Варварская лира портрет эпохи

ВАРВАРСКАЯ ЛИРА: ПОРТРЕТ ЭПОХИ

Астраханцев А. И. Варварская лира: очерки и публицистика. — Красноярск, Литера-принт. 2022. — 352 с.

В 2023 году Элина Астраханцева сняла документальный фильм, посвящённый 85-летию отца, большого писателя («Астраханцев. Портрет эпохи». Киностудия «Архипелаг», 2023). Родное — всегда до ожогов, до ослепления. Вроде легко говорить о близком человеке, но как сложно рассказать о нём незнакомым людям, выбрать самое важное, самое необходимое, выбрать так, чтобы получился не просто портрет на фоне эпохи, а живой рассказ о писателе и времени, которое не выбирают.

Люди, семейная кинохроника, малая родина, сибирская природа, творческие встречи… Мысли о главном — по пути, кратко и ненавязчиво. «Никогда не думал, что стану настоящим писателем. Писал вечерами, выходными, ночами до часу, до двух, а в шесть утра — подъём на работу. На стройке штурмы, авралы; писалось от случая к случаю».

Настоящее откровение — первый призыв. Жертва на писательский алтарь — белая куропаточка, которую будущий писатель неудачно подстрелил на охоте. Птичья кровь не отпускала, потребовала чернил и бумаги. После не отпускала бумага: потребность изложить, чтобы понять, стала насущной.

Литературный институт им. А. М. Горького — новая ступень к себе. Конкурс восемнадцать человек на место; время и средства на учёбу; трудности разные, но неизменно преодолимые; на новом поприще — поддержка родных. Первые публикации в литературных журналах, первые отзывы. И люди, много людей, известные лица; творчество; снова природа.

Слои, из которых в фильме Элины Астраханцевой слагается писательская судьба, насквозь прошиты сюжетом о типографской работе (от печати до переплёта) над сборником избранной публицистики — «Варварская лира», одной из книг А. И. Астраханцева, изданной в последние годы.

Ритмичный стук типографских машин озвучивает, быть может, самую избитую истину о препятствиях писательского ремесла: в этой жизни никто не только не встречает писателя, никто его и не ждёт. Результат — книги — зависит исключительно от личных усилий автора, от его трудолюбия, выносливости и внутреннего огня. Тайна этих слагаемых, вероятно, так и останется в области непознанных явлений вроде происхождения жизни на Земле. И кому, как не писателю, невольному носителю творческой энергии, пытаться снова и снова, если не постичь, то хотя бы описать этот уникальный, бесконечно вариабельный дар в самых разных его проявлениях не только в творчестве, но и в других областях жизнедеятельности. Ведь носители этого дара и создают портрет своего времени, в мировом охвате не всегда, к сожалению, созидательный.

Но вернёмся к стуку типографских машин, к смыслу издания книг автором, который стремится добраться до сути. Оставим мёртвым погребать своих мертвецов: Барту — бартово. Искусственный интеллект «для творчества» никогда не наш выбор: люди у нас другие, Россия с загадочной русской душой, тайна которой, вероятно, кроется в максимальной искренности этой самой души.  Варварская лира «Скифов» Блока именно об этом. И Астраханцев тоже об этом. О душах своих героев, которые открылись автору или показались в каком-то из своих обличий. О настоящем в человеке, о живом.

По большому счёту, концепт этой тайны лежит в основе блистательной книги очерков-воспоминаний А. И. Астраханцева «Портреты. Красноярск, ХХ век» (Красноярск: ИПЦ «КаСС», 2011. — 496 с.). Как пишет в Предисловии автор, «многим молодым красноярцам, живущим в начале ХХI века, кажется, что жизнь в их городе лет 30-40 назад, придавленная мощным идеологическим прессом, была бедной и уныло однообразной: одевались серенько, стояли в бесконечных очередях, много работали, а развлекаться не умели; ну, в самом деле: разве могла быть интересной жизнь без компьютера, интернета, сотового телефона?»

