Лихорадка

Первое.  Это было первое и единственное, что Она услышала. Звук очень далёкий. Она знает наверняка, между ней и звуком много километров. Как же уловила его? Будто какое-то тонкое аудио сито протрясло и отбросило в сторону звуки более крупных фракций, оставив лишь этот. Или вправду, утратив одно из своих чувств, человек получает взамен усилившееся какое-то другое?

Сейчас её глаза закрыты и она даже не пытается их открыть  - знает, будет  боль, резь, полная расфокусировка и  колючий песок на кромке век. Да и зачем? Слух в этот момент важнее зрения… Напряглась, вслушиваясь. И вновь удивилась. Почему воображение подсунуло невероятную картинку-иллюстрацию этому звуку? Огромное бурое поле и в самой его дальней дали - край тёмного леса, вдоль которого ползёт, ныряя то вверх, то вниз, будто сшивая кромки поля и леса простым намёточным швом, гигантская  тонкая острая игла. Она тянет за собой, медленно и неотвратимо, чёрную нить. И вот эта нить и есть тот высокий далёкий звук. Впервые  она столь очевидно отметила видимость звука, причём в такой с детства знакомой форме. Нить… Странно ещё и то, что ухо не улавливает более никаких других звуков кроме этого. Хотя в голове что-то щёлкает, привлекая к себе внимание: «Аллё! Почему не слышно птиц за окном? Шума близлежащей трассы? Они же рядом, близко… а не слышно… странно. Не находишь? Тишина и только ТОТ звук. Чёрно-белый. (Да-да, и это странно - она  присвоила цвет звуку. Или, напротив, это её напуганное бессознательное присвоило? ). Далёкий, ровный, унылый, ползущий чёрной ниткой за холодной иглой». Аудио сито оставило лишь его.
Звук воздушной тревоги.
***
Сколько времени это уже длится? Минуты? Часы? Люди в униформе, с одинаковыми полуулыбающимися лицами. Она пытается найти хотя бы намёк на человеческое, но  натыкается взглядом лишь на их пустые пластмассовые глаза. Одинаково равнодушные и глухие. «Глаза глухие?». Вновь странная подмена. Но она именно так чувствует. Маски? Разбираться особо некогда - если сейчас же не соскочить с этой спиральной дорожки, медленно текущей  вверх - весь ужас повторится снова. «Медленно текущая вверх  дорожка». Странное определение… И страшное понимание: дорожка в конце  проваливается в гигантскую вращающуюся центрифугу, похожую на барабан стиральной машины. Равнодушные и молчаливые люди-манекены подводят своих жертв к её краю и сбрасывают  их в зев этой центрифуги. Практически все пропадают в ней навсегда.  И лишь некоторым везунчикам удаётся избежать аннигиляции, когда центробежная сила отбрасывает их близко к самому краю. Тогда, ухватившись  за него, обдирая локти и колени в кровь, они ценой невероятных усилий оказываются  на противоположной от обесчеловеченных биороботов стороне. Долго лежат в изнеможении от борьбы, дырами широко открытых ртов всасывают воздух, приходят в себя, обретают цвет.  И свободу. Тоже навсегда.  Их больше не трогают. Таков закон.

Нужно как-то выбираться из этой  петли. Ей уже это однажды удалось, она помнит. Но тогда она не была, как сейчас,  намертво привязана к инвалидному креслу и не только обездвижена, но и лишена голоса. А вокруг - вакуум,  люди-роботы с пустыми глазницами и чёрная нить звука воздушной тревоги вдали.

А ещё запах. Этот омерзительный, не поддающийся описанию запах. Она помнит его с детства: в квартире напротив жила семья. Обычные люди - муж, жена, две дочери. Когда они открывали дверь своей квартиры на проветривание - было время, да-да, она ещё хорошо его помнит, когда на окнах не было крепких решёток или стальных жалюзи  и двери квартир запросто безбоязненно открывались на проветривание, - этот неприятный запах заполнял единственный подъезд их двухэтажного дома.

Будучи ребёнком, она не понимала, почему взрослые, сморщив нос, раздражённым шёпотом связывали зловоние, исходящее из этой квартиры с национальностью живущих в ней людей.  Что за ерунда? - думала она. - Скорее всего это сама квартира источает такой запах, не люди. Они так же мучаются, существуя в нём. Только им хуже - остальные жильцы  дома могут, задержав дыхание в подъезде, нырнуть в спасительные запахи своих квартир. А этим приходится жить в этом трупном (сейчас ей отчего-то пришло в голову именно это сравнение) «аромате».
Но, когда однажды соседи переехали, запах исчез. Вместе с приторной слащавостью  лживых речей, фальшивых улыбок и таких же фальшивых звуков пианино. Взрослые всё же были правы?

Это странное и жуткое переплетение видений, звуков, запахов, ощущений боли в коленях и локтях… Присвоение сознанием формы и цвета, тому, что изначально не имеет ни того, ни другого. Хотя… какое это имеет значение теперь?
***
Глаза закрыты в покое. Или в тщетной обманчивой надежде - «не видишь, значит этого нет». Но Она точно знает, что стоит лишь приоткрыть их  - будет  боль, резь, полная расфокусировка и  колючий песок на кромке век.

Сознание желчно скрипит, возвращаясь из небытия: «Вот что бывает после трёх болезненных горячечных ночей без сна, листания новостей, просмотра современных чёрно-белых фотографий и попыток прочтения хотя бы короткой антиутопической прозы».
Рука тянется к градуснику, лежащему на тумбочке. Тело отмечает влажность затылка, подушки, ночной сорочки и простыни. Обоняния, судя по всему, пока нет. Зато слух вновь улавливает всё многоголосие дома и пространства за его стенами.

Тридцать шесть и шесть. Она всё же выбралась из крутящейся центрифуги и её тошнотворно-зловонного сопровождения пустоглазыми биороботами.

18 августа 2024