Последний же враг истребится - смерть

"Православный Санкт-Петербург", №2 (398), февраль 2025 года

Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН

Мы договорились с отцом Сергием Шалберовым, протодиаконом Свято-Троицкого Измайловского собора, побеседовать о смерти. Почему о смерти? Да просто Великий пост приближается — когда же ещё и подумать о бренности нашей земной жизни, как не в великопостные дни? Самое благодатное время для таких раздумий. И так получилось, что встретились мы с о.Сергием сразу после панихиды — ещё и гроб не успели убрать, и седенькая старушечка с лицом серьёзным и добрым мирно почивала под огромным куполом собора. Отец Сергий подошёл ко мне с дымящимся кадилом в руках…


— Отец Сергий, вы, наверное, во многих тысячах отпеваний принимали участие… А бывали такие отпевания, которые почему-то запомнились вам?

— Конечно… И немало таких было… Вот, например, отпевание нашего дорогого отца Давида (Титова), иеромонаха, основателя Макарьевской пустыни. Настоящий подвижник был!.. Познакомились мы с ним так. Я написал статью в журнал «Православие и самодержавие» о том, что в дремучем лесу на месте бывшей Макарьевской пустыни ныне только останки воинов и мерзость запустения. И вот несколько дней спустя приходит ко мне молодой паренёк.
«Я, — говорит, — регент Никольской церкви во Мге. Хочу поселиться в той пустыни, о которой вы написали». Я ему: «Да ты понимаешь ли, что там на восемь километров вокруг и жилья человеческого нет, одни медведи ходят?» — «Это ничего. У меня смета есть: надо 30 тыс. рублей, бензопилу, лошадь. Этого будет достаточно». Я тогда познакомил его с отцом Евфимием (Шашориным) — ныне покойным настоятелем Тихвинского монастыря, тот его, нисколько не раздумывая, благословил на постриг в монашество с именем Давид. Так начала возрождаться Макарьевская пустынь, и всё, что там сейчас построено, — всё это появилось благодаря подвижничеству отца Давида. У него был особый дар — располагать к себе: он, чистый в помыслах и деяниях, нравился людям. Но от непосильных трудов и жёстких условий надорвался, заболел, рано ушёл… Мы отпевали его в любанской Петропавловской церкви, а хоронить-то надо было в родной его обители. Что ж, повезли гроб в пустынь — через лес, по бездорожью, на вездеходе, а когда болото переезжали, у тягача сорвалась гусеница, и мы битый час по колено в грязи эту злосчастную гусеницу натягивали… Такое было отпевание, такие похороны… Отец Давид, как мне кажется, уже стал своего рода местночтимым святым для верующих Тосненского благочиния, а пройдёт лет 50 — вот увидите, будет отец Давид почитаться уже в пределах епархии. Он ведь современным подвижником был, истинным монахом, как сам преподобный Макарий Римлянин, ушедшим от мира греха в лесную глушь.

Ещё вспоминается панихида, которую я служил на Святой Горе Афон. Как известно, там есть обычай: черепа умерших монахов складывают в костницу, и они стоят там рядами на полочках с именами на лобовой косточке. Когда я в первый раз приехал на Афон, местный архидиакон Иаков — обладатель феноменального пронзительного тенора — вдруг предлагает мне: «Давай, отец, отслужим панихиду в нашем самом святом месте, в костнице». Это было непередаваемо!.. Вы, наверное, думаете, что находиться в окружении сотен черепов не слишком-то весело? Нет, наоборот: там радостно, от них даже струится неземное сияние! Отслужили мы, а потом отец Иаков снимает одну главу с полки и передаёт мне в руки: «Целуй! У этого монаха был фантастической красоты тенор!» С благоговейной молитвенной радостью я приложился к янтарному черепу этого афонского подвижника.

