Любша - ковать судьбу или любовь. Глава 1

– Здрав будь, яр  Янислав. К малому обозу коваля присоединился Пресвист с десятком саней, груженных свежемолотой мукой и домочадцами мельника. – Неужто задумал представить дочку князю? Не опасаешься? Хозяин мельницы, запахнул волчий кожух на груди и поспешил подпоясаться. Уж больно суров был взгляд соседа. Горящий огнем пробирал холодом до костей, а мощное тело, закаленное в жаре ковальни угрожающе напряглось. Хоть и сидел кузнец на санях в противоположность собеседнику, оседлавшему могучего саврасого окраса коня, да все едино, будто заполнил собою пространство окрест, устрашая докучливого попутчика. Не зря о родичах Янислава молва шла, что колдуны они все, коих и Чернобог не страшит и светлые боги им в помощь.

– А, что моя дочка повинна хорониться? Чего ей совеститься? Как – никак и сам не брезгуешь её стрелами, вон третьего дня три колчана прикупил у меня, да и к кольчуге ее работы примерялся. Взгляд серых, подобных пред сумеречному небу глаз казался почти черным, столь недобро глядел он на собеседника.

Все злило мельника в держащемся обособленно кузнеце, а пуще то, что, будучи с ним одного возраста яр Янислав выглядел моложаво. Крепкий, с могучим разворотом плеч и мощью, веявшей от каждого его члена. А мельник же давно расплылся квашней от неумеренного пития хмельных настоек, чрезмерной сытости, живущий в праздности и неуемном блуде. Благо, ему повезло с родичем. Зоран вдоволь снабжает пять его мельниц зерном и сбывает смолотую Пресвистом муку княжескому тиуну.
 
– Все верно, замечаешь, яр Янислав, да ведь она девица, а девице должно замуж идти, дом блюсти.

– Настанет час и пойдет замуж. Такая не заневестится. Тебе то какова в том печаль? Дело какое? Взгляд Янислава то и дело, перемещался с собеседника на заснеженный лес. Он внимательно присматривался к чему–то, за спиной Пресвиста, то щуря глаза, то широко их открывая. Мельник обернулся, чтобы разглядеть, что так привлекало внимание соседа, но ничего не заметил и счел, что тот лишь демонстрирует ему свое безразличие и высокомерие.

– Вот я и предлагаю сосватать твою Любшу за моего Прота. Возьмешь его в ученики, а она передаст дедов дар мужу, как время настанет. Взгляд Янислава становился все суровее от разглагольствований жадного до наживы мельника, –А то, глядишь князь Волх отдаст ее за кого из своих ближников, и станет она обретаться вдали от тебя и жены. Неужто стерпите в разлуке?

– Дабы кузнечному делу учиться для того особые задатки потребны, дар божий. А твой Прот лишь до девок охоч, да языком трещать без умолку. Мельник хохотнул на слова коваля, пренебрегая возрастающим раздражением собеседника.

– Так, как оженим их, дочка твоя не останется в обиде. Муж, что поднаторел в ласках, знамо дело, завсегда знатно жену приласкает, а довольная баба, добрая, покладистая, точно кошка. Взгляд коваля снова полыхнул огнем. Он так зыркнул на мельника, что тот почувствовал, как его необъятный живот стал каменным.

– Ехал бы ты яр Пресвист своей дорогой, а то, как бы свары меж нами не случилось. Дочка моя пойдет за того, кого сама изберет. А твой бездельник нам без надобности. Неужто невдомек тебе, что кошка кошке рознь. Не по зубам вам моя Любша, коготки ее кабы брюхо кому не вспороли. Ишь, дар Сварога Небесного кузнеца им подавай! Не всякому он в пору.

