Свадьба

       Ниже приведена глава из романа "Аккорд"



       Последующие два месяца ясности в наши отношения не внесли. Я по-прежнему находился на положении говорящего друга, которому позволялось сопровождать ее величество в ее передвижениях по Москве. Обязанности мои были столь рутинны и бесхитростны, а благодарность за них такой скудной и формальной, что мое место могло быть в любой момент отнято у меня и передано другому. Не имея продолжения, наши летние достижения сконфузились и померкли. Особенность же пытки состояла в том, что почуяв тухлый запашок моего уныния, Лина спешила рассеять его дежурным благоволением: дотрагивалась до моей руки, заглядывала в глаза и ободряюще улыбалась. Конечно же, я предпринимал попытки заявить о себе, конечно же. Например, брал в тишине  уклончивую руку, которую у меня тут же отнимали. Или смотрел, не мигая, в ясные серые глаза и замирал в красноречивом молчании - но глаза от меня отводили, а молчание нарушали. Что это - испытание бессердечной дружбой или неизвестный мне метод дрессировки? 
       К концу октября мои ожидания дошли до той степени недоумения, при которой счастливый финал видится близким родственником подвоха. Вконец смущенный непривычным мне обращением я решил объясниться, и когда мы однажды в сырой октябрьской темноте остановились после прогулки возле ее подъезда, мягко и по возможности убедительно сказал:
       "Лина, ты уже, наверное, поняла, что я тебя люблю. Конечно, я не могу требовать от тебя того же, и все же ясность не помешает. Если ты сейчас говоришь, что мы только друзья, я все правильно пойму и удалюсь: не в моих правилах быть одним из многих. Но если скажешь, что я для тебя больше, чем друг, ты сделаешь меня самым счастливым человеком на свете. В общем, выбирай"
       Вы думаете, она бросилась мне на шею? Как бы ни так! Эта нахалка даже бровью не повела, а спокойно глядя мне в глаза, сказала:
       "Предположим, ты мне небезразличен, и что дальше?"
       "Тогда... – набрал я полную грудь воздуха и бухнул: - …выходи за меня замуж!"
       "Хорошо. Только нужно подождать" - тут же деловито согласилась моя будущая жена. Одна половина ее лица была погружена в тень, на другой застыл неживой отсвет фонаря. Я чуть помедлил и двинулся к ее губам за обручением. Они оказались такими же холодными и твердыми, как наши будущие обручальные кольца.
       Через несколько дней она изъявила желание познакомиться с моими родителями. Мы поехали в Подольск, и на всем пути она озиралась, словно недоверчивая кошка. Я комментировал подробности маршрута, стараясь не сбиться с роли снисходительного экскурсовода, открывающего избалованной москвичке закопчённую сторону подмосковной жизни. Когда мы поднимались на третий этаж, она притихла, а войдя в квартиру, напала взглядом на вышедшую нам навстречу мать.
       Потом был праздничный обед, во время которого ею овладело неожиданное и приятное возбуждение. Как будто она вдруг избавилась от беспокойного, неутихающего сомнения. Потом они с матерью о чем-то долго говорили на кухне, а мы с отцом обсуждали кремлевскую чехарду. Едва мы с ней покинули квартиру, как она сказала:
       "Ты не представляешь, как тебе повезло с матерью..."
       Почему же не представляю: все мои бывшие подружки были того же мнения. 
       Второго ноября она спросила:
       "Твое предложение в силе?"
       Я подтвердил.
       "Тогда идем подавать заявление"
       На следующий день мы поехали в Подольск и подали заявление. Услышав, что нас записывают на шестое февраля, Лина подумала и спросила:
       "А можно на неделю позже?"
       Нас записали на четырнадцатое. Когда мы вышли из ЗАГСа, она сказала:
       "Можно, чтобы свадьба была у тебя?"
       "Само собой!" - отвечал я.
       "Ты, конечно, понимаешь, что моих на свадьбе не будет"
       Я пожал плечами.
       "И еще: не хочу свадебное платье, буду в простом. Что-нибудь бежевое. Не возражаешь?"
       "Мне все равно, в чем ты будешь"
       "И жить будем у тебя. Не против?"
       Еще бы мне быть против!
       Собственно говоря, каким-то новым теплом наши дальнейшие отношения согреты не были. Лина продолжала обращаться со мной, как с сопровождающим лицом, добавив в наше скудное любовное меню беглый, холодный поцелуй. О том, чтобы заключить ее в тесные объятия и усладить ее слух нежным бормотанием я и помыслить не мог. Более того: я стал замечать в ней беспричинное раздражение - словно она раскаивалась в своем согласии, но и назад его брать не торопилась. Довольно скоро мой осторожный энтузиазм сменился стойким, пугливым недоумением. Про себя я решил, что она из породы бесстрастных красавиц, с которыми я до нее дела не имел. Другими словами, незнание истинных причин заменил подходящим объяснением, то есть, прибег к распространенному в быту и науке методу подмены истинного удобным. 