Подружился я с иеромонахом Пантелеимоновского монастыря отцом Анфимом. Такой хороший был монах, молодой, тихий, скромный, и при этом постоянно светящийся изнутри тайной радостью о Боге… А когда в следующий раз приехал — он уже умер. И могилка у него такая простая, светлая… Я чуть не зарыдал у его скромного креста — сам отслужил панихиду, тихо, спокойно, никого не звал… И до сих пор его поминаю: такой удивительный, настоящий афонский ангел!..


 — Вам, наверное, не раз приходилось служить панихиду диаконским чином, т.е. без священника?

— Да, довольно часто служил, но не столько панихиду, сколько литию. Лития — это заключительный фрагмент панихиды. Я литии люблю… Отец Константин Пархоменко научил меня, что после отпевания нужно обязательно произнести над гробом напутственное слово, — и вскоре я сам заметил, насколько полезен этот совет. Когда люди стоят перед отверстой могилой, когда видят смерть наяву, тогда они наиболее восприимчивы к словам о Боге, и это лучшее время для миссионерства. Судите сами: всё было хорошо, люди веселились — и вдруг их близкий человек умер… Куда он уйдёт? В эту яму? В небытие? И никакой надежды уже не будет? Вот тут-то и должно прозвучать пастырское слово, тут-то и говоришь, что только смерть придаёт жизни окончательный смысл: только у края могилы можно оценить жизнь человеческую.


— Какие чувства преобладают у вас во время панихиды?

— Многое тут зависит от окружения… Иногда стоят вокруг гроба люди с мёртвыми лицами — и ничем их не пробить. Недавно скончалась моя сотрудница по институту, мы её в Токсово отпевали… Я стараюсь, пою в полный голос — и хоть бы кто-нибудь перекрестился! Вот что меня расстроило: все стоят, как мёртвые. Вспомнилось, как Господь сказал: «Предоставь мёртвым погребать своих мертвецов». Тяжело служить в такой обстановке.

А бывает наоборот: приходят милые люди, и чувствуешь тепло их душ, и сам согреваешься от этого тепла. Потому надо всегда подготовиться перед отпеванием, расспросить родственников, есть ли среди них верующие, узнать, как покойный относился к вере… Мне даже кажется, что чин отпевания более важен для живых, для «зде оставшихся», чем для покойного.


— А вам приходилось самому переживать близость смерти?

— Так ведь смерть может подкрасться незаметно, а мы это и не сразу почувствуем! Бывало всякое. Я горным туризмом занимался, много ходил в разных местах… Случалось попадать под камнепады. Вот летит на тебя здоровенная глыба, и видишь, что она прямо в лицо тебе метит, а увернуться уже не успеваешь. И нет никакого страха, а только чувствуешь, будто кто-то тебе на ухо шепчет: «Стой! Не двигайся!» И вот гигантский камень пролетел мимо, только ухо мне, как недавно Дональду Трампу, слегка поцарапал. Тотчас мгновенно в вены хлынула струя адреналина - такое эйфорическое состояние, и только позже начинаешь осознавать, что мог бы на тот свет отправиться.

Однажды мы легкомысленно пренебрегли страховкой: надо было  в связке траверс ледника проходить, а мы спешили - пошли поодиночке… Поскользнулся, сорвался, с нарастающей скоростью скольжу вниз по льду, пытаюсь тормозить ледорубом, но толку нет. И не чувствую ни паники, ни отчаяния… Зацепился буквально в трёх метрах до края ледника! И тут же истерический хохот меня одолел: смеюсь безудержно, как пьяный. А когда смех иссяк, запоздало затрясся от пережитого ужаса.

