Туйгын

— Хорошо, что решили перевести его в другую школу, — сказала директор, закрывая папку с моими документами. — Может, смена обстановки и окружения повлияют на Асета положительно и он возьмется за ум, начнет учиться. Она говорила спокойно, сдержанно, но я чувствовал, что в ее голосе нет веры. Она просто говорила то, что должна сказать. Я стоял рядом, опустив голову. Я не хотел уходить. Не потому, что любил эту школу, а потому что здесь оставались мои друзья. Отец забрал документы и направился к выходу. Я пошел следом, стараясь не встречаться с его взглядом. "Смена обстановки…" – эхом отдавались в голове слова директора. Отец сел в машину, повернул ключ в замке зажигания и, глядя прямо перед собой, спокойно сказал: — Собирай вещи. Поедешь учиться в аул, к дедушке. Я замер. Хотел возразить, но по тому, как отец держал руль, как сжимались его пальцы, я понял — спорить бессмысленно.
***
Всю дорогу мы ехали молча. Молчание было самым тяжелым наказанием для меня. Мы выехали из Караганды на рассвете. Впереди – бесконечная дорога в 500 километров, ведущей туда, где вырос мой отец. В аул Кымызынай, где жили мои родственики. Я делал вид, что сплю, свернувшись на заднем сиденье. Но сон не шел. За стеклом мелькали степные пейзажи: серо-желтая трава, редкие посадки деревьев, маленькие поселки. Всё это напоминало мне, что с каждым километром я всё дальше от дома. От друзей, школы, двора, где мы до поздней ночи гоняли мяч. В машине стояла тишина. Только гул мотора и редкие вздохи мамы, которая сидела рядом с отцом. Я знал, что она переживает за меня. Но что она могла изменить? Решение уже принято. Хотелось верить, что, когда я открою глаза, мы будем дома. Но когда я снова взглянул в окно, дорога продолжала тянуться вперед, уводя меня все дальше. Отец всегда разговаривал со мной спокойно, сдержанно, а иногда так строго, что от его взгляда хотелось провалиться сквозь землю. Теперь же он молчал. Уже несколько часов. Мы уже подъезжали к аулу. Вокруг начали появляться густые сосновые леса, запах смолы проникал в салон через приоткрытое окно. Я смотрел на деревья. Неожиданно машина начала сбавлять скорость. Отец напряженно смотрел в сторону обочины, будто что-то искал. «Может, он решил побить меня?» – мелькнуло в голове, и я инстинктивно подался вперед. Машина плавно остановилась. — Выходи, — приказал отец и, не дожидаясь меня, открыл дверь и вышел. — Что встал? Пойдем, — бросил он через плечо и уверенно зашагал вниз по склону, к лесу. Я глубоко вдохнул, готовясь к худшему, и пошел следом. Около леса меня окутал запах сосновой хвои – густой, терпкий, чуть смолистый. Лес стоял молчаливый, высокий, как бесконечная стена из ровных стволов, устремленных в небо. Под ногами мягко пружинил толстый слой опавших иголок, приглушая шаги. Где-то в глубине леса постукивал дятел, перекликались невидимые птицы. Тонкие лучи солнца пробивались сквозь густые кроны, падая на землю редкими золотыми пятнами. Воздух был свежий, прохладный, будто наполненный влажной прохладой земли и давними запахами лета, запертыми в сосновой смоле. Отец шел впереди, уверенно, будто знал этот лес как свои пять пальцев. Я следовал за ним, чувствуя, как тишина и величие этих деревьев давят на меня, заставляя забыть о городе.  — Куда мы идем? — спросил я, и тут же лицом вляпался в паутину, натянутую между соснами. Холодная нить прилипла к моему лицу, и я отдернул голову, пытаясь избавиться от неё, но она не отпускала. Отец слегка улыбнулся, увидев мою реакцию. — Сейчас увидишь, — ответил он и продолжил идти, не обращая внимания на паутину. Мы вышли на небольшую опушку, где лес расступался, открывая пространство. Отец замедлил шаг и внимательно осмотрелся, прислушиваясь к тишине вокруг. Он как будто искал что-то, что было понятно только ему. Я остановился рядом с ним и тоже посмотрел вокруг. Здесь было по-другому. Лес, как будто невидимая стена, обрамлял это место, создавая ощущение уединенности и покоя. Пахло свежестью, сыростью и травой. Отец посмотрел на меня, потом снова перевел взгляд на деревья. После шумных городских улиц лес казался непостижимым в своей тишине. Звук машин, человеческие голоса, постоянный гул – всё это исчезло, растворилось где-то вдали, за пределами этого мира. Здесь, среди высоких сосен, царила глубокая тишина, которую нарушал лишь один звук: тихий шорох ветра, играющего меж ветвей. Легкий, почти неощутимый, ветер раскачивал хвойные ветви, создавая музыкальные переливы, словно сама природа говорила на своем языке. Я стоял и вслушивался в этот неземной покой, который был так далек от привычной суеты города. Всё было иным, как будто здесь время шло по своим собственным законам, не спеша, не думая о том, что происходит за его пределами. — Видишь? — спросил отец, указывая на одну одинокую сосну, стоящую вдалеке среди прочих. — Сосну вижу, — ответил я, не понимая, что именно он имел в виду. — Нет, смотри внимательнее. Ястреба видишь? — он снова посмотрел на меня, ожидая ответа. Я прищурился и внимательно осмотрел крону сосны, но ничего не заметил. — Нет, не вижу, — ответил я.
