Любша- ковать судьбу или любовь. Глава 7

– Не желаешь ли Волхов к забаве быть причастным? Обратился Волх к брату, когда они отобедали в хоромах князя, раздали гостинцы, обсудили насущные дела и вышли на стену детинца поглядеть на веселящихся людей. Надвигающаяся беда и то, кто является ее источником немало портила настроение, но усиленная охрана и поднятые для службы волхвы давали возможность ненадолго забыть о насущном и предаться веселью.

– Само собой желаю. Это ж, когда я забав сторонился? Что следует делать?

– Вон, гляди, там за сугробом устроена берлога. Князь указал в том направлении, о котором говорил.

– Надо полагать, желаешь ты, чтобы я схоронился в берлоге и ждал, когда придут бера будить.

– Верно. Волх хитро улыбался.

Не говоря больше ни слова Волхов спустился со стены и направился к берлоге. Быстро спрятался в ее невеликом нутре, едва вместив могучее тело под паутиной свежесрубленных ветвей. Сквозь щели лапника ему было видно, как на соломенном коньке везут на капище на берег реки куклу Марены, как сажают ее на шест и прощаются с ней до следующего срока ее правления. Жрица Морены поднесла к кукле богини чару с сурицей, но служительница богини Живы отняла ее, не возвращая не смотря ни на какие уговоры.

Понеслись звуки печальной погребальной песни, загорелось чучело Морены, а люди стали кидать в костер старое тряпье, прошлогодние куколки, при этом наговаривая, чтобы Морена забрала с собой все больное, худое, что мешает жить и не позволяет идти к желанным целям. Завершив наговоры, люди почтительно кланялись, памятуя о том, что следующей поздней осенью снова придет Марена править на их земли и следует выказать ей должное уважение провожая, чтобы на будущее не затаили ее духи – помощники злобы лютой. Чтобы мороки и лихоманки их стороной обходили, здраве и добру не вредили, пути бы не путали, блага бы не прятали, подальше держались, на глаза б не казались. И чтобы Марена обращалась к ним лишь светлым своим ликом, что дарит мудрость и вещую силу, плодородие и справедливость.
Вдруг толпа людей с веселыми криками и шутками кинулась к берлоге бера. Волхов затаился с ехидной усмешкой. Славные у его народа игрища, задорные. Не то, что степенные и скованные в южных землях, где чаще мужчины и женщины веселятся раздельно. Люди стали бера звать, призывая из спячки встать.

– Бер, защитник ты проснись! К нам с весною ты вернись! Приноси богатство, свет нам на много, много лет. Кричали разгоряченные весельем и хмельным медком жители Словенска. Волхов же лежит в берлоге, не выходит. Ждет, когда его трижды призовут. Люди звали, звали, а после отправили девчонку, с наказом забраться на шкуру медведя, покрывавшую сверху берлогу – шалаш и потеребить заспавшегося лежебоку. Резво вскочила шалунья на верх и стала дергать за шкуру, пока не оторвала медвежью ногу. После она спрыгнула и понеслась прочь. И вот тут то Волхов выбрался из берлоги и бросился вдогонку веселой девчонке. Народ отбить ее стремится, но вслед Волхов – медведь ломится. Пробил людские он ряды и девицу схватил. Она визжит, брыкается и вырваться пытается. Народ смеется, гомонит, она же отпустить велит. Смеется, медведю не сдается.

– Ну, все пусти меня скорей! Требует девушка, протягивая беру блин, ибо по обычаю этим и должно закончится увеселение. Но Волхов, очарованный девицей, что уже вчера видел спящей на постоялом дворе, когда приходил туда с кузнецом Яниславом и приносил его внука Ярца, спасенного из неволи, крепко прижал ее к себе и поцеловал в теплые малиновые уста. У девчонки аж дух захватило от такой неслыханной наглости. – Ты, что сдурел, охальник? Она пытается вырваться, лупит его по плечам, но Волхов не выпускает ее из объятий, крепче сжимая и аромат ее вдыхая. – А ну, как князю пожалуюсь. Грозится девушка, продолжая вырываться.

– Похоже никогда я тебя теперь не отпущу, Любша. Тихо шепчет дочери кузнеца Волхов.

– Да как ты смеешь? Что за разбой ты вздумал чинить в стольном граде на виду у всего народа? Откуда имя мое известно тебе? Еще громче возмущалась кузнечных дел мастерица. Она старалась достать ладонью до щеки наглеца, чтобы влепить пощечину, но князь лишь крепче ее обнимал, лишая возможности двигаться и снова припадая губами к устам разъяренной строптивицы.

– Любша, не кричи. Это же князь Волхов. Волхов не выпускал девушку из объятий.

