Изменитель жизни, гл. 13

       ...Тем же вечером мне вдруг пришло в голову добавить себе трезвомыслия. Я нашел на экране соответствующий раздел, а в нем разделенные запятой пункты «правда» и «реализм» и всадил себе по девяносто пять процентов того и другого. Видно, я перебрал с дозой, потому что, встав наутро, первым делом сказал себе: ну ты и сука, Натуроведов! И вслед за тем холодное и ясное осознание враждебного мне будущего: она не вернется. Оскорблено не просто сердце – оскорблена сама любовь, причем в самое сердце. Как много же в нас того, что мы тщательно и трусливо от себя скрываем, отчего покрываемся толстым слоем благостного самодовольства. И мы еще имеем наглость предъявлять претензии другим!
       На работе я первым делом вызвал в коридор Варвару и, взяв ее за руку, сказал:
       - Прости, Варюша, я поступил с тобой не по-мужски. Ты можешь меня простить?
       Она вспыхнула, выдернула руку и убежала.
       Формально я числился редактором, но функции мои были гораздо шире. По договоренности с Палычем я правил, консультировал, вникал в творческий процесс, ставил на место, присуждал места, надзирал и где надо повышал голос. Словом, был его правой рукой. В этот день я с безжалостной легкостью завернул четыре материала, довел до слез стажерку и объявил выговор за нерадивость Жорке Невеличкину. Вечером я устроился в кресле, налил себе полстакана водки, выпил, откинулся и прикрыл глаза:
       - Итак, Серж Натуроведов, милости прошу к психоаналитику Сергею Климентьевичу Натуроведову на прием!
       Серж уселся напротив, сложил на коленях руки, слегка сгорбился и выжидательно на меня уставился.
       - Ну-с, батенька, расскажите о себе без утайки все, что знаете. Все, с самых пеленок и до скончания веков. Ну-с, начинайте: «Час зачатья я помню неточно…»
       Точнее, не помню совсем. Говорят, я обнаружился против всяких ожиданий, чем привел моих родителей в счастливое замешательство. Отец мой, выпускник Бауманки, московский интеллигент из тех, кто мог и в морду дать, и над «Гамлетом» всплакнуть. Из тех, что хоронили Высоцкого и в девяносто первом шли с голыми руками на танки. Из тех, чье позднейшее разочарование помечено горькими складками у рта, ибо не сам опыт, а разочарование в нем и есть бесполое родительство мудрости. Как точно и славно сказал великий лолитовед и как никогда не сказать мне: «в теплых тупиках темнейшего прошлого, в котловинах и впадинах памяти, за которыми садится солнце моего младенчества», отец живет где-то под потолком великаном с сильными руками, добрыми глазами, громким голосом и колючими поцелуями, живет наравне с благостью «глухой теплыни и золотистыми мошками» на закате дня. А как встал я на ноги, да как прорезались у меня зубы, за ними сознание, а потом и речь, тут и началось наше общение, и продолжается по сей день. На все мои вопросы он до сих пор отвечает толково и убедительно, и нет для меня на свете более авторитетного человека, чем он.
       - А как же Эдипов комплекс? Судя по тому, что вы пренебрегли семейными нормами, он определенно у вас присутствует!
       - Я сторонник деятельностной теории личности, а в ней главным источником развития личности признаются не рефлексы, а деятельность.
       - Да, да, знаю. Только чем же вы тогда таким занимались, что сформировали у себя склонность к предательству? Я бы понял, если бы вам пришлось выживать любым путем, но ведь счастливее детства, отрочества и юности чем у вас еще поискать нужно! Как же вы дошли до жизни такой? Нет, друг мой, порок ваш слишком имманентен, чтобы считать его досадной отступкой от нормы! Определенно это проявление той биологической страстишки, что прячется глубоко внутри вас! Старика Фрейда на мякине не проведешь!
       - По моей теории главное в личности - это сознание. Я просто потерял самоконтроль.
       - Ах, какая удобная отговорка! Только сдается мне для вашей жены это слабый аргумент.
       - Увы, тут вы правы.