— Тогда беги к сосне, — сказал он резко, и хлопнул меня по спине, заставив вздрогнуть. — Иди быстрее, не стой!
Я не понял, что именно он хочет от меня, но понял одно: если он говорит — надо идти. Мгновенно побежал в сторону сосны. Неожиданно, из-за веток сосны резко вылетела птица. Я испугался, пригнулся, и сердце забилось быстрее. В воздухе, с расправленными крыльями, она стремительно прошла мимо меня, словно скользя по воздуху. — Беркут! Беркут! — закричал я от радости, почти забыв о страхе. Отец громко захохотал. — Сам ты беркут! — прокричал он, не сдерживая смеха. — Поехали! — крикнул отец, и пошел обратно к дороге. Я быстро догнал его, мы поравнялись и пошли вместе, двигаясь к машине.
— Посмотри на него, — сказал отец, указывая на ястреба, который снова появился в небе, паря высоко над нами. Ястреб был величественным и грациозным, как живое воплощение силы и свободы. Его перья блестели на солнце, оттенки коричневого, золотистого и серого смешивались, создавая узоры, которые можно было бы рассматривать бесконечно. Когда он парил в воздухе, его огромные крылья двигались с завораживающей лёгкостью, но при этом было очевидно, что за каждым движением скрывается огромная сила. Его глаза были острыми, как лезвие ножа, пристально следили за каждым движением на земле, выискивая добычу. Молниеносно он менял направление, его полет был плавным, но невероятно быстрым, в мгновение ока он мог опуститься с высоты, ловко маневрируя между ветвями деревьев, и опять подниматься ввысь, возвращаясь в свою стихию. Клюв у него был мощный, слегка загнутый, а когти — крепкие, почти непобедимые, способны схватить и удержать даже самых сильных зверей. Ястреб будто был наделен не только природной красотой, но и неистовой храбростью, что делало его настоящим царем этого неба. Его парение было не просто полетом — это было настоящее искусство. Отец восхищался этой птицей, его глаза блестели, когда он смотрел на него. Я тоже следил за ястребом, который как будто не замечал нас, но все равно обводил взглядом просторы, явно недоволен, что мы потревожили его. Ястреб кружил в воздухе, высоко в небе, делая широкие круги, высматривая нас, словно оценивая, стоит ли продолжать путь или вернуться, чтобы не встретиться с незваными гостями. Его мощные крылья стремительно вырезали воздух, и его тень мелькала на земле, словно предупреждение. — Ты знаешь свой ру? — неожиданно спросил отец, повернувшись ко мне с серьезным взглядом. Я задумался на мгновение, пытаясь понять, о чем он. — Конечно, ты часто спрашиваешь об этом, — ответил я, чувствуя, как вопросы отца начинают повисать в воздухе, наполняя его какой-то важностью, даже если я не до конца понимал смысл. Он снова посмотрел на меня, будто ожидая чего-то, чего я не мог пока осознать. — Ру — это род, — сказал он, как будто подтверждая мои мысли. — Это не просто место, где ты родился. Это сила, история, честь. Ты должен понимать, кто ты, откуда ты, кто были твои предки. И ты должен гордиться этим. Это что-то большее, чем просто семейная линия. Это — связь с предками, с землей, с тем, что делает тебя частью истории, частью чего-то большого, что тянется через