Оригинал и его Эго. Глава 10

       Пятнадцать минут шестого Фролоф был на месте. Опоздал намеренно: прибыть точно значило оказать честь бывшей жене. Много, знаете ли, чести. Он не так часто навещал обитателей квартиры, каковыми были бывшая жена и дочь (сын с женой жили отдельно) и поводы для этого были известны на годы вперед: это дни рождения сына и дочери. И каждый раз, оказываясь здесь, он испытывал заметное волнение, какое бывает, когда попадаешь на место, с которым связаны большие и мелкие события твоей жизни, значения которых узнаешь только со временем. В самом деле, здесь его будущая жена, тогда еще студентка, впервые и, судя по всему, не без расчета ему отдалась, сюда он привел ее женой, здесь его любовь пыталась нащупать бреши в ее хладнокровном чувстве, здесь он добился от нее видимости согласия и взаимности. Здесь они осваивали технику любви, и здесь же его скупая на ласки жена вошла во вкус. Достаточно представить вместо нынешней манерной кровати их старомодный раскладной диван, который еженощно кряхтел под тяжестью их потных тел, и вспомнить, как распадаясь в приятном изнеможении, они глядели друг на друга с неким подобием любви. Здесь, на этом диване были зачаты их дети. Сын Сергей – случайно и не по ее воле: сраженная оргазмом, она просто прозевала момент, когда он должен был ее покинуть. В его расчеты ребенок на тот момент тоже не входил, но управлять оргазмами в студенческом возрасте - это, знаете ли, пустое дело. Раздосадованная, она собиралась сделать аборт, но он уговорил ее родить. Странно, что сын, по сути, обязанный ему жизнью, больше любит мать, а не его. Зато дочь Мария была зачата по взаимному согласию. Помнится, на свое тридцатилетие жена отправилась проведать малую родину. Вернулась оттуда задумчивая и умиротворенная и сразу заявила, что хочет ребенка. Он не стал возражать, и в положенное время она объявила о беременности. Родилась девочка, и именно с ней, а не сыном пережил он истинный восторг отцовства. Вот перед этим распахнутым в сырой осенний вечер окном стоял он с ней, упакованной в коричневый конверт, и шептал ей, несмышленой, улыбчивые слова, а она с соской во рту таращила на него глазенки, пока они не закрывались. Это называлось у них погулять в плохую погоду. Он не спускал ее с рук, и она охотней тянулась ручонками к нему, а не к матери. Он не чаял в ней души и под скептическими, ревнивыми взглядами жены ползал с ней по полу, пока она не встала на ноги. Возвращаясь домой, он подхватывал ее на руки. Она обхватывала его за шею, и он, умиленный, бормотал: «Ах ты, моя маленькая кисонька…» Он читал ей на ночь сказки, и когда она просовывала сквозь зарешеченные прутья ее деревянной кроватки ручку и требовала: «Погладь!», он гладил, пока она не засыпала. За это он получил прозвище «лапочёс».
       Отсюда его дети ходили в школу, здесь они взрослели и становились свидетелями сцен, в которых их раздраженные родители выясняли отношения. А потом был развод. К тому времени его родители давно уже жили в квартире его бабушки и деда (и сейчас там живут, дай бог им здоровья), и эта квартира была записана на него. В результате развода половина ее отошла матери его детей, а свою половину он потом переписал на дочь. Вопросы наследия везде важны, будь то престол или трехкомнатная питерская квартира. Много чего ей довелось повидать и услышать, и не ее вина, что его брак оказался несчастливым. Хотя, как может считаться несчастливым брак, результатом которого стали любимые дети и уже народившийся четырехлетний внук. Одного у них с бывшей женой не отнять: как бы они сегодня ни относились друг к другу, их союз отмечен в приходских книгах небес, а их судьбы навечно повязаны общей кровью их детей и тем хорошим, что между ними, так или иначе, было.
       Посреди гостиной стоял уставленный закусками стол – словно дело уже сладилось, и осталось только это отметить. Впрочем, зная нрав дочери, Фролоф не сомневался, что она для себя уже все решила, и от него уже ничего не зависит. Сам виноват: избаловал дочь до такой степени, что последнее слово всегда оставалось за ней. Впрочем, зная положение жениха – в консерватории на хорошем счету и с хорошим будущим – он особо не переживал. Это не то, что было пять лет назад, когда дочь объявила, что влюбилась в рок-музыканта и собирается ехать с ним на гастроли по стране. Вот тогда Фролоф и узнал, что такое давление и пульс под сто. Нисколько не сомневаясь, что она вернется оттуда беременная и брошенная, он, превозмогая внезапную головокружительную слабость, встал перед дочерью и объявил: «Ты никуда не поедешь!», и когда дочь уперлась (а упрямством она была в него), он сел на диван и из последних сил спросил: «Ты хочешь, чтобы у папы отказало сердце?». Видимо, он заметно побледнел, потому что мать и дочь (а дело происходило в этой же квартире) вскочили – одна кинулась за корвалолом, другая к нему и, сжав его руку, заголосила: «Папочка, родненький, успокойся, я никуда не поеду!» Он впервые в жизни выпил похожий на кошачью мочу корвалол, лег и закрыл глаза. Рядом на коленях скулила дочь, и он, не открывая глаз, сказал слабым голосом: «Ты, Маша, сейчас в возрасте, когда девушки совершают самые большие глупости. Неужели ты думаешь, что я отдам тебя на поругание какому-то рокеру? Да я скорее убью его! Если, конечно, ты перед этим своим своеволием не убьешь меня…» «Все, все, папочка, больше никакого своеволия…» - взрослым голосом заверила его дочь. 