– Это мы еще поглядим, когда на княжий двор ее привезешь. Оскорбился сосед и велел гнать лошадей вперед кузнецова обоза. Он бормотал под нос ругательства. Не по нраву ему было, что не желает Янислав знаться с его родом, еще с тех времен, когда не поладили со свадьбой лет пятьдесят тому назад их предки. Уж и позабыли давно как дело обстояло, но шибко важными себя яниславовы родичи мыслят. Кичатся.

Как же с ордами самого Словена пришли на эти земли. Так и его род не из болота вылез поди. Что сам, что родичи знатные люди, богатые, почитаемые. Но как же хотелось богаче стать, а с даром этой девчонки они так возвысятся, что с князем за одним столом всякий день пировать станут. Все люди как один, будут в пояс им кланяться лишь бы прикупить зачарованных изделий. Не он будет родичу своему купцу Зорану лизоблюдствовать, а купец придет на поклон со всяким почтением. И уж он Пресвист станет распоряжаться кому и по какой цене продавать дивные стрелы яниславовой дочки.

Любша затаив дыхание слушала разговор отца и мельника, плотнее запахивая на груди расшитый речным жемчугом и янтарем тулупчик из тонко выделанной овчины, не замечая, как острые края фибулы  впиваются в нежную кожу шеи, оставляя глубокие царапины Проезжая мимо Любши Пресвист недобро глянул на девушку, такую же гордячку, как и отец, вновь подивившись несоответствию ее образа и занятия.
Облик дочери кузнеца был воплощением зимней красоты, словно сотканной из первых снежинок и предвечерней мглы. Её кожа сияла белизной, подобной чистому снегу под лунным светом, а большие глаза, цвета пред сумеречного неба, хранили в себе ту же таинственность, что и зимние сумерки.
Длинные изогнутые ресницы окаймляли их, добавляя глубины и тайны, а брови, взметнувшиеся ввысь, словно крылья парящей птицы, подчеркивали решительность взгляда.
Губы её, пухлые и алые, напоминали ягоды замерзшей малины, манящие своей прохладной сладостью. Высокие скулы придавали облику Любши строгость и благородство. В ней чувствовалась сила и холодность северной природы, но вместе с тем — скрытая теплота, которую мог ощутить лишь тот, кто осмелится приблизиться и кого она решится одарить своим безграничным как небесные чертоги холодом, вмиг становящимся нестерпимым жаром. И это пуще раззадоривало Пресвиста, подчинить и сделать ее покорной своей воле, а коли нужно будет и сломать. Лишь бы возвысится, исполнить свои чаяния быть значительным и безмерно богатым.

Любша впервые везла свои работы на княжий двор, дабы представить их строгому взору правителя и его тиунов. Вроде бы и знала, что в меткости и разящей силе стрелам, уложенным в березовом коробе, не было равных, а уж тем паче превосходящих, но все же трепещет сердечко предъявить на широкий суд достижения своего мастерства и боязно. Шутка ли, внучка самого Огневеда! Того, о ком не умолкает людская молва и после, ухода старика в чертоги Мары. Потому как дар его пришел из глубины веков от самого Сварога Небесного кузнеца и достался в наследство единственной оставшейся в живых внучке. Она женщина и это может послужить немалой помехой к принятию работы, а возможные кривотолки, что пойдут среди людей, напрочь могут лишить ее права в дальнейшем быть признанной среди кузнечных дел мастеров. А как заставят помимо воли выйти замуж по указке князя или волхвов за человека среди кузнецов иль еще кого и передать родовой дар чужаку? Верно, приметил мельник. От того пакостно сделалось на душе. Девушка зябко поежилась. Замужество ее не страшило, ведь знамо дело, всякой девице надлежит стать женой. Неприятие и душевный холод вызывало нежелание быть связанной на всю жизнь с человеком нелюбимым и нежеланным.

