Школьные годы чудесные

Напророчила мне Мария Петровна окончить школу с Золотой медалью. Ткнула пальцем в небо.

А было это так. Не успела я перешагнуть порог школы 1-го сентября 1950-го года, как на первом же уроке она вызвала меня к доске:

 - Можешь посчитать от одного до десяти? – спросила она.

Я посчитала.

- А назад сможешь? –  испытующе глядя на меня, коварно спросила Мария Петровна, уверенная в том, что это не под силу ребенку, только поступившему в первый класс.

Я без запинки посчитала.

Тогда Мария Петровна произнесла эту сокрушительную фразу:

- Вот, перед вами, дети, Лиля Бган – будущая отличница, которая  окончит школу с Золотой медалью.

Да, уж, потянуло её за язык. Первая учительница. Монстр, сказала бы я сейчас.

 Никого никогда в жизни, ну, может быть, если только зубного врача из детской поликлиники, я не боялась больше, чем Марию Петровну. Она напоминала мне египетского сфинкса, которого я видела в детстве на картинке и называла свинксом. Лицо точно такое же, каменное. Тело, правда,  не льва, а похоже на женское, но без выпуклостей.

Огромного роста, прямая, как палка, переставляющая ноги по первой позиции – такой запомнилась мне Мария Петровна. Может быть, ее место было в балете,  - сейчас подумала я, - но из-за роста ее не взяли.

Одетая, подобно Мымре, в бесформенный коричневый костюм, Мария Петровна как-то незаметно вплывала в класс. Девочки вставали, хлопая крышками парт.

- Садитесь, - строго говорила учительница. Все послушно садились.

- А теперь встаньте и сядьте снова без стука, - требовала она.

Мы опять вставали и садились. Так могло продолжаться несколько раз, пока не наступала полная тишина.

- Вы должны сидеть - руки за спину, ноги вместе, и, если вы даже пошевелите мизинцем ноги, я увижу. Правую руку можно поднимать только тогда, когда у вас готов ответ на мой вопрос, - учила нас с первых дней Мария Петровна.

Я была очень послушной девочкой и сидела, не шелохнувшись, 45 минут, несмотря на то, что у меня затекали ноги и потные ладошки прилипали к спинке парты.

Не все девочки могли это выдержать, и те, кто посмелей, начинали двигать ногами и елозить по парте. Тогда Мария Петровна, повышая голос, гневно вопрошала: «Что за шум, гам?!». Мне же слышалось, «Что за шум, Бган?» Бган – моя фамилия. Я вздрагивала и терялась, не зная, что сказать.

- Вы должны сидеть так, - продолжала учить нас Мария Петровна, чтобы я слышала, как пролетит муха.

Я искала глазами муху, но ее в классе не было.

К моему великому несчастью Мария Петровна с первого урока, если так можно выразиться, полюбила меня, как все считали, прилежную старательную девочку, скромную и застенчивую.

Мария Петровна любила учить детей на контрастных примерах. Она брала с учительского стола чистенькую тетрадочку, где каллиграфическим почерком были выведены буквы и цифры, и спрашивала: «Чья это тетрадь, дети?»

- Это тетрадь Лили Бган, - дружно отвечали девочки.

- Все берите пример с Лили Бган, - говорила Мария Петровна.

Потом она брала со стола грязную, мятую в кляксах тетрадь и снова спрашивала:

- А это чья тетрадь?

- Поли Сироткиной, - уныло говорили дети.

Поля Сироткина, добродушная девочка с толстыми губами виновато улыбалась, а я сгорала от стыда, как будто я виновата в её кляксах.

Повесив на меня клеймо отличницы и сделав меня образцом для подражания, Мария Петровна взвалила на меня непосильную ношу. Можно сказать, она лишила меня нормального детства. Я вынуждена была все всегда знать и отвечать только на пятерки.

Я же боялась ошибиться и никогда не поднимала руки. А Мария Петровна, как будто на зло мне, опросив всех и не услышав правильного ответа, торжественно, как конферансье на сцене, объявляла: «А сейчас нам ответит Лиля Бган». И я, дрожа от страха, почти в обморочном состоянии, понимая, что не имею права подвести учительницу, с перепугу отвечала правильно. Если даже я не могла ответить, Мария Петровна не ставила мне плохих оценок, всегда находя для меня оправдание в виде плохого самочувствия или особой занятости другими важными делами.

