Кружилины Василий Тимофеевич и Феврония Ивановна

    Супруги,  Василий Тимофеевич и Феврония  Ивановна Кружилины.
                Страницы жизни. 

 
 Василий Тимофеевич Кружилин, 1907 года, казак   хутора Максаевский,  и  Мордвинкина Феврония Ивановна 1909 года рождения, из хутора Малый Громок, стали супругами примерно в 26 году прошлого века.

  В  судьбе Василия  трагическую роль сыграло  вешенское восстание 1919 года.  Отец  Василия,  Тимофей Пахомович, с  тремя  сыновьями  воевал против красных. На Чиру погиб один из его сыновей,  а с остальными Тимофей Пахомович,  пошел в "отступ", как Пантелей Прокофьевич, и другие казаки,  в романе "Тихий Дон". Тимофей  Пахомович с одним из  сыновей   в Крыму  то ли   погибли в боях, то ли там же  попали в руки Розы Землячки с Бела Куном, что означало смерть в любом случае.  Их называли "крымскими карателями",  они расстреливали всех офицеров и казаков с большевистской принципиальностью,  без разбора и жалости.

 Последний из сыновей  обосновался в Болгарии в одной из организованных казаками станиц. Но не мог, как он рассказывал, из-за тоски по родным краям, жить на чужбине, вернулся на Родину  по призыву советской власти. Но она, как оказалось позже,  ставила целью показать свою гуманность и оторвать рядовых от влияния генералов.
  Позже, когда задача была выполнена, родина арестовала его за службу в белой армии, несмотря на то, что он добровольно вернулся по ее призыву. Вопреки старинной поговорке "кто старое помянет", и сентенции классика, что никакой  террор, ни белый, ни красный, ни даже коричневый, никому не поможет, он  был сослан в холодные края, где след его и затерялся.

  Вот так бурными событиями революции и гражданской войны  навсегда  была разорвана на части    работящая,  зажиточная,  дружная семья.  Двенадцатилетний Василий с семнадцатилетним Юрием, как меньшие, оставались дома  с матерью  в Максаевском.
 
  Мать, Анна Герасимовна,  чуть  позже умерла от тифа  и  ребята  впали в крайнюю нищету.
                ______________________________________
            
  Мордвинкин Иван  Алексеевич  с женой  Катериной  Герасимовной родили трех дочерей и сына.  В те времена  дочь в семье, достигнув  возраста невесты, становилась "отрезанным куском" и лишним ртом,  путь её вел в чужой дом, к мужу.  Поэтому родители старались побыстрее выдать ее замуж за сильного и трудолюбивого парня из хорошей семьи, который, как они считали, опираясь на свой  жизненный опыт, может стать хорошим мужем и отцом.  Этот подход  к браку, используемый столетиями,  практически никогда  не подводил.

 Так было и у Мордвинкиных.  Приехали сваты сватать старшую. Родителям понравился жених, хотя дочь была против.  Сыграли свадьбу, увела судьба  молодую жену, молодуху,  к мужу, в соседний хутор  Сингин, упоминаемый Михаилом  Александровичем в своем романе.
 Да что-то не ладилось в молодой семье,  не принимала мужа душа женская, несколько раз убегала девка в Елань, к кому-то из знакомых в помещичью усадьбу, но всякий раз  приезжал отец, забирал ее  и возвращал назад к мужу.   
Кончилось всё тем, что наложила она на себя  руки... 
 
 Страшная боль родителям на всю оставшуюся жизнь, когда приходится терять дитя.   Иван Алексеевич мучился и винил себя в смерти дочери, а  тут и Феврония  выросла.  Надо выдавать замуж, когда в семье  девка-перестарок, это   тоже плохо.

  Вдобавок семья   Мордвинкиных  перенесла новый   тяжелый удар: как Кружилина Анна Герасимовна, так же  от тифа умерла и Катерина Герасимовна.         

  Убитый двойной потерей, отец сказал: " Выбирай сама, не буду тебя неволить, выбирай кого хочешь, кого  выберешь, пусть  и будет по-твоему".
  После некоторого времени выбор невесты пал на Ваську Кружилина, сироту  из   дальше некуда бедной  семьи, Васька тоже не возражал.

