Пластилин

         Как только стрелки часов вытянулись в ровную вертикаль, Валентин встал из-за стола и заспешил к выходу. Заперев дверь на ключ, он размял пальцами пластилиновый комок, с удовольствием ощущая, как тот согревается и становится податливым. Пятилетним он впервые познал чувство власти над этим материалом, с тех пор оно возникает, стоит взять в руки пластилин. Прижав размякшую массу к притвору, Валентин опечатал кабинет персональным пломбиром «Заведующий отделом хранения БРА».

          Главным хранителем Буйского районного архива Валентина Валентиновича Квашнина назначили недавно. Подать документы на соискание вакансии его заставила жена – семье хронически не хватало денег, а у заведующего отделом зарплата пусть ненамного, но больше, чем у простого архивиста. Сам Валентин не собирался расставаться с насиженным местом в общем кабинете, где кроме него работали четыре пожилые женщины и Вера Перова.
          Столы Валентина и Веры стояли друг против друга. Почти ежедневно он видел перед собой её хрупкие плечи и тонкие руки, серьёзные серые глаза за стёклами очков, гладкие русые волосы до плеч – когда Вера наклоняла голову, они падали вперёд и закрывали ей лицо. Ему нравились тихий Верин голос, и как она слушает – не перебивая, не глядя пристально. Он страшно смущался, когда ему смотрели прямо в глаза, становился косноязычным и терял нить беседы. С Верой ему было настолько легко, что он ей первой, (после мамы, конечно), рассказал о своей мечте: подарить городу макет «Лагерь пугачёвцев на реке Морочке», собственноручно вылепленный из пластилина. Даже позвал Веру посмотреть на эту большую, два на два метра, детальную работу. Рассказал, как искал в архивах факты о походе легендарного Емельяна на Казань, и стоянке его отряда здесь, близ Буйска – тогда ещё маленького поселения.
           Веру удивило несвойственное Валентину восторженное возбуждение и восхитило почти ювелирное мастерство, с каким он воссоздал фигурки людей, лошадей, собак; шатры, костры, разнообразную утварь и даже рыбу, выловленную пластилиновыми рыбаками из пластилиновой реки.
            – Да, это достойно музея. Почему не передаёшь?
В ответ Валентин лишь пожал плечами. Он обращался к директору Буйского краеведческого музея, однако тот вежливо отклонил подарок. Дескать, в старом здании места мало, к тому же грядёт капитальный ремонт, вот как закончится…
            И тогда Вера пригласила в квартиру Квашниных журналистов.
            В то время ещё жива была мама.

            Лидия Васильевна Квашнина работала библиотекарем.
            Иногда она брала с собой на работу сына. Уже в пятом классе Валя прочёл сочинение Пушкина «История Пугачёва». Отчаянная отвага предводителя народного бунта потрясла и очаровала его.
            – Противоположности притягиваются, – смеялась мама. – Наглец Емелька восхищал твоего папу тоже, а вы с ним очень похожи.
            Валентин Квашнин-старший погиб за месяц до рождения сына: на пешеходном переходе его сбил грузовик. Лидия Васильевна повесила на стену большой портрет мужа, назвала его именем сына и вспоминала при каждом удобном и не очень удобном случае.
            Валентин-младший вырос копией отца. Таким же круглолицым и светловолосым, невысоким и полноватым, немногословным и терпеливым. И так же, как старший, получил в детстве кличку Квашня не только из-за фамилии. И отец, и сын любили читать и не любили драться.
            Лишь однажды Валя ответил обидчику кулаком и пришёл из школы в слезах, с синяком на пол-лица. Мама его не поддержала.
            – Умный человек никогда не решает проблем скандалами! Твой папа умел не замечать глупых высказываний в свой адрес, – строго внушала она, указывая на портрет. – Научись избегать конфликтов, и ты всегда будешь победителем.

             Журналисты наполнили уютную тихую квартиру Квашниных шумом и суетой.
             Во время интервью Валентин краснел, бурчал что-то невразумительно. И только когда оператор направил свет прямо на макет, возмутился: пластилин тепла не терпит!
             Зато Лидия Васильевна, не скрывая гордости, рассказала, как Валя, получив в подарок на пятилетие коробку пластилина, настолько увлёкся лепкой, что день и ночь мастерил, сначала наивные детские поделки, потом сценки из прочитанных книг. К сожалению, те работы не сохранились, они теряли форму даже от комнатной температуры. Позже, с помощью учительницы химии Валя изобрёл состав из клея и песка, смешал его с пластилином и получил массу, устойчивую к температуре. А после знакомства с основами скульптуры, стал лепить фигурки на проволочном каркасе.