«Портреты» в полной мере отвечают на этот вопрос. Писаны они «не маслом в летний день» и одновременно напитаны такой подъёмной энергией текста, что хочется вскочить «с дивана» социальной беспомощности и банальной лени, ненасытно, как порча, усыпляющим поколение за поколением. В то же время репортажи с поля жизни, которую не поле перейти, даны элегантно, без морализаторства и остромодной в период их написания «чернухи» (автор собирал книгу в течение 8 лет).  Пожалуй, именно потому от чтения «красноярских портретов» невозможно оторваться. Помимо известных имён В. П. Астафьева, А. Г. Поздеева, Г. Ф. Игнатьева, В. Ф. Капелько, З. Я. Яхнина, значительный объём книги отдан героям мало или совсем неизвестным, или незаслуженно забытым. Все они были хорошо знакомы автору, каждый из них обогатил и украсил время своим присутствием — теперь и читателю доступны их душевные свет и тепло. Закрываешь книгу с сожалением: увы, снова конец… Нет, начинаешь перечитывать заново, и даже не раз, а такое, заметьте, в любой читательской практике редко встречается. И ловишь себя на мысли, что продолжение не может не следовать. И оно последовало! «Варварскую лиру» открывает раздел «Очерки» из девяти глав, посвящённых личностям, как минимум, неординарным, а по мнению А. И. Астраханцева — масштабным, и, как всегда, портреты написаны образно, с искренним восторгом и глубоким уважением.

Каждый очерк — встреча с неожиданным ракурсом, проблематикой, атмосферой и даже количеством персоналий, от одного героя до целого поколения («Красноярские поэты-шестидесятники»). Каждый портрет открывает большую тему, которую любой увлечённый читатель может развить и продолжить персональными воспоминаниями, коллега по писательскому цеху получит щедрую порцию вдохновения, а читатель ищущий найдёт самые достойные и окрыляющие примеры для подражания и поиска своего пути.

«Варварская лира» Александра Ивановича многовекторна и многогранна. Но, будучи околдованы её предтечей — документально-художественной книгой «Портреты. Красноярск, ХХ век», большую часть нашей статьи мы посвятим продолжению собрания «живописных» портретов и попытке акцентировать характерную черту портрета конца ХХ-го столетия, эпохи для России переломной, болезненной, во многом трагичной, но… где наша не пропадала!

Галерею «Варварской лиры» открывает очерк «О Г. М. Шлёнской (1932 — 2012)». Уделим содержанию этого очерка особенное внимание, поскольку, по нашему мнению, именно его основная мысль является творческой идеей и лейтмотивом «Варварской лиры».

Университетский профессор Галина Максимовна Шлёнская хорошо известна современникам-литераторам ушедшей докомпьютерной эпохи. По счастливому стечению обстоятельств именно она писала литературоведческую рецензию на уже упомянутые «Портреты. Красноярск, ХХ век» для получения автором гранта на публикацию. Рукопись настолько ей понравилась, что Галина Максимовна пригласила автора для личного знакомства. Чашка собственноручно сваренного кофе имела продолжением трёхчасовой разговор о достоинствах рукописи и замечаниях к ней. Александра Ивановича потрясла глубина анализа, внимание к форме, но главное — к смыслам слагающих текстов, применительно к которым Галина Максимовна использовала слово «манкуртизм» — неологизм, вошедший в литературный обиход из романа Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» (1980). «Чувствовалось, что Галине Максимовне очень импонировала моя попытка передать в своей книге ту духовную атмосферу в городе второй половины ХХ века, которая быстро исчезала вместе с окончанием века», — пишет Александр Иванович.

С тех пор они регулярно перезванивались, периодически встречались, и каждая встреча производила, пускай не переворот, но существенный сдвиг в обоюдных взглядах на литературный процесс. «Она умела дать краткую и точную собственную оценку писателям, творчество которых знала, в том числе и самых известных, и их место в литературе, независимо от других мнений и оценок, причём критерии её оценок были очень высоки: она сравнивала их с классиками, и сравнения как правило бывали отнюдь не в пользу нынешних. Я не всегда соглашался с ней, иногда спорил, считая, что очень уж она строга в оценках, что оценки её слишком академичны; однако в них было и много справедливых упрёков по отношению к современной русской литературе, к её поверхностности, узкому кругозору, неумению глубоко мыслить, к её самомнению и самоуверенности при весьма скромных достоинствах». Однако, начиная с 80-х годов, Шлёнская по многим причинам не могла следить за текущим литературным процессом, и потому эти встречи были исключительно интересны обоим.
 
«Должен с горечью признаться, что я остался перед нею в огромном, неоплатном долгу, и, долга этого, видимо, мне уже никогда не отдать». Дело в том, что незадолго до своей кончины Галина Максимовна, убедившись в литературных возможностях Александра Ивановича, предложила ему стать соавтором документально-исторической книги, для которой она много лет собирала материал. «Три судьбы» должны были стать книгой, воскрешающей память о трёх известных в своё время человеках, связанных с Сибирью, с её культурой, и, в частности, с Красноярьем и Хакасией, причём история причудливо сплела судьбы этих трёх человек воедино».

