Взросление

       Ниже приведена глава из романа "Тантатива №2"      


       ...Наутро я проснулся как от толчка. И тихое облегчение внутри - словно меня освободили от тяжкой, гнетущей ноши. Было позднее утро - время героев и победителей. Впереди - почести и слава. Я встал, и мои плечи расправились сами собой. Отец уже ушел на работу, мать - по своим делам, у меня же начались весенние каникулы или мартовские иды, как их называла мать. Я прошел в ванную и посмотрел в зеркало. Оттуда на меня глянула чужая распухшая физиономия. Жаль, что не надо идти в школу. Я представил ахающий щебет девчонок и уважительные взгляды одноклассников. «Ты чего такой?» - спросит кто-нибудь, и я небрежно отвечу, что проучил одного урода. Найдутся свидетели, и история о том, как Мишка Королев отметелил Витьку Шихеля пойдет гулять по школе, обрастая подробностями.
       Обошлось без последствий. Отец переговорил с отцом Витьки, тот добавил сыну за грязный язык, и Витька стал обходить меня стороной. Все же я его подкараулил и пообещал:
       «Еще раз полезешь – убью»
       «Да пошел ты!» - шарахнулся Витька.
       Через полгода он и вовсе переехал с родителями в другой город.
       После драки со мной определенно что-то произошло: внутри  словно образовался крепкий стержень, не позволяющий мне отныне сгибаться перед кем бы то ни было. Кроме того, у меня появился авторитет, что и подтвердил один из старших друзей, сказав мне: 
       «Ну ты, Мишка, зверь! Если бы мы тебя не оттащили, ты бы его убил!»
       Я вдруг представил себя на месте побежденного Витьки, и мне стало его жаль.   
       На каникулах должна была состояться городская художественная олимпиада, на которой мы с Сонькой Крыловой должны были исполнить военную песню «В лесу прифронтовом», и когда я через два дня явился со своим лицом в школу на генеральную репетицию, учителя едва не попадали в обморок. Номер был под угрозой. Выручил учитель пения Владимир Иванович, который предложил нарядить Соньку медсанбатовской девчонкой, а меня - раненым солдатом с гармонью. Идея понравилась. Нашлись гимнастерки, мне для пущей правды забинтовали голову, и Сонька выдала такой вдохновенный вокал, а я такой  отчаянный проигрыш (чуть баян не порвал), как будто нам и правда после этого в бой! Зрители повскакали с мест, нас несколько минут не отпускали со сцены. Каково же было изумление членов жюри, когда выяснилось, что синяки и ссадины у гармониста настоящие! Это, однако, не помешало наградить нас почетными грамотами. Для меня же самым удивительным было то, что вместо нашего оригинального номера и почетных грамот мой внутренний информатор попытался подсунуть мне блеклую картинку нас с Сонькой – прилизанных, наутюженных, натужных. Картинка сконфузилась и растаяла, оставив после себя предчувствие чего-то незнакомого и волнующего. За нашей первой песней последовала вторая, за ней третья, затем к Соньке присоединились две ее подружки, и наше трио стало гвоздем школьной самодеятельности. С тем и пошли в седьмой класс.
       Ох, уж эта Сонька, самая яркая девчонка наших трех седьмых классов! Да что там седьмых – всей школы, пожалуй! Именно с ней испытал я первые схватки нарождающегося сердечного томления. Из семьи врачей, на удивление ладная, своенравная, с мелодичным, звонким голосом, пригожим, капризным личиком, тугой золотистой косой, громкими суждениями и командирскими замашками. Сюда же точеные, что называется, ножки, которые она подволакивала с трогательной детской косолапиной. Это о таких, как она старшие пацаны, провожая их взглядом, говорили: «Она не идет, а пишет, а я читаю плохо, плохо!..» Тем, что я дважды за нее заступился (хотя, по сути, оба раза я вступался не за нее, а за справедливость), я, сам того не ожидая, заслужил ее благосклонность, которую она понимала весьма своеобразно. Отделив от прочих поклонников, она утвердила меня в должности доверенного по особым поручениям. Например, могла сказать:
       «Сегодня останешься после уроков, будем новую песню разучивать»
       Я естественно оставался.
       В другой раз говорила:
       «Проводи меня, чтобы Артамонов с Анищевым отстали»
       И я, косясь на ее беззаботное личико, с чертовски умным видом шествовал рядом, роняя на ходу что-нибудь страшно серьезное.
       А однажды огорошила:
       «Ты можешь надавать этому Брилеву из 7«В»?»
       «За что?» - осторожно спросил я.
       «За то, что манерной дурой обозвал!» - вспыхнула она.
       «Ну, урод!» - пробурчал я и, поймав на перемене Брилева, против которого лично ничего не имел, взял его за пуговицу и посоветовал:
       «Андрюха, ты это… к Соньке не лезь, ладно? А то мне придется… Ну, сам понимаешь…»
       «Понимаю!» - поторопился он отнять пуговицу.
       «И на катке будь осторожней. Можешь ногу подвернуть…» - потрепал я его по плечу. Назавтра он упал, сильно подвернул ногу и неделю не ходил в школу. 
