Джеймс Боукер. Габриэль и фейорина

Ланкаширская быль

   Часы в таверне «Белый Бык» изготовились уже бить полночь, когда Габриэль Фишер, распрощавшись с компанией веселых гуляк и с огромным уютным камином, в коем полыхало изрядной величины бревно, крикнул верного своего пса Тротти, вышел на воздух и пошагал по освещенной лунным светом дороге к своему дому — путь к которому был неблизок и затянуться мог часа на два или даже поболее.

   Ночь была морозной и ясной; лишь изредка крохотные облачка прикрывали на минуту-другую светившую ярко  в те часы луну.

   Габриэль прошагал быстро по затвердевшей от мороза дороге между двумя рядами домов, составлявших целиком деревеньку Лонгридж, и вскоре пошел уже в гору — одолевать подъем на перевал через Тутал-Хайт. Напевал негромко на ходу песенку он, из услышанных только что в таверне, и временами, всякий раз, когда в памяти его всплывала занятная смешная историю, рассказанная там же одним старым пройдохой, заливался на короткое время хохотом.

   Скоро с самого верха перевала открылись его взору красивейшие виды долины Чиппинга. В свете луны различались внизу далекие фермерские домики с побеленными стенами; окна в них не светились, поскольку обитатели всех жилищ тех давно уже крепко спали. Легкие ветерки перешептывались в густых ветвях пихт, слева и справа нависавших над дорогой.

   Безлюдность и тишина вокруг навевать стали мало-помалу Габриэлю чувство тревоги. Признаваться самому даже себе, что нечто, как живое, так и неживое способно его напугать, ему не хотелось, конечно, тем не менее никак не мог отогнать он от себя пробудившееся желание шагать в тот час через Тутал-Хайт с каким-нибудь компаньоном рядом с ним сбоку, а не с одним только псом своим. Припомнилось ему вдруг, что не далее как прошедшим днем свиделся он с одинокой сорокой: с настойчивым стрекотом покружилась над ним она, — недобрый для всякого, кто в том разбирается, знак; промелькнули еще в памяти и жуткие истории из книжонок «Балюстрадные фигурки», «Зеленозубая Джинни» и прочих всех им подобных, коих начитался немало он в детстве и юности. Попытка посмеяться громко над своими воспоминаниями такими получилась у него, вынужден был признать он, деланной, фальшивой.

   — М-да… а до Кемпл-Энда топать ведь мне еще, да топать… — пробормотал он.

   И в тот как раз миг ночную тишину пронзил вдруг  громкий визгливый вопль — от места явно недалекого по дороге впереди. Спустя мгновения еще раз, — и еще.

   — Эй, ты, «пёс Габриэля»*! — крикнул он собаке, застыв сам на месте. — Ну-ка, пробегись-ка ты чуток, разнюхай живо, кто там и что там!

   Воплей и вообще каких-либо звуков больше не слышалось; Габриэль последовал дальше, не сводя теперь пристального взора от затененного густыми ветвями пути впереди себя. И, — пройдя два десятка, не более, шагов, содрогнулся он и вновь застыл на месте: показалось ему, что попутно с ним движется на дороге что-то. Глаза не обманули его: мгновения спустя разглядеть он смог отчетливо, что и вправду впереди него держит неспешно путь свой человеческая по очертаниям фигура.

   Сильней и сильней колотилось его сердце, когда, возобновив опять поход свой, сокращать он стал дистанцию между собой и незнакомым путником; пёс, вполне, видимо, разделяя недобрые предчувствия хозяина, вперед не забегал, — с испуганным видом семенил он сзади, едва не наступая ему на пятки.

   — Но это ведь всего лишь дама какая-то! — различив наконец идущую впереди фигуру и оправившись от испуга, проговорил Габриэль. — Да, конечно, женщина! Отчего-то, поди, перепугалась до дурноты, потому и голосить принялась тут было. Тротти, парень, вперед же!

   Он прибавил шагу и почти уже догнал одинокую прохожую, когда Тротти, подбежав к незнакомке и обнюхав низ ее одеяния, дико взвыл вдруг и рванулся опрометью вперед — вниз по дороге. Габриэль же догнал попутчицу, и когда зашагал с нею вровень уже, оглядеть смог ее одежду: длинный с капюшоном плащ на плечах, выше шляпку с полями козырьком — очень большими полями, не дозволявшими никак обозреть со стороны краешек хотя бы ее лица. Удивившись, что звук его шагов не побудил незнакомку повернуть к нему голову, дабы рассмотреть догнавшего ее путника, решился, наконец, Габриэль заговорить с нею:

   — Чудесная, миссис, ночка! Однако, поздновато все-таки, мне кажется, прогуляться вы вышли, не правда ли?!

   — О да, чудеснейшая, право, ночь! Красота-то, поглядите вы, какая: и вокруг, и внизу! — ответила ему спутница — голосом, какой показался Габриэлю сладчайшим из всех, слышанных им когда-либо женских голосов.  Лица к нему она так и не оборотила.

   — Что-нибудь эдакое, видать, в дому у вас стряслось? — желая завязать беседу, задал вопрос ей он.

   Ответа от незнакомки на сей раз не услышал он, и, так и продолжая шагать вниз по дороге, не знал теперь, что и думать: потому что молчаливая дама, подстроившись под его шаг, идти дальше стала рядом с ним — плечом почти к плечу. Не из тех ли отчаянных головушек девица эта, подумалось ему, встреча с коими в ночной час на дороге не сулит путнику ничего приятного? Боится она, быть может, что по голосу впоследствии опознать ее смогут? Но почему же тогда не отстает она от него: шагает и шагает сбоку ровнехонько в линию с ним? Голос ее и речь выказывали в ней, как ему показалось, особу из высшей знати, но если так, то отчего ж тогда одета она как простая местная крестьянка, да еще и в руке большую рыночную корзину несет с собой?