       - Кстати, если взглянуть на ваш поступок с позиций вашей теории, то придется признать за вами морально-абулический характер. То есть, на словах вы социальные нормы признаете, но будучи безвольным, вынуждены совершать антиобщественные поступки.
       - Вот уж чего у меня нет, так это безволия!
       - А чем же вы страдали последние три года?
       - Я был в депрессии.
       - Это одно и то же. Ну, хорошо, поехали дальше. Судя по вашей недоверчивости, независимости и активности, мать кормила вас грудью не более года, а потом резко оторвала, отчего у  вас где-то глубоко внутри затаилась обида на нее.
       - Ничего подобного! Я всегда любил и люблю ее, и рядом с ней до сих пор чувствую себя спокойно, как в детстве! Она однокурсница отца, она красивая, у нее рациональный и острый ум, доброе сердце и теплый голос, и если я люблю петь, то это у меня от нее! И кстати, если я не вырос маменькиным сынком, это тоже ее заслуга! Это она, а не отец учила меня давать сдачи, лазить по деревьям, плавать и печь картошку! Она всю жизнь была моим союзником и не меньше моего хочет, чтобы мы с женой воссоединились!
       - А как же анальная фаза? Откуда в вас чистоплотность и пунктуальность? Обучая туалетным навыкам, она должна была вас наказывать! Неужели не помните?
       -  Помню только, как сидел в детсаде на горшке. И сидел не хуже других. И что после этого делать, тоже знал. Забавно: я ходил на горшок, а в Кремле в это время менялись генсеки. Кстати, насчет фаллической фазы, раз уж вы об этом: сколько себя помню, всегда знал, что я мальчик, хотя мать любила меня наряжать, и на ранних фотографиях меня и правда порой можно было принять за девочку.
       - То есть, до шести лет у вас было вполне благополучное развитие…
       - Абсолютно! Никаких отступлений от нормы!
       - Помните – мне нужна правда и только правда.
       - Я и сам не меньше вашего заинтересован в том, чтобы откопать мотив моего проступка! И если это неистребимый порок, я тут же откажусь от попыток вернуть жену!
       - Тогда продолжайте.
       Мне кажется, дальше я развивался в полном соответствии с мальчишеской природой. И половой интерес во мне, насколько я могу судить по моим сверстникам, обозначился и осознавался мной в одинаковой с ними мере. Я маялся накануне мужания, а Ельцин в это время расстреливал Белый дом, и отец, грозя мне кулаком, кричал, чтобы я и думать не смел туда идти. А между тем в мои тринадцать лет я был уже полноценным носителем московской дворовой этики. Вы знаете: мальчишеская компания никогда не бывает однородной – кто-то немного впереди, кто-то чуть позади. Более развитые тянут за собой менее развитых, и поскольку разборчивость в этом возрасте еще в зачатке, подростка легко увлечь в такие сферы, где ему еще, мягко говоря, не место. От старших товарищей мы узнали, что на самом деле игра в прятки – это лишь повод уединиться с девчонкой для того чтобы ее пощупать, то есть обнаружить в ней новые, таинственные, далекие от физических свойства. Слово обрело неожиданный, неловкий смысл, и этого было достаточно, чтобы взглянуть на наших подруг другими глазами. Это было еще не вожделение, а безотчетный волнующий интерес, заставлявший сердце биться на ровном месте. Не знаю, как у других, но у меня подзуживания старших натыкались на робость и вместо того чтобы расшатывать, укрепляли ее. Мало того что в моих снах появились шустрые Венеры с вполне дееспособными руками, так еще сводили с ума рассказы взрослых пацанов о тех неслыханных бесстыдствах, которые позволяли себе их возлюбленные и о которых без жаркого, колкого стыда и слушать-то было невозможно! И здесь легко допустить, что виной тому, что со мной случилось был возникший во мне конфликт между можно и нельзя. Нельзя делать с девчонкой то, на что намекают старшие пацаны, твердило мне домашнее воспитание. Можно и нужно, уверяло меня крепнущее вожделение. То есть, говоря по-вашему, я стал ареной борьбы между сексуальными побуждениями и моральными запретами, и от неразрешимости этого конфликта внутри меня возникло и окрепло напряжение. Если бы я вовремя снял его (что по причине малолетства сделать было невозможно), конфликт был бы нейтрализован, и дальше все пришло бы в гармонию. Забегая вперед, скажу, что первую женщину я познал только в семнадцать лет, отчего назревший во мне до раковой опухоли конфликт не спадал и требовал новых жертв. И тогда я познал вторую, а за ней третью женщину. Так и менял их, пока не встретил будущую жену. Казалось бы, любовная терапия уничтожила все следы бывшей аномалии, но нет: конфликт словно не замечал, что его уже нет и подобно свихнувшейся программе запускал тайное порочное желание вновь и вновь. Десять лет любовь надежно блокировала его преступные приказы и однажды не сдюжила. Как вам такая версия?