       Три месяца, словно три килограмма тротила под мое ожидание. Каждый день я ждал, что мне скажут: "Извини, я передумала". Боясь сболтнуть лишнее, я жил в долг и не верил в реальность происходящего, пока не расписался в книге регистраций и не поймал себя на мысли, что покорно следую чье-то насмешливой воле, которую так и хочется назвать недоброй. Я брал в жены бесчувственную, бледную, через силу улыбавшуюся красавицу, упакованную в холодные бежевые тона и увенчанную взбитыми, лакированными локонами. Неужели мне предстоит сегодня лечь с ней в постель?!
       С ее стороны на регистрации присутствовали две сокурсницы. Свидетелями были Верка и Гоша, который, закатив глаза, шепнул мне: "Ну, старик, ничего не скажешь - хороша!". А потом была свадьба. Как известно, пророком быть легко: надо только говорить наоборот тому, что говорят остальные, и когда-нибудь эти слова обязательно сбудутся. Вот и здесь: если бы кто-нибудь на нашей свадьбе захотел стать пророком, ему вместо "Горько!" следовало кричать "Сладко!". Собрались человек тридцать: молодые, горластые, неудовлетворенные. Многие из них еще только учились целоваться, а выйдя замуж и женившись, других мужчин и женщин так и не познали. Знаю - мне завидовали, меня ревновали, считали незаслуженно осчастливленным и несправедливо отмеченным. Невеста - гордячка, жених - бабник: при таком замесе семейный раствор крепким не бывает, считали они. А что вы хотите: ведь свадьба - это не праздник, а вызов обделенным и обиженным.
       День получился утомительный и нервный. Лина исполняла свою роль с каким-то обреченным послушанием: где надо - улыбалась, что надо - говорила, чего не надо - не делала, с теми, кто приглашал - танцевала, со всеми была ровна и никого не сторонилась. При криках "Горько!" вставала, подставляла вялые губы, закрывала глаза и, едва выдержав до шести, отстранялась, будто ей и в самом деле было горько, а после сидела с приставшей к лицу неподвижной улыбкой, сияя неживой фарфоровой красотой. (Ох, уж эта фарфоровая красота! Кто и как только не склонял твой чистый отсвет и тонкий отзвук! Вот и я туда же. Может, потому что тело Лины изготовлено из божественной глины?). Я перехватывал устремленные на нее откровенные, дезавуированные пьяной завистью взгляды друзей, которые раздевали ее и совершали с ней развратные действия - или мне это мерещилось? Я наблюдал за разъехавшимся, словно ветхая ткань весельем, и мне было стыдно перед свежеиспеченной женой за трактирную, унизительную для ее возвышенной красоты атмосферу. Я уже слышал, как она, оставшись наедине со мной, с усмешкой роняет: "Ну и друзья у тебя...". И с этим мнением обо мне, как о части сермяжного мира она ляжет в постель. Что будет дальше, я даже думать не хотел: мне казалось, как только я до нее дотронусь, мой сон рассеется, и я очнусь, пытаясь удержать тающий призрак мечты.
       Когда пришло время прощаться, Лина одарила всех неживой улыбкой и пригласила заходить, а когда все разошлись - села на диван, откинулась и закрыла глаза. Стало видно, как побледнело и осунулось ее лицо, стало ясно, как она устала. Мы с матерью заставили ее лечь, а сами принялись устранять следы той разрухи, которой завершается всякий человеческий праздник. По мере того как возвращалась на свои привычные места мебель, росла гора чистой посуды, а проветриваемый воздух избавлялся от кабацкого духа, во мне разгоралось волнение. Это с моих плеч призывно трубил добровольно взваленный туда супружеский долг. 
       "Иди, иди, мы сами тут управимся..." - многозначительно взглянула на меня мать, и озноб предвкушения наполнил меня по самую макушку. Я вдруг представил, как ложусь рядом с Линой, бережно ее обнимаю, а дальше...
       "Нет, нет, пусть Лина спит, она очень устала!" - поторопился я избавиться от удушливых фантазий, всем сердцем желая, чтобы родители поскорее ушли. Уловив феноменальным своим чутьем флюиды моего желания, мать оборвала хозяйственные хлопоты и сказала:
       "Ну все. Основное мы убрали, остальное завтра. Пойдем, отец, спать. Небось, намаялся за день..."
       Через десять минут они окончательно скрылись в своей комнате, и я, обессиленный волнением, отправился к себе.