И был действительно страшный момент жизни, о котором мне даже говорить не хочется: до сих пор тяжело об этом вспоминать. Но всё же давайте расскажу: это было, кажется, в 1994 году, когда я странствовал автостопом по Европе. И занесло меня промыслом Божьим в непризнанную Сербскую Краину в самый разгар сербско-хорватской войны. Там-то я впервые в жизни столкнулся лицом к лицу с идейными нацистами. Только въехали мы на какой-то маленький приграничный полустанок, вижу: бегут к нам вооружённые хорваты… Берут паспорт и, увидев, что я из России, откровенно плюют мне в лицо, резко скомандовав: «Выходи, русская свинья!» — «Куда, зачем?» Не тратя лишних слов, пинками загоняют нас в тесную кутузку — меня и ещё троих попутчиков из Москвы. В камере хоть и не били, но всячески унижали и глумились. А главное — непонятно, что у них на уме, что они нам уготовили. Сутки сидим — никто нас не кормит, никто ничего не говорит. Вдруг бархатной южной ночью с грохотом распахивается дверь, заходят пограничники с оружием: «Собирайтесь!» — и ведут куда-то через колючие кусты. Чувствую меж лопаток приставленное дуло автомата, лязгает затвор, и невольно начинаю пролистывать всю свою непутёвую жизнь. Душу сдавливает отчаяние: «Как же ты бездарно прожигал годы! Ради чего жил, чего добивался — и вот всё зря…» Да, какая там эйфория? Только стучащая пустота богооставленности в задыхающемся сердце: душа захлебывается в липком страхе перед неизвестностью. Уже потом в России мне сказали: «Если бы ты был один, то, скорее всего, пропал бы, а четверых они трогать не стали — боялись  международного скандала».

Вдруг видим: выскакивает из кромешной мглы дизельный поезд, причём совершенно пустой. Дверь вагона открывается, хорваты загоняют нас туда прикладами, а в самый последний момент закидывают в окно паспорта. Такая вот депортация по-хорватски: поезд идёт в Словению. Тут подходит кондуктор, а словенцы хоть и католики, но хорватских изуверов сильно не любят, а нас, православных славян, наоборот, принимают с безграничным радушием.

Я никогда не забуду эти бесноватые хорватские лица, перекосившиеся от ярости просто потому, что я русский! Наверное, то же самое и у бандеровцев сегодня из смердящей преисподней вылезает. С тех пор я убеждённый сторонник смертной казни, потому что понял: если человека приговорили к смерти, он совсем по-другому взглянет на свою жизнь, он многое пересмотрит, во многом раскается. А если дать ему пожизненное? Да, радости тут мало, но и поводов к раскаянию не возникает, и даже малая надежда в сердце теплится: может быть, откуплюсь, может быть, власть переменится, дадут амнистию… Я, впрочем, допускаю, что тут тоже может иметь место  раскаяние, но такого глубокого и искреннего, безусловно, никогда не будет!

Мы продолжаем нашу беседу с протодиаконом Свято-Троицкого Измайловского собора отцом Сергием Шалберовым. Тема беседы — смерть и отношение к ней православного человека.

— Посоветуйте, отец Сергий, как пережить смерть близкого человека. Знаю людей, которые ломались душой, не в силах смириться с потерей…

— Беда в том, что человек не только близких теряет: он вместе с ними теряет смысл жизни. Так бывает, когда ближний заменил тебе Бога, — ребёнок, жена или муж… Случается такое? Конечно, случается, если есть чрезмерная зависимость от ближнего, психологическая манипуляция сознанием и поведением.

Так, один мой родственник очень любил свою жену — никого и ничего, кроме жены, ему было не нужно. Настоящая идиллия царила у них в семье. И вдруг у неё случился инсульт — она скоропостижно скончалась. После этого муж за два года совершенно потерялся! Здоровый, крепкий мужик, он, оказывается, был настолько зависим от неё, что даже готовить не умел! Увлечений особых не имел, друзей тоже не нажил. И началась паника! Я пытаюсь его поддержать, — но человек должен самостоятельно с помощью Божьей преодолеть это испытание.

Была у меня знакомая — добрая, милая, очаровательная женщина. Она тоже очень любила мужа, а когда муж умер, она и шага не могла ступить, чтобы не вспомнить о супруге. Я говорил ей: «Ну что ты оглядываешься, как Лотова жена, у тебя же всё впереди. Не следует забывать мужа, но не надо и цепляться за его память. Ещё будет у тебя другой. Не лучше, не хуже, — а другой». — «Нет, я так не могу». Лет десять, наверное, она так мучилась, болела, увядала, а потом всё-таки появился у неё в жизни новый достойный мужчина, и сейчас она просто преобразилась, вновь расцвела.