  Одно только не нравилось жениху в невесте: имя! Да и его невесте оно тоже не нравилось.  В семье, по-домашнему ее звали Хаврошечкой, тоже длинно и не очень удобно: язык заплетается!    Постепенно  Хаврошечка превратилась в Ховку, но  мужу не нравилось и такое сокращение. Но что делать, как сейчас говорится: "Это на скорость не влияет", в данном случае - на верность и  душевные качества  супруги не влияло, что  подтвердилось позже полностью.
  К зрелому только возрасту Ховка превратилась в Ивановну.
 
 Иван Алексеевич хоть и не одобрял выбор дочери, но как и обещал, не стал препятствовать, сыграл свадьбу,  сделал все как положено.  Василий стал примаком, перешел жить в Громчонок  к тестю и жене.
               
  Семья образовалась дружная и работящая.  В 1928 году родилась дочь Аня, а через два года  сын Стешка.  Трудолюбие  Василия и Февронии позволило им  как-то  пережить трудные тридцатые годы, которые на Дону называли "голод", а щирые украинцы сейчас - голодомором.
  Приходил Василий с работы поздно и не мог, жалость  сжимала сердце, не давала ужинать, когда  видел, как с печи за ним  голодными глазами  следили уже повечерявшие раньше, но все равно голодные дети, Нюська и Стешка. 
  - "Не могу я так  вечерять, ты или жди, пока приду,  или ничего  мне  не оставляй", однажды приказал  он жене.
  Василий старательно трудился, чтобы содержать семью, выучился на тракториста,  в колхозе, за трудолюбие и характер его уважали хуторяне и колхозное начальство.
 
  Интересная деталь: ну что за казак без коня? - У каких-то цыган (им можно, а нам нельзя?),  Василий  Тимофеевич купил жеребенка, выходил его, обучил, сделал  одноконную телегу, стал использовать свое тягло   в домашнем хозяйстве. В те времена это было примерно то же, как  сейчас, если  во дворе имеется небольшой китайский  тракторок и облегчает домашние работы.
 
  К этому времени колхозники стали держать  птицу,  коров и овец с козами, которых раньше сгоняли в колхоз, возможно, после упоминавшейся Михаилом Александровичем Шолоховым в романе о коллективизации статьи товарища Сталина "Головокружение от успехов".

  Начальство, видать, поэтому и смотрело сквозь пальцы на то, что у передового колхозного тракториста имеется лошадка, то есть запрещенная господствующей идеологией частная собственность на средство производства!
  Но вышло  вот так, и коровку и лошадку Кружилины держали.  Существует такое  предание  в семье.

  А теперь и праправнучки Василия Тимофеевича, видимо унаследовав  любовь к лошадям, стали заядлыми наездницами, имеют своих лошадей, как сказал  Булгаков М.А.   в знаменитом романе: "Кровь"!
 
 Жизнь  постепенно налаживалась.  Страна  развивалась, строила заводы и фабрики, перенимала все лучшее, училась сама  и учила грамоте народ.
 Дочь Василия, Анна,  мама моей двоюродной  сестры, Веры  ....  ........., вспоминала, что к концу тридцатых годов ей, ребенку,  досталось хоть досыта поесть  хлеба, просто   хлеба...
 
  Но история показывает, что больше двадцати - тридцати лет не дают России покоя ее проклятые "партнеры", затевают войны, или внутренние смуты, не  унимаются...

 Вот и наступил сорок первый год, двадцать второе июня...

  Только осенью 1941 года  военкомат призвал Василия в армию, как  косвенно связанного  с белым движением, и отправил его в Сталинград,  в учебную часть.
 
  Громковские казачки, переживая за своих мужей, в конце сорок первого года по заведенному  издавна  обычаю,  собрав  продукты, разные  домашние сладкокусия, отправились в Сталинград  к своим солдатам.  Феврония тоже собралась вместе со всеми.

 Когда  женская делегация явилась в часть, оказалось, что обучение закончилось и громковских  служивых  уже отправили в действующую армию.
  Сейчас даже нам, теперешним пенсионерам, испытывавшим это, уже трудно представить, как сложно  было, когда единственной нитью, которая может связать близких  людей, была только почта.   Отправишь письмо и уже  через две недели(!) оно пришло к адресату. С ответом точно так же.  Вопрос-ответ, вот месяц и пролетел. Подвел  баб  способ сообщения.


  Попал Василий  на войну после учебки.   Тяжелые бои  с захватчиками, отступление, смерть,  кровь, пот, грязь, тяжкий солдатский труд...

