Не моё это дело или Не могу молчать

Противоречия в вопросах нравственности  и политики – это такая же традиционная  русская беда, как плохие дороги.
Иногда  они доходят до враждебности.
В наше время противостояние мнений дошло до того, что лояльная  к власти сторона с оттенком праведного отвращения в голосе обзывает своих оппонентов… пацифистами.
Похоже, пропаганде удалось воспитать общественное мнение в таком  духе, чтобы всякого рода «отщепенцы» и критики власти  выглядели  жертвами своего желчного характера и «озлобленного « ума.
Её задача облегчается, если эти «жертвы» достигли преклонного возраста, когда можно с нотой великодушного снисхождения сказать, что человек выжил из ума.
И писатель Л.Толстой, и академик А.Сахаров с некоторым надрывом в голосе говорили: «Не могу молчать», но и они не могли избежать сурового осуждения.

Хорошо ли это, когда в стране каждый академик, писатель артист или простой гражданин норовит критически мыслить о делах и нравах своих правителей?
Не страшно ли представить, как  под напором властной пропаганды народ однажды наступит себе на горло и скажет, глядя на политику: «Не моё это дело…»?
Молчалин из комедии «Горе от ума», например, считал, что  «…не должно сметь своё суждение иметь».
Правда,  А.Пушкин, говоря о Грибоедове, отметил в нём  «меланхолический характер»  и  «озлобленный ум».
Захват Грузии Грибоедов называл  «усыновлением Закавказья».

В «усыновлении» принимали участие  и осуждённые по делу декабристов, возможно, искренне искупая вину.
Сам А.С  Пушкин заявил в  описании своего путешествия:  «Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не мое дело».
Командующий кавказской операцией генерал Ермолов в разговоре с поэтом высказал пожелание, чтобы какое-нибудь «пламенное перо»  изобразило «переход русского народа из ничтожества к славе и могуществу».
Этот «переход к славе» включал в себя и подавлении польского восстания, в котором Ермолов  получил хорошие уроки принуждения к миру.
А историк Карамзин написал, что «От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся, гимны поэта никогда не должны быть славословием резни».
          Вернувшись с Кавказа, Пушкин  не воспел победы русского оружия.
Но в описании  путешествия  привёл  подробности  осмотра пленного гермафродита,
 заметил, что «молодая калмычка, собою очень недурная», а также то, что   «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. … Дружба мирных черкесов ненадежна…».
Ни слова не сказал  о сложившемся обычае русских офицеров брать себе наложниц из местного населения. Сам Ермолов нажил себе с ними несколько детей.
Кавказцев, которые сопротивлялись «усыновлению» тогда называли «мошенниками».
Пушкин написал, что  «У них убийство — простое телодвижение».
Как бы говоря, что у нас оно… сложнее и одухотворённее.

Современные обличители всякого рода нелояльности к власти рассуждают, примерно так:
«А вы кто такие из себя, чтобы критиковать? Почему вы так уверены в своей правоте? А если не уверены и вам нечего предложить, то зачем «стадо портите» своими домыслами?».
  Действительно, никому даже из перворазрядников не придёт в голову критиковать в шахматной игре ходы гроссмейстера…
Политика сложнее шахмат уже потому, что  в ней кроме искусства и правил  игры есть ещё нравственная составляющая, которую в нужный момент могут назвать приоритетной вопреки алгоритму.
Там  отдают в жертву  и пешки, и фигуры. И, бывает, всё кончается красивой победой…
Чей-то совет властям «ходить турой» может быть осуждён по законам военного времени.
Перед компьютером свою беспомощность признают даже гроссмейстеры.
А с властью пытаются спорить даже кухаркины дети…

Допустим, на Западе больше свободы слова. Там с самых высоких трибун и в самых центральных СМИ говорят такое, о чём у нас вслух не на всякой кухне говорят, а иногда и помыслить не решаются.
 И что толку?
 Конечно, красиво выглядит фотография с  демонстрации против войны во Вьетнаме, где один протестующий засовывает цветочек в ствол винтовки полицейского.
Но прекратили войну не протесты, а тяжёлые потери на линии фронта.
По числу потерь даже поражение СССР в Афганистане нельзя считать реваншем.
И сегодня в США открыто обличают политиков, перечисляя страны, ставшие горячими точками при их непосредственном участии.

И всё же, степень свободы слова  - это показатель силы и честности  власти.
            В Библии есть слова о временах, когда благоразумным следует молчать.
Сказано также, что когда молчат львы, начинают кричать обезьяны.
В нашем  информационном лесу одни львы замолчали на какое-то время, другие  - навсегда,  третьи просто убежали.   
А некоторые  политики и лояльные критики кричат  так  агрессивно, словно в руках у них граната.

Разговор о позволительности критики власти неизбежно приводит к вопросу доверия.
Какой-то неодобрительный ропот  раздаётся не в спину тем, кто воюет, а в экран телевизоров.
А чего уж теперь-то «роптать», когда города и деревни стёрты с лица земли, когда вырос целый лес флагов над могилами и  назревает день очередной  победы и новой славы?
Понятно, что людям критического склада ума тяжело и неприятно  изменять своим чувствам справедливости и здравого смысла. Есть такое «горе от ума» - быть узником своей совести.
Митинги и другие выдумки «замполитов» их только убеждают в том, что к единству убеждений их ведут слегка принудительно.
Имеет власть право применить силу, или она должна всё отпустить на произвол дискуссий?
Если признать честно, что у народа нет права совещательного голоса в политических вопросах,
значит, признать подмену демократии диктатурой. 
Если не признавать, то политикам надо смотреть в глаза народу так, чтобы у него не осталось сомнений. Не надо есть землю из цветочного горшка, чтобы поверили.
Надо быть честными в том малом, что понятно и доступно для проверки.
А если веру в единство народа и власти  обеспечивают пропаганда и силовые ведомства, если к тем, кто  мыслит «иначе» принимают «меры»…
Ещё нельзя сказать, что они от этих «мер»  переводятся. Но есть ощущение, что их стало  меньше.
Разумеется, недоверие власти или несогласие с ней – это не повод бросать бумажные стаканчики в стражей порядка или перекрывать движение транспорта.
Но когда вопрос ставится принципиально -  сметь или не сметь свои суждения иметь? – то даже Пушкин, сказавший «Не моё это дело», не вызывает симпатии.