Она обладающая равномерным сочетанием силы духа и мягкости характера, уверенная в себе, но при этом всегда готовая выслушать других и понять их точку зрения. Её решительность всегда помогает ей достигать поставленных целей, а доброта и забота делают её любимым человеком для многих людей вокруг. Как же важна для нее искренность и честность, от того никогда не терпит она ни лжи, ни лицемерия. С близкими ищет Любша взаимопонимание и доверие. Для неё важно, чтобы супруг был таким же открытым и честным, как и она сама. А коли по чужой указке или из корысти станет кто ей мужем, да отлучит от ковальни и тогда ее уделом станет лишь ведение дома и хозяйства. Где уж ей сохранить так важную для нее свободу и саму свою суть? Ведь возненавидит она такого мужа и никогда меж ними не будет ни душевного тепла, ни доверия. А вот ее искренность сыграет злую шутку с таким супругом. Как бы со свету его не сжить.

Как же несправедливо, что братья погибли, как печально, что не осталось и других внуков, мужеского пола, кому бы дед передал свой дар перед смертью. Ведь даже без него она умела многое, как скажем отец. Никто не мог лучше него ковать, за что бы ни взялся Янислав. От того, князь просил его стать наставником для парней, бывших нынче у отца в обучении. И ведь именно просил, а не приказывал, ибо чрезмерно уважал его и отчаянно нуждался в умелых ковалях.

Сани резво скользили по наезженному тракту, хрустко приминая широкими лиственничными полозьями, обитыми железом, выпавший ночью снег. Белый пух искрился на слепящем солнце мириадами крохотных звездочек, разлетавшихся врозь, добавляя образу зимнего леса пущего волшебства. Завернутые в кожи доспехи, оружие и утварь, что вез кузнец в Словенск, позвякивали на местами встречающихся кочках глухим металлическим скрежетом.

Збышка, осиротевшая во младенчестве дальняя родственница кузнеца и подружка его дочери, закутанная в тяжелый овчинный тулуп, дремала под зычные песни Предрага, кузнецова выкормыша и воспитанника. Девушка улыбалась чему – то, снившемуся ей, а молодой певец с умилением разглядывал разрумянившиеся на стылом воздухе, личико своей возлюбленной. С малых лет Предраг души не чаял в родичке хозяина. Но зная, что не может он предложить ей ни дом, ни богатство, к какому привыкла девица, держался в стороне от своей зазнобы с светло – карими очами.

Он даже дыханием опасался погасить это воплощение живости и веселья, ее излучающий теплоту и уют нрав. Збышка хоть и не обладала яркой красотой, но в ней было нечто особенное, притягательное, подобное светлому лучу солнца, пробивающемуся сквозь утренний туман. Ее улыбка была искренней и открытой, а смех звонкий, как весеннее пение птиц вызывали в нем жажду жизни, достижений и стремление превзойти всех на свете и самого себя заради нее.

Любша, сидевшая со Збышкой в одном возке, погрузилась в задумчивость, поглаживала оберег, висевший на шее. Он достался матери, а потом и ей от далекой прародительницы по материнской линии, невестой прибывшей в дом их предка с берегов реки Ас  Ее тонкие, но обладающие недюжинной силой пальцы, привыкшие к кузнечному делу, поглаживали и потирали золотой диск, покоившийся в луннице из серебра. Старинной вязью по украшению были начертаны слова благословений, дарящие обладательнице мир и покой, тихую светлую радость и озарения.

Не мало имелось свойств у вещицы, созданной чудью, а хранящие драгоценность женщины рода Любши часто пользовались его мощью в делах чаровных и хозяйственных. И на этот раз, ища уверенности и внутренней силы, она не выпускала его из рук, удобно устроившись подле с мирно дремлющей Збышкой.

Юная мастерица устремила взор на спину родителя, сидевшего рядом с матушкой в передних санях. Жена Янислава так и не смогла оправиться после гибели сыновей. Сначала, когда на озере Мойско  погиб старший Ярец в битве с литгальцами , она держалась, а когда полгода спустя, перед самой свадьбой в веси невесты погиб и младший Бойко, то за ночь постарела до неузнаваемости. Ее золотые косы стали белыми, а глаза, сиявшие будто морская гладь, утратили и сияние, и краски.

