилась дровами, которые надо было пилить и колоть, складывая в поленницу. Печь была для нас как живое существо!  Чай кипятили  в самоваре, угли в котором раздували сапогом.  Тогда не было газа и в помине. Печка делила комнату на  две части: большую, где стояла кровать мамы с папой и обеденный  стол, а вторая часть (за печкой) была совсем маленькой и там стояла моя кровать. Комната освещалась  керосиновой лампой, потом, правда, подключились к электричеству.  В доме был подпол, где хранили картошку.  На участке росли две большие  ранетки, это такие маленькие яблочки и была малина. В основном же сажали картошку. Сарай и туалет во дворе.         Сзади огорода начинался большой овраг, который тянулся влево и вправо и по которому протекал какой-то довольно мутный поток воды в реку Белую, а по оврагу  ютились небольшие хибарки. Наш дом стоял окнами на дорогу, которая шла от реки Белой до макаронной фабрики. Дорога была крутая и машины вверх шли медленно с большим трудом. Напротив, через дорогу располагался мясокомбинат, куда постоянно гнали скот на убой. Автомашин тогда было мало, в основном, грузовые полуторки Газ-АА или двухтонные ЗИС. Многие из них были газомоторными.

        Домишки вокруг все были маленькими деревянными, а за мясокомбинатом начиналась гора, также застроенная хибарами.  Гора, почему то называлась «Собачья». Думаю, это по тому, что там располагался мыловаренный заводик, который отчасти работал на сырье от убитых собак и прочей живности.       Помню  балалайку, которая висела перед кроватью. Отец иногда играл на ней. Во время войны она как то исчезла из поля моего зрения. Наверное, мама ее продала или выменяла на  еду.

   Хорошо помню варенье из ранеток, которое варила мама. Яблочки в варенье были с укороченными веточками и становились после варки прозрачными, с просвечивающимися темно- коричневыми косточками  внутри. Возьмешь осторожно за веточку это волшебство и в рот!

    А вот фотография 1941 года перед уходом отца на фронт. Лица напряженные, какие испытания ждут впереди?    Отец был призван на фронт. Эту фотографию отец сохранил во время всей войны в течение почти 5 лет. Мне было тогда 8 лет. У отца с мамой тревожные лица: что будет с отцом,  останется - ли он жив, что будет с нами? Всех нас впереди ждали трудности, о которых мы даже и не догадывались. На его  долю достались нечеловеческие испытания.

        Ну а мы с мамой остались вдвоем. В сентябре  я пошел в первый класс. У мамы никакой специальности, работы нет, а кормиться чем - то надо. И ей в ту пору было всего 27 лет!        Хорошо той осенью уродилась картошка, основное наше пропитание. Я помню большие вытянутые клубни красного цвета, напоминавшие маленьких поросят. У нас был подпол в доме, и мы с мамой картошку, просушив, спустили туда. Зима почти была обеспечена! Не знаю, на каком масле ее жарили. Может быть, у мамы  были какие - то запасы, хозяйкой она была очень рачительной. А весной, когда вскапывали землю под следующую посадку картошки, то часто попадались прошлогодние клубни, уже полусгнившие и в слякоти, но мы их не выбрасывали,  мама как то умудрялась из этого крахмального месива испечь съедобные оладьи.

            Трудно ей пришлось во время  войны, как- то надо было жить, а у нее не образования и не специальности. А кто не работал, не давали хлебные карточки.   Одно время она  работала в столовой официанткой, а потом надомницей вязала  кофты в какой-то артели.  В месяц надо было связать 5 кофт – это норма, иначе не получишь хлебных карточек. Хлебные карточки были прикреплены к определенным магазинам. Там выстраивались длинные злые очереди. В магазинах никаких продуктов не продавалось. За хлебом, как правило, ходил  я. Карточки выдавались по декадам, то есть на 10 дней. И однажды я потерял хлебные карточки на декаду. Это была трагедия, но как то пережили на картошке. А чтобы при чистке картошки не срезать много, то делались специальные приспособления, которые срезали у картошки очень тонкий слой кожуры.

