Ясный

                Оба они были будто двумерные, подобно кошке Джанни Родари: худые, плоские, на длинных ногах. Только один – русская борзая по кличке Ясный – горизонтальный, а другой – его хозяин Геннадий Иванович – вертикальный.
                Белый пёс – высокий, изящный как готический собор, с острой благородной мордой и движениями балетного танцора, вызывал всеобщее восхищение. Даже заядлые собаконенавистники бросали ему вслед одобрительные взгляды.
               Когда Ясный с Геннадием Ивановичем выходили на прогулку, непременно находились желающие погладить красавца пса, или даже угостить.
               Гладить себя Ясный позволял, но при этом всем видом демонстрировал: он в наших ласках совершенно не нуждается. Смотрел в сторону, хвостом не вилял, голову под ладонь не подставлял, просто терпеливо ждал, когда человек получит своё удовольствие и отойдёт. Угощение никогда не брал, даже не нюхал. Геннадий Иванович только посмеивался: «Не надо ему, он сытый».
               Никто не видел Ясного суетливо бегающим, не слышал его лая. Степенно шествовал он на тоненьком поводке рядом с хозяином, не обращая внимания на людей, собак, кошек… Однажды машина, мимо которой они шли, внезапно «выстрелила» выхлопом, но пёс не метнулся в панике в сторону, лишь прижался кудрявым боком к хозяйской ноге.
               Ясный всё делал аристократически изящно, даже какал. Изогнувши длинную спину триумфальной аркой, струнно напрягая сухие ноги, он делал дело глядя перед собой взглядом князя в опере. Но во дворе такое случалось крайне редко, обычно Геннадий Иванович уводил Ясного за три квартала от дома, в поля.
               Там пёс и носился в своё удовольствие, получая положенную борзой норму бега…
               Однажды и в нашей семье появился пёсик Фима – кроличья такса с кучей проблем в здоровье. Несмотря на высокородное происхождение, Фима был дефективным щенком, истерил по любому поводу, а писился вообще без повода.
               Я самонадеянно решила, что ласка и забота излечат детские психотравмы собачки, и кое-каких результатов достигла. Поначалу, увидев далеко впереди что-нибудь большое – детскую коляску, велосипед, другую собаку, Фима садился и категорически отказывался идти дальше, приходилось брать его на руки. Но со временем он понял, что хозяйская защита ему обеспечена, и стал лихо облаивать «врага». Велосипеды с колясками ему не отвечали, а вот собаки, которых Фима бесстрашно материл, рвались нанести сатисфакцию. Единственным псом, никак не ответившим на агрессию Фимы, был Ясный.
               Впервые мы вывели Фиму во двор как раз в тот момент, когда борзяк расписывался на столбе с видом градоначальника, визирующего важную бумагу.
               Фима, по обыкновению, впал в истерику и зашёлся лаем. Ясный опустил ногу, величественно развернулся всем корпусом и сверху вниз глянул на Фиму с таким изумлением, словно перед ним завизжал камушек на дороге. Таксик заткнулся на полувизге, прижался к земле, зажмурился и, похоже, готов был смиренно скончаться.
               Новый жилец заинтересовал Геннадия Ивановича. Он подошёл, начал расспрашивать, что да как, да откуда… Ясный, у которого под впалым брюхом легко могли уместиться по высоте две с половиной таксы, опустил свою длинную морду, благосклонно обнюхал обморочно застывшего Фиму и тут же потерял к нему интерес. Пёс стоял, отстранённо глядя за горизонт, в ожидании, когда хозяин наговорится, и они пойдут бегать в поля.
               После Фима долго пытался «прочесть» на столбе величественный автограф Ясного. Он задирал морду, даже вставал на задние лапы, но так и не дотянулся до его начала. Цыкнув свои жалкие каракули на финальную точку Ясного, он побежал дальше.
               С этого дня обмен расписками на столбе стал чем-то вроде ритуала в отношениях Ясного и Фимы. Они не то, чтобы подружились, но относились друг к другу добродушно. Если доводилось встретиться лично, молча тянули навстречу носы: нюх-нюх – и разбежались. При этом Фима восторженно вилял всем своим маломерным туловом, а Ясный лишь сдержанно разок туда-сюда поводил восхитительным белым опахалом хвоста.
               Шли годы. На наших глазах Ясный и Геннадий Иванович старели – каждый по-своему. Ясный - благородно, почти незаметно. Его белоснежная блестящая шерсть поблёкла и пожелтела, движения, в которых прежде ощущалась сдержанная энергия, стали выдавать бессилие. А Геннадий Иванович из сухопарого, подтянутого мужчины превратился в сгорбленного неопрятного старикашку. У него поселилась домработница Аня из Молдавии. Она часами сидела в комнатушке консьержки и охотно общалась с каждым, кто туда заглядывал. От неё мы узнавали подробности жизни Геннадия Ивановича и Ясного.
               Оказалось, Геннадий Иванович был вдовым отцом хорошо обеспеченного сына, жившего где-то в Сибири. Сын к отцу не приезжал, но исправно слал деньги. По словам Ани, он обеспечивал ей зарплату, услуги ЖКХ и содержание отца. А свою пенсию Геннадий Иванович пропивал. Поскольку Ясный на дух не переносил запах алкоголя и табака, Геннадий Иванович начинал пить после вечерней прогулки с собакой и пил до упада.
               Прежде чем вырубиться, рассказывала Аня, Геннадий Иванович проходит три стадии опьянения: сначала он становится благодушно игривым, изображает ухаживание и даже один раз предложил Ане пожениться; ещё через два стакана дед (так его называла Аня) впадает в агрессию, грозит всех расстрелять, Аню материт, обзывает хитрожопой воровкой, даже как-то замахнулся; к концу второй бутылки наступает стадия воспоминаний о светлом прошлом и слёзного покаяния, после чего старик засыпает. Утром он встаёт, как ни в чём не бывало, и идёт выгуливать пса.
               Мы Геннадия Ивановича пьяным не видели, пока был жив Ясный, а прожил он пятнадцать лет, что для русской борзой можно считать рекордным сроком.
               Как умер Ясный и где похоронен, неизвестно, мы с мужем в это время были в отъезде. Расспрашивать хозяина или Аню не хотелось. Ясный был для нас и не псом вовсе, а реинкарнацией последнего русского аристократа. И ушёл он не в небытие, а в другую, может быть, снова человеческую жизнь.