       - Что ж, похоже на правду.
       - Вот именно, похоже! На самом деле это означает отдать себя на растерзание грубым, разнузданным силам, для которых разум лишь преамбула к заведомо оправдательному приговору. Если так считать, то изменять должны все мужчины и женщины, а это далеко не так. Значит, причина в чем-то другом.
       - Может, вы ее просто разлюбили?
       - Нет, не разлюбил. Потому в ужасе и убежал.
       - Ну, хорошо, давайте посмотрим, что у вас там дальше с юностью.
       А дальше началось мое мужание. Вы же знаете, у каждого поколения своя культовая фишка, которой оно отгораживается от предыдущего и с которой как с флагом вступает в жизнь. Для родителей, как я теперь понимаю, то были нелегкие, тревожные года. Им приходилось приспосабливаться к тому, что было противно их советской натуре. И как раз то, что пугало и тревожило их, вдохновляло нас. Я имею в виду свободу выбора, свободу совести и прочие так называемые свободы из ящика перестроечной Пандоры, которые мы воспринимали как должное. То была уже другая эпоха, другая партия с другими игроками. Если считать, что человечий мир - это гармония, в основе которой борьба двух начал, то гармонией в те годы и близко не пахло: звериное начало взяло решительный верх над человеческим. То было время, когда заповедь «Не навреди себе и другим» - то есть, аксиома в пределах той системы координат, в которой происходит взаимодействие личностей – не соблюдалась сплошь и рядом. Кто-то из моих друзей детства тихо и незаметно жил сегодняшним днем, другие кинулись делать деньги и сломали на этом деле кто судьбу, кто шею, а я, безобидный гуманитарий, увлекся литературой и театром. Нет худа без добра - сила искусства на время смирила и облагородила половое влечение. Невозможно одновременно смотреть на женщину как на музу и на предмет вожделения, полагал я в ту пору, не желая, между прочим, замечать, что художники частенько именно так на нее и смотрят…
       - И это правильно. Искусство с точки зрения моей теории есть сублимация любовного чувства.
       - Тут я с вами во многом согласен. Любовь заставляет сочинять стихи даже неграмотных и петь не имеющих слуха. В этом смысле примечателен запавший мне в душу и обнаруживший во мне нешуточные залежи платонического начала случай. Как-то раз шестнадцатилетней весной я, гуляя у себя в Таганском парке, приметил на скамейке хрупкую белокурую девушку, буквально говоря, ангельской красоты. По обе стороны от нее сидели два парня приблизительно моего возраста, и все трое о чем-то негромко и улыбчиво беседовали. Я пристроился на соседней скамье и принялся лихорадочно изобретать способ познакомиться, но так, чтобы не помять чувства ее ангелов-хранителей. Не придумав ничего путного, я уже собрался идти напролом, как все трое вдруг встали и направились в другую от меня сторону. И тут у девушки обнаружилась хромота, да не какого-то там неловко подвернутого, преходящего свойства, что делало бы ее до умиления трогательной, а самого что ни на есть врожденного. Не безобразная, но заметная, она была настолько абсурдна, несправедлива и бесчеловечна, так диссонировала с даром ее красоты, что выглядела издевательством над самим основами мироздания. Острая жалость – тургеневская, стендалевская, бунинская – называйте ее, как хотите, резанула меня, как бритвой. Мне захотелось подхватить девушку на руки и нести, сколько хватит сил, преданностью и заботой заставив ее забыть о недостатке. Некоторое время я следовал за ними на независимом расстоянии, а потом отстал, утешая себя тем, что два ее спутника, судя по всему, готовы ради нее на то же самое.