Да, конечно, всегда смерть близкого — это большое горе, но я хочу привести верующим людям утешающий пример. Вот я был когда-то научным сотрудником… И, допустим, работал со мной коллега, обаятельный человек, весёлый, талантливый, дружелюбный, с которым мы долгое время вели общую научную тему. И представим, что однажды он успешно защитил диссертацию, поэтому начальство его повысило, переведя в другой, совершенно секретный отдел, этажом выше. Теперь к нему прийти нельзя, он исчез из поля зрения… Но он же рядом, хоть и ближе к начальству, и по-прежнему работает, иногда даже какая-то закрытая информация о его успехах вниз просачивается, — так за него гордиться надо, а не скорбеть! Ему стало лучше, а ты, если хочешь с ним общаться по-прежнему, — трудись, молись, и тебя со временем возвысят и переведут туда же.

— Бывает ведь и такое, что человек, проводивший свою жизнь в явном грехе, уходит из жизни некрасиво, при нелепых, недостойных обстоятельствах. Вам приходилось встречаться с чем-то подобным?

— Был у нас в посёлке такой случай: некая семья потомственных грешников собралась за столом, чтобы в очередной раз разгульно выпить, — слово за слово, все разругались, чем-то оскорбили главу семейства; тот, шатаясь, вышел в соседнюю комнату и молча повесился. Они вызвали скорую, милицию — и, не дожидаясь, пока те приедут, стали тут же поминать своего покойника. Ведь это полная деградация: милиция приехала, отец ещё в петле, а они, мёртвое вороньё, уже слетелись к трупу праздновать тризну! Когда я приехал, пьяные родственники пришли ко мне с мольбами, чтобы как-нибудь по неформальным церковным связям отпеть этого самоубийцу. Я тогда, прости Господи, просто рассвирепел, анафематствовал этих безнадёжных пропойц: «Не будут его отпевать! И вас отпевать не будут, ждут вас всех адские муки!» Может быть, хоть так до них, падших, что-нибудь дойдёт?

А вот ещё один рассказ про трагедию самоубийства, но с позитивным исходом. У одного нашего односельчанина — человека в целом хорошего, работящего, но запойно пьющего — вдруг накануне свадьбы покончила с собой двадцатилетняя дочь. И эта смерть так потрясла отца, что он совершенно преобразился. Во-первых, он с тех пор ни капли в рот не брал, но мало того: первоклассный плотник, он стал безвозмездно помогать всем, кто нуждался в его помощи: в церкви дров нарубит, кому-то ремонт сделает… И всё бесплатно! Сколотил себе гроб и спал в нём, точно древний подвижник, — он узнал, что у него рак и жить ему немного осталось. Перед смертью говорил мне: «А можно меня в шапочке похоронить?» — то есть в скуфье. Я отдал ему свой греческий подарок, афонскую скуфеечку, а он ещё просит: «Можно на ней крестик вышить?» В этой шапочке его и погребли. Совершенно преобразился человек, а ведь когда-то, когда он ещё пил, я от него, бывало, смрад чувствовал и слышал такое: «На меня оттуда холодом веет! Ко мне покойный отец приходил, предупреждал, что я погибну! Я самого врага рода человеческого видел!»

— А бывает ли смерть красивой?