         А  зимой дни короткие, вечером надо работать только со светом, а  электролампочки еле-еле светились, поэтому в подполье в доме в землю вбивался металлический лом, земля рядом поливалась водой, к лому присоединялся провод, который шел к электропробкам. Говорили, что таким образом  усиливали «нулевую» фазу. Этим  немного удавалось увеличить напряжение. Однако света все равно было мало, и мама ставила стул на стол и садилась, таким образом, поближе к свету. Глаза, конечно, она этим здорово посадила. В начале, зимой, когда на реке вставал лед, мама вместе с 2-3 женщинами брала детские санки и шла в окрестные деревни, менять на продукты какие - то вещи, которые  остались в доме, а потом и их не стало. Не думаю, что у нас было много вещей, чтобы можно бы-ло поменять. Дело в том, что мы только, что купили свой маленький домик. И, по-видимому, много потратились на ремонт этого дома, постройку сарая и другие нужды. И мама съездила за продуктами в деревни всего раза два
.
      Я часто болел, сказывалось недоедание. В основном, меня донимали легкие. Врачи ставили диагноз воспаление легких, и даже первая стадия туберкулеза. Мама как могла меня поддерживала. Сказали ей, что хорошо при моей болезни помогает собачье сало и как то она его достала и стала меня подкармливать этим салом, а мне ничего не говорила. Приду из школы, а на столе жареная картошечка на сале, я сажусь и наворачиваю. Спрашиваю маму: «А ты, что же не ешь?» - «А я уже поела, сынок». Она брезговала.      

    Когда я заболевал простудой, то мама  лечила  меня проверенным дедовским методом. Садила в постель, ставила между ног чугунок с горячей картошкой, отваренной  в мундире, накрывала одеялом, и я дышал этим паром. Очень эффективное было средство! Но сидеть под одеялом с накрытой головой было часто не в моготу, и я пытался организовать хоть какую-то щелку, чтобы дыхнуть холодным воздухом, но мама зорко следила за этим и пресекала такие попытки.
      
         Потом мама купила козу. Говорили, что козье молоко очень полезно  для легочников. Коза  белого цвета, игривая с хорошими рогами, но вымя у нее было маленькое, и молока она давала не более стакана в день. Назвали ее Белкой.  Кроме того козу  надо было кормить, а с сеном проблема, мы же жили не в сельской местности, а  в городе. И пришлось от козы избавляться. Не знаю, как мама решила эту проблему – то ли продала козу, то ли пустила на мясо. Если на  мясо, то мне ничего не сказала, чтобы не травмировать детскую душу. Для меня коза была почти что другом.

      Хотя мама и была чистюлей, но иногда появлялись вши. Наверное, от них нельзя было уберечься в школе, в транспорте, в очередях за хлебом. Как правило, вши гнездились в складках одежды. В школах нас время от времени проверяли и если находили в волосах головы, то заставляли стричься наголо. Многие  тогда в школе ходили без волос. Время от времени мы с мамой просматривали одежду и и уничтожали этих тварей.    Вообще говоря, это какое - то чудо природы – в беде, при  ослаблении здоровья, упадке душевной силы эта тварь появляется как бы из воздуха! Как будь-то бы это «войско» притаилось где-то и ждало благоприятного случая для нападения.
 
     Русский народ, наверное, как и остальные, быстро приспосабливаются к трудностям жизни. В магазинах кроме хлеба по карточкам ничего не было. А главное,  муки не было, а если есть мука, то хорошей хозяйке и покормить есть чем. Помню, муку мы получали на самодельной мельнице сами. Мельница представляла собой тяжелый круглый барабан из дерева, в котором были вбиты железные штыри. Сверху располагался такого же типа барабан. За ручку, прикрепленную к верхнему барабану,  он вращался, а зерно равномерно засыпалось в отверстие в середине верхнего барабана, а готовая мука струилась в нижний лоток.  Правда мука была крупного помола, но из нее уже умелая хозяйка  могла что-то испечь. А зерно рабочие воровали на элеваторах и других хлебоприемных пунктах, а потом втихую продавалось.

        Сладостей  мы почти не видели. Помню, иногда появлялся сахарный песок коричневого цвета. А самым лакомым были «тянучки по рубль штучка», так тогда на базаре назывались и продавались самодельные конфеты. Особенным лакомством было мороженое. Какое оно было вкусное! Продавали его мороженицы, стоявшие  по углам улиц со специальными тележками. Были такие формочки, в которые закладывалась вначале вафелька, потом ложкой накладывалось белое мороженое, и затем снова прикрывалось вафелькой, и тебе выдавалось круглое волшебство, которое ты вначале аккуратно слизывал по бокам, потом понемногу отщипывалась вафелька, и удовольствия было море! Но это был редкий праздник!