поколения, — это не просто то, что ты думаешь, — продолжил он, его голос звучал так, будто он делился чем-то важным. — Это сила, твоя сила. Тот момент, когда ты понимаешь, что ты — часть чего-то большего. Когда ты действуешь не из страха или желания, а из того, что идет от твоей природы. Ты должен это почувствовать. Я молчал, пытаясь понять, что он имеет в виду, и взгляд отца в этот момент казался мне таким мудрым и глубоким, что я даже не осмеливался задать лишний вопрос. — Асет, сынок, всегда помни и не забывай, — сказал отец, его голос стал мягким. — Ты туйгын, что в переводе означает ястреб. Он обнял меня, и я почувствовал его тепло, его поддержку, которая словно окутывала меня, как сильные крылья. — Туйгын — это сила, маневренность и острый взгляд. Ты — как этот ястреб, который следит за всем вокруг, высоко в небе, не упуская ничего важного. Отец снова посмотрел на меня и добавил: — Аргын из него Атыгай, а из него выходит Туйгын, — сказал отец, его слова звучали как передача древней истины, как осознание той глубокой связи, которая проходила через поколения. — Так ты должен гордиться своим родом, — продолжил отец, — потому что каждый из нас несет в себе силу, которая передавалась от одного поколения к другому. Я чувствовал, как в этих словах заключалась не просто информация о роде, а нечто большее — ответственность. Ответственность за то, кто ты, откуда ты пришел и каким будешь.
— Ястребы всегда здесь обитали, как и наши предки, возможно, поэтому наш род и называется Туйгын — продолжил отец, его глаза были полны мудрости, он говорил не только о птицах, но и о нас. — По природе своей они придерживаются одной территории в течение всей своей жизни. И мы так же, сынок, не можем забыть нашу землю, поэтому нас все время тянет в родные края, в родной аул Кымызынай. Отец продолжал: — Как бы далеко ты не был, эта земля, эти края всегда будут твоими. Как и для ястреба, твоя родная территория — это место силы, твое место в мире. Никуда не денешься от своих корней. Они всегда будут тянуть назад, туда, где ты был рожден, где твои предки жили, где твоя душа найдёт покой.
Мы сели в машину и двинулись дальше. Сосны и березы побежали нам на встречу, их стройные стволы и зелёные кроны словно приветствовали нас, знакомые и родные, как старые друзья. Прохладный воздух проникал в салон через открытые окна, и запах хвои и свежей земли наполнил пространство. Мама все это время спала в машине, усталость от долгого пути оставила свой след. Она была такой спокойной, даже в этом движении, среди этого леса, где всё менялось за окнами. Я тихо наблюдал за ней, чувствовал, как её дыхание равномерно встраивается в ритм машины. Лишь когда мы проехали поворот и снова оказались среди знакомых пейзажей, отец разбудил её. Его голос был тихим. — Ляззат, проснись, мы уже почти на месте, — сказал он, ласково коснувшись её плеча. Мама медленно открыла глаза, с трудом отрываясь от сна. Пару секунд она не могла понять, где находится, но затем взгляд её устремился на внешность через окно, и её лицо постепенно озарилось легкой улыбкой. Природа за окном, лес и знакомые очертания – всё это было ей знакомо.
