На огненной черте. Отрывок

                Бой на заставе 

      Ваня Храмов, что есть мочи, бежал на заставу. Он не замечал хлещущих по лицу веток, выбирал самый короткий путь, перепрыгивал через ручьи и канавы, продирался сквозь заросли кустарника и плотно стоящие ели. Пограничник был на полпути к цели, когда услышал выстрелы. Они доносились отовсюду, дробно били пулемёты, бухали разрывы мин и снарядов, стрекотали автоматы, сухо щёлкали винтовки. Он уже порядком устал, ноги отяжелели, хотелось перейти на шаг, но он заставлял себя бежать, мысленно подгоняя: «Давай Ваня, давай!»
Когда до заставы оставалось метров пятьсот, он увидел своих: ребята из пограннаряда возвращались со стыка, и совсем неподалёку отсюда попали под миномётный обстрел. Вася Круглов был ранен в ногу, а Петра Клименко не задело, только контузило, он плохо слышал, и у него сильно дрожали руки. Двигались они очень медленно, нога у Василия была наскоро перевязана, бинты пропитались кровью, он шёл, опираясь на свою винтовку и плечо Петра. Каждый шаг ему давался с трудом, это было видно по его мёртвенно-бледному лицу с застывшей гримасой страдания и тихим стонам, которые он издавал, переставляя искалеченную ногу.
Храмов немного отдышался, взял у Клименко флягу, сделал несколько глотков, полил воду на разгоряченную голову и лицо. Пахло дымом и гарью, в воздухе висела копоть.
- Застава горит, – догадался Иван, и, возвращая флягу Клименко прокричал:
- Бери его винтовку.
 Пётр понимающе закивал головой, взял оружие товарища.
- Ну-ка, Василёк, аккуратненько, – сказал он, подсаживаясь под Круглова и подставляя тому свою широкую спину. Круглов, разлепив закусанные и спёкшиеся губы, еле слышно произнёс:
- Не надо, я сам.
- Да ладно тебе, – как можно веселее ответил Иван.
 Он подхватил Василия, привстал и засеменил в сторону заставы. Слегка пошатываясь, так же трусцой за ним двинулся и Клименко.
Подходя к заставе, они увидели страшную картину. Здание горело как факел. Дозорная вышка лежала на боку, опрокинутая взрывом и уже догорала. Кругом зияли воронки, валялось какое-то искромсанное тряпьё, пробитые осколками алюминиевые миски - видно снаряд попал в кухню и их разметало по всей округе. Стонали раненые и обоженные бойцы, ржали и метались среди огня обезумевшие и искалеченные осколками лошади. Всё вокруг горело, трещало, дымилось… Посреди этого ада стоял в обгорелой гимнастёрке, без ремня, весь чёрный от копоти, с наганом в руке, начальник заставы. Он зычным голосом отдавал распоряжения и команды:
- Занять линию обороны! Раненых в тыл! Боеприпасы к блиндажам и дзотам!         
 В разных направлениях сновали полураздетые пограничники, кто-то перетаскивал ящики с патронами, другие перевязывали и на самодельных носилках несли раненых в тыл заставы. Это была суета пришибленных внезапностью людей, но паники не наблюдалось. Все постепенно приходили в себя, каждый понимал, что ему нужно делать, и как действовать.
Иван передал раненого санитарам, доложил Ковалёву о том, что они видели и слышали в «секрете».
- Знаю! – коротко и зло оборвал капитан, не глядя на него, и ища кого-то глазами.
Наконец увидев, прокричал:
- «Дегтяревы» на фланги, на фланги ставить!
Переведя взгляд на Ивана, взял его за плечо.
- Центральный дзот, слава богу, цел, – осипшим голосом начал он, - давай к Никитину вторым номером, быстро!
- Есть! – ответил Ваня, повернулся и растеряно посмотрел в ту сторону, где находился центральный дзот. Как всё изменилось! Поломанные, обгорелые и дымящиеся деревья, кучи веток, развороченная воронками земля, с торчащими из неё какими-то досками и переломанными, разлохмаченными брёвнами.
Спрыгнув в окоп, где уже размещались пограничники он стал пробираться по ходу сообщения к дзоту. С трудом добравшись до входа он заглянул внутрь и увидел, что у амбразуры в одних галифе, босиком и с голым торсом, по-хозяйски точными движениями готовил к бою пулемёт «Максим» сержант Никитин. Ваня протиснулся в дзот.
- Я к тебе вторым номером, командир приказал.