Положение изменилось, когда в пятом классе девочек объединили с мальчиками и меня автоматически перевели в бывшую мужскую школу. Шлейф отличницы еще тащился за мной некоторое время, но отпал, когда в конце первой четверти я, наконец, получила свою первую тройку по географии.

В новой школе все было по-новому, а самое главное, я тут же влюбилась. Первой моей любовью стал Саша, мальчик с красивыми глазами, который сидел на первой парте из-за маленького роста. Он постоянно оборачивался ко мне – дылде, сидевшей на предпоследней парте. Саша влюбленно смотрел на меня, и я, глупо улыбаясь, отвечала ему тем же.

Вечерами мы гуляли по нашим тихим улочкам: он с другом по одной стороне, я с подругой – по другой.

 Кульминация наших отношений произошла в театре, куда нас повели классом. Сашино место оказалось в следующем за мной ряду, точно сзади меня. Когда погас свет, Саша положил мне руку на плечо. Я замерла от волнения, я почти не дышала, оберегая тайну нашей первой любви.

Сашина любовь оказалась не долгой. После зимних каникул он влюбленными глазами смотрел уже на другую девочку.

Я особенно не переживала, ведь я, как все девчонки в нашем классе, была еще влюблена в Васю Смирнова -  самого красивого, самого высокого и, кажется, самого умного мальчика, председателя Совета отряда. Он тоже на меня как-то особенно смотрел, зачем-то ставил мне подножки и после уроков шел вслед за мной до дома, ничего не говоря. Мы, девочки и мальчики того времени, не ходившие в детский сад, не игравшие в одном дворе, не знавшие детей противоположного пола, не умели друг с другом общаться.

Третьей и самой жгучей моей тогдашней любовью стал старший брат Васи Лёня – ученик восьмого класса. Он снился мне ночью. Утром я мечтала встретить его в школе, а вечером  - увидеть, когда он выйдет гулять с собакой.  Опять мы с подругой ходили по нашим узким улочкам, прячась в проходных дворах, чтобы как будто случайно выйти Лёне навстречу.

 Я писала моему герою любовные письма, которые, конечно же, ему не посылала, и страшно ревновала его к восьмикласснице, с которой он иногда появлялся на прогулках.

В новой школе было много интересного.
За мной, на последней парте, в одиночестве сидел здоровенный парень, года на четыре старше меня, хронический второгодник и известный на всю округу хулиган. Он очень смешил меня.

Федоров ходил в страшно рваных стоптанных башмаках и показывал мне под партой торчащие из дыр голые грязные пальцы, которыми он очень смешно шевелил. Еще Федоров умел шевелить ушами.

 Помню, как Федоров принес в класс куриную лапу, дергал ее за какую-то жилу, и она шевелилась, как живая. Я очень смеялась. Мне даже наш классный руководитель Захар Лазаревич сделал замечание. Но все равно я оборачивалась к Федорову и смотрела, как он мокал лапу в чернильницу и что-то царапал на бумаге. В этот день у нас был утренник, и на мне был белый фартук. Когда я пришла домой, мама ужаснулась: фартук оказался в фиолетовых горошинках.

Федоров знал много новых слов. Я запомнила два из них, на буквы «ха» и «бэ». Я спросила у мамы, что они обозначают. Мама мне каким-то образом объяснила и сказала, чтобы я никогда их не произносила, потому, что они не цензурные. Но эти слова, как нарочно, так и слетали с моего языка.

Тогда мама пошла к Захару Лазаревичу с просьбой рассадить меня с Федоровым, но Захар Лазаревич сказал, что ему некуда сажать Федорова, который терроризирует класс, срывает уроки, а я - самая спокойная и воспитанная девочка,  менее других подверженная дурному влиянию.

Я-то сама хорошо к Федорову относилась, и он ко мне тоже и даже повесил мне однажды на пуговку фартука трогательную записочку: «Лиля Бган. Тибя любит хулиган». Я была под защитой этого головореза. «Если тебя кто обидит, морду тому набью», - обещал Федоров. Но меня никто не обижал.

К концу учебного года он куда-то исчез, и в шестом классе его с нами уже не было. Не появился в школе и Саша с красивыми глазами, папу которого перевели на работу в другой город.

Я и сама не доучилась в шестом классе. Моего папу командировали за границу, и я уехала из Москвы с родителями. На этом, пожалуй, кончились мои чудесные школьные годы. А предсказание Марии Петровны быть мне Золотой медалисткой не сбылось, но никакого сожаления по этому поводу я никогда не испытывала и урона в жизни мне это не принесло.