Мирный, Добрянка. 1979-1983 Лица из прошлого

В/ч12401, Первый измерительный пункт, 53-го Научно-исследовательского испытательного полигона ракетного и космического вооружения МО СССР – полное название поселка «Добрянка». Как сказал корифей нашей космонавтики, академик С.П. Королёв: «Измерительный комплекс – глаза и уши полигона». Без 3 управления, которому подчинялись измерительные пункты вычислительный центр, полигон был глухонемым. В Добрянке я прослужил пять лет. За это время сменилось три командира: Разинков, Кошель, Дробышев. Частая их смена была связана с заветной должностью – полковника и, пожалуй, больше ни с чем.

Лучший из перечисленных, по моему мнению – Кошель, пришёл к нам за папахой, кажется из части Климова, с должности начальника штаба. Геннадий Алексеевич был мне глубоко симпатичен по причине изысканного армейского юмора, который он использовал к месту на совещаниях офицеров, и даже распекая кого-нибудь, на него не обижались. Кажется, никому не мешал работать. Пробыл у нас недолго, и мы с сожалением с ним расстались, был переведен начальником штаба на ракетный полигон «Кура» на Камчатку. Знаете, есть люди, не замыкающиеся на себе, легко резонирующие с коллективом и разного рода обстоятельствами, к тому же обладающие тонким пониманием справедливости. Он был такой. С последним своим командиром – Дробышевым почти не взаимодействовал, т.к. я был направлен на первичную специализацию на полгода в 42 интернатуру при Центральном клиническом военном госпитале РВСН в Одинцово.

Наша часть была разделена на подразделения и в каждом – свои запомнившиеся лица. На правом фланге общего построения после офицеров управления (о них расскажу ниже), выстраивался узел связи во главе с капитаном (майором) Никитенко. Затем занимал своё место 1-ый отдел – с Щербаковым (№34), далее 2-ой – с Танцюрой (№11), затем 3-ий – (фамилию не запомнил), 4-тый – с Арабаджиевым (№9), в конце выстраивался личный состав материально-технического обеспечения (в мое время командовали майор Пасько А.Г. (№20), его сменил майор Харьков, входящие в управление части при построении), замыкал строй хозяйственный взвод во главе, с печатающим тяжёлым шагом «лошади тяжеловоза», прапорщик Николай Шевченко, в сапогах в гармошку, так как голени не помещались в голенищах. В этом же подразделение состоял прапорщик Виталик Павлов, отвечающий за вещевое снабжение части, известный в части охотник и знаток леса в округе. В этом же подразделении проходили службу начальники продовольственной службы Камендровский (№37), затем его сменил Игорь Балакшин, а также начальник столовой Овсяников, кажется Алексей.

Начальники четырех отделов нашей части после соответствующей выслуги очередного воинское звание получали подполковников. В сухопутных войсках это звание соответствовало должности командира батальона, хотя по количеству сержантского и рядового составу наш отдел почти не отличались от роты у мотострелков, а возможно был ещё и меньше, правда в нём было значительно больше офицеров: начальники отделений (майоры), станций (капитаны) и все, замечу, специалисты-инженеры.

Вообще в семидесятые годы РВСН придавали особое значение и не скупились на должности и воинские звания. Частая сменяемость должностей подполковников было под стать командирскому (см. выше). Например, за указанный в названии период сменяли друг друга во 2-ом отделе: Танцюру (№11), Дурасов, последнего – Брылёв. Чего нельзя было сказать об узле связи, все это время начальником оставался – Никитенко Александр Михайлович, а до него, рассказывали, около десяти лет командовал УС – Перепечаев Олег Николаевич. Удивительная стабильность. Никитенко впоследствии был переведен на ВЦ. Это произошло уже после того, как я перешёл в госпиталь, кажется его сменил Ковалев.

Расскажу о том, что помню, привлекая воспоминания однополчан и других, кто мог бы пролить свет на офицеров нашей части даже порой выходя за рамки периода, указанного в названии. Прежде всего о моём непосредственном начальнике, первом командире части – Разинкове (№4) Михаиле Митрофановиче. Я (№36) исполнял должность старшего врача части и между ним и мной посредников не было, и, согласно своим обязанностям, старший врач в части больше никому не подчинялся (на фото за моей спиной вход в медпункт).