- Это хорошо, – отозвался Никитин, продолжая что-то подкручивать и, прищурив глаз глядя в прорезь прицела, - а то Трифона, вишь ранило, а без второго номера это непорядок. Давай, готовь коробки, выпускай ленты.
Никитин был абсолютно спокоен. Ивану же всё происходящие казалось каким-то страшным сном. Что теперь с ними будет? Он вспомнил обожжённые, без ресниц красные глаза начальника заставы, его руку, по-братски сжимавшую Ванино плечо. Всё в его облике говорило: теперь на нас вся надежда, не пропустить, задержать врага, драться до самой последней возможности. Иван что-то хотел спросить у Никитина, но тот, весь как-то подобрался, прильнул к пулемёту и произнёс:
- Ага, вот и гости дорогие… А кто вас сюда звал?
 И его «Максим» застучал, задробил выплёвывая свинец в сторону наступавших фашистов. Пограничники дружно поддержали огнём из соседних окопов и укреплений. Иван, придерживая ленту, впервые увидел врага так близко. Немцы не ожидали такого ожесточённого отпора, шли нагло и уверенно. Им, наверное, казалось, что после такого внезапного и мощного артналёта на заставе не должно остаться в живых никого. Тем более, что они прекрасно знали, сколько могло находиться здесь пограничников, человек тридцать-сорок, не больше. Но они не могли знать, что предусмотрительный Ковалёв, как только сошёл снег, стал готовить со своими бойцами укрытия – блиндажи, дзоты, окопы в полный рост. С первыми разрывами вблизи заставы, пограничники, похватав оружие, бросились в блиндажи и окопы, это и спасло многим жизнь. Иван, как только пришёл на заставу отметил - почти никто не успел одеться, но оружие с боекомплектом было у каждого. Ковалёвская выучка. Вот и сейчас, наблюдая, как пятится враг, оставляя трупы и раненых, с ободряющей радостью подумал:
«Здорово бьют ребята! Прицельно! Недаром Ковалёв на огневую упирал. Повезло нам с командиром!».
Неожиданно Никитин перестал стрелять.
- Ты чего? – недоумённо, почти с обидой спросил Иван.
- А куда стрелять-то, вишь фашист драпанул – всё также спокойно ответил Никитин, - а патроны зря жечь ни к чему…У меня рубеж пристрелян.
Он оторвал взгляд от пулемётной прорези. Посмотрел на Ивана, утёр пот со лба.
- Курить есть?
Иван кивнул, вспомнив, что так и не покурил. Они закурили.
- Сейчас перегруппируются… опять попрут… обходить будут.
 Никитин глубоко затянулся, продолжая через амбразуру наблюдать за короткими перебежками вражеских солдат.
- Спасибо ребятам из секретов и нарядов, чуток подзадержали их. Мы хоть в себя прийти успели от этой долбёжки. Он вдруг внимательно посмотрел на Ивана.
- Ты ж вроде с Колькой Ефименковым в секрете был?
- Угу, – выпуская дым, ответил Иван, – он меня на заставу доложить отправил, когда фашисты из леса вышли.
  Никитин, бросив окурок, опять прильнул к пулемёту, усмехнувшись, взглянул на Ивана:
- Дурачок, это он так тебе жизнь спасал, чего там докладывать-то, когда нас накрыло и так всё ясно стало. Он глубоко вздохнул:
- Их самих-то уже нету поди…  Глубокая складка легла между его широких бровей. Но мимолетная грусть тут же улетучилась, глаза сержанта оживились.
- Ага, быстро ж вы оклемались, - Никитин взялся за ручки пулемёта. - Следи за лентой Ваня, сейчас жарко будет. На этот раз немцы начали обрабатывать позиции пограничников пулемётным и миномётным огнём. Пехота, используя короткие перебежки, накапливалась в ложбинах, прячась за кустами подкрадывалась к заставе с разных сторон.
    И началось…  Противно действуя на нутро, выли мины, земля сотрясалась от разрывов, били крупнокалиберные немецкие пулемёты, хлопали наши трёхлинейки. Одна из мин попала в задний угол дзота. Ухнуло так, что Ивана подбросило вверх, а когда он шмякнулся обратно, на него как будто высыпали целую тачку земли. Сквозь дым он увидел, что от взрыва обвалился край стены и скат брёвен в правом углу. Никитин, не замечая всего этого, продолжал яростно хлестать огнём врага, Иван только успевал подавать очередную ленту. Так же как в первый раз внезапно всё стихло. Только изредка били трёхлинейки пограничников, да где-то на левом фланге короткими очередями огрызался немецкий пулемёт. Иван перевёл дух, осмотрелся. В дзоте стало светлее. В правом верхнем углу в перекрытии зияла дыра, через неё виден был кусок безмятежно-равнодушного голубого неба. Пространства в дзоте из-за обрушившихся брёвен и земли стало меньше. По блестящей от пота и сажи голой руке Никитина текла кровь, она струилась к локтю и крупными набухающими каплями капала на оставленный Ванькин кисет.