 Да не вышло  у Гитлера блицкриг  выполнить, план "Барбароссу", вдруг оказалось, что  это война  не в европах, а в России, где русские солдаты упорно стоят насмерть. Расстояние, которое вермахт там  проходил за день, из-за сопротивления Красной Армии,  в СССР он проходил   за месяц, а то и более. Подойдя к Москве, немец потерпел сокрушительное поражение, развеялся  насаждаемый по всему миру  Геббельсом  миф о непобедимости Германии. Побежали  гитлеровцы  от заснеженной   Москвы, бросая технику, в панике унося ноги.
               
   
 Из этого успеха еще не  очень искушенные в науке побеждать, наши полководцы  сделали неправильный вывод, посчитав, что  вермахт полностью сломлен и следует продолжить наступление, не дав ему опомниться.
 Было принято решение весной наступать на Харьков и там, окружив, разбить немцев.  Наступление началось двенадцатого мая 1942 года.

  Немцы тоже готовились к наступлению и тоже под Харьковом, войска у них уже были полностью  готовы.  Хотя наступление Красной Армии для фашистов было неожиданным, из-за допущенных нашим командованием просчетов в управлении войсками, враги  смогли отразить нападение и пойти в контрнаступление. Случилась  редко упоминаемая  Харьковская катастрофа, когда наши  наступающие части  попали в окружение.

 Поражение Красной Армии  позволило немцам выйти к Дону и Сталинграду.

 
   В районе Миллерово с 15 по 17 июля 1942 года фашисты взяли в котел отступающие 9, 24, и 38 армии, пленив семьдесят пять тысяч наших солдат.  В их  числе был   и Василий Кружилин.
 
  Пленных немцы разместили на южной окраине Миллерово, под открытым небом,  в карьере на берегу речки Глубокой.  Пленных было много, немцам они были не нужны, их практически и не кормили и не успевали отправлять на принудработы в фатерлянд. В  яме была съедена вся трава, все кустики. Воду несчастные  пили из Глубочки.
 
   Миллеровские дети иногда приходили и скатывали по склону яблоки, а  Ваня Плюшкин, миллеровский восьмиклассник, приносил пленным из склада одежды украденные брюки и рубахи.  Обессиленные и изможденные красноармейцы собирали всё принесенное, но кричали детям, чтобы те быстрее  уходили, иначе их расстреляют.

  Через лагерь прошло  сто двадцать тысяч народа, только от голода умирало до двухсот человек за день, в живых осталось сорок тысяч.
 
  Вместе с красноармейцами в яму согнали евреев, они компактно  сидели в яме со стороны речки. Отношение к ним было абсолютно  зверским. Отбой по распорядку немцы  объявляли стрельбой из автоматов  в сторону еврейской группы, подъем тоже так, зачастую стреляя и  в людей.

  Смерть, боль, голод, горе и ужас реяли  над  миллеровской ямой.

  Василий позже рассказывал, как немцы, отделяя смешавшихся ночью  с солдатами евреев, выстраивали всех,  а  проходящий вдоль строя фашист, эсэсовец, или  хрен его знает, кто он, возле подозрительного человека останавливался, проводил пальцем у него за ухом, обнюхивал палец     и делал вывод: "Юде!"  Это означало расстрел.

  Видимо, не особо желая возиться с пленными, вначале немцы позволяли родственникам, женам в основном, их забирать, если при раздельной проверке жен и пленных солдат  совпадали названные ими данные:  их возраст,  имена их детей, дедов, то, что  невозможно обговорить  заранее, а  то,  что это действительно родственники, желательно  было предъявить  и совместные фотографии, да еще  должен был  подтвердить  и присутствующий при этой процедуре  староста, назначенный немцами в этом хуторе.
         
   Договаривались   в  комендатуре лагеря,   в старинном доме  девятнадцатого века постройки, находящемся на  территории Донецкого СХ  техникума, также упомянутого  Шолоховым в "Поднятой целине".  После войны в этом здании техникум разместил столовую и общежитие, где жили  мои друзья, а обедать там довелось и мне, написавшему эти строки...

 
  Границей, линией, разделяющей наши и фашистские войска стал Дон. На левом берегу наши, на правом фашисты. Хутор  Громчонок располагался на правом берегу под крутой меловой горой, а баз Кружилиных был первым от берега Дона.
  Позиции  на самом верху горы, выше хутора занимали союзники немцев - румыны и итальянцы.  Весь склон   со стороны Дона  как норками  ласточек-береговушек был усыпан дотами, с бойницами, направленными  на север.
 