Вкратце о троих. Первый — крестьянин, философ-самоучка Тимофей Михайлович Бондарев (умер в первых годах ХХ столетия); один из его трудов был издан в Париже (на французском языке), откуда попал к Л. Н. Толстому, завязавшему с сибиряком переписку, изучение которой сулит, не менее, открытия. Второй — известный сибирский поэт Иван Евдокимович Ерошин (1894 — 1965); на его поэтическую книгу «Песни Алтая» в 1936 г. Ромен Роллан прислал восторженный отзыв. Книга и сам отзыв, к счастью, доступны в Интернете. Позволим себе процитировать два небольших стихотворения из этой книги:

***
После смерти прах мой схороните
На горе с серебряной вершиной,
Где к потоку много троп звериных,
Как ручьи к большой реке, сбегают.
Пусть хоть заяц на моей могиле
Перекусит тонкую былинку.

***
Вышла утром.
Крепкий мороз.
Светлым огнём
Горит лиственница,
И я горю золотым
Пламенем любви.
Наверно, сгорю.

Третий — известный советский поэт Георгий Кузьмич Суворов (1919 — 1944), из «обоймы военных поэтов». Все трое в разное время работали учителями в сельской школе, основанной Т. М. Бондаревым. У каждого героя невероятная судьба, нити которой, увы, оборваны.

«Знаю, что каждый литератор, будь то писатель или литературовед, создавая очередное произведение, как правило руководствуется какой-то основной мыслью, идеей, которая должна накрепко сшить воедино части (или главы) будущего произведения, и которая бескомпромиссно завладевает душой автора и становится главным мотором, чтобы довести работу до конца», — позволим себе закрепить эту базовую истину в авторском изложении: Александр Иванович напрямую задал вопрос о скрепе «Трёх судеб». «И тогда из её уст снова вырвались горькие слова: «манкурты» и «манкуртизм»… Вот это беспамятство сибиряков, полное равнодушие их к своей истории и было главным мотором её желания написать книгу, которую она задумала».

Хотя внушительный материал для книги Галиной Максимовной был уже собран, помимо разработки содержания предстоял не менее серьёзный фронт работ: командировки в архивы Новосибирска, Омска и Минусинска, в само село Бондарево Аскизского района Хакасии, изучение уже собранных материалов и ознакомление со всем, что написано и издано на близкую тему, и, наконец, само литературное изложение книги с сохранением исторической достоверности.

Была назначена дата начала совместной работы (через три с половиной месяца), и нет никаких сомнений, что этот подвижнический труд увидел бы свет, принёс много открытий и был бы оценён научным и литературным сообществом, а также общественностью, но смерть Галины Максимовны распорядилась иначе.

«Однако у меня есть надежда — пусть слабая, едва теплящаяся — на то, что может быть, когда-нибудь кто-то из более молодых и полных ещё нерастраченной энергии, прочтя этот мой очерк и познакомившись с мечтой Галины Максимовны создать книгу, примерно названную ею «Три судьбы», вдохновится этой идеей и захочет, образно говоря, подхватить факел, выпавший из её рук?»

Во втором очерке «Красноярские поэты-шестидесятники» автор излагает свою версию феномена семилетней «оттепели».

По мнению Александра Ивановича, молодое поколение, родившееся в 1930-х гг.,  послевоенный научно-технический прогресс в Советском Союзе, не менее, окрылил! Ожидание грандиозных перспектив будущего, «помноженное на советское пионерско-комсомольское воспитание, да ещё на воспринятый от русской классической литературы культ «служения», привело к тому, что в конце 1950-х — начале 60-х гг. как-то даже внезапно появились поэзия и проза предельной искренности (именно с неё началось движение «шестидесятничества»), с детьми, подростками и  юношами в качестве «лирических героев», с пронзительно-чистым отношением этих героев к любви и дружбе, (…) с категорическим неприятием денежно-меркантильного быта, лжи, обмана, предательства… (…) Эта поэзия и проза сразу обратила на себя внимание и полюбилась широкому читателю, и не только молодому — журналы и книги с этими произведениями мгновенно расхватывались, передавались читателями друг другу в очередь, переписывались и перепечатывались».