— Что понимать под красотой? О чём мы молимся? Не о красивой смерти, а о безболезненной, мирной, непостыдной. Достойной должна быть смерть! И ещё безболезненной — сколько видел предсмертных мучений, когда и наркотики не помогают… Но знаю я и иное чудо: приснопамятный отец Ефрем (Макаров), иконописец Пантелеимоновского монастыря на Афоне, болел раком, но никаких болей у него не было. Ещё до монашества он завербовался в Грецию, расписывать виллу местному богачу. Однажды в выходной съездил из любопытства на Афон — там вдруг понял, что хочет здесь остаться навсегда. И стал монахом. Когда я с ним в последний раз виделся буквально за три дня до смерти, он выглядел спокойным, смиренно улыбался, даже шутил, и лишь когда стали прощаться, уткнулся мне в плечо и прослезился, словно предчувствуя скорое расставание. А через несколько дней отошёл ко Господу. Свидетельствую, что, пребывая в непрестанной молитве, болей он не ощущал, обезболивающих не употреблял, хотя ясно чувствовал, что должен скоро уйти. Вот она, безболезненная, непостыдная, мирная смерть. Самое главное, чтобы была она непостыдной!

Но смерть нельзя идеализировать — разве только гибель на войне, за Родину… Да и тут восхищаться надо не самой смертью, а подвигом: для наших поколений подвиг стал совершенно чужд, а ведь Господь говорит, что душу за други своя положить — это высшее проявление любви.

Ещё встречается такое мнение, будто смерть не так уж страшна. «Почему?» — «Но там же рай, блаженство!..» Да, существует райское блаженство, но зачем же замалчивать адские муки? Нет, надо помнить о загробном воздаянии, сознавать, что смерть страшна, и молитва должна быть о лёгкой смерти, безболезненной, непостыдной.

Меня спрашивают про эвтаназию: допустимо ли это или нет? А я отвечаю: у нас есть своя «эвтаназия» — православная. Как так? А вы разве не знаете, что в Церкви есть особое чинопоследование: «Канон, бываемый на разлучение души от тела, внегда человек долго страждет». Я три или четыре раза практиковал это и скажу: удивительные результаты! На даче в наших Шапках жила пенсио­нерка Валентина Ивановна Седач, в самое тяжелое время гонений служившая бухгалтером Князь-Владимирского собора, — достойный старый человек. В своё время Патриарх именно её наградил орденом Святой Ольги № 1. Вот однажды приехал я в свой сельский дом, а родственники говорят, что она лежит при смерти, никого уже не узнаёт, лекарства не действуют, а смерть затаилась. «Хорошо, если вы согласны, почитаю канон о долгостраждущей Валентине». Начинаю читать — и сам чувствую, как легко становится на сердце. Только-только закончил Трисвятое, и душа её отлетела, оттаяв от страданий, — и сразу просветлело вокруг. И так несколько раз было, с разными людьми. Но тут есть особенность: наша православная «эвтаназия» применима не ко всем — только к верующим. А если человек неверующий — бесполезно, ничего не выйдет, проверено.

— Как относиться к тем сновидениям, когда видишь своих близких покойных? Всегда ли это только сон?

— На самом деле тот мир — невидимый, потусторонний, — он постоянно стучится к нам. А почему мы не слышим? Потому что заняты делами, суетой, пустословием, заботами. Надо уйти от этого шума, душу очистить, чтобы настроить приёмник сердца на нужную волну, — тогда и начинаешь слышать то, чего раньше не слышал. У меня такое получалось высоко в горах, где мирские заботы отступают, а ещё лучше — на Святой Горе.

Был у меня друг-альпинист, Георгий Шумейко из Кривого Рога, партнёр по связке. Жора был человек интересный, очень порядочный, но принципиальный девственник, никогда не знавший женщин, хотя не отступал от традиционной ориентации. Ещё он был агностиком: всё время требовал от меня, чтобы я привёл ему доказательства существования Бога. Когда на Украине началась смута, наше общение по понятным причинам прекратилось, — и вдруг снится сон… Вижу пустой аэропорт, Жора сидит с рюкзаком, на нём заляпанные джинсы… Я ему: «Куда ты собрался?» А он мне: «Джайлык». И тотчас уходит на посадку — двери лифта закрываются передо мной. Утром я вспоминаю: что это за Джайлык? Набираю в поисковике и читаю: «2 августа при восхождении на вершину Джайлык, четвёртой категории сложности, потерялась двойка — Георгий Шумейко и старейший альпинист России Василий Печенин. Поиски не дали результатов».

