Argile. В тени Holliwooda

     …Ночная дремота высветила неожиданную картинку. Напрочь забытую.
     Плавательный бассейн «Doble trees hotel» – отеля «У четы берез».   
     Ныряльщики и ныряльщицы друг за другом погружают в голубые воды загорелые тела. Держась за поручни, поднимаются, набрасывают на себя гостиничные белые махровые халаты, рассаживаются за расставленные тут же столики, охлажденные напитки «Рор», «Соlа», «Soda» (все включено!) вкушают: участники конференции are relaxing – расслабляются.
     Он здесь же. Зачем? Обрыдло торчать на диване. Хотя ему тут не включено  н и ч е г о! 
     Неподалеку пара, беззаботно балагуря, встает, бросает знакомцам дежурное «Бa-aй!», неспешно удаляется.
     «Эй-эй!», чуть не кричит он вдогонку уходящим: в полуметре от его ботинка-на меху кошелек. Пухлый портмоне дорогой коричневой кожи.
     Немеет.
     Обронили! Вернутся за пропажей? А, если не они, кто-то другой? А он – нашел!
     Поднять и… ретироваться?
     В его положении – сам бог велел. Почему нет?
     Ну! Какое испытание натуры! Какая проверка на излом!
     Напрягшись, будто придавленный тяжестью, протянул руку к находке. Взял. И, не сам, а будто кто-то подталкивает, двинулся… куда? Зачем?
     Ну, где он, этот, как его, – ресепшен?
     Приблизился к стойке. Широкая улыбка черного служителя в форменке. Дружеские кивки головой.
     Вот! Держите. Кто-то посеял…
     Yes! Thank you! Yes! – ответ и жест в сторону экрана с панорамой заполненного купальщиками бассейна, столиками, местом потери, и… фиксацией его тянущейся к ней руки, взявшей лопатник и исчезающей… Да-да, его руки, цапающей  портмоне…
      Thank you! – еще раз было адресовано ему, вдруг уязвленному ужасающей мыслью, что было бы, не передай он находку дежурному клерку! И - шевельнувшейся мыслью о подозритнльности "закладки", так удачно пристроенной возле ног защитника российского духовного ренессанса, столь грубо одернувшего болгарско-венгерских хулителей его страны.
         
     Наконец-то утро.
     Содрогнулся от промелькнувшего «видео», выбросил его из памяти и, покинув зигзагообразное сиденье, двинулся на Argjle-avenue города Лос-Анжелеса. К церкви Покрова Пресвятой Богородицы у подножья HOLLIWOODа, за что ее и выбрал из указанных в справочнике трех "наших" храмов.
     Снова наудачу. Но на этот раз она с ним: двустворчатая дверь отворена, входят люди.
     Пропустил вперед себя даму, чтобы вслед за нею проникнуть внутрь здания, отдышаться. Подъем в гору был хоть и не очень крут, но после вчерашнего «автостопа» Сан Диего-Лос-Анжелес и еще одной сидячей ночи, теперь уже на вокзале, – отнял остаток сил. И нервы: на ступенях перед зарешеченным домом заметил спящего мужчину, борода торчком вверх. Эх, не это ли и его ждет нынче вечером? Хороша будет картина: знаменитый HOLLIWOOD и на камнях – он под теплой курткой, с чемоданом и кейсом в головах.
     Дама, повязав голову газовым с золотой нитью платком (такие верхом приличия считают носить уважающие себя женщины в глубинке России), прошла через длинную террасу с крашенным дощатым полом и вошла в церковь. Вслед за нею протиснулся он.
     Открывшаяся картина – прозрачный простор купола, иконостас, горящие свечи, голоса хора и молящихся, аромат ладана, – вмиг захватила, притянула, пробудила в душе магические силы. Поставил чемодан с наброшенной курткой и кейс у стены, распрямляясь, заметил, как от свечного ящика при входе к нему двинулся, приступая на одну ногу, пожилой длиннолиций джентльмен в светлой рубашке без галстука. Глаза его немного навыкате строго и в то же время участливо смотрели на вошедшего.