              Спустя годы, будучи уже сотрудником районного архива, Валентин нашёл документы о походе Емельяна Пугачёва через местные леса. Тогда и родилась идея увековечить в макете связь народного бунта с историей края. Год за годом пластилиновые фигурки заполняли будущий музейный экспонат, которому предстояло прославить скучный провинциальный Буйск.
              После выхода в эфир сюжета о макете и его создателе, Валентин Квашнин стал знаменитостью. Правда, ненадолго. Вскоре новость забылась, а музей закрыли на ремонт. Валентин же продолжил копаться в книгах и документах, находить новые материалы, вносить в макет поправки, дополнять деталями.
Погружение в события, связанные с жизнью бунтовщика-самозванца, наполняло Валентина ощущением отваги. Некая тайная сила превращала Квашню в мужественного защитника слабых, готового отдать за них жизнь. Но стоило ему отойти от макета, как под добрым взглядом папы с портрета и тревожным – мамы, он снова становился тихим, послушным мальчиком. 
               А потом Валентин неожиданно женился.

               – У нас новая соседка, – сообщила мама, накрывая на стол. – Такая бойкая девушка! Поздоровалась, назвала меня по имени-отчеству.
               – Твоя знакомая? – отозвался Валентин из своей комнаты.
               Крошечную детскую он называл «моя нора». Середину «норы» занимал макет. Валентин ходил вокруг него, что-то поправляя.
                – Нет, конечно. Ей Ольга Евсеевна о нас рассказала. И она сразу себя повела так, словно мы уже сто лет друг друга знаем! Меня, говорит, зовут Таня, я приехала из села Морокино, буду работать в Доме культуры тренером по спортивным танцам. И тра-та-та-та, тра-та-та! Я не поняла: то ли она простушка, то ли развязная девица. Валя, иди ужинать!
                Старый двухэтажный дом, в котором жили Квашнины, когда-то принадлежал богатому купцу. После революции советская власть разделила его на восемь ужасно неудобных, маленьких, но с высокими потолками и большими стрельчатыми окнами квартир. В одной из них хозяйка Ольга Евсеевна сдавала комнату. Жильцы у неё менялись часто, Валентин не успевал запоминать ни лиц их, ни имён.
                За ужином мама ещё что-то рассказывала об очередной квартирантке Ольги Евсеевны, но Валентина новость не заинтересовала. Он поел и снова скрылся в «норе».
                Ночью мама умерла.
                Три дня в прежде тихой квартире непрестанно сновали какие-то люди, и звучало слово, похожее на название музыкального инструмента – тромбоэмболия.
                К оглушённому Валентину подходили с соболезнованиями знакомые и незнакомые мужчины и женщины. Высокая, красивая девушка с длинными чёрными волосами представилась: «Я Таня Алфеева, твоя соседка. Хочешь, помогу? Если надо, конечно».
                Кажется, он кивнул, не вникая в сказанное.
                Таня взяла Валентина за плечи, встряхнула, скомандовала: «Не раскисай! Соберись! Ты мужик или нет?»
                То ли магнетизм чёрных женских глаз подействовал, то ли жёсткие слова, то ли встряска, от которой голова дёрнулась так, что в шее хрустнуло, но Валентин вдруг будто очнулся от морока. Вопрос мужик он или нет, смутил его до жара. Не только женщины у него никогда не было, даже поцеловать ту, кого давно хотел – Верочку Перову, он пока не решился. Валентин вспыхнул и отвернулся.
                Однако отделаться от черноглазой соседки оказалось непросто. Под её напором Валентин смог, наконец, куда надо позвонить и с кем надо договориться о похоронах и поминках.
                На кладбище Таня стояла рядом, поддерживала под руку. За столом заботливо подкладывала еду и подливала – впервые в жизни Валентин пил водку. Захмелел быстро и тяжко. Как добрался до дома, не помнил.
                Проснувшись на рассвете, долго не мог сообразить, почему спит голый не в своей постели, а в маминой. И что это за женщина лежит рядом с ним…
                Таня не дала развиться в нём смущению. Она умело обволакивала всем телом, пробуждая желание. Валентин вначале робко, потом всё смелее и сильнее сжимал мягкую, податливую, как пластилин, женскую плоть, вминал в неё свою боль утраты. Потом снова уснул и только к обеду пробудился уже в совершенно другую жизнь.
                Татьяна стала приходить каждый вечер.