— А как ты их различаешь? — любопытно спросил я. — Беркут, ястреб, ещё и сокол есть... Они же все похожи. Отец усмехнулся, бросил на меня короткий взгляд и снова посмотрел в небо, где ястреб продолжал кружить. — Похожи только для тех, кто не смотрит внимательно, — сказал он. — Но у каждой птицы свой характер, свои повадки. Он указал на ястреба, который делал резкие манёвры в воздухе. — Видишь, как он летает? Ловкий, быстрый, маневренный. Ястреб — охотник, он нападает молниеносно, быстро хватает добычу и уносит. А беркут... — Отец сделал паузу, словно вспоминая. — Беркут не спешит. Он парит высоко, спокойно, гордо. Когда он нападает, то бьёт наверняка. Он сильный, мощный, его добыча — крупная. Я слушал, стараясь запомнить каждое слово. — А сокол? — спросил я. — Сокол — самый быстрый, — ответил отец. — Он может пикировать со скоростью больше двухсот километров в час. Его удары стремительные и точные. Я задумался. Оказывается, даже среди хищных птиц есть свои характеры, свой нрав. Как и среди людей. Отец заметил мой интерес и продолжил: — У каждой из этих птиц не только разный характер, но и внешний вид. Смотри, ястреб, которого мы только что вспугнули, серовато-бурый сверху и светлый, с тёмными поперечными полосами на груди. Его окраска помогает сливаться с деревьями, когда он затаивается в кроне, поджидая добычу. Я кивнул, запоминая. Отец взглянул в небо и продолжил: — Беркут — совсем другой. Он крупнее, мощнее, его размах крыльев может достигать двух с половиной метров. Перья у него тёмно-коричневые, а затылок и шея золотистые. За это его иногда называют «златоголовый». Он настоящий хозяин гор и степей, его не спутаешь. Я представил себе огромного беркута, парящего в небе, и спросил: — А сокол? — Сокол элегантнее, — улыбнулся отец. — Он стройнее, чем ястреб, а его крылья длинные и заострённые. Перо чаще всего серое или бурое сверху, а грудь светлая с тёмными пестринами. А есть ещё сапсан — самый быстрый из всех, у него тёмная «шапочка» на голове и полосы под глазами, как у разбойника. Я, молча, впитывал каждое слово. Мир этих птиц оказался гораздо сложнее и интереснее, чем я думал. Отец снова улыбнулся, глядя, как я с интересом слушаю. — Есть у меня друг, Танат. Знатный ;;сбегі, — сказал он с уважением. — Это значит, он обучает ловчих птиц, охотится с ними. Настоящий мастер своего дела. — Ты меня с ним познакомишь? — спросил я, с большим любопытством.
— Конечно, познакомлю, — кивнул отец. — Он расскажет тебе такие истории, каких ты нигде не услышишь. Про беркутов, которые верны только одному хозяину. Про ястребов, что охотятся с молниеносной скоростью. Про соколов, которые пикируют так стремительно, что добыча даже не успевает понять, что случилось. Я представил себе этого человека — Таната. Наверное, он сильный, с цепким взглядом, привыкший к ветру и просторам степи. Интересно, как он приручает этих гордых птиц? — Когда мы его увидим? — нетерпеливо спросил я.
— Как приедем в аул, — ответил отец. — Он там живёт, недалеко от дедушкиного дома. Думаю, тебе будет интересно.
Мы так разговорились и не заметили, как добрались до аула. Кымызынай был небольшим селом, всего одна улица, разделённая асфальтовой дорогой. Около семидесяти домов, словно выстроенные в цепочку, тянулись вдоль неё, каждый со своим двором, огородом, старым выцветшим штакетным забором. Но дом нашего дедушки, в котором вырос отец, стоял особняком — на отшибе, у подножия горы Аюбет, ближе к лесу. Дедушка Кайыргельды построил его своими руками. Старый деревянный дом выглядел крепким, но время оставило на нём свои следы: стены из потемневших брёвен, крыша, покрытая шифером, который в некоторых местах уже порос мхом. Узкие окна с белыми рамами, покрашенными ещё дедовой рукой, пропускали тусклый свет, а массивная деревянная дверь придавала вид избушки из старинной сказки. Кстати, все двери в ауле открывались вовнутрь. Я тогда не задумывался об этом, но зимой понял, почему так. За ночь могло так сильно заметать снегом, что, если бы двери открывались наружу, их просто невозможно было бы распахнуть. Пришлось бы ждать весны или копать тоннель через сугробы. Эта мелочь говорила о многом — здесь всё было устроено не просто так, а с учётом природы, её силы и непредсказуемости. В городе об этом никто не думал, а в ауле даже двери строили так, чтобы они служили человеку, а не становились преградой.