      Рядом с забором мясокомбината  стоял дощатый киоск, в котором продавали время от времени  разные отходы - кости, головы, требуху и кровь. За этим «товаром» выстраивались длинные очереди. Кровь была желеобразной и отпускалась в  ведра, кастрюли. Почему то с содроганием вспоминаю жареную кровь на сковороде с крупными кусками соли (мелкой соли тогда не было), которую я ел с трудом, несмотря на голод. Однако, мясокомбинат, по-видимому,  сыграл немалую роль в нашем с мамой выживании во время войны.

       У нас с мамой в ту пору был самовар, она его оставила и не поменяла на продукты.  Сейчас это слово вызывает какие -то ассоциации с глубокой стариной, с рядами различных форм самоваров в музее и только. А еще относительно недавно самовар был непременным атрибутом большинство семей. Самовар считался даже каким-то эталоном благополучия.  В те времена не было газа, электричества  и без «поющего» самовара на столе трудно представить себе принятие пищи, не важно, утром это происходит, в обед или вечером. А чаепитие на Руси было каким - то ритуалом. Чай пили не из чашки, а из блюдца. Причем блюдце поддерживалось на весу всеми пальцами руки. При этом, если маленький пальчик руки оттопыривался в сторону, это считалось высшим шиком интеллигентности. По крайней мере, моя мама всегда так и пила чай из блюдца. Наверное, это было от купечества.  Сахар, в основном был кусковой, и его кололи специальными щипцами на мелкие кусочки, а потом уже складывали в сахарницу. Сахар экономили, и если от кусочка что-то оставалось, то это откладывалось на следующий раз. А иногда пили и «в приглядку», когда кусочек сахара был перед глазами, но его не трогали. И при этом считалось, что какое-то «послевкусие» во рту было. Когда человек заканчивал чаепитие, то он переворачивал чашка и ставил ее на блюдце. Все, тогда хозяин уже не мог его дальше заставлять. А пили по многу стаканов чая. Это было действительно священнодействие!

        Зима в Уфе была длинная и суровая. Временами мороз доходил до 40 градусов. И нашу русскую печь-кормилицу надо было чем то «кормить».  Поэтому большой проблемой у нас с мамой было запасти на зиму дрова. Всегда это вызывало у мамы большое беспокойство и где-то в середине лета предпринимались  усилия по покупке дров Где мама находила средства для этого, не знаю. Но в одно прекрасное время перед нашими воротами выгружалась машина с бревнами. Бревна, как правило, были длиной метров под четыре. И хорошо еще, если дрова были березовые – они давали больше тепла. Привозили и осину. От нее тепла было меньше. То, что дрова лежат на улице перед нашим домом еще не значит, что это  твои дрова, их надо было срочно перетащить во двор. На ночь оставлять было нельзя – своруют. И вот мы с мамой срочно перетаскивали эти бревна во двор. Как только они были во дворе, можно уже было не беспокоиться. Но это только полдела. Бревна нужно было распилить на поленья определенного размера, а потом расколоть и сложить в поленницу. Распиловка дров для меня была самым сложным делом. Для этого бревно ложилось на специальные козлы и дву-ручной пилой мы  вдвоем с мамой приступали к распиловке. Странное дело, когда пила шла в сторону мамы, было легко, а обратно она почему- то очень сопротивлялась.     Если с распиловкой я еще как то справлялся, то  колку дров мама мне не доверяла лет до десяти. Потом, правда, и я стал колоть дрова. Особенно тяжело давались полешки с сучками, но со временем и они мне поддавались. И вот поленница дров стоит у забора и наша добрая русская печь обеспечена. Теперь можно и зиму встречать! Иногда перепадал уголь, как правило, мелкий и сырой. Наша русская печь сопротивлялась не свойственному топливу, но приходилось ей мириться.

      Всю войну от отца не было вестей, а на запрос в военкомате отвечали –«пропал без вести». То есть думай, что хочешь или он живой в плену или у партизан, или где то погиб и похоронен как «неизвестный солдат» или вообще засыпан землей от взрыва бомбы или снаряда и так и не был обнаружен. Маме в связи с этим было очень тяжело, а я еще по малолетству своему не понимал всего происходящего.

       Помню только, что у нас иногда собирались такие же жены солдат, как и мама, и затевалось гадание. Гадали на блюдце. На стол ложился большой лист бумаги,  который был расписан какими цифрами, буквами. В середину ставилось перевернутое чайное блюдце, и участники гадания прикладывали пальцы к верхней части блюдца, и оно двигалось по поверхности бумаги. И против каких знаков или цифр оно останавливалось, можно было предугадать, жив ли солдат или нет. И я часто участвовал в этом гадании и старался направить ход блюдца в нужную сторону.