Яркона  Альдона стала тенью себя. Залегшие вокруг рта скорбные складки оставили на лике печать нескончаемой скорби. Чувство вины за то, что не стала и слушать, когда Ярец говорил о полюбившейся ему девушке из бедной семьи, а после не дала благословения на брачный обряд с нею терзало душу. Вина наложила печать, сковала движения еще молодой годами женщины и точила ее силы неизлечимой хворью. Она словно во сне выполняла работу по дому, следила за работниками, но мыслями пребывала в тех временах, где еще были живы ее сыночки. В раздумьях как бы было бы, не сгинь они со света белого. Как стало бы, коль она не воспротивилась бы снохе из бедного рода? Глядишь, и уберегла бы неизвестная девица любимого, коль мать не смогла. И ни что не помогало вывести ее из этого расположения духа. Ни оберег, висевший на шее дочери, ни уговоры родных, ни увещевания волхвов. С каждым днем яркона Альдона становилась слабее, усыхала плотью, точно подрубленное деревце, что неровен час и вовсе завянет, утратив остатки жизни.

Тревога отчаянно заставляла мужа и дочь искать зелья, заговоры, и людей, ведающих чтобы хоть как – то облегчить переживания родной женщины, да только пустое все. Ничего не отыскивалось, никто не оказался в силах помочь. От того Любша часто становилась печальной, хотя волхвы строго на строго возбраняли долго горевать по ушедшим и увещевали отпускать тех, кто сам не желает жить.

Так в невеселых раздумьях Любша и не заметила, как добрались до Словенска. Опомнилась лишь когда поравнялись с первыми посадскими дворами, свежепостроенным постоялым двором в три поверха с широким подворьем и длинной конюшней. Подле распахнутых ворот отец велел остановиться, сошел с саней и вместе с парнями снес заказ хозяина на высокое крыльцо с резными столбами, где тот важно попивал дымящийся на морозе клубами пара взвар.

Высокий темноволосый трактирщик Лан родился в первое лето, когда Словен привел свои орды на эти земли. Позже, возмужав ходил в походы со средним сыном князя Словена Волховом, а после тяжелого ранения осел здесь в слободе, где жила его любушка и детишки.


Кузнец и Лан по –дружески приветствовали друг друга. Янислав представил на смотр свои товары, а после по приглашению хозяина гость с домочадцами и провожатыми вошли во внушительных размеров трапезную, еще пахнущую свежим деревом и смолой. Гости разместились за длинным начисто выскобленным столом. Тут же появилась хозяйка. Пышнотелая высокая яркона Кеся в оранжевом наряде, украшенном по подолу и лифу зеленой каймой, расшитой хрусталем и крошечными сердоликами. Она была лучшей певуньей на всю округу и славилась дивными вкусом и ароматом кушаний, что подавались заезжим гостям и завсегдатаям мужниного постоялого двора. Люди поговаривали, будто дар чаровной у нее к стряпне превеликий. Как же еще можно было толковать, то, что не скупящуюся на советы и разъяснения по приготовлению кушаний яркону Кесю никто не мог превзойти. А певунья и не противилась той молве, как и не подтверждала слова досужих сплетников. Однако же всякий живущий в Словенске от среднего достатка и выше, старался хоть раз в седмицу зайти и полакомиться снедью в ее трапезной. А уж о гостях и вообще говорить нечего. Старались всякий раз остановиться на постой у яра Лана. От того и пришлось ему прошлой зимой новый постоялый двор складывать, чтобы уместить всех желающих.