- Паша, ты же ранен!
- Да ладно, обойдётся, – еле слышно произнёс Никитин.
Он сидел в задумчивой позе, положив на затыльник пулемёта кисть раненой руки, упершись в неё подбородком. Глядя на его спокойное, непроницаемое лицо, нельзя было понять, о чём он сейчас может думать. Иван с удивлением и восхищением смотрел на этого человека. Из оцепенения его вывел голос Ковалёва.
- Храмов, давай на левый фланг, ты из РПД помнится, хорошо стреляешь, ребяткам подсобить надо, пулемётчика там убило.
- Угу, понял товарищ капитан, – не по уставу, машинально ответил Храмов, ещё не освободившись от своих мыслей. Ему не хотелось оставлять Никитина одного. С тоской посмотрев на единственную оставшуюся коробку с лентой, Иван поставил её к пулемету. Сбросил пустые коробки на землю, густо усыпанную гильзами. Выправил ленту, тихо сказал:
- Ну, я пошёл…
Никитин всё так же, не меняя позы, сидел у пулемёта.
- Зря не высовывайся, бей короткими… - сказал Павел не оборачиваясь.
Иван взял винтовку, поднял подсумок, продолжая неотрывно смотреть на мускулистую голую спину Никитина. Только сейчас он заметил чуть ниже лопатки, под левой подмышкой вывороченный кусок мяса и бурые от крови галифе Никитина. Видно, это осколки мины задели Пашу, а он ни звука не проронил.
«Ну, силён!» – опять с восхищением подумал Иван. Он ещё постоял какое-то время в нерешительности, жалея, что ему придётся уйти отсюда и оставить его одного.
- Ну чего стоишь, топай давай…  - обернувшись  вполоборота, бросил Никитин.
 - Всё…   Пошёл. – С непроизвольным поклоном, как бы извиняясь, выдохнул Иван. Ему действительно хотелось поклониться этому человеку. В его горле встал ком, к глазам подступили слёзы, но стиснув зубы он справился с собой.
    Выбравшись наружу, сориентировался и пополз в низину, на левый фланг обороны. Он преодолел всего несколько метров, когда снова началась яростная стрельба. Немцы пошли в очередную атаку. Иван полз под градом пуль, они свистели прямо над головой, щёлкали ударяясь в деревья, поднимали фонтанчики земли слева и справа от него. Попутно он определил, что они летят с разных сторон. Немцы брали горстку упрямых пограничников в клещи. Они были где-то совсем рядом, уже отчётливо слышались, будоражащие нервы голоса, всё сильнее и явственней перекрывая наши выстрелы, слышался стрекот их автоматов.
- Занять круговую оборону, гранаты к бою! – услышал Иван справа от себя надрывный голос Ковалёва. Терпения передвигаться ползком больше не было. Приказ начальника заставы подстегнул Ивана, он оттолкнулся руками, вскочил, и понёсся, петляя и пригибаясь, к спасительному окопу. Влетев в него рыбкой, на четвереньках пополз к пограничнику, который сидел на дне окопа и вставлял запалы в гранаты.
- Где пулемёт? – выпалил запыхавшийся Храмов. Пограничник, не отрываясь от своего занятия, жестом показал себе за спину. Иван метнулся в указанном направлении. Из «Дегтярёва» лупил раненый боец в белой исподней рубахе и в зелёной пограничной фуражке. Его левая рука, наспех замотанная окровавленными бинтами, висела как плеть.  Он прилип к пулемёту правой стороной тела и стрелял одной рукой, фуражка на его голове подрагивала в такт выстрелам.