 Однажды в начале лета мама послала Аню  в Мишкин яр за песком для свеженамазанных полов. Возле яра Аня вдруг услышала  русскую речь: "Девочка, подойди!"  Аня дюже испугавшись, сломя голову, прибежала домой и  рассказала  об этом матери. Она  пошла и встретила наших  разведчиков в ветках на  камуфляже.  Солдаты узнали о том, кто в хуторе,  попросили молока.  Принесла баба молока, напоила бойцов, а потом, как  рассказывала Феврония,  они словно сквозь землю провалились, вдруг нигде никого не стало видно.
 
  На следующий день  хуторяне узнали, что  ночью  разведчики разгромили комендатуру в Калининском и взяли  "языка",  а потом с криком и матюками переправляли этого языка  через Дон.

  Днем немцы арестовали  несколько хуторян, с том числе и  сестру Ховки, Дуню, всех жестоко пытали, но ничего не добившись, отпустили.  У Дуни осталась память  от немецкого удара рукой в перчатке с железкой: до конца жизни из уха текло.

   Утром из хутора Калининский, который на пару километров ниже по течению Дона, в Громчонок прибежал сын старосты, проскочил по всем дворам, чтобы предупредить, что за ночное нападение и взятого  языка немцы приказали спалить хуторок. Предупрежденные люди ушли, второпях прихватив какие-то вещи и утварь, никто не погиб.

   Немцы пришли в хутор, поставили возле каждого дома  по солдату с факелом, и по  свистку фельдфебеля одновременно подожгли все дома.

  Хуторок быстро занялся и тихо сгорел без шума,  криков и выстрелов.     Так  погиб  Громчонок...
 
 
  Феврония с детьми перебралась в Максаевский к брату Василия, а осенью  с
золовкой, Аней и Стешкой  пошла в Громчонок выкопать картошку, оставшуюся на огороде.
 Этот поход едва не закончился для них  трагически.  В яру  их  остановили два немца, посмотрели - дети, женщины с лопатами, переговорили между собой и знаками показали, чтобы начали копать яму.  Аня позже рассказывала дочери: "Слышу, старшие роют и  говорят - это мы себе копаем, расстреляют нас тут". Но повезло, уберег господь, прибежал  третий фриц, видно  старший, что-то  пролаял этим двум и все быстро ушли.
 
  Накопали картошечки вчетвером, спрятали ее в три ямы, накрыли  ботвой, землей присыпали, а когда Красная армия освободила Максаевский, зимой отправились за спрятанной  картохой,  но  нашли только две ямы.  Третью так и не нашли, видать  кто-то  воспользовался.  Но картошка, и та, которую  нашли, слегка подмороженная,помогла  продержаться  большой семье в голодное время.   
               
  Летом  тысяча девятьсот сорок второго года к Юрию пришел кто-то из его хуторян, неизвестно, по каким-то делам бывавший в Миллерово, и передал ему весточку от Василия, что по сути явилось чудом, позволившим спасти  Василия Тимофеевича из плена. В этой весточке  он сообщал, что находится  в концлагере для военнопленных и просит помощи.  Юрий   все это     рассказал Ховке. 
 
 
  Феврония отправилась в путь. Путь не близкий, если считать напрямую, как сороки летают, верст сто двадцать  и наберется. По дороге  встретилась с женщиной, которая как и она   шла из Вешек к мужу, тоже сидевшему в миллеровской яме.   Вдвоем  веселее путь держать.
   В слободу Кашары  пришли  вечером  и попросились заночевать у  деда, живущего на краю,   у дороги.
  Тут им повезло: утром дед-хозяин подсадил их на подводу, направлявшуюся в Миллерово и последние полсотни километров бабам не пришлось шагать на своих двоих.
 
  Долго искать лагерь не пришлось, показали горожане.
 
  Стали две жены на краю склона высматривать, где же их супруги дорогие...
 
  В яме толчея,  свободного  места нет, головушки  солдатские  одна к одной, как горох в решете. Но, увидев за проволокой-колючкой двух женщин, все с надеждой начали присматриваться: не моя ли  родимушка... 
 