Яркона Кеся достала с полки плотный настельник  из синей рогожки и ловким движением застелила стол. Помощницы хозяйки стали уставлять на синее великолепие блюда и доски с яствами под бдительным оком хозяйки. Оказались тут и пироги с визигой, и наваристая похлебка из осетров, привезенных с Нёво , и гора жареной в сухарях уклейки, редька триха с конопляным маслом, грибочки, скворчащие в глиняной сковороде с хрустящими квадратами репы и диким луком, соленые стебли дикого чеснока. Ломти горячего только из печи хлеба дразнили своим ароматом проголодавшихся на морозе яниславовых подопечных, а желтоватый сыр с капельками рассола так и просился отведать его солоноватой, упругой мякоти.

Возблагодарив богов за милость, принялись за трапезу. За столом вначале воцарилось молчание, лишь изредка потревоженное тихим стуком деревянных ложек о миски и скрежетом ножей, разрезавших мясо вепря, томленное в сливочной подливе с груздями о блюдо из мыльного камня. Потом же завязался неспешный разговор о предстоящем праздновании Карачуна , да товарах, доставленных заезжими гостями из дальних земель. Янислав, погруженный в свои мысли отвечал невпопад. Связно мужчина попросил лишь уложить суложь передохнуть с дороги.

Яркона Альдона с благодарностью кивнула, улыбаясь нежной, но слабой улыбкой, от которой сердце мужа болезненно сжалось. Ведь он помнил ту Альдону, которую встретил у храма богини Лады, что юго – восточном берегу озера Нево. Помнил ее ярко синие как морские волны глаза, пухленькие щечки, их нежно касались колты из жемчужных звездочек, свисающие с очелья, замысловато сплетенного из того же речного жемчуга, пряди золотистых волос, которыми играл ветерок, щекоча хрупкую девичью шею. Он и сейчас был готов видеть ее прекрасной, ведь глаза видят красоту, там, где хотят ее узреть. И он видел, все ту же свою юную Альдону. Ту девушку, что назвал суложью в роще у дома, когда их окручивали… Но как же он боялся ее потерять! А после дороги в стольный град стал бояться, чего – то еще. И объяснения этому он пока не имел. Он поднялся и проводил свою ладушку в покой для гостей, где уложил на мягкие перины, накрыл теплым одеялом и вернулся в трапезную темнее тучи.

– Что с тобой, друже? Лан решил прояснить его состояние и в раздумьях сведенные густые брови. – Неужто тебе стол мой по душе не пришелся? Постарался пошутить трактирщик. Он махнул головой и его курчавые темные, почти черные волосы взметнулись вверх.
 
– Скажешь еще, брат. Так как принимают на твоем подворье и в детинце не всякий раз примут. Кузнец натянул улыбку, но провести старого вояку, да и хозяина постоялого двора, где какого только народу не насмотришься было не просто. Немало он повидал на своем веку, как и не мало чувствовал, когда ему лгут. Любша повернула к отцу голову и внимательно вгляделась в его лицо.

– Батюшка, уж не Пресвист ли так тебя расстроил?

– Брось, дочка. Махнул Янислав широкой ладонью с длинными крепкими пальцами. – Не этому баламуту мне настрой губить. Станет лаять, что на язык его скудоумной пакостностью придется, заказов своих мочи ждать не хватит.

– Идем– ка, Любша, пошепчемся. Позвала хозяйка девушку. Муж показывал ей намеками, что следует отставить их с Яниславом вдвоем. Похоже было им, о чем потолковать, пока Кеся отведет заботливую дочь в свою светелку и поведает то, о чем желала переговорить с ней.

Женщина махнула головой челядинкам, чтобы скрылись и обратилась к ученикам кузнеца, что разморенные сытной трапезой сидели, ожидая продолжения разговора. – А вы, ребятки, ступайте –ка в соседнюю избу. Там вам покажут, где можно с дороги передохнуть. Парни нехотя скривились, но перечить не стали. Встали из– за стола, подхватили свои кожухи и вышли. Кеся же увела Любшу наверх.

