Стихотворение Alter Ego Фета в Дантовской традиции

ALTER EGO
Как лилея глядится в нагорный ручей,
Ты стояла над первою песней моей,
И была ли при этом победа, и чья,-
У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?

Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайная сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.

Та трава, что вдали, на могиле твоей,
Здесь, на сердце, чем старе оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
Что взирали на них мы как боги с тобой.

У любви есть слова,- те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!
1878

При беглом прочтении ясно, что поэт здесь обращается к своей умершей возлюбленной, которую он и называет своим «alter ego», второе «Я».
Речь идет о некоторой симметрии: поэт посвятил ей стихи, а возлюбленная поняла их «младенческой душой». Тем самым поэт устанавливает вечное родство душ.

Чтобы понять необычность этого стихотворения и некоторые тропы в нем, надо сравнить его с существующей многовековой традицией разговоров с отсутствующей возлюбленной.

В новое время  эта традиция (на сколько я знаю) ведется от Данте, который встретился на том свете со своей возлюбленной Беатриче. Беатриче там превратилась в подобие богини. Понятно, что она сама не испытывает никакой симпатии к Данте, и он как бы стыдится перед ней из-за своего несовершенства. Другими словами, здесь речь идет о идеализации образа возлюбленной, которая сама остается инертной, равнодушной к поэту. У Данте нет ни слова о том, что Беатриче испытывала нежные чувства к нему, пока была жива или за гробом.
Идеализация образа возлюбленной и односторонность отношений и стала общей чертой поэзии в этой традиции.

Прямым продолжением этой традиции является стихотворение Эдгара По «Ворон»

...
«Ты пророк, — вскричал я, — вещий! «Птица ты — иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, — богом, скрытым навсегда, —
Заклинаю, умоляя, мне сказать — в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».
…

Образ Леноры здесь неотличим от образа Дантовой Бетриче. Здесь также упоминается надежда на встречу на небесах. 

В эту же серию можно включить по крайней мере два стихотворения Пушкина.
Вот первое:

Для берегов отчизны дальной
Ты покидала край чужой;
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленье страшное разлуки
Мой стон молил не прерывать.
Но ты от горького лобзанья
Свои уста оторвала;
Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала.
Ты говорила: «В день свиданья
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим».
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды,
Заснула ты последним сном.
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой –
А с ними поцелуй свиданья…
Но жду его; он за тобой…

Речь идет о разлуке, смерти, вечной преданности, соединении на небесах.
Если вчитаться, здесь возникают удивительные признаки симметрии между поэтом и возлюбленной:

Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленье страшное разлуки
Мой стон молил не прерывать.

Выражения «хладеющие руки» и «томленье страшное» относятся не к умирающей возлюбленной, а к самому поэту: как если бы это он умирал. В то же время, мы не видим тут никаких признаков душевного отклика возлюбленной. Она говорит, но  чувства есть только у поэта — как и у Данте. Она звала его "в край иной" здесь можно понять и как загробную жизнь.

Другое стихотворение Пушкина на первый взгляд кажется неожиданным в этом ряду:

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.

Речь идет о живой женщине, но поэт воспринимает ее как образ, как идею, как символ вечной сущности, абсолютной красоты  («Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты»),  а не как живое существо. Разлука не вызвана смертью женщины.  Скорее, тут речь опять идет о жизни и смерти души поэта. Появление этого образа оживляет душу поэта, его исчезновение лишает душу жизни: с разлукой поэт как будто умирает («без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви»). В то же время, ни о каком отклике или интересе со стороны женщины нет и речи.

В том же ряду оказывается стихотворение Тютчева:

Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня…
Тяжело мне, замирают ноги…
Друг мой милый, видишь ли меня?
Всё темней, темнее над землею –
Улетел последний отблеск дня…
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
1865 г.

Обращение к умершей возлюбленной как к ангелу роднит это стихотворение с традицией. В то же время, поэт здесь спрашивает не столько о том, видит ли она его, но и о том, понимает ли она, как ему тяжело?  Поэт допускает возможность сочувствия и понимания от души умершей возлюбленной. Это — новый аспект в этой многовековой традиции.

Другое развитие темы можно увидеть у Лермонтова:

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди дымясь чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.
1841 г.

Здесь умирает сам поэт не в фигуративном, а в прямом смысле. Он видит во сне свою возлюбленную после своей смерти или во время умирания. Он знает, что в этот момент ей снится он сам, убитый в Дагестане. Души поэта и его возлюбленной оказываются родственными: поэт понимает то, что видит ее душа, хотя сама возлюбленная далеко. А возлюбленная видит душевными очами умирающего на поле боя поэта - воина. Хотя здесь навряд-ли можно говорить о взаимопонимании с возлюбленной. Поэт подчеркивает разность их ситуаций: он-то умирает «в полдневный жар в долине Дагестана», а женщина находится на «вечернем пиру» с «сияющими огнями». Нельзя не заметить некоторый упрек возлюбленной здесь, как и в некоторых других стихах Лермонтова. До Лермонтова упрек даме был бы немыслим в поэзии. После Лермонтова он становится нормой. Вот как он преломился в известном стихотворении Блока:

О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе.
Но час настал, и ты ушла из дому.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.
Летели дни, крутясь проклятым роем…
Вино и страсть терзали жизнь мою…
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою…
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.
Не знаю, где приют твоей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла…
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла…
Уж не мечтать о нежности, о славе,
Все миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.
1908 г.

