На двухколёсном счастье

Сидеть на раме велосипеда "Десна" было крайне некомфортно. Я чувствовал "пятой точкой" каждую кочку и каждый камушек, попавший под колесо. И особым мучением было ехать по гравийной дороге.

- Только не в яму... Только не на камень... Только не сворачивай, пожалуйста, с тротуара... Серёжа, давай съедем с гравийки обратно... - то и дело канючил я, вымаливая «пощады» у старшего брата, сидящего за мной на обычной удобной мягкой великолепно выделанной кожаной сидушке велосипеда с пружинными амортизаторами.

- Сейчас, сейчас, сверну! - весело отзывался он, крутя педали. Раз за разом наезжая на новое препятствие на дороге и довольно хихикая от моего кряхтения, он откровенно испытывал меня на прочность.

И несмотря на то, что мне было неудобно, и то, что меня «испытывают», я был очень счастлив, ведь брат нашёл время покататься со мной на велосипеде.

Кое-как расположившись на верхней трубе велосипедной рамы, я вцепился руками в руль ровно посередине, чтобы не мешать брату рулить, а ноги, чтобы они не затекали под своим весом и не болтались в пустую, Серёга сказал поставить аккуратно на выступающие в стороны гайки оси переднего колеса. И предупредил, чтобы я не совал свои ноги в колесо.

В таком виде мы крутили по деревне без какой-либо цели, просто катаясь и разгоняя перед собой горячий летний воздух. Меня переполняли чувства не сравнимые с «пятисекундным» счастьем от приобретения какой-либо новой «материальной» безделушки. То, что я получал в тот день, нельзя было подержать в руках - восторг мой был неописуемым, а счастье - беспредельно заоблачным.

Наш маршрут пролегал через нашу родную улицу до перекрёстка с центральной Красной, где мы сворачивали налево и катили дальше до Центрального парка погостить у дядюшки Ленина, затем по одноименной истукану улице мы мчали в Парк Победы к Вечному огню, обелиску и памятным табличкам, героям павшим в ВОВ, а затем - возвращались по улице Красной до родной Пролетарской.

Всё время пути мы заполняли пространство вокруг нас собственной болтовней, а когда разговоры утомляли или нечего было сказать, брат не терялся и начинал петь песни в манере - «что вижу, то и пою».

Под звуки скрипов звёздочки, шуршания колёс о дорогу, брат запевал, подбадривая меня подхватывать его слова за ним, виляя из стороны в сторону:


«Пьяная машина, пьяная утка,
Пьяная машина, пьяная утка...».


Потом и я подхватывал этот незамысловатый, «простецкий» мотив и мы уже пели вместе.

Под надрывистые звучания наших голосов мы завернули на нашу улицу, где Серёга, изображая из нашего «коня» пьяную машину, продолжил вилять из стороны в сторону, пока не повернул так резко, что моя правая нога соскочила с оси и угодила большим пальцем между спицами.

Больно было так, что казалось, будто я сломал палец или по нему прошлись катком, что давеча я видел в живую, когда дорожные строители латали центральную дорогу, или будто на мой палец уронили кирпич или ещё что-нибудь.

Брат тут же остановился, спрыгнул с велосипеда и снял меня с рамы. Усадив меня на мягкую, теплую траву, как на огромный меховой коврик, он схватил меня за травмированную ногу, которую я уже крепко обнимал в своих руках. С первого раза на добровольный осмотр я не согласился, как в тисках зажав пульсирующую болью правую ногу и в знак протеста кричал во всю глотку. Брат попытался разжать мои руки, чтобы убедиться самому, что нога и пальцы целые, но я не поддавался.

— Дай я посмотрю! Отпусти... Убери руки, Витя! - пытался он перекричать меня, разжимая мои руки. Ему пришлось хлопнуть по каждой руке, чтобы ослабить мою хватку и воспользовавшись моей заминкой, скинул с меня обувь, чтобы в следующее мгновение я с новой силой вцепился в свою уже голую ногу. Кое-как опустив мои руки и осмотрев мой палец, на который я жаловался, сквозь вой и сирену, что я устроил, он сказал, что всё обошлось: нога, пальцы - всё целое!

«Всё целое!» - повторял я про себя, смотря на свой бедненький раскрасневшийся большой палец ноги.

— Пошевели пальцем! - в приказном тоне сказал Серёга, так и не отпустив мою ногу из своих рук. - Пошевели сказал...

Я с трудом, но сделал это и почувствовал, как будто что-то холодное коснулось ушибленного пальца.

— Видишь? - спросил он, продолжая меня держать за ногу. - Цел. Просто сильно зажало.

Я медленно, но уверенно стал приходить в себя, перестав плакать и посмотрел на брата.

- Ты только маме и папе не говори, пожалуйста! - сказал он, заглядывая мне в глаза. И я увидел в его собственных глазах насколько он был напуган.

Посадив меня обратно на раму велосипеда, мы потихоньку поехали домой. На обратном пути, да и уже намного позже этого случая, отныне, катаясь с братом на велосипеде, я уже следил за тем, что на каждой новой кочке или камне я буду снимать с оси ноги, чтобы опять они не соскочили и пальцы не попали в спицы. И так эта привычка у меня сохранилась даже когда Серёга сделал для меня подножки на переднем колесе.

О том, что случилось в тот день мы после ещё не раз вспоминали со смехом. Напевая ту самую песню и смеялись. Мы смеялись на самом деле не этой глупой песне, что мы придумали на ходу, а пониманию - всё обошлось! Родителям я так и не рассказал о случившемся. И только через много лет, когда уже брата не стало, первой об этой истории, с некоторыми поправками, узнала моя дочь.

А когда мы гостили в моей родной деревне в 2024 году, усадив её перед собой на раму старенького велосипеда, мы прокатились с ней по улицам, моего детства, отрочества и юности. Проехались по улице Ленина, побывали в Парке Победы, заезжали в школу откуда я выпускался, и показывал ей, где мы занимались с ребятами гимнастикой на турниках.

Возвращаясь к маме домой, я запел песню, что мы пели с братом, катаясь на велосипеде, а дочка, уже знавшая нашу историю и слова песни, подхватила и спела её вместе со мной...