 Василий  узнал издали  свою Ховку, подошел, пробился сквозь толпу с друзьями - товарищами. 
 Защемило сердце у бабы: увидала она, как страшно худ и  черен ее Вася, как  июльское солнце печет - печет почему-то непокрытую его голову, взяла свой платок, завернула в него камень для тяжести и бросила вниз, чтобы он использовал его вместо шапки.  Солдаты сгрудились вокруг платка, да вдруг взяли и  бросили его назад.
 Ховка  было запричитала: "Вася, да покрой же голову...", но услышав его нетерпеливые матюки, подняла платок.  В нем вместе с камнем была записка с именами, годами рождения  детей, жен, родителей, видимо заранее приготовленная к ее, или приходу другой чьей-то жены, кем-то из грамотных ребят, с просьбой  привести женщин, чтобы с их помощью освободить своих хуторян и еще  несколько человек.   

  Пошла Феврония назад, отмерять пешим ходом километры.  Это сейчас, на машине, да по асфальту, путь займет, ну, часа три.  А тогда, если  это расстояние  да разделить на скорость пешехода - три-четыре километра в час....

  Как в Максаевский  добралась, история умалчивает.  Но, когда пришла,  вдвоем с Юрием они сразу отправились в хутор Кружилинский к тамошнему старосте, в ведении которого был и их хутор.
 Объяснили старосте, в чем дело, тот пошел навстречу просьбе. Подобрали  подходящих женщин,  взяли и  настоящих жен. Собрали  с помощью старосты  телегу и вместе с ним, со старостой, двинулись в Миллерово.....
 
  Спасла Феврония мужа, вырвала из лап неминучей мучительной  смерти.

  В Кружилинском, когда  встали с телеги,  оказалось, что Василий ослаб уже настолько, что совсем  не может идти, а идти километров двенадцать....   
  Попросила Феврония у старосты качку, усадила в нее мужа, впряглась  и повезла дорогого человека вдоль  речки Семеновки, в Максаевский.

  Весил тогда он при росте метр восемьдесят  как тринадцатилетний ребенок, не  тяжело, да и радость от  спасения мужа  прибавляла жене сил.
 Да еще окрыляло  женщину и то, что ее трудами  сделано доброе дело: кроме мужа спасено  несколько человек, обреченных на неизбежную  гибель, в семьи, или в армию  возвращены чьи-то мужья, отцы и сыновья.

  Василий был очень плох.  Питание в яме баландой,  травой, чем попало, а то и ничем, привело к тому, что желудок не принимал нормальную пищу. Она казалась ему невкусной, пересоленой.  Он капризничал, как малое дитя, его  выводили из себя любые мелочи, на которые он в другом состоянии никогда бы не обратил внимания.
 
 Феврония терпеливо сносила выходки мужа, нездорового человека, прошедшего ужасы фашистского лагеря  Дулаг 125.   Старалась    готовить так, как Васе хочется, и постепенно, своей  любовью и  заботой, через несколько месяцев подняла его  на ноги. 
  Жили  пока   с семьей брата Юрия  в родительском доме.  Совместно  содержали хозяйство, которое  и помогало выживать  двум семьям.

 Как то раз  осенью,  проезжавшие румыны  по-свойски заехали во двор , выгнали из катуха хозяйских коров и поставили там своих лошадей.  Разобраться, так как был в чирикАх, во двор выскочил Юрий.  Пока Вася обувался, румыны накрыли Юрия пологом и повалили его, чтобы не  мешал.  Выбежавший на порог  Василий, увидев лежащего брата, решил, что его убили.  С криком и матюками бросился на румын и начал их бить.  Раскидал их как детей - вернулись силы, помогла забота жены...
 
 После этого случая  он  вынужден  был прятаться до прихода Красной Армии:  со стороны Вешенской уже была слышна канонада.  Может быть этот случай и помог избежать возможных репрессий со стороны НКВД за попадание в плен.
  Но, если разобраться,  в чем его вина? В плен не по трусости  попал, не один , а в составе нескольких армий, сидел в концлагере, не предал, врага ненавидит...  Это с современной точки зрения, но " времена не выбирают", времена диктуют свое видение ситуации, всё могло повернуться иначе.

  Кстати, не наказали и кружилинского  старосту, спасавшего солдат.  Когда его арестовали, народ поднялся  на его от защиту, органы  были вынуждены  старосту освободить.

  Пришла в Максаевский Красная армия зимой, двадцатого  декабря 1942  года,  прошла как вихрь.  Отступающих фашистов встретили танкисты 17 Гвардейского  Танкового полка 1 Гвардейского  Танкового  корпуса под командованием  Героя Советского Союза Тимофея Семеновича Позолотина.  Гвардейцы-танкисты  завалили яры и балки в окрУге чернеющими на фоне  снежной степи трупами итальянцев, немцев и румын, брошенными складами с продуктами, артскладами и прочим имуществом.
 Соединившись с подошедшей со стороны Вешек пехотой,  погнали захватчиков на юг в сторону Милютинской -  Морозовска и  в сторону Каргинской, Каменки, Кашар  на Миллерово.