Во дворе пахло свежескошенной травой и сеном. Здесь всё было по-старому: небольшой навес с развешанной сбруей, старое седло, потрёпанное временем, и кожаные удила. Во дворе бродили куры, лениво перекликались гуси, а на крыльце в солнечных лучах грелась кошка. Рядом с домом стоял покосившийся сарай, сложенный из старых, растрескавшихся досок. В нём хранились дрова, хозяйственная утварь, большая чугунная кастрюля для мяса. В одном из углов валялся старый охотничий капкан, а на полке лежала потрёпанная дедова фуфайка, пропахшая дымом и свежим воздухом. Дедушка жил здесь с младшим сыном, моим дядей Талгатом, и его женой, тётей Карлыгаш. У них было двое детей: Думан, старше меня на два года, и Сания — моя ровесница. Я вдохнул этот воздух — густой, терпкий, наполненный запахами дерева, трав и чего-то родного, давно забытого. Сам воздух здесь был другим, не таким, как в городе.
Мы вошли в дом, и сразу же нас встретил густой, тёплый аромат свежеприготовленного бешбармака и копчёной конины. Хотя в доме было не натоплено, но пахло древесным дымом от печи и свежим тестом. В центре комнаты стоял низкий круглый стол – дастархан, покрытый расшитой скатертью. На нём уже был накрыт богатый угощением обед: большая тарелка с нарезанной кониной, толстые куски казы, пиалы с горячим сорпой, свежий айран, ароматный кумыс в деревянной кружке. По краям стола лежали бауырсаки – румяные, ещё тёплые, с лёгким запахом масла. Дедушка сидя на почётном месте, поднял голову и с улыбкой кивнул отцу. — ;ош келді;дер, добро пожаловать! — сказал он, приглашая нас присесть. Тетя Карлыгаш уже ставила перед нами пиалы с чаем, а Думан и Сания с любопытством смотрели на меня. Внутри что-то перевернулось – этот дом был совсем другим, не таким, как наша городская квартира. Здесь всё было родным, настоящим. Отец достал из сумки гостинцы, привезённые из города. Дедушка любил карагандинские конфеты, особенно «Птичье молоко». Я протянул ему коробку, он взял одну конфету, разломил её пополам и с удовольствием попробовал. — Вот это вкус! Мягкие, нежные… — он кивнул с одобрением. Тётя Карлыгаш распаковала гостинцы, разложив их на красивом подносе. На столе рядом с домашними угощениями появились городские сладости: чай, печенье, конфеты, орехи. Думан с Санией потянулись за конфетами, но тётя строго посмотрела на них: — Сначала бешбармак! Все рассмеялись, и я почувствовал себя частью этого уюта.
Отец тяжело вздохнул и, достав папку с документами, передал её дяде Талгату. — Вот, Талгат, отдаю тебе сына на воспитание, — сказал он, глядя прямо в глаза младшему брату. Дядя Талгат молча, взял документы, пролистал несколько страниц, потом положил папку на край стола. — Правильное решение, а;а, — наконец произнес он, бросив быстрый взгляд в мою сторону. — Здесь ему будет лучше, воздух чистый, люди хорошие. Да и под нашим присмотром будет. Дедушка, который всё это время молча пил чай, задумчиво отложил пиалу и посмотрел на меня. В его взгляде не было ни осуждения, ни гнева, только глубокая, прожитая жизнь и тихая мудрость. — Сам что скажешь, Асет? — спросил он. Я почувствовал, как все взгляды обратились на меня. Я не знал, что сказать, поэтому лишь пожал плечами. — Буду учиться, — пробормотал я, от растерянности и стыда. Дедушка усмехнулся, но в его улыбке не было насмешки, только понимание. 
На утро отец и мама собрались домой. Отец проверял колеса, а мама всё ходила по дому, будто что-то искала. Но на самом деле она просто не хотела уезжать, оставляя меня здесь. Когда пришло время прощаться, мама обняла меня так крепко, что я почувствовал, как её сердце стучит в такт моему. — Ты там… не балуйся, ладно? — её голос дрогнул, и она быстро отвернулась, чтобы не показать слёз. Я кивнул, не находя слов. Отец крепко пожал мне руку. — Будь мужчиной, сынок. Слушай дедушку, помогай дяде Талгату и учись. Не подведи.
Я снова кивнул. Они сели в машину, и мотор заурчал, разрывая утреннюю тишину аула. Я смотрел, как машина медленно тронулась. Мама ещё раз оглянулась, её глаза были наполнены тревогой. Я поднял руку, махнул им вслед. Машина выехала на асфальт и скрылась за поворотом. — Ну что, пошли завтракать, — сказал дядя Талгат, кладя мне руку на плечо. — А завтра в школу. (продолжение следует)