               Фима ещё долго с недоумением обнюхивал неподписанный столб и оглядывался на подъезд, словно ждал, что оттуда появится Ясный.
               Через три года не стало и Фимы. Он прожил 14 лет, что тоже немало для мелкой таксы с кучей хронических диагнозов. Может, и Фима был реинкарнацией человека болезненного, умом недалёкого, но очень-очень доброго, способного на верность и дружбу. Потому они с Ясным и приняли друг друга не как собаки: вопреки собачьим инстинктам, никогда не стремились понюхать друг у друга подхвостье.
               Осиротевший Геннадий Иванович ещё больше сгорбился, стал появляться во дворе выпившим, демонстрируя жильцам все три, описанные Аней, стадии опьянения.
               Домработница жила с ним ещё долго – ей нужна была прописка, она хотела получить российское гражданство. Ждала шесть лет, дождалась и тут же куда-то уехала, оставив спивающегося Геннадия Ивановича в полном одиночестве.
               Мы с ним часто встречались. Иногда у входа в супермаркет, куда он брёл, сгорбившись, едва передвигая ноги, никого не замечая вокруг. Но чаще - возле комнаты консьержки, в первой, самой приятной стадии – он был оживлён, здоровался с каждым входящим и неуклюже флиртовал с женщинами.
               Как-то я увидела его уже основательно взбодрившимся до пограничного состояния – между второй и третьей стадиями. Геннадий Иванович, подпирая спиной косяк, высказывал консьержке Лиде своё возмущение продажной властью, грозил кому-то расстрелом. Выглядел он неважно. На исхудавшем сером лице, между затянутых старческой пеленой глаз, выступал сизый губчатый нос, выдавая пагубное пристрастие хозяина.
               – Здрасте, здрасте! Что, похолодало? – отозвался он на моё приветствие.
               – Да, зима пришла.
               – Ага, зима пришла, девчатам стало не до сна, – шутливая фраза прозвучала печально, похоже, третья стадия начинала преобладать.
               – Не до сна, Геннадий Иванович, это когда «пришла весна», это ещё не скоро будет, – поддержала я беседу, нажимая кнопку лифта.
               Внезапно на глазах старика выступили слёзы, он всхлипнул:
               – Не будет больше никакой весны!
               Двери лифта закрылись. В затихающих выкриках я снова услышала «весны не будет» и ещё… «Ясный»... А может, мне это только почудилось.

               Сейчас в нашем доме нет ни одной собаки. А поля, где бегал Ясный и гуляли мы с Фимой, густо застроены высотками…

                Декабрь 2020 г.

               P.S. Геннадий Иванович умер в феврале 2025 года. Возможно ли, что ТАМ он встретился с Ясным?

               Фото из Интернета.