                Валентин и радовался, что она взяла на себя все женские заботы, что остаётся с ним ночью – помогает забыться, и одновременно злился на себя, не зная, как прекратить затянувшиеся отношения.
                Через месяц Таня продемонстрировала тест на беременность. Объяснила, что означают две полоски и поставила условие:
                – Или наш ребёнок родится в полной семье, или я иду на аборт!
Ребёнок! Валентин молчал ошеломлённо. Его растерянный вид никак не отражал бушевавший в нём вихрь эмоций. Он сделал человека! Это не поделка, не пластилиновая фигурка, это… Человек! Он сотворил подобного себе! Как Бог! Настоящего, живого человека! Таня хочет его убить? Нет!
                – Не нужно никуда ходить. Давай, поженимся. Но… После похорон, вроде бы, год нельзя...
                – Это если со свадьбой. А если просто расписаться, то можно.
                На бракосочетании присутствовала только Танина мама Елена Тимофеевна. Такая же высокая и решительная, с такими же яркими тёмными глазами.
                – Ох, Валька, ну, держись. Сможешь с ней сладить, я тебе при жизни памятник поставлю! Танька же как клещ: к чему присосётся – не отвалится, пока всю кровь не выпьет. Вишь, как быстро в городе-то устроилась!
                – Что же вы так грубо о своей дочери? Она… Она хорошая хозяйка.
                – Это да! Полы моет чисто, блины печёт ловко, – Елена Тимофеевна с жалостью посмотрела на Валентина. – Ладно, живите. Может, и уживётесь. Говорят, противоположности притягиваются.
                На работе коллеги о женитьбе Квашнина узнали случайно – от кадровички, вносившей изменение в личное дело Валентина.
                Женщины поздравили единственного в коллективе мужчину чаепитием с тортом.
                Вера, не глядя Валентину в лицо, тоже пролепетала какие-то вежливые слова о долгой совместной жизни и смерти супругов в один день. Лёгкость общения между ними пропала. Валентин отчего-то стал стыдиться Веры, словно предал друга.
                Жили молодые, по выражению самой Тани, параллельно.
Валентин уходил в архив к девяти утра, жена ещё спала. До обеда она отдыхала, а вечерами допоздна учила детей и взрослых спортивным танцам. Когда муж возвращался, жена или собиралась на работу, или уже ушла. И в выходные часто бывала занята то соревнованиями, то фестивалями, то тренировками будущих чемпионов...
               Выйдя в декрет, Таня стала ещё более раздражительной, злой. Её возмущало, что муж много молчит и мало зарабатывает, что отказывается вынести куда-нибудь «эту дурацкую бандуру» – макет. Ругалась Татьяна громко и грубо, перемежая речь крепкими словечками. Валентин не отвечал, молча скрывался в «норе», запирал дверь и уносился в восемнадцатый век, на берег реки Морочки, где стояли лагерем безрассудно смелые люди.

                Сын родился в солнечный летний день.
                Валентин несколько раз звонил в справочную роддома, чтобы снова и снова с замирающим сердцем услышать: «Мальчик, три пятьсот, пятьдесят пять сантиметров». А через неделю, принимая от медсестры тугой свёрток, он так разволновался, что сел в такси, не дожидаясь, когда выйдет жена, и едва не уехал с ребёнком без неё.
                Жизнь покатилась по прежней колее, только теперь у Валентина было больше смысла, любви и радости – Дмитрий Валентинович Квашнин.
                Сын рос спокойным и очень похожим на отца – светловолосый, пухленький, послушный. Лишь большие карие глазищи достались ему от матери, но страстная горячность Татьяны им не передались.
                Таня после родов не изменилась. Кормить новорожденного грудью отказалась. Вскоре вышла на работу – в тот же ДК, к тем же ученикам. Возвращалась за полночь, когда ребёнок уже спал. Он прекрасно засыпал под рассказ об отчаянно смелом Емельяне.
                Валентин рассказывал и показывал на макете, как жили бунтовщики в лагере на берегу Морочки, где спали, что ели. Мальчик слушал и смотрел внимательно, и только ему разрешалось, едва касаясь, трогать фигурки.
                В архиве женщины сочувственно наблюдали, как Валентин мечется в сумасшедшем ритме, и за глаза называли его «мать-одиночка». До работы он успевал сбегать на молочную кухню, переодеть, накормить сына и посадить в манеж, где малыш спокойно перебирал игрушки, ожидая, когда проснётся мама.
               