Медпункт был представлен можно сказать в миниатюре. После входа небольшой «предбанник», налево небольшая «кладовка», импровизированный физиокабинет с топчаном и аппаратом УВЧ, затем дверь в процедурную, где я помимо медицинских процедур производил амбулаторные операции на операционном столе, далее направо мой кабинет, в котором я в отведённые часы принимал, обратившихся ко мне за медпомощью солдат и офицеров. Ещё направо по кругу настоящая кладовка, где хранилось разное медицинское имущество. Затем дверь в изолированное помещение с двумя палатами и там же туалет.

В части я исполнял роль подобную одному из персонажей пьесы Бомарше: «Фигаро здесь, Фигаро там». Я выступал во многих ипостасях в части, в роли терапевта, хирурга, дерматолога, невропатолога, инфекциониста, эпидемиолога, санитарного врача. Надо учитывать – болезней множество, а их нюансов тысячи, и всё это надо держать в голове, так как от этого порой зависела жизнь человека. Кроме амбулаторного приёма солдат, сержантов, прапорщиков; я обязан был контролировать: качественное приготовление пищи; санитарное состояние столовой, продовольственного склада, казарм и мест общего пользования, организацию банно-прачечного обслуживания личного состава и много ещё чего надо было держать под контролем. Помню в академии доходило до таких мелочей как размеры портянок (которые, после стирок садились) я уже не говорю о тонкостях порядка хранения продуктов и технологии приготовления пищи. В мои обязанности входил организация неотложной медицинской помощи, доставка больных при необходимости в госпиталь и на консультации к специалистам военной поликлиники. В время сезонных вирусных эпидемий приходилось под карантинный изолятор использовать спальное помещение одного из отделов для температурящих больных и ежедневно их обследовать, чтобы исключить пневмонии и другие осложнения. В этом мне помогали мои внештатные санинструктора и водители санитарного УАЗа, большая им благодарностью.

Но вернёмся к Разинкову, о нём я уже неоднократно нелицеприятно рассказывал в своих воспоминаниях и подобное беспристрастное мнение о его человеческих и деловых качествах разделяли многие офицеры Добрянки. Этот псевдо-командир, не стану судить, каким был инженером, а готовили его как инженера; не скажу, каким он впоследствии стал учёным, – думаю, тоже псевдо. Один из наших однополчан – Коля Петров (при мне перевёлся в Харьков в военную приёмку) присутствовал на защите Разинковым в ХВВКИУ кандидатской диссертации (написанной кем-то из его подчинённых в 3 управлении?), рассказывал: «В одной из формул по надёжности он «лямбду» назвал «лямблей». Лямблии, вероятно, были близки нашему «командиру-учёному», так как они из одной группы – паразиты, а в его устах слово «лям-бля» вообще звучала как ругательство, впрочем, для него привычное.

Другой наш однополчанин Игорь Алёхин поведал на чём Разинков успокоился после увольнения: «По последним, проверенным данным, сейчас Митрофаныч занимается фермерским бизнесом». Разведением свиней и их откормом на подсобном хозяйстве части, за счёт солдатской столовой, этот псевдо «отец-командир» увлечён был больше, чем заботой о личном составе, а к офицерам относился по-свински, произвольно трактуя свои обязанности командира, как единовластного хозяина поселка Добрянка и подчинённого ему личного состава.

Патологически был придирчив к соблюдению формы одежды, так как особое внимание уделял внешней стороне дела. Себе заказал неуставную фуражку «аэродром», на фото 4 это прекрасно видно, – нетрудно догадаться, что испытывал подсознательное стремление выделиться. Наш финансист Гришин (№39) жаловался мне, что первое, что он потребовал – это сменить фуражку и эмблемы на артиллерийские, и включил его в график офицеров, несущих дежурство по части.