       Самое забавное, что его к тому времени уже бывшая жена решила, что он ловко притворился. «Ну, ты и артист!» - читалось в ее прищуренных глазах. «Дура» - равнодушно подумал Фролоф и сократил свои посещения до минимума. С дочерью же встречался на нейтральной территории. После того случая у нее обнаружились признаки здравомыслия, и нынешнего музыканта она обозначила очень осторожно, с подходом. Сказала: «Хочу с тобой, папочка, посоветоваться…» Понятное дело, что в двадцать три года с родителями советуются исключительно ради соблюдения приличия, но Фролоф внимательно выслушал, задал несколько вопросов, в том числе про родителей (оба, кстати сказать, оказались действующими музыкантами) и убедился, что дочь за пять лет сильно поумнела и на семейные отношения смотрит отнюдь не через розовые очки. Напоследок Фролоф сказал: «С музыкантом, Манечка, жизнь не сахар. И не потому что они не приспособлены бытово и кроме музыки ничем не интересуются, и не потому, что находясь в творческом кризисе, могут беспричинно срываться, и даже не потому, что ты должна будешь любить и понимать музыку также, как он, а потому что тебе придется целый день слушать, как он разыгрывается, а потом по сто раз повторяет одно и то же…» «Вот тут, папочка, можешь не беспокоиться, - улыбнулась дочь. – Теперь это делается на стороне, а не дома» «Вот и славно! – обрадовался Фролоф. – А скажи, он третий концерт Рахманинова уже играет?» «Да» - с гордостью отвечала дочь. «Ну, тогда с богом!» - обнял ее Фролоф. На том и порешили, и теперь Фролоф гадал лишь о том, каким манером претендент по имени Игорь Заславский попросит руки его дочери. Неужели уподобится этим дебильным женихам из голливудских фильмов, которые озабочены одним: понравится ли невесте кольцо. Словно это не они, а кольцо - источник будущих разочарований.
       С женихом до этого вечера Фролоф общался, что называется, на ходу, но и того было достаточно, чтобы разглядеть его глаза – внимательные и приветливые. Глаза ему понравились. Ведь недаром в народе говорят «Человека по глазам видно». И теперь, чтобы добавить к первому впечатлению новые, Фролоф налил себе и жениху по полбокала вина и завел непринужденный разговор о том о сём. Зондировал, так сказать, широту женихова кругозора. Среди прочего спросил, как тот относится к литературе. Жених сказал, что хорошо относится и даже читал его, Фролофа романы. «Но знаете, Филимон Григорьевич, у меня на особом счету литература, где речь идет о музыке. Почему-то «Крейцерова соната» Толстого здесь на первом месте, хотя музыка там не более чем атрибут. А вот рассказ Набокова «Музыка» в этом смысле превосходит все остальные. Не знаю, случайно или нет, но музыка там и там опосредствовано связана с супружеской изменой. Но у Набокова главное в рассказе не столько музыка, сколько исполнительское мастерство. Поразительно, как человек, не только не умеющий играть ни на одном инструменте, но и не имеющий музыкального слуха мог так точно изобразить технику фортепьянной игры!» Фролоф ответом остался доволен. К ним присоединились мать с дочерью, и претендент стал торжественно серьезен. Он взял Машу за руку, и она встали напротив родителей. Жених - сухопарый, элегантный, симпатичный - длинными нервными пальцами удерживал Машину руку, она же выглядела взволнованной, как при защите диплома. На правом ее безымянном пальце белым золотом сияло кольцо с вкрапленным в него лучистым бриллиантом.