               Четыре года пролетели как один день.
               Ничего не изменилось, и когда Валентин получил новую должность, а Дима пошёл в детский сад.
               Вечером ровно в шесть Валентин срывался и бежал за ребёнком.
               Убегая, он на ходу заглядывал в кабинет, где работал раньше, говорил общее «до свидания», но смотрел только на Веру. Девушка кивала ему, светлые волосы падали ей на щёки. Всю дорогу до встречи с Димой, Валентин держал в воображении Верин образ, но как только сын, сияя тёмными глазами, бросался отцу навстречу, Валентина больше уже ничто не занимало.
               Дома, обычно, уже не было Тани – она уходила на работу к семи.
               Если и выпадали супругам совместные выходные, проходили они или в напряжённом молчании, или в привычной ругани. Таня всё так же обзывала мужа квашнёй, требовала приносить больше денег и вынести макет:
               – Ребёнку нужна своя комната!
               У Валентина недовольство жены не вызывало ни злости, ни обиды, только досаду. Как будто жил в его доме некто третий, не нужный ни ему, ни сыну, но избавиться от которого не представлялось возможным. Можно было только терпеть. И он терпел.


               …Приближаясь к детскому саду, Валентин услышал звонкие крики, смех ребятишек и улыбнулся – эти звуки вызывали в нём умиление.
Воспитательница удивилась:
               – Разве Татьяна Сергеевна не предупредила, что сегодня сама заберёт Диму?
               – Нет… Да… Когда?
               Валентин встревожился. Впрочем, не сильно. Может, в школе танцев занятия отменили. Но почему Таня не позвонила?
               Он заспешил домой, убеждая себя, что ничего страшного не случилось. Таня и Дима ждут его и, возможно, сегодня они поужинают вместе, чего уже давно не случалось. Взбежал на второй этаж, отпер дверь. Тесная прихожая выглядела просторнее. Присмотрелся. Исчезли все вещи жены и Димкин велосипед.
Не раздеваясь, Валентин прошёл дальше, увидел открытый шкаф, разбросанные игрушки... Понял: Таня от него ушла. И увезла сына.
               Дверь в «нору» оказалась распахнутой настежь. Валентин вошёл, включил свет и замер, не в силах впустить в сознание представшую перед ним картину: на фанерной основе, вместо уникального пластилинового макета, красовался бесформенный пёстрый шар с торчащими из него там-сям проволочками многочисленных каркасов.
               Десять лет жизни Валентина Квашнина были безжалостно смяты и скатаны в грязный ком; десять лет исследований и кропотливого труда валялись перед ним уродливой глыбой.
               Валентин опустился на стул, прижал ладони к лицу и зарыдал.