– И не стыдно тебе, князь насильничать. Защитник державы называется. Продолжала возмущаться Любша. Волхов же смеется, народ вокруг тоже.
Ее возмущенный вид, говорил о том, что немало злых слов она еще произнесет. Люди вокруг стали шикать. Мол угомонись, а то, как озлится князь, костей не соберешь. Больше всех на кузнечных дел мастерицу не то, чтобы строжилась, а до оскорблений дошла дочка младшего сокольничего князя Волха Ивена.

– Тупоумная, ты чего князю перечишь. Аль голова лишняя. Кричала девица, поглядывая на Волхова заискивающе. От чего – то Ивена с измальства как встречала дочь Янислава, так вечно норовила гадость какую сказать, подножку подставить. Любша однажды даже спросила, с чего вдруг Ивена так ней недоброжелательна, но так лишь отмахнулась и осыпала ее новыми оскорблениями. После того разговора сторонилась она Ивены, чтобы не разозлиться, знала, что если долбанет про меж глаз дочке сокольничего, то та может и не встать. Все ж рука у нее была хоть и маленькой, да тяжелой. Молотом ведь махать, не иглой бисер низать.

Волхов поднял вверх руку, призывая всех замолчать и девицу не пугать. На Ивену же глянул, так, что она быстро спряталась за спиной няньки и на глаза ему не казалась. Высвободившись из объятий Волхова, обиженная Любша собралась было уйти, но он остановил ее, придержав за руку.

– Не уходи, лебедушка. Выпей со мной за праздник светлый, за знакомство. Она тяжело выдохнула. От чего – то, никогда и ни перед кем не робеющая яниславова дочь вдруг ощутила, как горят щеки.

Он стоял посреди людей, возвышаясь над ними горой. И был высок не лишь ростом, а мощью, исходящей от его тела. Одет он был в чёрные облегченные доспехи, украшенные серебром. Они блестели в лучах солнца, придавая ему вид мрачного божества войны. Его лицо было суровым и волевым, с резко очерченными скулами и глубокими глазами, которые казались бездонными колодцами мудрости и величия. И глаза эти были необычными — одного цвета не имели, а переливались разными оттенками зелёного и золотого, словно отражали пламя костра, горящего внутри него. Эти глаза могли бы устрашить любого врага, но также и заворожить тех, кто искал в них поддержку и защиту. Мышцы его тела были развиты до предела, каждая чётко прорисована, точно высечена из камня. Руки его, обтянутые перчатками из тонкой кожи, заканчивались длинными пальцами, которые легко могли держать меч или кинжал, но при этом были способны творить волшебство, направляя потоки силы через свои ладони. Волосы его были чернее ночи, длинные и слегка волнистые, спадающие на плечи, добавляли ему пущей тайны. Борода, аккуратно подстриженная, подчёркивала линию подбородка и завершала образ могущественного воина – колдуна, готового встретить любую угрозу лицом к лицу. Голос его звучал низко и уверенно, словно раскаты грома перед бурей. Каждый звук, выходивший из его уст, нес силу и власть, заставляющую окружающих внимать каждому слову. Но несмотря на всю свою грозность, в нём чувствовалась внутренняя гармония и спокойствие, которое приходит с опытом, знанием и чем – то таким, чем может обладать истинный владыка, который не властвует, а владеет своим уделом и теми, кого он взял под свою защиту.

Её сердце стучало, как будто бы оно впервые осознало свою силу. Каждая мысль была наполнена лёгким трепетом, а взгляд — теплом, которого она раньше не замечала. Мир вокруг стал ярче, краски — насыщеннее, звуки — мелодичнее. Она ощущала себя частью чего – то большего, чем просто жизнь, протекающая день за днём. В её душе расцветал нежный цветок, чьи лепестки распускались медленно, но уверенно, наполняя её внутренним светом. Она ещё не понимала до конца, что происходит, но уже знала одно: этот новый мир был ей дорог, и она хотела остаться в нём навсегда. Неуверенно, будто опасаясь она протянула ладонь за кубком, который Волхов взял у подоспевшего слуги и протягивал ей. Их пальцы встретились случайно, когда она протянула руку к изящному кубку, наполненному искрящейся на солнце золотистой сурицей. Это произошло нечаянно, но этот момент казался предопределённым, словно сама судьба вела их руки навстречу друг другу. Тепло его кожи коснулось её пальцев, и это прикосновение было подобно треску, когда резко снимаешь шерстяную одежду. Они замерли, не отрываясь взглядом друг от друга, чувствуя, как между ними вспыхивает невидимая связь. В их глазах читалась та самая робкая надежда, что эти едва заметные прикосновения могут стать началом чего – то важного, чем просто случайная встреча. Волхов взял ее ладонь в свою, в другую кубок и повернулся к людям, притихшим, ожидающим толи его гнева, толи чего – то волнительного, чувствуя сгустившееся вокруг Волхова и Любши пространство.
 