     - Вам лучше перенести вещи в другое место. Идемте.
     Речь чиста, интонация неуловимо вкрадчива (признак языкового аристократизма!). Вышли во двор, завернули на террасу, спустились по примыкавшим к ней ступеням в расположенное уровнем пониже помещение.
      - Классы приходской школы, – бросил шагавшему вслед за ним гостю. – Уроки уже кончились, войдемте в этот аудиториум. – И распахнул дверь одной из комнат. – Будете уходить, защелкните английский замок. От лиходеев. Бывают этакие. Ключ у меня имеется.
      И ушел, с осторожностью ступая по плитам дорожки.
      Потрясенный мгновенной простотой добра, скиталец буквально выронил вещи из рук. Опомнившись, повесил на плечики куртку, стащил с ног тяжелые зимние ботинки, спасавшие от холодов в Москве и превратившиеся в жаровни здесь, в мартовском зное Калифорнии.
      Достал из чемодана жесткое вафельное полотенце, смочил один его конец под краном, и с неописуемым наслаждением растерев мокрым и вытерев сухим его краем ступни, натянул припасенные для гостиниц тапочки. Теперь он был готов жить. Снял пиджак, серую полушерстяную водолазку, облачился в рубашку с коротким рукавом. Теперь он был готов действовать. Извлек из кейса бумагу, ручку, очки. Теперь он знал, что делать.
      В секунды составил и написал объявление о поиске временного приюта, предложив милосердцам готовым предоставить таковое, тут же приписать номер телефона. Вышел. Спустил защелку замка, убедился, что дверь заперта, и, пришпилив по пути объявление на отведенный для этого стенд, висевший невдалеке от «аудиториума», вернулся в церковь.
     Служба продолжалась.
     Староста стоял за свечным ящиком, на его появление лишь поднял и опустил голову.
     Неудержимо хотелось сесть, нет, лечь, но он встал среди прихожан, ловя старорусские слова службы в американо-язычном Лос-Анжелесе. Глаза и сердце плакали...
      Значит, все как надо?
      Постижение мира веры продолжается? Выходит, не все сделанное и пережитое им за эти дни было бездарной тратой денег, времени и сил?
      В церковь входили люди: женщины, старцы, молодые мужчины. Большинство присоединялось к молящимся, стоявшим в правой половине храма. Некоторые лет преклонных и кто немощен, садились на стулья, рядами расставленные в его левой части.
      Он молился и чувствовал, как окрыляется внутренне. Каждой клеточкой ощущая, что защищен, для ОнО недосягаем.
     ОнО оставило его еще в Сан Диего после разговора с отцом Гедеоном. Уже тогда понял: ОнО боится дорог, не переносит движения вперед. Да, ОнО может догнать, но только когда ты остановился.
      Он познал это на собственном опыте.

     Улицы Сан Диего. Не по сезону жарко.
      По чистым тротуарам шагает белый седовласый мужчина с вещами в руках и утепленной  перекинутой через плечо курткой. У редких, улыбчивых и настороженно-участливых прохожих, в основном, латино-американцев, мужчина выспрашивает дорогу на Лос-Анжелес.
      Нет, не автобусом. И не поездом.
      Автостопом.
      Далеко? Сейчас это не принято? Водители опасаются брать попутчиков после TV-триллеров о дорожных маньяках-убийцах. Но что делать? Надо. Надо!
      О, кей. Надо – значит надо. Подробно объясняют.
      Часа через полтора поисков мужчина выходит к широкой автотрассе, сгружает с себя поклажу, вынимает из кейса лист бумаги, пишет на нем «Los-Angeles» и, встав на обочину, протягивает его навстречу потоку машин.