 В армию Василия не призвали, а как тракториста послали  в освобожденный и разрушенный Сталинград восстанавливать очень нужный стране  Сталинградский тракторный завод и город, в котором после пленения  армии Паулюса осталось всего около  девяти тысяч мирных жителей.

  Работы были тяжелые,"на бои похожие", почти всё приходилось делать вручную. Где-то во время разборки завалов на ногу Василия упало бревно и сломало ее.  Явился он на костылях  в Громчонок к семье летом сорок третьего года, снова в заботливые руки жены.
 Война для него закончилась.


   Зимой, после изгнания фашистов, (Василий тогда    работал на восстановлении Сталинграда) Феврония с детьми, взяв с собой коровушку-кормилицу, пошли на свое пепелище.  Надо было восстанавливать свое жильё.   Крыши на хате не было, стояли только негорючие  стены, сложенные из мела, вырезанного  в меловой горе.  Помогать Феврония из Калининского позвала сестру, Дуню.

   Жить с Юрием в маленькой хатенке все-таки  было тесновато, у него было шестеро детей, да и Ховка  со своими двумя.  Потом, после освобождения, у Юрия еще родились детки и всего их стало девять!   И такие многодетные семьи  не были исключением, вот так в те годы решался демографический вопрос!

   На той стороне  в лесу   рубили жерди и  через ставший Дон по льду переправляли  их на свое подворье.  Феврония рубила деревья, Дуня отсекала ветки, Аня вела корову, коровка тянула жерди, а Стешка  ладнал стволы, чтобы коровушке было легче тянуть их по донскому льду.
   Кое-как полуголодные женщины и дети с помощью полуголодной коровы смогли переправить стройматериалы через Дон и соорудить крышу  на сохранившихся стенах, чтобы можно было за этими стенами как-то укрыться от холода.
  Восстановлением еще двух дворов в Громчонке  занялись  два  старика, но больше никто в хуторок не пришел. 
               
   
 Мужских рук не хватало, как  только  кость срослась, вернувшийся из  Сталинграда    Василий Тимофеевич  вновь  сел на трактор и работал на нем  в колхозе почти   до  конца пятидесятых.

  Жить в пустом хуторке неудобно, хатёнка плохонькая, поэтому Кружилины  из  Громчонка переехали в Базки: там и  школа, магазины, да и  к работе Василию  ближе. Построили  дом  возле Панова яра, и жили в нем  до конца своих дней.
 Оставили хуторок и те две семьи, так как  больше никто на пожарище не поселился...

  Осталась только горьковатая  память о том, что раньше рядом с хутором Громок когда-то был и хутор  Малый Громок, сожженный немцами во время страшной войны. Да с бугра смутно  еще и сейчас просматривается  ряд пятен от бывших когда-то тут базов-усадеб.

  Василий Тимофеевич позже  пошел работать конюхом и грузчиком на базковскую мельницу, возил мешки с мукой, а потом на  пекарню, развозил на лошадках хлебушек по базковским магазинам.
  Феврония Ивановна была  домохозяйкой, воспитывала  внуков. 
               
  Феврония Ивановна ушла из жизни в тысяча девятьсот семьдесят третьем году, Василий Тимофеевич пережил жену на два года.



  Так жили, трудились, любили и поддерживали друг друга, воспитывали детей, сражались за Родину, не жалея  себя  в тяжких трудах и  в борьбе с подлым  врагом,  побеждали, превозмогали тяготы жизненные, не ропща и не жалуясь, люди  сильного  поколения, поколения  наших дедов  и прадедов, бабушек и прабабушек, так, держась  за руки, прошли они свою непростую жизнь.

 На таких, как они, на  их внуках, на  простом народе и  стоит наша великая страна,   держится на нём, а  не на нуворишах, не на  паразитирующих   в России  лупатых приблудных попугаях в блестках, не на нахальных, самодовольных содомитах, скачущих на ТВ экранах,  и не на  глупеньких прибалтийских певичках.






 Использованы воспоминания НМ Грибачева и ДД Лелюшенко.  "В БОЯХ ЗА ДОН." Ростов/Дон, 1983г.  семейные воспоминания   и информация из интернета.