Подобное эта «Лям-бля» попытался провернуть и со мной, но не получилось. Это противоречило приказу: не использовать врачей не по их прямому предназначению. Считая, что должен отстаивать свои права, я доложил об этом начальнику медицинского отдела полигона полковнику м/с Рядченко Николаю Ивановичу, последний безапелляционно заявил Разинкову: «Если вам не нужен врач в части, я у вас его заберу». Это происходило при мне, и сказано было так, что лицо «хозяина Добрянки» покрылось красными пятнами. С тех пор он, человек злопамятный, старался мне всячески напакостить.

Так же ему не нравилось, что я принципиально выступал за неиспользование санитарной машины не по назначению, так как при ситуации необходимости скорой медпомощи и транспортировать больного в госпиталь, оказывалось, что УАЗ при попустительстве Разинкова, его помощником по МТО был отправлен на 34 площадку за продуктами. И так случалось не раз. Много можно было рассказать о «хозяине» Добрянки… но противно.

Вторым по значимости в части был подполковник Владимир Иванович Окулов (№1), заместитель командира по измерениям, худой, словно весь ушедший в рост под метр девяносто, интеллигентный и, как мне казалось, настоящий инженер, профессионал в вопросах телеметрии, измерений и работы аппаратуры части. Как врач по своей специальности я никак с ним не соприкасался по службе. Он выполнял свои задачи – я свои. Помню, как мы с Павлом Трапезником (№6) по собственной инициативе, провели среди молодого пополнения социометрические исследования (нам было интересно этим заниматься). Социометрия по тогдашним представлениям воспринималась как буржуазная наука, и была в новинку. Она позволяла нам оценить межличностные и межгрупповые отношения среди прибывших молодых солдат, выявить изолированных, а также лидеров в карантине, симпатии и антипатии среди них. То, чем мы занимались вызывало у всех недоумение, но, когда мы показали результаты нашего исследования Окулову, он сразу понял его практическую значимость. Быстрый ум, схватывал на лету.

А вот ещё пример, характеризующий Владимира Ивановича. Позже он стал заместителем командира по науке 43 опытной научно-испытательной станции, ракетного полигона «Кура» на Камчатке. Вот что о нём рассказал один из офицеров РВСН, который прибыл на Камчатку для продолжения службы и должен был представиться полковнику Окулову. С его слов, он предстал перед своим начальником не в парадной форме, как того требовал устав. Последнему это не понравилось. Такое нарушение могло косвенно свидетельствовать о расхлябанности офицера, для инженера качество недопустимое (на самом деле парадную форму этот офицер не получал). И разыгралась классическая сцена: «Встречают по одежке – провожают по уму».

Далее процитируем В.В. Васецкого: «После этого он достал из стола какие-то бумаги, пролистал их, и задал несколько достаточно сложных вопросов по структурам телеметрических данных. Когда я в полном объеме на них ответил, распорядился изобразить всё это мелом на висящей у стены школьной доске. После просмотра сдвинул доску в сторону окна, будто всё это было написано до меня. В чувстве юмора ему было не отказать. Распорядился вызвать к себе начальника лаборатории обработки информации. Когда тот прибыл, он сказал ему, что у него возник спор со мной о правильности изображённого на школьной доске рисунка. Вошедший в кабинет подполковник, взглянув на доску, сказал, что, разумеется, я не прав. На доске всё изображено верно».

После этого Окулов дал ему команду забирать нового сотрудника, подчиненной ему лаборатории сбора и первичной обработки телеметрической информации, научно-испытательного отдела вычислительной техники. Как говорят: проводил по уму. В этом коротком эпизоде был весь Владимир Иванович. К сожалению, как рассказывали, рано сгорел на работе – типичный и, к сожалению, не единичный случай.