       «О чем это ты с Людкой Смирновой так долго говорил?» - требовала она меня к ответу с коварной улыбкой.
       «Да я это… задачу ей трудную объяснял…» - смущенно оправдывался я.
       «Ну, объяснил?»
       «Объяснил…»
       «То-то она такая довольная!» - язвила Сонька.
       «А ты не довольная, когда с Витька Царевым говоришь?» - хотел брякнуть я, но вовремя прикусил язык. Витька Царев – смазливый пацан из параллельного класса, которого я считал своим соперником, точно полезет за нее в драку, был бы повод. Так что прояви я строптивость, и она сделает адъютантом его. Одного я не понимал: ведь Сонька прекрасно знала, за что я подрался с Витькой Шихелем. Знала, что он пусть и на словах, соединил нас в некоем темном, постыдном, взрослом действе с унизительными последствиями. Все равно что вымазал дегтем. Лично мне даже думать об этом было стыдно! Соньку же, судя по ее беззаботному виду, это ничуть не смущало.
       В остальном я жил соответственно возрасту. Время было сытое, романтичное, приподнятое, и я пропитывался эпохой, прислушивался к взрослым разговорам, любил «Битлз», под их влиянием освоил гитару и вдобавок пошел в секцию бокса.
       «Ты похож на хулигана, - недовольно косилась Сонька на мои ссадины и ушибы. - Зачем тебе этот бокс?»
       «Чтобы тебя защищать» - отшучивался я.
       «От кого?» - хмурилась Сонька.
       «Например, от хулиганов»
       Хулиганы хулиганами, но когда ее на школьных вечерах приглашали старшеклассники, и она с томной улыбкой шла с ними танцевать, у меня чесались кулаки.
       Мы ходили с ней в кино, много гуляли, увлеченно разговаривали. Я говорил, что после школы поеду поступать в Москву, но пока не знаю, в какой институт. Она говорила, что хочет поступить в медицинский. После того как она первый раз побывала у меня, отец спросил:
       «Так это из-за нее ты дрался?»
       «Да» - смутился я.
       «Молодец, - одобрительно улыбнулся отец. – Я бы в твоем возрасте из-за нее тоже подрался»
       В нашем дворе ни от кого ничего не скроешь, и вот уже мой старше меня на три года товарищ, Колька Парамонов (курит, выпивает, работает слесарем в депо, готовится к армии и покровительствует мне) - высказался при встрече:
       «Красивая девка. Только имей в виду, у нее уже менструации есть»
       «Ну и что?» - покраснел я, не имея ни малейшего понятия, о чем речь.
       «А то, что она уже залететь может!» - важно сообщил Колька.
       «Это как?» - покраснел я еще больше.
       «А это когда вот так!» - пошлепал Колька ладонью в торец кулака.
       Неприличный жест, давно мне знакомый, но с такой же мутной сутью, как и то, что он говорил. – Ты уже спермой стреляешь, у нее менструации, так что запросто…»
       Все это было сказано серьезно, по-мужски, без дураков. 
       «И что мне делать?» - смотрел я на него, красный как рак.
       «Не кончай в нее, понял?» - понизил голос старший товарищ.
       «Понял!» - бросил я, хотя ничего не понял и, охваченный душным стыдом, поспешил прочь.
       На самом деле я не знал, как назвать то, что я чувствовал, бывая с ней. Знал только, что мне было хорошо, как ни с кем и никогда. Но назвать хотелось. Назвать запретным, заветным, сердечным словом, с которым я почувствовал бы себя взрослым. И я пошел на хитрость: к выпускному вечеру десятиклассников задумал разучить с Сонькой и ее подругами песню Битлз «She Loves You». Хитрость заключалась в том, чтобы на чужом языке спеть про любовь. Был уверен, она поймет.
       Я пришел к знакомому десятикласснику и попросил найти слова песни. Будущий выпускник нашел, вручил мне и напутствовал:
       «Молодец, чувак, давай, делай!»
       Я расписал песню на три голоса, и мы под гитару приступили к тайным репетициям: кто знает, как отнесутся учителя к любовной песне в исполнении семиклассников. Репетируя, Сонька понимающе поглядывала на меня и улыбалась.
Добившись подходящего звука, я сказал знакомому, что мы готовы. Один из его одноклассников взялся подыграть нам на пианино, другой – на балалайке-контрабасе, остальные, прослушав, вскочили и наградили нас звучными, одобрительными хлопками. Я охладил их восторги, сказав:
       «Маруся не разрешит»
       Марусей мы звали завуча Марью Федоровну.
       «Ну, это мы еще посмотрим!» - хлопнули меня по плечу.
       Маруся разрешила. Успех был оглушительный. Соньке я сказал:
       «Вы молодцы. Спели лучше битлов»
       «А знаешь, что мне в песне понравилось больше всего?» - улыбнулась Сонька.
       «Что?»
       «Припев» - со значением посмотрела она на меня и покраснела.
       Так месяц за месяцем взрослея и наполняя дни нашей жизни крепнущей симпатией, с волнующим замиранием постигали мы на ощупь неведомую нам школу чувств. Каждый день был для нас значимым событием и, пережив их одно за другим, окончили мы восемь классов и перешли в девятый.