– Что произошло? Лан нахмурился. Янислав пятерней убрал со лба волосы и пожал плечами. Его губы скривились в гримасе.

– Даже не знаю, как сказать. Но, чую, что – то неладное происходит. Лан кивнул вопросительно головой, давая понять, что ждет от кузнеца объяснений.

– Тени. Он взял кружку и сделав из нее большой глоток продолжил. –Тени появились, когда мой обоз уже добрых полчаса двигался по заснеженному лесу. Ветки вековых елей и сосен, покрытые инеем, нависали над дорогой, бросая узоры на снег. В этом переплетении света и тьмы я вдруг заметил движение. Сначала мне показалось, что это просто игра теней от качающихся на ветру деревьев, но чем дальше двигались сани, тем яснее становилось – тени двигались не хаотично, а словно бы сопровождали обоз. Они скользили меж стволов, временами замирая, а затем снова продолжали двигаться, словно хищники, преследующие добычу. И я чувствовал себя добычей, понимаешь, Лан.? Добычей, что не гонят, а лишь пока изучают.

Во мне взыграла такая дикая тревога, что я едва не повернул назад, но не подал виду, лишь невзначай оглядел своих спутников. Любша, погруженная в мысли, поглаживала оберег на груди, Збышка дремала, а Предраг, замечтавшись, не замечал ничего вокруг, Альдона же давно ничего не замечает. Даже, когда Пресвист появился на перекрестке, тени не исчезли, а даже как – то оживились. В какой– миг скрылись, когда я сообщил ему, что нам и даром его Прот не сдался. Но стоило мельнику обогнать нас, как, впереди, на краю взгляда, вновь мелькнули тени. Теперь уже было ясно – это не плод воображения. Их было несколько, и они шли ровно, будто подстраиваясь под темп хода обоза. Я ощутил, как внутри закипает странное предчувствие, что–то древнее и опасное пробиралось по лесу следом за нами…Кузнец замолчал. Сейчас он выглядел, как испуганный пацан, не смотря его могучее телосложение и суровое выражение лица.

– Стало быть не досужие сплетни то были, когда мои постояльцы сказывали, будто видели тени, следовавшие за ними к Словенку или на других путях. Тяжело вздохнул Лан.

– Сказывай, что поведали путники. Еще больше встревожился Янислав.

– Кто – то вот так, как ты их видел, кто – то в тумане – едва заметные, скользящие силуэты, проявляющиеся на мгновение и исчезающие, как будто рассеиваясь в воздухе. Некоторые сказывали, что углядели их в свете костра – у лагеря путников. Огонь отбрасывал дрожащие тени, и среди них вдруг появлялись новые, слишком длинные или странной формы. В отражении замерзшей.

Когда глядели вниз, замечали тени, коих не должно быть.

– А в Словенске, говорят чего?

– Говорят и в Словенске недоброе твориться. Мужчина задумался, стараясь подобрать слова. Янислав встал и подошел к оконцу. В слюдяные стеклышки не много разглядишь, но сквозь узкие оконца, скрытые слюдой, он уловил движение – черные тени, скользившие меж деревьев за постоялым двором. Они появлялись и исчезали, будто следили за ним. Кузнец нахмурился, почувствовав нарастающее беспокойство. Хотя куда ж больше нарастать тому беспокойству, что уже пышным цветов разрослось внутри. Чувство опасности жгло, точно угли в горне. Он знал, что могло таиться в лесах и здесь: не только дикие звери, но и те, кто избрал тьму своим союзником.

— Лан, скажи–ка, не замечал ли ты сам чего странного в последнее время? — тихо спросил он друга.

Трактирщик задумался, потер подбородок, а затем ответил с оттенком тревоги:

— Сам не замечал, но люди поговаривают, что в последнее время лес ожил. Будто бы в Словенске кто–то скользит меж избами, не оставляя следов, а ночами слышны голоса, но не людские.