Некоторое отвлечение. Сколько раз я про себя оценивая подобную ситуацию, думал: надо выполнить некое дело, которое могут решить только специалисты, но над ними довлеют разного рода начальники-командиры, выполняющие в большей степени контролирующую, в меньшей степени организующую функции, стоящие по отношению к профессионалам на более высокой ступени иерархии. Хорошо, если начальникам хватала ума не вмешиваться в работу специалистов, но сплошь и рядом они это делают и, как правило, по мелочам и не по принципиальным, далёким от дела, вопросам. В этом случае профессионалы оказывались словно зажаты между делом, им порученным, и начальниками-командирами. Вот и горели у исполнителей-профессионалов предохранители и как результат: инфаркты, инсульты, гипертонические кризы, неврозы. А начальники, как правило, оставались в стороне, у них всегда было чем прикрыться: инструкции, инструктажи, перепоручение ответственности другим лицам и т.д., и т.п. Этот способ перевода ответственности на других красочно проиллюстрировал своим рассказом наш однополчанин Юра Краморенко (см. ниже).

Другим заместителем командира, далёким от телеметрии, был замполит – Романиченко (№2) Леонид Иванович. О нём я уже рассказывал ранее. Однако будет уместно повториться: «Когда мы с ним встретились в части, все его действия и высказывания были сглажены многолетним опытом политработы, а внутри – пустота, частично заполненная рыбалкой, грибами, семейными заботами. Есть такое понятие «возраст дожития», так вот – замполит находился, говоря армейским языков, в «возрасте дослуживания». Я сразу понял, что он думает больше о себе, чем о ком-либо другом из нашей части, хотя его должность предполагала совершенно иное. Нет, Леонид Иванович на работе не горел! Не горел он на работе, – он как бы с возрастом отсырел. Может когда-нибудь? в молодости? всё было иначе?! – всегда хочется верить в лучшее».

Если я отвечал за конкретное здоровье всего личного состава части, обязан был сделать всё, чтобы никто в части не умер по причинам: острого аппендицита, отравления, тяжелой травмы, или осложнений острых инфекционных заболеваний; то Романиченко, под моральным здоровьем коллектива или отдельных лиц, понимал наличие у офицеров конспектов произведений классиков марксизма-ленинизма, желательно красочно оформленных, участие их в различных политических мероприятиях и исполнительностью перед «организующей, вдохновляющей и направляющей силой», всех ему подчинённых. Замполит Леонид Иванович формально отвечал за политморсос, но и в этом случае ответственность за политико-моральное состояние личного состава всегда можно было возложить на непосредственных младших командиров и на так называемых ответственных офицеров.

Юра Краморенко рассказывал: «В нашей казарме проживали 2 подразделения: наш 2 отдел (КРЛ) и отделение электроснабжения, именуемое 4 отделом (существовавший в то время Куб-Контур). Поэтому ответственный офицер назначался и оставался один на оба подразделения. Мы же, кубовцы, заступая на смену, чаще всего совмещали это полезное для Родины занятие с каким-нибудь нарядом (чаще всего бесполезным) или «безответственной» ответственностью. Редко, когда выпадала так называемая «чистая» смена, когда в перерывах между витками можно было просто почитать или спокойно поспать в комнате отдыха, под которую в свое время Андрей (Федорченко?) с большим трудом выбил помещение списанного поста приемных устройств служебного канала на 1 этаже возле запасной лестницы. Так вот, один раз в выходные дни Олег Хороших, и я совмещали сменное дежурство с неуставной должностью ответственного.

Олег заступил с субботы на воскресенье, а я должен был с воскресенья на понедельник. Обычно в воскресенье ответственный офицер должен был приезжать в часть утренним мотовозом. Но в суточном плане на воскресенье в первой половине дня был один виток, в такое время, что Олег успевал провести его до отъезда на дневной мотовоз. Поэтому мы заранее договорились, что я приеду после обеда и мы «сменимся», встретившись на Комете. По приезду в часть я сразу отправился не в казарму, а на станцию, поскольку на подходе был очередной виток. А уже во время работы я узнал, что в казарме в это время (или же раньше, когда я ехал в часть с мотовоза) произошло ЧП: один боец отправил в нокаут другого. А вот дальше начались нюансы.