         Регулярно по радио слушали сводки с фронта, вдруг что-нибудь удастся услышать про отца. А радио в те времена представляло собой черного цвета воронкообразную из картона конструкцию сантиметров 30-40 в диаметре, которая вешалась  где –то в переднем углу. Радио включалось с радиоузла централизованно и в определенные часы. Почему то запомнилось, когда на-чинали передачи на башкирском языке, диктор говорил: «Танла-газ ихизиляем!» Что это обозначает, до сих пор не знаю.
 
           Читать я любил, но    книги попадали в руки от школьных друзей и при-том на короткое времяи надо было прочитать, потому что другие стояли на очереди. Любимые книги были приключенческие: «Всадник без головы», «Таинственный остров», «80 тысяч лье под водой» и т.д. Как я уже говорил, с электрическим светом было плохо, да и спать меня укладывали в определенное время, а книгу надо было прочитать к сроку, поэтому часто читал, укрывшись одеялом с головой, а книгу освещал самодельным фонариком, который  делал сам. Где-то доставали батарейки. В ту пору они были большие, квадратные, наверное, весом грамм по 150.  К электродам цеплялась лампочка. Вот и все. Но надо было постоянно следить, чтобы лампочка не «убегала» от электродов. А под одеялом это было сложно, почти цирковое искусство!   Бывало, что и попадало за это. Результат такого чтения не замедлил сказаться – плохо стал видеть на доске, что писал учитель, развилась близорукость, поэтому пришлось пересесть на первую парту, а это и дискомфорт, да и комплектовал перед ребятами.

       В связи с этим вспомнился мне один случай. Уже после войны, идем мы как- то раз с родителями мимо книжного магазина и я попросил зайти в него. Зашли, и я вижу, на прилавке лежит двухтомник Алексея Толстого «Хождение по мукам».  Это была редкость увидеть хорошую книгу в свободной продаже.  Я смотрю на него с вожделением и говорю несмело родителям, вот бы купить. И отец, не говоря не слова, дает мне деньги, и я радостный оказываюсь владельцем богатства. Книги были в хорошем переплете, с красочными картинками и на хорошей бумаге. Я до сих пор помню этот праздник, который устроили для меня родители. Спасибо им за это! Эти книги до сих пор хранятся  в моей библиотеке, как память моего детства!

        И вот наступило 9 мая 1945 года – ПОБЕДА! Помню это утро пасмурным после дождя, в гору шел солдат – инвалид пьяный и что-то кричал. В ту пору много было инвалидов, вернувшихся с войны – кто без рук, кто без ног, многие побирались на базаре.   А были инвалиды вообще без рук и без ног – таких называли «самоварами».     И, наконец, у нас с мамой тоже наступил праздник – от отца получили письмо и фотографию, живой! Был в немецком плену, освободили американцы, и едет на родину. Как он прошел войну и был в плену, мой отец хорошо рассказал и об этом есть в нашей семье две аудиокассеты и диск СD. Мы тут же сфотографировались и отправили отцу письмо и фото, что мы живы и ждем его!
Вот так мы с мамой войну прожили и выжили.

  Мама была чистюля, держала  в доме образцовый порядок. Белье при стирке подсинивала и крахмалила. Водопровода, естественно, не было, и за водой ходили с двумя ведрами на коромысле на водоразборную колонку квартала за два.  Если мама стирала, то воды надо было много, и когда я немного подрос, и ведра не цеплялись за землю, то снабжение дома водой лежала на мне. А стирала белье мама на стиральной доске в корыте, и белье руками двигалось туда-сюда по ребристой металлической поверхности. Стиральных порошков тоже не было, стирали с хозяйственным мылом. А после стирки мама складывала белье в две большие корзины, которые цеплялись на коромысло, и шла на берег реки Белой, примерно, за километр полоскать. Особенно трудно это было делать зимой. Полоскали в проруби, и нужно было дождаться своей очереди, чтобы занять прорубь. Помню при этом мамины руки, красные и опухшие от холодной воды. Белье при стирке подсинивала и крахмалила. Почему то запомнилось коромысло, оно было покрашено в голубой цвет.