               Очнулся он, когда город уже погрузился в сумерки.
               Странный покой охватил его. Словно внутри всё застыло, оцепенело. Всё, кроме сердца, в котором билась одна живая жилка. Одна очень тонкая, но полнокровная частица в ритме пульса выстукивала короткое слово «сын».
               Валентин вытер ладонями мокрое лицо. Встал, одним движением опрокинул основание макета – фанерным ребром оно глухо ударило в пол и скрыло за собой прилипший к нему мерзкий пластилиновый шар. Грубо отшвырнул ногой опору – деревянные козлы. Не включая свет, оглядел ставшую просторной комнату и громко сам себе сказал:
               – Вот так, сын, теперь это будет твоя «нора».
               С размаха захлопнув дверь, решительно зашагал на кухню.
               На кухонном столе обнаружил записку, написанную почему-то красным карандашом: «Я ненавижу тебя! Я подала на развод. Сына я забираю, чтобы не вырос квашнёй, как ты. Квартиру разделим. Пока я поживу у мамы». В конце вместо точки – красные крошки. Похоже, карандаш сломался.
               «Пишет так, словно ребёнка у неё нет – «я, я, я», – вздохнул Валентин и набрал в смартфоне поиск: «расписание электричек». Ближайшая в сторону Морокино уходила через час. Последняя, следующая только утром.
               Надо предупредить на работе, взять отпуск или отгулы… Димку нельзя вести в детсад, Таня опять его украдёт.
               Валентин набрал номер Перовой.
               – Вера, это Квашнин. Извини, что поздно.
               – Ничего, Валя, я не сплю.
               – Мне нужно срочно уехать. Прикрой перед начальством. Пожалуйста.
               – Надолго?
               – Не знаю. Жена от меня ушла. И сына забрала. Я сейчас за ним поеду. Это не далеко, но... Она ведь не отступит. Поможешь?
               – Конечно! Сделаю всё, что смогу.
               – Спасибо.
               – Позвони, когда вернётесь.
               – Да. Ты прости меня…
               – Не надо, не извиняйся. Завтра, Валя. Мы обо всём поговорим завтра.
               В электричке Валентин привалился плечом к тёмному окну, в котором отражался грязный вагон с обшарпанными деревянными лавками, и закрыл глаза. Попытался представить, что скажет жене при встрече. Скандала не избежать, но и скандал не поможет. У него никогда не получится Татьяну переорать. Дипломатично убеждать словами? Какими? Какие слова могут на неё подействовать? Неизвестно – они же почти не разговаривали. Что вообще Валентин знает о своей жене? Она хорошая хозяйка. Сама покупает продукты и отлично готовит. Даже на небольшой ремонт каким-то образом деньги выкроила. Прибирается – чистота в доме всегда идеальная. Валентину это всё неинтересно, но… удобно. Да, именно так. Удобно. Потому и терпит. Он благодарил когда-нибудь жену? Ну, кроме дежурного «Спасибо!» после еды? Говорил, какая она молодец? Нет. Никогда. Все его добрые слова, улыбки, внимание – всё доставалось только Диме. Как теперь жить без него?.. Может, дать Татьяне денег? Но где их взять? Кредит? Занять?.. Или нанять адвоката?..
              Суматошное метание мыслей ни к чему не привело. Валентин вышел в Морокино по-прежнему не имея представления, что скажет жене и как отберёт у неё сына.