Оба бойца были из 4 отдела. Тот, который ударил сослуживца, был – редкий случай – младшего призыва, чем пострадавший. Почему-то я запомнил, что фамилия этого парня (молодого) была Мина. Он был физически крепкого телосложения, высокий ростом. Не помню, в чем точно была причина конфликта, но это было связано с разницей в призывах. Дежурным по части в этот день Валера Пустарнаков, на то время начальник отделения в этом же 4 отделе. А я ответственный, то есть должностное лицо, не предусмотренное уставами.

Говорят, командование не сразу придумало, как реагировать на то, что младший загасил старшего, тем более, как все понимали, за дело. Но политотдел постановил, что это такое же грубое нарушение воинской дисциплины, как и если бы они поменялись местами. Я не помню, кто был тогда начальник политотдела (он сразу приехал в часть, вслед за командиром), кажется, Михайленко, запомнился разговор, который состоялся возле сооружения. Я выходил из здания по окончании очередного витка (до казармы так и не добравшись), а навстречу Дробышев с Михайленко. Дробышев: «А вот и ответственный по отделу». Я представился. Начальник политотдела спрашивает: «У вас план есть?» «Так точно, – отвечаю, – по суточному плану Центра КИК сегодня столько-то сеансов управления...» «Я вас про план работы ответственного на сегодняшний день спрашиваю!!!» Я и так понял, что загнул, с политорганами не шутят. «Никак нет».

«Вооот! вот вам, пожалуйста, – торжествующе-негодующе протянул Михайленко, обращаясь то ли к Дробышеву, то ли ко мне – вот с этого все и начинается! Теперь мне все понятно». Что с чего начинается, чем заканчивается, и что ему стало понятно, мне было непонятно, но я предпочел больше ничего не говорить, пока не дошло до трех тетрадей и прочей политики».

Я намеренно привёл этот рассказ, иллюстрирующий стиль работы так называемых политических органов. По их разумению специалисты, занимающийся ответственной работой по обеспечению телеметрии, прежде всего должны были заниматься «полиморсосом» личного состава, даже – подсознательно ими предполагалось – в ущерб их профессиональной деятельности.

Ещё одно дополнение. Романченко, на теплом месте замполита, сменил подполковник Булаш. Как рассказывали, его «рабочим местом», кроме всего прочего, был свинарник. Другой «инженер человеческих душ» пришедший ему на смену стал замполит Коцеруба. Лучшей характеристикой его жизненного кредо и глубокого знания военного дела запомнилось всем выражение, которое он неизменно повторял при посещения офицерской столовой благостно улыбаясь: «В военном деле главное – это харч!». А перед этим, как правило, он посещал теплицу части – харч надо было сдабривать витаминами. Отношение к политработникам большинством офицеров описывалось словами: «закрыл рот, значит убрал своё рабочее место».

«Ум, честь и совесть нашей эпохи» воздействовали на офицеров в том числе и посредством партийных взысканий. Причем, если взыскания в служебной карточке, по образному выражению бывалых служак, как шрамы, только украшали офицера, то выговор или строгий выговор с занесением в партийную карточку, мог серьёзно повлиять на карьеру офицера, даже несмотря на то, что он был настоящим профессионалом –последнее порой учитывалось в последнюю очередь этими самыми органами.

Начальник штаба Степаненко (№3). Принципиально я его не видел и не слышал и поэтому имени и отчества его смутно помню, кажется Александр Николаевич. Ничего о нём сказать не могу, но по моим наблюдениям он определённо наводил порчу на своих непосредственных подчинённых. Его непосредственный подчиненный начальник строевой части «вечный капитан» Володя Лихитченко постоянно появлялся после выходных с красным, но тщательно выбритым лицом, и одеколон перебивал все исходящие от него запахи. Вероятно, таким способом в нерабочие дни он снимал сглаз. Володя вызывал симпатии, и я в определённых ситуациях шёл ему навстречу, освобождая его от служебных обязанностей на три дня. У него почти всегда было испуганное лицо, когда он говорил о своём начальнике, который, зная о его слабостях и не способности дать отпор, как мне казалось, смотрел на него тем самым дурным глазом, наводящим порчу на своего подчинённого.