      Видно, что стопорит он попутку обреченно, безо всякой веры в удачу. Но уже через пятнадцать минут возле него тормозит какой-то грузо-легковой «мерс» с усиленным трубами каркасом вместо капота. За рулем молодой, как таких называют в России «каче;к», в джинсовке без рукавов, с цветными наколками от запястий до бугристых плеч. Он подхватывает протянутые чемоданы (вещей не ожидал, на секунду озадачивается), запихивает их вместе с курткой за какие-то ящики и тросы у себя за спиной и срывается с места.
     - Not exactly to Los-Angeles, but to that derection, – произнесит он, объясняя, что едет в требуемом направлении, но не до Лос-Анжелеса.
     - Far from? – насколько далеко, уточняет пассажир?
     - Thirty five miles – около пятидесяти километров.
     - Very good. Thank you! – благодарно трясет головой мужчина.
      Больше за всю дорогу – ни слова. Но мчит молчун лихо. И высаживает попутчика, там, где удобно ждать следующую машину.
     - Ву! – и улетает в лабиринт дорожных развязок навсегда.
      
   ...После причастия вместе со всеми вышел во двор храма. Примыкавшая к нему площадка сплошь заставлена раскаленными на солнце автомобилями. Другая, ярусом ниже, расположенная на том же уровне, что и аудиториумы, представляла собой трапезную под открытым небом с двумя рядами длинных столов и прикрепленными к ним скамьями. За те из них, что были укрыты в тени деревьев Голливудского холма, уже рассаживались с подносами.
     - Откуда вы прибыли, уважаемый господин?
     Вопрос исходил из уст дамы почтенных лет, естественно, совершенно незнакомой, чему «уважаемый господин». – свои, они везде свои! – ничуть не удивился, кратко изложив, кто, зачем и как здесь очутился. Вопрошавшая понимающе кивнула головой, также повязанной газовым платком с золотой нитью.
     - Из России, без средств, без крова. Ясно. Мне церковный староста на вас указал, мой муж. Он подойдет сейчас. Постараемся посодействовать. Но прежде пообедаем.
     Двинулись в сторону трапезной.
     - Вы говорите, добирались сюда автостопом?
     Еще каким! И кратко, штрихами обрисовал гонку с украшенным цветными наколками юношей, с которым стартовал. И поездку со вторым, подхватившим его после часа ожидания, когда он собрался уже было приискивать себе ночлег где-нибудь на берегу Тихого океана. О том что по контрасту с первым – этот оказался человеком словоохотливым. Что звали его Мэйли ( можно Мэл!), что спешил он на свидание с девчонкой и уже в четыре пополудни должен звонить в ее дверь, а, если бы не это, он обязательно промчал оставшиеся до Лом-Анжелеса сорок сем миль и доставил бы до места.
     Об одолении дорогой пресловутого ОнО умолчал. Просто сказал, что, мчась по трассе с этим парнем, чувствовал себя вполне счастливым, потому что ощущал в нем нечто настоящее, – ту жажду   е д и н е н и я,  которую знал в себе и искал в других. Как, узнав, откуда он, заявил, что любит Россию и с сияющим лицом пропел: «Ka-lin-ka, ka-lin-ka, ka-lin-ka moja-a-a...». А ответ услышал: «I’v com from Alabama , I’m lay down»... и, конечно, «Jingl bells...», песни в стиле кантри которые, еще студентом, гость США выучил, чтобы поражать однокашников (и –кашниц) своей амерканской крутизной и немножко – для тренинга произношения. Как тот стал угощать его обедом, а он отказался и попросил лишь холодной колы, что было сделано вполне охотно.
     - Так вы не имеете здесь никого знакомых? – услышал он неповторимый голос подошедшего к ним церковного старосты. – Я покажу вам того, кого вы знаете. Слышали вы  об актере, господине Нахапетове? Он с его американской женой доставляют прихожанам свежую выпечку.
     - Не знаю, какой это бизнес, – подхватила жена старосты, – но они имеют деньги, которые отдают детям. Вы знаете, да? Они забирают из России детей больных целебральным параличем и лечат их в американских клиниках. Благослови их Господь.
     - Если бы так делали другие русские, Россия была бы самой великодушной державой и не понесла бы таких страданий. – Заключил супруг дамы и добавил: – Вот господин Нахапетов, взгляните.