- Ну-ка, посторонись браток, – перехватывая приклад пулемёта, мягко сказал Иван. Боец устало отвалился и, взяв гранату, куда-то пополз. Иван сразу заметил в кустах, метрах в пятидесяти нескольких немцев и дал по ним очередь. Теперь и он дорвался. Уперевшись всем телом в сошки, чтобы пулемёт не прыгал, он выцеливал малейшее шевеление, ловил огоньки выстрелов и моментально посылал туда очередь. Не прекращая стрелять, он скосил взгляд в сторону, где лежали диски. Лихорадочно ощупал их левой рукой, почти все были пустыми. Огонь пограничников стал заметно ослабевать, а немцы подобрались уже очень близко, они залегли на расстоянии броска гранаты. На правом фланге загрохотали взрывы, когда они стихли, послышались дикие вопли на немецком, яростный трёхэтажный русский мат, скрежет и удары металла о металл - погранцы пошли на фашистов в рукопашную. Через какое-то время в окоп к Ивану спрыгнули несколько пограничников во главе с командиром.  Михалыч вплотную привалился к нему.  Храмов, продолжая стрелять, почувствовал щекой его горячее дыхание.
 -  Держись, Ванюша!
Голос Ковалёва совсем осип. Иван коротко взглянул на него – чёрное лицо начальника заставы распухло, тёмные волнистые волосы то ли поседели, то ли их засыпало пеплом, но стали они какими-то пегими. Только в глазах была всё та же твёрдая решимость.
Сказав это, он тут же отпрянул, Иван услышал и почувствовал спиной, как командир с группой пограничников стал отстреливаться от наседавших с тыла фашистов. Этот окоп стал их последним рубежом. Ещё пару минут они упорно сопротивлялись в полном окружении. Кончились патроны, Иван отшвырнул отстрелянный диск. Огонь стал ещё плотнее. Казалось, что пули впиваются в каждый сантиметр по обе стороны бруствера. Иван сел на дно окопа, прижавшись к стенке, втянув голову в плечи, подсоединил последний диск к пулемёту. В голове звучала фраза командира: «Биться, до самой последней возможности!». Она сверлила его мозг многократно повторяясь: - «до самой последней… последней возможности…». Он секунду помедлил, собираясь с духом, чтобы вновь встать под этот ливень из пуль. Какой-то дикий инстинкт самосохранения разрастался внутри него, противясь этому решению. Но это длилось всего несколько секунд. В безмятежные годы детства и юности, живя в уральской глубинке он не замечал, как текли секунды, минуты, часы. Сейчас же время просто стремительно кончалось, его время…
     Повар заставы Костя Подшивалов вёл бой слева от ячейки Ивана. Стреляя уже из немецкого автомата во все стороны, в изодранной гимнастёрке, что-то крича, он вдруг как будто поперхнулся, дёрнулся всем телом на подломившихся ногах и навзничь упал окровавленной головой к сапогам Ивана. Храмов тут же пружинисто вскочил, сразу открыв огонь веером с рук…
- Ой, бля! – из глаз посыпались искры, как будто кто-то с размаху воткнул ему в правый бок кусок раскалённого железа. Согнувшись от жуткой боли, он уткнулся лицом в бруствер. С протяжным стоном, сжал в кулак жменю тёплой окопной земли. В голове, перекрывая шум боя, тонко и противно застучали молоточки. Перед глазами на бешеной скорости, словно кадры киноплёнки, промелькнула вся его короткая жизнь. …Лето. Ржаное поле, он, совсем ещё маленький, потерялся и плачет… Улыбающийся отец подбрасывает его в небо, а потом сажает себе на плечи, и они оба весело смеются… Вот он постарше, вся семья сидит за столом, мама достаёт из печки чугунок наваристых щей, отец нарезает душистые ломти свежеиспечённого хлеба…  Зимняя ночь. Мороз. Его, всего закутанного везут куда-то по скрипучему снегу на деревянных санках, он смотрит в лунное небо, усыпанное яркими звёздами… Подростком катается с братом на коньках, проваливается в полынью, старший брат с ребятами его спасают… Уже юношей, прячась от дождя под раскидистой берёзой, первый раз целуется с Дашей… Снова родной дом, тикают ходики на стене, в открытое оконце бьёт яркий солнечный свет, мама прядёт пряжу, тиха и спокойна, он только что проснулся, она нежно смотрит на него, ласково улыбается…
В уши снова врывается грохот боя. Немцы стали забрасывать гранатами окоп пограничников. Иван, видя образ улыбающейся матери перед глазами, тихо шепчет: - Мама-а… мамочка моя!.. - слеза стекает по его щеке, он стискивает зубы, собрав последние силы, поднимает пулемёт.
- Всё, хана… - шагнув на стопку пустых патронных ящиков, он встаёт в полный рост над окопом и выпускает свою последнюю очередь, в бегущих на него врагов.