Или помощник начальника штаба Витя Мешков, вероятно под влиянием Степаненко стал тенью ещё большей, чем был на самом деле, постоянно пытаясь проскочить между струями неприятностей, которые волей-неволей сопровождают каждого офицера. Редко появлялся на свету преимущественно на собраниях, чтобы «принципиально» поддержать командование «правильными словами». После увольнения он получил квартиру в том же доме в Колпино, по программе отселения из ЗАТО, что и моя жена. Изредка по-соседски встречал я Витину тень, и она отворачивалась. Нет, это определённо была порча. Даже Пустернаков Валерий Федорович, входящий первоначально в нашу бесшабашную лейтенантскую компанию, став помощником начштаба, изменился. Ну не могло это быть просто так.

Обращая свой взор на верхний ряд лиц из прошлого. Трапезников (№6) Павел Васильевич, проходил службу в 4 отделе у Арабаджиева (№9) Сергея Леоновича, затем Павел был выбран в освобождённые секретари комсомола части. Принадлежал по идейным соображениям к нашей лейтенантской компании. Затем он перевёлся в Москву, откуда был родом. Поддерживаю с ним дружеские отношения до сих пор. Под (№10) кажется Прорвин.

Вся непрерывная и качественная работа первого измерительного пункта держалась на младших офицерах, инженерах, и операторов передающих и принимающих устройств рядового, сержантского и офицерского состава. Именно они сопровождали космические аппараты и получали, столь бесценную для страны, информацию. Им отдельный поклон. Рассказать о их непростом труде не смогу, ибо не считаю себя компетентным в этом. Да и мало кто станет выкладывать информацию о их деятельности в деталях по причине её секретности. В своём повествовании мне хотелось бы рассказать об однополчанах, об их быте, о переживаниях и разных случаях, связанных с ними в те самые годы, конца семидесятых.

В том же здании, где в торце с тыла размещался мой медпункт (см. фото №36, 37) на втором этаже располагалась казарма 2 отдел (КРЛ) и отделение электроснабжения, именуемое 4 отделом (существовавший в то время Куб-Контур). Начальник 2 отдела являлся – Танцюра Юрий Александрович (№11). Как человек мне он нравился и казался вежливым, интеллигентным. Не слышал, чтобы о нём отрицательно отзывались его подчинённые. Несмотря на то, что он был подполковник, а я лейтенант, он никогда этого не подчеркивал. Впрочем, ко мне обращались за медпомощью все от подполковников до рядовых, и я относился ко всем одинаково с врачебным вниманием, вне зависимости от их положения в части.

Во втором ряду на фото – начальник 5 отделения этого отдела – Юрий Андреевич Пучков (№12); Толя Мамонтов (№13); Володя Волков (№14) – любитель пошутить довольно своеобразно и заковыристо, но по-простому, без всяких экивоков, выпить, всегда готовый; начальник 6 отделения Анатолий Петрович Брылёв (№15); Андрей (?) Федорченко (№16); Виталик Журавлёв (№17), двухгодичник; Боря Осьминин (№18), мирнинский из офицерской семьи, жил с родителями, будучи лейтенантом я бывал у него дома. Ещё вспоминается Коля Клевчиков. В своё время он поразил меня тем, что досконально знал каждого своего подчинённого вплоть до неприметного рядового, и о каждом мог рассказать, иной раз до деталей, а к службе относился со всем тщанием, и посему Николай Анатольевич заслужено стал полковником.

В нашей части служили два лейтенанта – Хороших и Нехорошев. Олег Хороших служил на «Кубе», а Саша Нехорошев в 3 отделе. Олег был уроженец Воронежа и выпускник Можайки 1979 г., его однокурсниками были Саня Левкович и Сергей Ландграф.
Рассказывали забавный случай. На складе ИТС (инженерно-технической службы) служил боец по фамилии Майсурадзе. По-русски говорил хорошо, но с сильным акцентом. Как-то раз получали у него расходные материалы для проведения технического обслуживания. И что-то там у него по журналу числилось как выданное накануне. Виталик Итяйкин спрашивает его, а кто получал? Отвечает: «Старший лейтенант, высокий такой». Виталик решил уточнить: «Хороших?» «Да, хароший, очэнь хароший», – твердо ответил наш грузин.