     Мама была умелая и хлопотливая хозяйка, хорошо готовила. Много, по-видимому, получила знаний от мамы своей, да и природная сметка была. Особенно ей удавались пироги. Тесто всегда было пышное и сдобное. Много умела приготовить и башкирских блюд - кастыбы, курник, чак-чак. Очень вкусны были сладкие пироги. Искусно она заготавливала и соления на зиму. Особенно запомнилась капуста «пластушками», когда вилок разрезался на 4-6 частей. Казалось, мог съесть ее неограниченное количество!      Мама была хлебосольной хозяйкой, любила угостить гостей вкусненько и много!

     Мама, за исключением войны, не работала, была домохозяйкой. Почему? Ну, прежде всего у мамы было два класса образования и не было специальности, а идти ей уборщицей родители  не хотели. Кроме того, возможно, довлела и традиция  старообрядческих порядков. Но, тем не менее, бездельницей мама никогда не была, и весь день была в работе. На ее плечах был дом, ухоженность семьи и сад с огородом, где она трудилась весь световой день и на нашем столе всегда были овощи, зелень, всякие варенья и соленья. Помню, была также и швейная машинка и мама всегда что-то на ней творила, немного и кройкой занималась. А когда отец ушел на пенсию, то родители стали на продажу выращивать цветы и уход за ними также лежала на ней.

       Хочу отметить, что мама была с сильным характером, человек цельный и этим она привлекала к себе людей. Соседи, знакомые часто шли к ней за советом и с нашей семьей дружили люди по статусу гораздо выше по образованию и положению в обществе.       В последние годы она сильно располнела, часто стала болеть,  потеряла зрение. По-видимому, у нее был диабет и она уже не вставала. В это время запомнилось мне, как я кормил ее из ложечки киселем, и она слабым голосом говорит мне: «Как вкусно…» А потом ее вырвало, организм уже не мог принимать пищи.   

       Молодец отец, за все время болезни мамы он  ухаживал  полностью до самого конца ее жизни. Он ее купал, стирал, гладил белье, научился готовить. А она была грузная и весила, наверное, около 90 кг. Ему тогда досталось, ведь на его плечах был еще частный дом, который требовал постоянного ухода и ремонта. А ему к тому времени было уже около 85 лет!      До внуков она дожила и немного пообщалась, а вот правнуков ей увидеть уже не удалось. Когда появился первый внук Сережа, то она была очень горда и счастлива – веточка рода не прервалась и дала первые всходы. Помню, мне рассказывала жена, что когда родился внук, на улице этот драгоценный сверток нести мама не доверяла ей, а встретившиеся по дороге знакомые спрашивали: «Кто это у Вас, Евдокия Евтихеевна?» - И она гордо отвечала: «Внук!» 
 
    Умерла   Евдокия Евтихеевна  1 января 1991 года в возрасте 77 лет похоронена  в Уфе, Место хорошее около дорожки. Над могилой несколько  больших берез.   
 
     Тихая моя родина!
     Ивы, река, соловьи…
     Мать моя здесь похоронена
     В детские годы мои.

     - Где тут погост? Вы не видели?
     Сам я найти не могу.-
     Тихо ответили жители:
     -Это на том берегу.

     Тина теперь и болотина,
     Там где  купаться любил…
     Тихая моя родина,
     Я ничего не забыл.                (Николай Рубцов)

       Четко понимаю, что своим здоровьем и долгой жизнью обязан заботой мамы обо мне, особенно в военные годы.   Вспоминая о своей маме, я думаю о миллионах других женщин, которые проводили своих близких на кровавую бойню. Господи! Как им всем было тяжело. Как правило, без образования и специальности, без каких -то накоплений. Но они выстояли у станков, в поле, у детской колыбели. И это были не некрасовские женщины, которые «на скаку коня остановят…», а обычные русские бабы и не важно, где они жили в городах или деревнях! Низкий поклон им всем!


Рецензии
Здравствуйте Владимир!
Трогательно до слез Вы вспоминаете о Своей Маме.
Я не намного младше Вас. Родился в начале 1940 года. Мой Отец воевал командиром танка и геройски погиб под Сталинградом. Во время оккупации от болезней и лишений умерли мои братья погодки. После освобождения от оккупации получили извещение:
Командир танка лейтенант Уткин Сергей Федорович геройски погиб под Сталинградом.
Все возникшие в нашей семье проблемы моя Мама,как и Ваша стойко преодолела.
Здоровья Вам и долголетия,в том числе творческого!
Радиомир.

Радиомир Уткин   27.01.2025 23:06     Заявить о нарушении