     И впрямь это был создатель образа романтического, размышляющего, благородного и ревнивого героя, запомнившегося по кино. С тем же узнаваемым ликом, в джинсовой робе, несущий объемистый лоток с подрумяненными жареными пирожками. Поставив его на стол возле огромного термоса с табличкой «Кофе», отправился за еще одним, потом еще и еще.
     Приостановился, отирая со лба пот, с кем-то заговорил.
     Узнаете? – вопросительный взгляд старосты на москвича.
     И что? – мимикой тот в ответ, сделав, однако, несколько нерешительных шагов в сторону Родиона. Но тут же был подхвачен под локоть и подведен к актеру.
     - Господин профессор из Москвы. Вас знает.
     Нахапетов, дружески улыбнувшись, крепко пожал протянутую руку оробевшего "господина профессора", пробормотавшего, что знает и ценит его по фильмам, наслышен о приглашении в Голливуд, съемках в нескольких картинах знаменитой студии.
      - Не очень удачных при том, – без каких-либо эмоций подхватил Нахапетов. – Потом сам попытался снять, не получилось. Нашел себя вот в этом, – кивнул в сторону лотков.
      Но в России вас помнят любят, знают о милосердных делах – помощи неизлечимо больным детям, – он, с жаром актеру.
      - Господин профессор оказался в затруднительном положении, – вмешалась жена старосты. – Нет ли у вас для него свободной комнаты на несколько времени? Вы ведь возвращаетесь в Россию? Или остаетесь? – она, с чуть заметной тревогой.
      Конечно, непременно домой, самолет… через десять дней. Но ни в коем случае, но не хотел бы стеснять…
     Его извинения, однако, Нахапетов остановил своими.
     - Ко мне отец прибыл. Именно прибыл – с посудой, пиалами, чайниками, таганом, халатами: восточный человек, сами понимаете. В доме не повернуться. Рад бы, но, но...
     Его окликнули. И, извинившись, Родион Нахапетов подхватил сразу несколько пустых лотков и скрылся вместе с ними за калиткой храма.
     Церковный староста развел руками, жестом пригласил к столу, за которым супруга уже расставляла и наполняла из супницы тарелки.  Опустошая свою, он сообщил о пристроенном на церковном стенде объявлении с просьбой к соотечественникам приютить его на время... Вон сколько их обедает здесь под кровом весенней листвы.
     Супруги, однако, его оптимизма не разделили. И оказались правы. Объявление осталось незамеченным ни во время службы, ни по завершении трапезы.
     Когда последние машины покинули плавившуюся от жары стоянку подле храма, отлучившиеся с извинениями по делам его почтенные покровители появились и с явным облегчением сказали, что ему повезло. Что, переговорив с владельцем Residential For The Eldery – пансионата имени святого Иоанна Кронштадтского, открытого при храме для престарелых русскоязычных американцев, выяснили, что на данный момент в нем имеется свободная комната, которую, а также возможность столоваться начальница пансионата согласилась безвозмездно предоставить господину профессору как раз на десять дней.
     Почему-то он знал, что нечто подобное должно было случиться – ОнО повергнуто. И без удивления, как должное, воспринял слова церковного старосты о том, что ему вполне по пути подбросить господина профессора до пансионата на Serrano avenue. И, укладывая свои вещи в багажник добропорядочного «Линкольна», не вздрогнул, когда почувствовал какое-то шевеление в области нагрудного кармана, в котором вдруг оказалось две зеленые десятки и услышал слова его все понимающей супруги: «Покушаете сегодня – стол с завтрашнего дня».
     Со вкусом погрузившись в авто, церковный староста опытной рукой повел машину по многополосной трассе.
     - Всегда получаю удолвольствие за рулем, – произнес, молодея на глазах.
     - Господин профессор добирался до Лос-Анжелеса на двух попутных автомобилях, – сообщила ему супруга.