Янислав крепче сжал рукоять кинжала за поясом, глядя в узкое оконце. Тени не исчезли. Они ждали.

– Пожалуй в город не поедем. Дозволь у тебя на ночь остаться.

– О чем речь? Я только рад таким гостям. Лан не кривил душой. Мужчина действительно был рад Яниславу. Ведь, по обыкновению, он останавливался у родичей в Словенске, а к нему заезжал лишь на трапезу. – Оставайся, в баньку сходим, бочку с пивом откупорим. В самый раз испробовать четыре луны ведь стояло. Лан улыбался широкой улыбкой. Он выглядел, как мальчишка заговорщик, и лишь шрам по краю нижнего века, идущий к виску, говорил о том, что он пережил не лишь ожидание, когда же выбродит его знатное пиво, но кровавые сечи.

– Не до пива, брат нынче. Янислав закусил уголок губы. – Пока светло, наведаюсь к волхву Уранзеву. Он оттер капельки взвара с усов. – Пусть разъяснит, что за тени такие странные и к чему появились.

– Тогда погодь, Янислав. Кеся с Любшей как переговорит, соберет старику снеди. С тобой пойду. Желаю и я послушать, что он про все это думает.

– Гляжу Альдона все худее и с лица как не живая. Силится улыбаться, да что толку. Видно, хворь ее точит все пуще. Приметила Кеся, когда она и Любша оказались в ее светелке и устроились на сундуке, покрытом богато расшитым настельником.

– Так все тетка Кеся. Ничего не помогает. Может ты приглядишься к люду, что заезжает на ваш постоялый двор, глядишь и отыщется кудесник какой или знаток, что от хвори ее избавит. Душа болит за матушку, за отца. Видела несколько раз как тот украдкой плачет, а после бежит берегом реки и кричит в бессилии. На людях все как полагается, а так, словно в порубе живет.

– Так я и смотрю. Заверила гостью хозяйка. – Один человек мне ведом, кто может от печали и хвори Альдону исцелить.

– Кто же это, тетка Кеся? Ты только скажи, я ничего не пожалею. Из ковальни ни днем, ни ночью не выйду, но соберу любую плату. И тебя отблагодарю монетой звонкой.

– Скажешь еще. На что мне твои монеты? Кеся не на шутку рассердилась на дочку друга своего мужа за то, что она от чистого сердца старается помочь, а от нее норовят монетами откупиться. – В Перыни  обретается ведьма одна, она любую беду отвести силу имеет. Отправила ей третьего дня весточку. Коли изволит взяться за такую работу, то с ней и будешь расплачиваться. Да только… Кеся замолчала.

– Что, тетка Кеся? Что только?

– Сказывают не берет она ни монеты звонкой, ни прикрас драгоценных, ибо не видит в том ценности для себя.

– А, что берет?

– Чувства человеческие.

– Как же можно взять чувства у человека? Впервые Любша про такое слышала.

– А мне почем знать? Женщина, что про нее мне сказывала и сама у той ведьмы была. Племянница, кровиночка ее единственная, оставшаяся на земле неплодная долгие годы пребывала. Муж грозился вторую жену в дом взять. Так вот родился у нее малец, а нынче и другой на подходе.

– И что же отдала она ведьме? Какие чувства?

– Не сказывает, говорит то должно скрытым остаться.

– Как отпишет тебе ведьма, так сразу ко мне посылай паренька. Отправлюсь в Перынь к ней. Пусть берет все что ей потребно. Сказала, а сама захолодела вся, будто в прорубь стылую прыгнула. Но не отступилась от слов своих. Знала, что и жизни не пожалеет за матушку. Лишь бы та снова возрадовалась и ликом стала румяной, да телом крепкой. Кеся прислушалась к происходящему в трапезной и кивнула в знак согласия.

– Идем в трапезную. Мужчины поди заждались.