Блок упрекает даму за то, что он разочаровался в жизни из-за ее измены. Его дама - не ангел. Но Блок строго придерживается традиции в том, что он видит возлюбленную инертной, пассивной, незаинтересованной, бесчувственной. 
(Я проанализировала это стихотворение, в частности его связи с Пушкинской и Лермонтовской традициями здесь http://proza.ru/2021/12/13/119)


Тот же мотив упрека даме есть и у Фета, но в другом стихотворении:

Когда читала ты мучительные строки,
Где сердца звучный пыл сиянье льет кругом
И страсти роковой вздымаются потоки, —
Не вспомнила ль о чем?
Я верить не хочу! Когда в степи, как диво,
В полночной темноте безвременно горя,
Вдали перед тобой прозрачно и красиво
Вставала вдруг заря.
И в эту красоту невольно взор тянуло,
В тот величавый блеск за темный весь предел, —
Ужель ничто тебе в то время не шепнуло:
«Там человек сгорел!»
1887 г.

Здесь речь идет о «звучном пыле» сердца, который «сияние льет кругом» в стихах,  о подобии этого зарева «встающей», «безвременной»  «заре». Здесь можно заметить упрек возлюбленной,  которая читала посвященные ей пылающие строки, и  (может быть) не догадалась, что это было не пламя зари, а зарево пожара, в котором сголел поэт. Зарево означало гибель поэта в этом метафорическом пламени. Фет здесь поддерживает тему смерти поэта в при вечном расставании. По-видимому, здесь эта смерть понимается,  как и у Пушкина,  в переносном, духовном смысле. Полезно заметить связь этого стихотворения с "Alter Ego": в обоих случаях поэт говорит о его любовных стихах, которые возлюбленная должна была понять. Можно также догадаться, что и в этом стихотворении возлюбленная умерла вскоре после того, как она прочитала эти стихи (если бы они продолжали общаться как ни в чем ни бывало, упрек потерял бы смысл).  Скорее всего, речь идет о той же возлюбленной. То есть здесь также говорится о том, что судьбы поэта и возлюбленной взаимно отражают друг друга.

Теперь я готова обратиться с стихотворению «Alter Ego» и прочитать его медленно и внимательно.

Идея «симметрии» между поэтом и возлюбленной звучит уже в первом четверостишии:

Как лилея глядится в нагорный ручей,
Ты стояла над первою песней моей,
И была ли при этом победа, и чья,-
У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?

Поэт сочинил «песню» о возлюбленной, это была его первая песня. Возлюбленная гляделась в эту песню, как «лилея» глядится в ручей. Не только ручей отражает лилею, но и лилея, в своем роде, отражает ручей и свое отражение в нем. Поэт видит тут «соревнование» во взаимном понимании, но в этом соревновании нет победителей, есть согласие. Уже здесь можно заметить удивительную идею своеобразного равноправия между возлюбленной и поэтом.

Эта идея развивается в следующем четверостишии

Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайная сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.

Речь идет о мистическом единстве души поэта, его «тайной силы», и «младенческой души» возлюбленной. Это-то взаимное мистическое понимание и означает единство душ, означает, что поэта и его возлюбленную нельзя разлучить, хотя они и не вместе. Возлюбленная поэта становится его вторым «Я».

Только из третьего четверостишья понятно, что поэт обращается к умершей возлюбленной

Та трава, что вдали, на могиле твоей,
Здесь, на сердце, чем старе оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
Что взирали на них мы как боги с тобой.

Поэт чувствует свое единство с возлюбленной потому, что он видит те звезды, на которые они смотрели вместе.  Единство влюбленных подтверждается в четвертой строфе:

У любви есть слова,- те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!

Слова о  мистическом потустороннем «суде»  который должен учесть взаимную любовь, связывает это стихотворение с «Божественной комедией» Данте. Насколько я могу судить, идея неразрывности и равноправности влюбленных здесь проводится Фетом впервые в рамках этой  многовековой традиции.

Говоря о стихах, нельзя игнорировать их звучание. Я не хочу здесь вдаваться в детали, но я думаю,  каждый, кто прочитал

И была ли при этом победа, и чья,-
У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?
 
не может забыть эти строки.

Поэтому я считаю, что это стихотворение Фета — это  уникальный вклад и в мировую, и в русскую традицию.