      - На трех, - поправил седок даму. – На двух легковых и на фургоне. – Добрался до самой Union Station – удачно добрался.
     Супруги в сомнении покачали головами. Промолчал.
     Он не стал рассказывать о последнем отрезке пути, чтобы не волновать своих чутких опекунов. О том, как, осмелев после двух столь успешных бросков, вышел прямо на обочину скоростной трассы, прилепил к фонарному столбу листок с крупно выведенными на нем буквами LA (по совету Мэйла – заметнее, а куда, ясно каждому) и как уже через пару минут подрулил Мерс с голубым значком на двери и вышедший из него двухметровый полисмен обрушил на него поток непереводимых звуков, усадил  в машину и куда-то повез. Как пассажир-таки уловил из непереводимого речевого потока полисмена, что выход к фривею пешехода является грубым нарушением правил дорожного движения, но что везет блюститель порядка его не в кутузку, а к отелю, ибо поверил, что он тот, за кого себя выдает, и оказался в неправильном месте по незнанию: в России фривеев – трасс без ограничения скорости – нет.
      Не рассказал о том, как ждал более двух часов новую оказию, покуда его не подобрал фургон, за рулем которого был юркий, улыбчивый макаронник (он так и отрекомендовался, стало быть, – выходец из Италии). Как, устроившись на сиденье рядом с ним и извинившись, вытащил бутерброды (остатки роскошного фуршета после ярмарки социологистики), нечаянно накрошил себе на колени и стал смахивать крошки, а водитель вдруг начал помогать ему. Как  отстранил его руку, в движениях которой уловил некий намек, после чего тот уже без обиняков стал предлагать man-sex в виде платы за его транспортную услугу и как пассажир потянулся за своими чемоданами, но был остановлен и оставлен в покое, правда лишь на короткое время, потому, что притязания и заигрывания водителя продолжались до самого Лос-Анжелеса с извинениями и жалобами на то, что, хотя он и женат и имеет троих детей, но по настоящему его влекут не женщины, а... и т.д.
      И, надеясь на победу до последнего, доставил его прямо к Union Station, откуда он пять суток назад отправился на конференцию в Сан Диего.
      Не стал описывать и то, как, отвязавшись от "макаронника", обосновался здесь на одном из сидений сдвоенного зигзагообразного кресла в зале ожидания – злополучный чемодан сбоку, кейс с курткой на сидение рядом. И как успел приметить на соседних креслах нескольких мексиканцев и одного афро-американца, спокойно, в сидячих позах дремавших, а в глубине зала бодрствующего полицейского.
     Как выдохнул: все. И впал в забытье.
     Не делился и о том, как ночью, несколько раз выкарабкиваясь из обморочного провала, опять листал телефонники и нашел-таки адреса не одного, а целых трех православных храмов. И выбрал тот, что на Argyle avenuе, расположенный неподалеку от трескливого Голливуда. И как отправился туда внутренне готовый к исходу, подобному случившемуся в Сан Диего.
     Но – это он сказал вслух:
     - Как удачно и счастливо для меня здесь все сложилось!
     - Сам Господь Бог привел вас в наш храм, а не на Micheltorena, – сказала супруга старосты.
     - Почему?
     Вместо ответа прозвучал вопрос:
     - Как же вы добирались ко храму, с вещами, без цента в кармане? Это так далеко от Union Station.
      А уже как опытный автостопщик. Сориентировался в направлениях движения, вышел к нужному перекрестку, выставил навстречу потоку машин табличку со словом HOLLYWOOD и скоро был подобран хлебовозом, водитель которого, толстый, седокудрый и улыбчивый негр не только подбросил его до Argyle avenue, но и снабдил буханкой ароматного, горячего шоколадного хлеба.
      - Да, простой люд в Америке еще не заелся. А в России как?
      - Также и в России...
      Машина свернула во двор уютного одноэтажного кирпичного здания, окруженного козырьком-навесом, в тени которого сидели в плетеных креслах несколько пожилых джентльменов.
     Это был пансионат.
                (Продолжение следует)