Александр Иванович подробно анализирует взлёт интереса к современной литературе того периода, к зародившейся самодеятельной песне, вспоминает колоритные детали движений тех лет из своей практики, имена сложившихся в тот период сибирских поэтов. Когда «оттепель» оборвалась, «шестидесятники» действительно приуныли, кто-то свалил за кордон, кто-то ударился в диссидентство. Однако «в это самое время ярко вспыхнула «деревенская» проза, которая рассказывала о тех же самых национальных проблемах, только умещая их в крохотном литературном пространстве умирающей в глуши деревни».

Парадокс в том, что свои лучшие произведения «шестидесятники» создали именно в «застойные» времена: «оттого, видимо, что творчество настоящего художника не зависит от внешних обстоятельств — оно зависит, в первую очередь, от внутренней свободы автора. А она у них была воспитана суровым военным детством и не менее суровой послевоенной юностью, и новые жестокие обстоятельства только усиливали эту их внутреннюю свободу».

В небольшом очерке «Слово о товарище» Александр Иванович рассказывает об эвенкийском поэте и прозаике Алитете Николаевиче Немтушкине (1939 — 2006), проводя любопытные параллели в биографиях русских, советских и зарубежных классиков, прослеживая их влияние на самобытное творчество первого эвенкийского мастера художественного слова. Родная тётка Алитета Николаевича была шаманкой, сам он вырос в родовом стойбище, после школы-интерната закончил Ленинградский педагогический институт им. Герцена, где и начал, тоскуя по эвенкийской тайге, «Разводить костры на бумажном льду, Чтобы песни, как искры, пронзали тьму...» Книги А. Н. Немтушкина — подлинные, из первых рук, песни о жизни и верованиях своего народа, о любви к уникальной эвенкийской природе и всем её обитателям, об оленях и выносливых охотниках, о слабостях малого народа перед соблазнами цивилизации. Пожалуй, вершина творчества Алитета Николаевича Немтушкина — оригинальное произведение-молитва «Энекан Бугады, помоги!», давшее название книге, предисловием к которой является данный очерк. «В своей молитве он (А. Н. Немтушкин) благодарит их (божества своего народа) за то, что они дали ему возможность появиться на свет на прекрасной земле Эвенкии и дышать её запахами и ароматами, и просит дать ему ещё немного сил и немного счастья — успеть исполнить всё задуманное и закончить начатое. И ещё просит у эвенкийских богов за своих соплеменников: быть милосердными к ним, дать им сил в сохранении своего народа и крепости духа в противостоянии злу».

Четвёртый очерк «Труды и дни сибирского поэта-энциклопедиста» поразит воображение даже профессионального писателя. В этом очерке Александр Иванович рассуждает о традиции подвижничества. «Однако во второй половине ХХ века, особенно во время постсоветское, явление подвижничества сильно поколеблено, да почти уже и тихонько сходит на-нет; ведь для этого явления нужны несколько условий, и среди них, как минимум — хотя бы три: во-первых, наличие масштабных личностей, одновременно имеющих и талант, и мужественный характер, вмещающий в себя огромные духовные и душевные силы и мощную заряженность на бескорыстное служение своему народу; во-вторых — потребность общества в таких подвижниках, особенно в переломные, «тёмные» эпохи жизни народа, и, в-третьих — понимание обществом огромного и воспитательного значения подвижничества как образцов для подражания, даже придание ему ореола святости». И хотя, отмечает Александр Иванович, два последних условия, особенно «ореол», практически приказали долго жить, явление подвижничества с земли русской не исчезает. Яркий тому пример — земляк Александра Ивановича, новосибирский поэт, переводчик, публицист и эссеист Юрий Михайлович Ключников (1930 — 2024), творческий путь которого дотошно прослежен в очерке, больше напоминающем документально-приключенческую повесть. Коллизии и перипетии судьбы с невероятными деталями встреч, количество изученных, а главное, написанных героем книг (фолиантов!) изумляет! Тематика произведений не поддаётся ограничениям — Ю. М. Ключникову интересно решительно всё, и лишь неумолимый формат человеческой жизни создаёт этому потоку духовной стихии досадные «лимиты»! Каким образом это возможно, воскликнет читатель, ознакомившись с перечнем изданий, который впору вписывать в глобус?! Александр Иванович, предвидя этот животрепещущий для многих писателей вопрос, заручился убедительным ответом. В 90-летний юбилей Юрий Михайлович в телефонном разговоре с Александром Ивановичем «лишь посетовал на то, что уже не может, как ещё совсем недавно, сидеть за письменным столом по двенадцать часов в сутки; теперь никак не получается больше восьми...»