«В борьбе за укрепление воинской дисциплины командиры и начальники практически не использовали такого наказания, как арест с содержанием на гауптвахте, – рассказывал Юра Краморенко. – Не потому, что все бойцы были такими примерными, а по той причине, что гауптвахта на полигоне была одна – гарнизонная в Мирном, и отправить туда подчиненного означало «засветить» нарушение воинской дисциплины (чаще всего грубое – за просто так арестом не принято наказывать), со всеми вытекающими для карьеры командира последствиями. Поэтому зачастую командиры искали альтернативные пути. Военные строители в структуру полигона не входили, а своя «губа» у них располагалась на 34 километре.

Правда, это не означало, что можно было просто так отправить туда на исправление нерадивого ракетчика. Тут все решали связи. Как-то выяснилось, что у Сергея Попко (№38) есть знакомые на 34-ке, который как раз может «по блату» организовать краткосрочную «путевку на отдых». Командиром у нас в то время был Дробышев А.М., который не преминул воспользоваться этим, и ни раз. Выглядело это примерно так. Дробышев звонил Сереге и говорил, что нужно пристроить нарушителя на столько-то суток. Серега обещал узнать о возможности такого мероприятия. Через некоторое время он докладывал, что посадка возможна, а нужно для этого трехлитровая банка спирта (могу немного ошибаться в количестве, но около того). Алексей Михайлович, конечно, начинал сразу шуметь и возмущаться: «Да ты что, с ума сошел? Это куда столько-то???" и далее в таком духе. На что Серега невозмутимо отвечал, что он тут всего лишь посредник, лицо незаинтересованное, и ему вообще все равно... Развязка каждый раз была предсказуемой: получив требуемую емкость, Серега вместе с провинившимся бойцом отправлялись в путь на санитарке».

 О строгости на гауптвахте строителей, т. е. о «зверствах там» у ракетчиков ходили легенды, очень близкие к реальности. Вот одна из них с эмоциональными вкраплениями: «Майор Анатолий Александрович Котов (бывший начальник штаба у Стрижова) был военным комендантом у строителей на 34-ке и военных строителей в/ч 13210, ходил в отутюженных сапогах. А ещё он завёл у себя в комендатуре живого медведя, которого держал в клетке с очень редкими прутьями решётки. Уволили его (или перевели?) досрочно за превышение... А ещё там в те времена начальником строительной «губы» был прапорщик Асосков, здоровый такой белобрысый амбал с кулаками, как три моих! Я там много чего успел насмотреться, когда проторчал у них двое суток в каком-то усилении-оцеплении-патрулировании по перехвату бойцов, покинувших свою часть с оружием» (Игорь Балакша).

Или вот ещё один рассказ: «Слышал я об этом, скорее всего, прапорщике. Чисто зверь по рассказам. Типа: несут двое арестованных бойцов лестницу, а он орет, чтобы шевелились быстрее. И с разбегу запрыгивает на эту лестницу и требует, чтобы дальше двигались бегом».

Много ещё можно было рассказывать о наших офицерах. Но одно твердо хочу сказать: отношение друг к другу было самое, что ни на есть товарищеское, особенно это было распространено среди младших офицеров. Служили они на Добрянке и жили в Мирном как сплоченный, близко знающий друг друга, в самом лучшем смысле этого слова –коллектив.

Закончить хочется этот далеко не полный рассказ, пусть не замысловатыми и не профессиональными, но отражающими реальность стихами нашего коллеги, служившего и работавшего на одном из измерительных пунктов (ИП), Порошкова В.В (выдержки из поэмы «Космодром», 1976-1985):

«ИПы все – в треугольник, дальше трасса растет,
Так точней измеренья – дает нам расчет.
Траекторная точка – это дальности три,
Или три угла точных, что точнее смотри.
Треугольником ИПов получаем углы,
Пирамидой в пространстве те отсчеты легли.
Поднимается трасса – пирамида растет,
Так точнее засечка измерения дает.
Первый ИП, он в вершине, он у старта стоит
Как опорная точка всех других пирамид».