   «Простолюдинка все-таки наверняка!» — рассудил в конце концов он.

   — Видать, язык вы свой, миссис, дома у себя позабыли, коль не можете никак на вежливый мой вопрос ответ дать, — сказал он спутнице — и от перепуга содрогнулся: внутри накрытой белой холстиной корзины, которую несла в руке незнакомка, прозвучал, поклясться он мог, приглушенный, едва слышимый смех.

   «Что ж это за чертовщина… мерещиться мне уже стала!» — подумал мгновения спустя Габриэль.

   — Давайте-ка я корзинку вашу понесу! — внутренне над собой посмеявшись и прочь отринув от себя страхи все, решился предложить он спутнице свою помощь. — Мне кажется, тяжеловата она у вас.

   Попутчица тотчас протянула в его сторону свою ношу, Габриэль ухватил ручки, — и в тот миг снизу, прямо из-под кисти его руки уже слышанный им женский голос проговорил томно:

   — Вы, право, весьма любезны, сэр!

   Следом оттуда же, из корзины заслышались звонкие и мелодичные переливы смеха.

   — Что?!… что это за?!… — вскрикнул Габриэль и, забыв вмиг о политесе, швырнул корзину наземь. На дорогу выкатилась из нее женская голова и вперилась недвижным взором прямо в глаза ему.

   Женщина проворно забежала вперед, подхватила с земли голову, распрямилась пред спутником своим, — и ошеломленный Габриэль обозреть смог в глубине ее шляпки зияющую пустоту.

   — А-а-а!! — возопил он диким голосом. — Голова!!… Голова то… ее голова!…

   Вихрем миг спустя ринулся по дороге вниз по склону он; невообразимый страх придал его бегу не испытуемую никогда прежде легкость и быстроту.

   Далеко, впрочем, отбежать не успел он, когда до слуха его донесся из-за спины частый топот башмачков: стучали звонко они подметками по подмерзшему грунту дороги. Памятуя об устрашившем его зрелище, вложил беглец в неистовый лёт свой все-все свои силы, и вскоре отметил удовлетворенно, что таинственная преследовательница, судя по ослабеванию стука ее ботинок, стала мало-помалу от него отставать.

   И тут вдруг, не угодив едва Габриэлю в затылок, пролетел рядом с его ухом округлый предмет.

   «Голова то ее!» — опознал он метательный снаряд, когда после глухого удара оземь голова попутчицы покатилась вниз по дороге впереди него.

   Габриэль не мог сразу сообразить, что же ему выгодней будет дальше сделать: позади мчалась вдогонку за ним жуткая женщина — с порожней шляпкой на плечах, впереди же катилась, подскакивая на ухабах, ничуть не менее устрашающая, не омертвелая к тому же ни в малейшей степени голова ее.

   «Эх, была не была! голову давай-ка догоню я… обгоню ее, да вперед умчусь!» — рассудил быстро он.

   И когда уже изготовился обегать стороной он катившийся по дороге жуткий предмет, голова с шаловливым звонким смехом — звук которого даже годы спустя не мог вспоминать Габриэль без содрогания, — сместилась вдруг рывком со своего курса и бросилась прямо ему под ноги — которые тотчас подкинули хозяина своего высоко в воздух; в миг тот же самый скакнула вверх и голова — в попытке, видно, впиться зубами ему в лодыжку (услышал он отчетливо, как клацнули ее челюсти).

   Как бы то ни было, но спустя какое-то время стуки как башмачков незнакомки, так и ее подскакивающей на ухабистой дороге головы стали позади слабеть; и когда перепрыгнул Габриэль через неширокий ручей, протекавший в самом конце спуска с перевала, стихли они совсем. Беглец тем не менее остановку, дабы отдышаться, делать не стал: бежал и бежал он, — пока не вбежал наконец во двор своего дома. Перепуганный, дрожащий «пёс Габриэля» поджидал хозяина сжавшись в комок подле входной двери. Отворив ее и закрепив затем за собой прочным засовом, прошел Габриэль в свою спальню и не сняв с себя одежду залез тотчас под одеяло; Тротти, проникший в жилище по пятам своего хозяином, надежнейшим для себя убежищем счел место под его кроватью.

   — Фейорину** наверняка догнал ты ночью на той дорожке! — объявила Габриэлю супруга, когда утром рассказал он ей о своем приключении. — И ведь… ничуть же и ничем отвлекать она в тот час не стала тебя от заботы твоей поскорее к очагу домашнему воротиться… и потому я даже рада такому всему исходу. Поистине — женщина с головой на плечах повстречалась в лесу тебе там!
   ____________
   * Намек на «псов Габриэля» — “Gabriel’s Ratchets”, — собак, сопровождающих своего хозяина, покойного барона из Кливленда в час «Дикой Охоты» (английский фольклор).
   ** Фейорина (feeorin) – персонаж поверий жителей севера Англии; существо то сродни в некоторых аспектах широко всем известным феям.
   (Примечания переводчика).

*****
Перевод рассказа Джеймса Боукера (James Bowker) “The Headless Woman” из книги “Goblin Tales of Lancashire”, 1883.
© Перевод. Олег Александрович, 2025