Следующие два очерка, написанные с большой эмпатией, посвящены текущему на период написания книги обзору красноярских выставочных залов и обилию выставок в них. «Неужели, воистину, город Красноярск, вслед за упомянутой мировой художественной столицей (Париж) — тоже по преимуществу город художников? — восклицает Александр Иванович. (…) Или, может, край наш попросту настолько прекрасен, что чуткой душе невозможно пройти мимо такой красоты и не влюбиться в неё, и не преисполниться служению ей, и не посвятить этому служению целую жизнь?»

Написанные с изысканным мастерством и почтением, встречи с художниками А. Г. Поздеевым и В. Ф. Капелько в ранее упоминаемых «Портретах» дают нам немало сведений об отношениях Александра Ивановича с живописью. Оказывается, с детства его влекло к изобразительным искусствам, в родном селе Белоярка он школьником собирал репродукции из журнала «Огонёк», статьи о художниках из газет, в дальнейшем постоянно посещал музеи и выставочные залы в городах, где учился, работал, бывал. Кто знает, возможно, русская живопись потеряла в лице А. С. Астраханцева талантливого искусствоведа и художественного критика? Впечатления о выставках Александр Иванович неизменно сопровождал интереснейшими рассуждениями и публиковал в периодической печати. Не удивительно, что некоторые из них Александр Иванович включил в сборник избранной публицистики.

Очерк «Жил отважный капитан» об Анатолии Михайловиче Старикове (1938 — 2013) особенный, созданный со знанием яхтенного дела и сердечным трепетом. Для многих людей белоснежная яхта, летящая под лазурным небом — предмет, если не розовой мечты, то родом из другой, недоступной жизни. Этот образ никого не оставит равнодушным, увидеть его воочию — пропасть навсегда, ибо такая картина войдёт в личную галерею самых волнующих переживаний. Александру Ивановичу крупно повезло: он попал под магическое впечатление изящного парусника, почти сказочным видением сияющего на синей воде. Не удивительно, что морской хронике в фильме Элины Астраханцевой уделено особенное внимание. Красноярское море, элегантная белая яхта, чайки… Мы не только слышим волнующий голос моря — мы чувствуем запах большой воды, влажность вольного ветра. Подъём остроугольного паруса как вектор в другую жизнь. Сказка воочию: «морские волки» в кают-компании. Песня о море — романтика любимцев богов...

Кто сказал, что в советское время «развлекаться не умели»?! К счастью, ни у кого не повернётся язык попрекнуть уходящее поколение в неумении любить! Очерк об отважном капитане — вдохновительная «история Великой Любви (той самой, с большой буквы), о которой в старину складывали легенды и которая не у каждого в жизни случается, а если случается, то заставляет человека совершать подвиги, двигать горы и творить другие чудеса, непосильные человеку в обыденной жизни. Анатолий встретил такую Любовь именно там, на море, и отныне (…) Любовь, Море и Яхта слились в нём в единый образ, овладевший им».

Мечта о двухмачтовой яхте из армоцемента (Как созвучны эти слова: «мечта» и «мачта»! Стоит на мачту поднять паруса, поймать ветер…), с площадью парусов в сто с лишним квадратных метров, со штатной командой в четырнадцать человек благодаря невероятной, созидательной вере отважного капитана стала былью. Яхта действительно строилась вручную командой энтузиастов. Александр Иванович принимал участие в строительстве железобетонного киля, нет, ему именно посчастливилось вести сборку и бетонирование металлической части киля, потому что он вспоминает «эти две сентябрьские недели как прекрасный, почти сказочный сон»!  Так прочувствовать эти дни с их потогонной рутиной, звёздные ночи с ужинами на веранде, под которой тихонько шептала волна, поэтические восходы и закаты, костры, разговоры... мог только бесконечно счастливый своей участью человек! Проникнутые лиризмом описания этой чудесной поры завораживают... «Над водой висел негустой туман; но как только из-за высокой горы по ту сторону водохранилища выкатывалось солнце, он рассеивался, оставляя лишь прозрачную дымку, сквозь которую, как на проявляемой фотобумаге, постепенно всё чётче проступала уходящая вдаль гряда сопок на том берегу, широко распахивая светлое небо и светлую же водную гладь, и в эту голубую, прозрачную утреннюю дымку, растворяясь в ней, уходит чей-нибудь белый парус. Как в сон. А потом уже и дымка рассеивалась, и начинался новый жаркий день...»