              Дом тёщи темнел всеми окнами, но, как ни странно, стучать не пришлось. Елена Тимофеевна вышла на скрип крыльца, словно ждала за дверью.
              – Здравствуйте. Таня с Димой здесь?
              – Здравствуй, Валя. Проходи тихонько, Дима спит. Танька приехала на такси, вещи выгрузила, скомандовала, чтобы я Диму ужином накормила и уложила спать, а сама куда-то усвистала. Сказала, ночевать не придёт. Да что случилось-то? Ты чего такой взъерошенный? Не заболел?
              – Мы разводимся, Елена Тимофеевна.
              – Так я и знала! Не пара вы. Очень уж ты какой-то… никакой. Я сразу сказала, что тебе с Танькой не сладить. Я хоть и мать ей…
              – Сына не отдам, – перебил Валентин тёщу. – В пять утра первая электричка пойдёт на Буйск, мы с Димой на ней уедем.
              – Божечки мои, зачем ребёнка туда-сюда таскать? А что я Таньке скажу?
              – Скажите правду. Я увёз и не отдам. Пусть даже не надеется.
              – Ишь, ты какой, оказывается! – Елена Тимофеевна хохотнула, словно всхлипнула. –  И чем ты после этого лучше Таньки? Думаешь, без отца дитю плохо, а без матери хорошо?!
               Не дожидаясь ответа, махнула рукой:
             – Ой, да делайте вы, что хотите! У меня и без вас забот полон рот. Иди в залу, Димка там спит.
              Валентин вошёл на цыпочках, тихо прикрыл за собой дверь. В темноте осторожно примостился рядом с сыном.
              Хорошо, что Татьяны нет. Однако рано или поздно решающая встреча всё же состоится. Что сказать? Обвинять её не в чем, он сам согласился жить с ней, согласился на рождение ребёнка и допустил, чтобы она ушла вместе с сыном. Всё – сам. Теперь должен сам исправить. Как? «Таня, давай не будем травмировать Диму, разойдёмся мирно. Пусть сын останется со мной. У меня есть квартира и работа…» Стоп! Вот тут начнётся ор с матюгами! «У тебя квартира?! А ничего, что я её за свои отремонтировала? Ты, квашня безрукая, только с пластилином на макете выё…ся! Полквартиры отсужу, даже не сомневайся!» Нет, надо дипломатично: «Таня, я благодарен тебе за сына! И… Вообще, за всё… Верни мне Диму...» В ответ Татьяна бросается на мужа, демонически хохоча, целясь ему в лицо длинными ярко-алыми ногтями. Что может остановить эту фурию? Пуля! Валентин подбегает к макету, выхватывает из рук бородатого мужика старинный пистолет… Маленький пластилиновый мужик вдруг становится нормального человеческого размера, моргает и гудит паровозом… «Я так и знал, что макет когда-нибудь оживёт», – подумал Валентин. И проснулся.
              Со станции доносились гудки. Часы показывали полпятого. Скоро пойдёт первая электричка, не опоздать бы.
              – Дима, сынок, проснись!
              Ребёнок открыл глаза, посмотрел непонимающим сонным взглядом и вдруг улыбнулся радостно, обхватил отца за шею, крепко прижался:
              – Папа! Папочка!
              – Одевайся быстрее, нам надо ехать.
              До электрички оставалось десять минут. Дима спотыкался и хныкал.
Валентин взял сына на руки и пошёл не по дороге, а по путям. Так было ближе, однако с ребёнком на руках труднее – не видно, что под ногами. Пришлось его поставить и «включить игровой момент»:
             – Димитрий, мы спасатели! Горит кошкин дом! Скорее бежим ей на помощь!
             Неуклюже перебирая толстыми ножками, Дима пытался не отставать от отца.
             В густом утреннем тумане трудно было понять, далеко ли ещё до станции.
             Что-то скрипнуло, потом лязгнуло под ногами. Дима упал и заплакал. Вдруг совсем близко раздался жестяной звук тронувшегося состава и громкий свист локомотива.
             – Что с тобой? Вставай!
             Дима лежал на рельсах, неестественно откинув одну ногу, кричал:
             – Больно! Больно!
             Валентин наклонился и увидел страшное: переведённой стрелкой зажало между рельс ступню ребёнка, однако серьёзной травмы, похоже, не было. К счастью, в этом месте стрелка смыкалась не плотно, а ботинок смягчил удар. Если развязать шнурок, можно освободить ступню. Дрожащие руки не справлялись – сам крепко завязал, теперь вот… Скорее, скорее! Нет, не получилось.
            Дима плакал, но не понимал, что их ждёт. Валентин понимал всё. Мысли его метались, в поисках выхода. Оставил бесполезную возню со шнурком, спросил:
            – Сильно больно?
            Малыш всхлипнул:
            – Нет. Не очень.
            Впереди сквозь туман пробивался свет приближающегося поезда. Содрогалась земля, гудели рельсы.
            «Всё. Вот и конец. Лишь бы Дима не испугался!»
            – Сынок, давай поиграем!
            Валентин снял куртку, сел на рельсы, накрыл себя вместе с ребёнком:
             – Чур, я в домике!
             – И я!
             Мальчик любил эту игру. Они с отцом «строили домики» из стульев, под столом, в «норе» под макетом, в шкафу.
             – Папа, ты никуда не уйдёшь?
             – Ни за что. Мы всегда будем вместе, мой маленький принц.
             – Я принц? А это мой дворец?
             – Да ну! Зачем нам дворец? Это просто скромный дом.
             – С нами будет жить скром?
             – Да!
             – И мама? Я к маме хочу.
             – Мама?
             Валентин ещё крепче прижал к себе сына.
             – Конечно! И мама с нами, обязательно!
             Нарастал грохот набирающих скорость вагонов. Под курткой Валентин обнимал Диму – мягкого, тёплого, вопил что-то неестественно бодрое всё громче и громче, чтобы грохот состава не заглушил его голос, чтобы, умирая, сын не успел ничего понять. Луч циклопического ока пробил ткань куртки, осветив два тела, в объятии слившихся в одно. Пронзительный свист локомотива взрезал воздух.
             Мерно стуча на рельсовых стыках, сотрясая пространство и непрерывно гудя, по соседнему пути летела электричка на Буйск. Ритмично то вспыхивал, то гас свет в «маленьком скромном домике», пока ураган, поднятый составом, не унёс куртку в туман.
             Прижимая к себе сына, Валентин смотрел на лица, мелькающие в окнах полупустых, ярко освещённых вагонов и кричал:
              – Мы будем жить! Вместе! Всегда!..
              Внезапно наступила тишина. Лишь летел и летел из тумана затихающий гудок первой электрички.