       «Э-э, да они уже спелись! Придется соглашаться…» - подумал Фролоф и почувствовал себя обманутым: оказывается, дочерей растят для того, чтобы однажды отдать их в чужие руки. А чтобы прояснить намерения этих рук и заведен обряд сватовства. Только ведь пообещать можно все, что угодно…
       «Филимон Григорьевич, Людмила Сергеевна, вы вырастили необыкновенную во всех отношениях дочь. Я смотрел на нее украдкой и думал: счастлив будет тот, кого она назовет своим мужем. И однажды набрался храбрости и предложил ей себя. Вместо того чтобы отказать она согласилась. Разве я могу после этого злоупотребить ее доверием? Вы наверное ждете от меня громких слов, но я скажу просто: я люблю вашу дочь. Люблю также, как музыку, а значит, навсегда. Благословите нас на долгую и счастливую жизнь, и я вам обещаю, что когда придет время выдавать замуж вашу внучку, я отнесусь к этому с той же ответственностью, что и вы»
       Фролоф молча шагнул к жениху и обнял его. Потом обнял дочь, отступил, сказал «Совет да любовь» и вытер тыльной стороной ладони глаза. После него к ним шагнула Людмила. Потом все вместе сидели за столом, пили вино и растроганно переглядывались. Выяснилось, что брак нынче, как далекий маяк, до которого еще плыть и плыть, и начать надо со знакомства с родителями жениха. Уговорились встретиться на неделе. А вы пока подавайте заявление, сказала мать невесты. Уже подано, был ответ. До свадьбы месяц. «О, как! – воскликнул Фролоф, а про себя подумал: - Может, она уже в положении?»
       Будущие молодожены объявили, что едут порадовать родителей жениха, и Фролоф с Людмилой остались одни. Сели за стол друг напротив друга, и Людмила предложила Фролову его любимые куриные котлеты с пюре. Он согласился, и она принесла и поставила перед ним прибор – голубой фарфор, которого при нем не было.
       - Ну что ж, давай выпьем за будущее счастье молодых, - предложил Фролоф. – Дай бог, чтобы у них все сложилось не как у нас.
       - Это зависит не от них, - уронила Людмила.
       - А от кого? – воззрился на нее Фролоф.
       Вместо ответа она протянула к нему бокал, они чокнулись и выпили. Фролоф принялся за котлеты, Людмила молча за ним наблюдала.
       - А ты почему не ешь? – спросил Фролоф.
       - Не хочется, - вяло ответила Людмила.
       - Все нормально? - внимательно посмотрел на нее Фролоф.
       - Да.
       Если смотреть на женщину без вожделения, то видишь все ее недостатки. Тем более что за прошедшее время их стало еще больше.
       «Господи, и  что я в ней нашел…» - подумал Фролоф.
       Он доел котлету, запил вином и стал думать, как ему поделикатней уйти.
       - Ты в Москву в ближайшее время не собираешься? – вдруг спросила Людмила.
       - Собираюсь. Через неделю, - отвечал Фролоф.
       - Вот и хорошо. Мне надо тебя там кое с кем познакомить.
       - Зачем?
       - Затем, что это в твоих интересах.
       - В моих интересах знакомство с неизвестным человеком не значится.
       - Послушай, мы встретимся втроем в кафе, ты узнаешь суть дела, а потом можешь остаться или уйти. Это займет не более пятнадцати минут.
       - Это касается моих дел?
       - Это касается твоего будущего.
       - Слушай, мне не нравятся такие загадки, тем более, когда их загадываешь ты.
       - Скажи, я тебя за все это время о чем-нибудь просила?
       - Нет, и что?
       - Ну, так сделай хоть раз так, как я тебя прошу!
       - Я всю нашу жизнь только и делал то, что ты просила.
       - Хорошо. Тогда так: это касается также и будущего Маши.
       - А Маша тут причем?
       - Притом.
       - Ты хочешь сказать, что способна как-то навредить нашей дочери?
       - Как ты мог такое подумать! – возмутилась Людмила.
       - В общем, так, - встал Фролоф. – Что бы ты там ни задумала, Машу я в обиду не дам!
       Сказал и направился в прихожую.
       - Оригинал, - вдруг произнесла Людмила.
       - Кто оригинал? – остановившись, повернулся к ней Фролоф.
       - Помнишь, перед разводом ты спросил меня про любовника, и я сказал, что виноват во всем Оригинал?
       - Не помню.
       - А вот он о тебе всегда помнит.
       - Да плевать мне на твоего оригинала!
       - Да? – усмехнулась Людмила. – Тогда не удивлюсь, если ты через неделю изменишь своей любимой Веронике или тебя найдут под забором с переломанными руками и ногами!
       - Что ты несешь? – взъярился Фролоф.
       - Значит так, - спокойно объявила Людмила. – Если ты через неделю не встретишься в Москве с моим человеком, пеняй на себя. Мне надоело тебя прикрывать. А теперь иди к своей Веронике с ее любовным нашатырем. Сколько раз ты был с ней этой ночью и утром? Одиннадцать? Со мной ты никогда столько не был, и я так не кричала, как она. Ну, что рот раскрыл, иди уже.
       - Откуда ты знаешь? – выговорил пораженный Фролоф.
       - От верблюда, - нехорошо улыбнулась Людмила. – Ну, что уставился? Я же сказала – от Оригинала.
       - Да кто он такой, твой оригинал?! – обозлился Фролоф.
       - Через неделю в Москве все узнаешь. Позвонишь, и я скажу, куда приехать. Все. Теперь иди.
       И он ушел, крепко хлопнув дверью.