– Други! Он поднял кубок выше. – Я пью эту чару за вас! За, то, чтоб земли наши процветали, чтоб были здравыми, не знали, потерь и горестей земных, за дев и парубков младых, за стариков, чтоб долго жили, и внукам мудрость бы открыли. Чтоб женщины нашей земли, рождали деток, и они пусть здравы будут и растут, державе славу принесут! Он отпил из своего кубка и передал стоящему рядом мужчине. Любша также, сделав глоток, передала свой кубок ближней к ней женщине. Отпивая из кубков каждый произносил речи, славил богов, предков и наследников Словена – сына царя Скифии, что вернулся на земли первопредков с братьями и собрал под своими стягами несметное количество разрозненных, подвергающихся набегам и разорению племен. Пока люди говорили, он смотрел на Любшу.

Его душа была погружена в глубокую тишину, но эта тишина напоминала ту, что царит перед бурей. Он всегда верил своему сердцу, его интуиции, но сейчас оно, казалось, колебалось, как колеблются воды озера под порывами ветра. Его рука, привыкшая держать меч, дрожала, но не от страха перед врагом, а от сомнений, которые проникали в самую глубину его существа. Он смотрел на нее, пытаясь найти ответ в ее глазах, в каждом движении, в каждой улыбке. Ее лицо было подобно свету, который манил его, но одновременно пугал своей неизвестностью. Он чувствовал, что находится на грани чего – то великого, но вместе с тем опасного. Как воин, он знал, что каждый шаг может стоить жизни, но теперь ставки были выше – на кону стояла его душа. Его разум метался между прошлым и настоящим, между воспоминаниями о тех, кого он возможно любил, потерял или отстранился, и этим новым чувством, которое внезапно захватило его. Возможно, именно страх потерять заставлял его сомневаться. Он видел в ней отражение всех своих надежд и мечтаний, но в то же время боялся, что это всего лишь греза, мираж, созданный его усталой душой. Но несмотря на все сомнения, его сердце продолжало биться сильнее, словно стремясь вырваться наружу и сказать ему правду. Он понимал, что решение должно прийти изнутри, из самой глубины его существа. И хотя путь вперед был неясен, он знал одно: если он действительно нашел свою любовь, то никакие сомнения не смогут остановить его.

Любша улыбнулась робко, лишь уголками губ, повернулась и пошла прочь. А Волхов остался слушать поздравления и пожелания, благодарных за его вклад в процветание их общей державы людей.

– Брат. Волх потряс его за предплечье, выдергивая из раздумий. – Ты чего, будто молнией пришибленный? Рядом с кубком в руках стоял князь Словенска, обнимая другой рукой за талию и прижимая к себе супругу.

– Точно его пришибло. Утвердительно кивнула Влатиатар.
От Повелительницы озерной глади было невозможно ничего скрыть. Она все зрела, все чуяла. А уж разбуженные чувства, словно скрытые до времени семена, пробудившиеся в душе деверя, наполнившие его теплом и светом и подавно. Она зрела, что отныне каждое мгновение, проведённое вместе с той, кого Волхов нынче заприметил станет оставлять след, подобный первому лучу солнца, проникающему сквозь утреннюю дымку. Его сердце, прежде безмолвное и замкнутое, начало звучать в унисон с другим чьим – то сердцем, создавая мелодию, которую никто другой не сможет услышать. Это внутреннее созвучие наполняло его душу и душу встреченной им женщины радостью и тревогой одновременно, ведь вскоре они осознают, что открывают свои самые сокровенные уголки другому человеку. С каждым днём чувства будут становиться крепче, словно корни дерева, глубоко уходящие в землю, обеспечивая надёжность и устойчивость. Влатиатар это видела. Так же, как и его страх, и сомнения. – Ты не ошибся, брат. Я верно, это чую. Доверься своему сердцу, побудь не только защитником и попечителем, а просто мужчиной без обязанностей, без давящего тебе на плечи груза ответственности. Влатиатар шептала тихо, слышно лишь одному Волхову.

– О чем вы шепчетесь? Поинтересовался Волх.

– О том, брат, что пора бы нам перекусить. Слишком богатые столы тут в Словенске. Следует все опробовать. Не гоже ведь обижать наших добрых хозяюшек.

– Ну так за чем дело стало? Идем, брат. Князь приобнял Волхова за плечи и повел к креслам, установленным для княжеской семьи во главе самого длинного стола. Княгиня глядела им вслед, победоносно, тепло и с легкой хитрецой улыбаясь. Ей всегда нравилось наблюдать, как распускается свет истинной любви, делая людей ранимыми, но одновременно могучими, как само Мироздание.