Александр Иванович знал А. М. Старикова почти полвека. Отважный капитан стал легендой не только для красноярского яхт-сообщества. Нам представляется, самым значимым вкладом таких людей в жизнь является их способность собрать команду единомышленников и… придать жизни смысл — направить коллективные усилия на воплощение, не менее, сказки! Хочется верить, не случайно в эту команду в чине рядового матроса «был послан» Писатель, который поведал: не боги горшки обжигают.

Предпоследний очерк-рассуждение «По поводу одной фотографии» необычен. Случайно сделанная фотография становится проводником к одной из вечных тайн творчества. Изображение на снимке не постановочное, любительское. На фотографии изображено застолье в день 60-летия художника А. Г. Поздеева. Среди гостей находится натурщица — девушка с выразительным лицом и характерной фигурой, наполовину русская, наполовину якутка. А. Г. Поздеев называл её «моя сибирская Ева». Облик именно этой модели узнаваем на многих полотнах художника, созданных в 80-е гг. Именно этот период творчества оказался самым плодотворным: Поздееву удавалось работать одновременно над очень разными темами. Что объединяло эти направления? Что давало силы для такой интенсивной работы в этот период? Александр Иванович представляет одну из возможных версий источника вдохновения для художника.
Завершает подборку портретов краткий очерк «О Н. Н. Яновском», первая публикация которого осуществилась в виде «Предисловия» к книге «Литературные диалоги. Переписка Н. Н. Яновского и В. П. Астафьева, 1965 — 1991 гг.» (Изд-во ИД «Класс Плюс», Красноярск, 2018, составитель В. Н. Яранцев). Данная «Переписка» читается на одном дыхании, располагая предельной житейской искренностью и неподкупностью адресатов перед временем и системой. В своём «Предисловии» Александр Иванович рассказал красноярским почитателям В. П. Астафьева (1924 - 2001) о новосибирском литературоведе Н. Н. Яновском, крупном специалисте по истории сибирской литературы, подвижнике и первопроходце. И в этом очерке всплывает неназванное слово «манкуртизм»: усилия Николая Николаевича Яновского (1914 — 1990) были направлены, прежде всего, на возвращение в литературный обиход работавших до революции и репрессированных талантливых сибирских писателей, на создание длинного ряда книг-монографий, в том числе и книги «Виктор Астафьев» (Москва, 1982).

Кроме очерков в «Варварской лире» опубликованы интервью, полемические статьи, открытые письма и рецензии на самые разные темы: от эпохальных катаклизмов (распад СССР) до откликов на культурные вызовы и события (воспитание, идеология, литература, живопись, музеи, архитектура, музыка, театр, документальное кино), проблем природных пожаров и, казалось бы, совсем бытовой мелочи — детских игрушек отечественного производства.

Завершается сборник небольшим репортажем с выставки пейзажной живописи «Праздник света и лёгкого воздуха», настрой которого  гармонично сочетается с атмосферой документального фильма «Астраханцев. Портрет эпохи».

В фильме Элины Астраханцевой много земли и воды. Дача, поле. Александр Иванович мотокультиватором пашет землю под огород, пашет долго, тщательно, бережно. Всей семьёй садят картошку. На доске греется ящерка, ползёт жук — весна! Цветёт яблоня, благоухает черёмуха. Кусты цветущей акации облеплены белоснежными бабочками — лёт боярышницы. Летние цветы: в фильме много лесных и луговых цветов. Осень — яркая, лиственично-золотая, в синем небе стаи кучевых облаков. Красноярское море, прекрасная яхта, чайки; ледоход на Енисее (из архива).

Красноярск — счастливый город. Его любят и коренные жители, и гости, и те, для кого он стал родным домом. Это мы чувствуем по фильму. Великолепная природа, великая русская река Енисей, национальный парк «Столбы», интереснейшие архивные кадры строительства Красноярска, Коммунального моста, других объектов, фотографии из семейного альбома.

Чёрно-белая хроника чередуется с современной цветной, но объединяет их настроение — приподнятое, бодрое, молодое!

Понять себя, себе следовать, быть собой не сдаваясь обстоятельствам — редкое, трудное, подлинное счастье — цельный характер — такое выпадает не каждому. Фильм «Астраханцев. Портрет эпохи» как раз об этом. «Варварская лира» — естественное продолжение фильма посредством художественного слова, сказанного с верой, надеждой, любовью о времени и его людях.

*Статья опубликована в Красноярском литературно-художественном и краеведческом альманахе "Енисей" №2/2024.