Вот так Жора дал мне оттуда знать, что наконец-то получил доказательства существования Бога и что теперь его нужно заупокойно поминать.

А иногда вести приходят через технические средства. У меня был родственник, добрейший ученый-онколог, врач-бессребреник, но, увы, хронический алкоголик. Как-то раз выхожу я на паперть нашего храма и вдруг получаю звонок от его сына. Только раз прозвонил и сразу замолчал. Я звоню в ответ: «Антоша, что случилось?» Он запнулся и ответил не сразу: «А вы откуда знаете?» — «Так ты же мне позвонил…» — «Я не звонил вам. Откуда вы знаете, что папа умер?» Оказывается, родные хотели скрыть его смерть: не было денег ни на приличные похороны, ни на поминки… Но Бог иначе судил.

Есть ли у мёртвых свобода во Христе? Мне кажется, так: мёртвые имеют определённую свободу помогать своим близким. Если покойник при жизни был чист, если у него был достаточно высокий моральный уровень, то Бог даёт ему возможность в чём-то помогать оставшимся. Почему я так думаю? Мама у меня была неверующая и всегда стеснялась того, что я ушёл в Церковь, — она всем говорила, что я инженер. Когда мама умирала (а она была врач и знала, что умрёт), я с ней беседовал, приносил ей православные книги. Она ахала: «Неужели всё это правда?» Я ей отвечал: «Давай договоримся, что ты дашь мне знать о себе». И вот на сороковой день мне снится: лежит мама, покрытая кисеёй, и говорит: «У меня всё хорошо, не мешайте мне спать». Как я это толкую? Мама была чистым человеком, её все любили, но веры у неё не было, и поэтому Господь освободил её от мук, но и свободы помогать ближним не дал никакой.

Но вот что следует помнить! Ни в коем случае нельзя желать увидеть в сновидениях усопших родственников. Под их личиной могут являться совсем иные сущности. Один батюшка из дальнего зарубежья рассказывал, как у его прихожанина, эмигранта, умерла молодая любимая жена, очень красивая француженка. В горе он стал вызывать её образ ночами. Она явилась в тонком сне, предложив далее общаться через медиума. Так он подсел на спиритизм, стал даже советоваться с «женой» по вопросам бизнеса. Подвернулась рискованная сделка — и «дух жены» её одобрил, но в результате муж практически разорился. На сеансе же в ответ на его упрёки блюдечко зловеще оскалилось: «Ха-ха-ха!»

— Вот что тяжело: молишься, молишься за своих усопших, а результата не видно! Что там творится на том свете, стало ли близким хоть чуточку легче от наших немощных молитв?

— Это тайна великая есть, мы этого знать не можем, — но некие знаки

Господь иногда даёт. Я порою получаю какие-то сведения при чтении Следованной Псалтири. Вот однажды привезли какого-то высокопоставленного покойника с депутатским значком. Родственники говорят: «Читайте по нему Псалтирь, мы хорошо заплатим!» Начинаю читать. И вдруг чувствую: жуткая боль в спине! Никогда такого не было! Страшная мука — чуть не кричу в голос, — но всё равно читаю. От боли уже за себя молишься, а не только за покойника, причём так, что за стенами собора уже слышно. Потом пошёл в алтарь, чайку испил, чувствую — всё мгновенно прошло. Но у всех, кто после меня читал Псалтирь, были какие-то препятствия: кто-то заикаться начинал, у кого-то дыхание сбивалось. Видимо, враг пытался нас убедить: «Не трогайте его, он мой, он давно мой!»

О смерти помнить надо, и надо уже сейчас выработать к ней правильное отношение: не бояться, но и не предаваться беспечности, не отмахиваться от неё, но и не позволять тяжёлым думам овладевать твоей душой. Пост — самое лучшее время, чтобы вспомнить о конечности нашего бытия и молиться, чтобы Господь Бог избавил нас от власти преисподней…