       Бал в то время правили белые и черные ангелы новомосковской культурной автономии, но не «Гамлетом» и не Чапаевым едиными жив русский человек. Я выбрал журналистику. На удивление легко поступил в МГУ, отчего подобно возбужденному электрону перескочил на новый энергетический уровень. Сегодня, когда репутация девяностых своим головотяпством, жадностью и кровожадностью сравнима едва ли ни с гражданской войной, я говорю: для меня это были, пожалуй, самые яркие, самые взволнованные годы моей жизни. Хотя бы потому что я впервые попробовал на зуб любовь. Она училась в параллельном классе, и весь последний год мы с ней прятались по укромным местам. Вкус ее губ до сих пор во мне, как вкус первой рюмки водки. Могу рассказать, как потерял невинность, если вас интересует…
       - Только без пикантных подробностей, пожалуйста.
       - Тогда замечу только, что помимо своей потрясающей новизны событие это знаменательно тем, что мужчина становится мужчиной не потому что побывал в женщине, а потому что обрел полную и неограниченную возможность познавать себя через внешние сношения.
       - Поясните.
       - Ну вот смотрите: язык до того как в его изучение вмешались внеязыковые средства (математика, например) занимался самопознанием. Любовь, не подхваченная порывом встречной любви, не взлетит и будет обречена на приземленное прозябание. Разум, заключенный в узкие рамки своих возможностей, не может выйти за них в принципе. Нужен некий внешний фактор, который бы эти рамки раздвинул. Потеря невинности дает разуму надежду, что рано или поздно такой фактор объявится и что когда-нибудь он познает себя посредством внешнего аналога. В этом, по-моему, и заключается философский аспект потери невинности.
       - Странно, что вы ищите сравнение для разума в том месте, где ни он, ни философия неуместны. Тем не менее вы, сами того не замечая, только что признали бессознательное неотъемлемой частью вашей личности. Именно оно сформировало в вас желание разнообразия в ваших внешних сношениях, и виной тут, хотите вы того или нет, ваша жена, которая это разнообразие вам не обеспечила.
        - Слушайте, ваш фрейдизм – это какое-то фокусничанье! То кролика из шляпы достаете, то козырного туза из рукава, то монету из воздуха! Никогда не приму его всерьез!
       - Принимать его или не принимать – это ваше дело. Советовал бы отнестись к нему, как к одной из авторитетных попыток объяснить человека. Я вам так скажу: психика – вещь эфемерная, неосязаемая, незримая, не измеримая. Наше знание о ней по большей части эмпирического, если не эзотерического характера. Есть вроде бы очевидные вещи – например, инстинкты, память, ощущения, сны, мысли, но о том, как импульсы головного мозга становятся ;бразами или связной чередой слов, не говоря уже об озарениях, мы не ведаем. Не ведаем того, как макромир превращается в микромир нашего сознания и проецируется затем на самого себя. Не знаем, насколько мир в нашей голове соответствует миру перед нашими глазами и существует ли он вообще. Мы о Космосе знаем несравненно больше, чем о том, что творится у нас в голове. Своеобразие психики в том, что материальные процессы порождают нематериальную реальность, судить о которой мы можем только по ее проявлениям, то есть, косвенно, отчего все попытки объяснить ее остаются гипотезами. И до тех пор, пока мы не найдем этому объяснения наши роботы останутся неодухотворенным железом, а телепатия - мечтой.
       - Тогда уж рискну и я взглянуть на человеческую личность с позиции дерзкого дилетанта. У меня, знаете ли, прочный соблазн провести аналогию между ней и нашей планетой. Соединить, так сказать, космическое с личным - если не морфологически, то метафорически. Позволите?
       - Милости прошу! 
       - Исхожу из того, что Земля - структурно типичный и качественно неповторимый космический объект. Если понимать под личностью набор признаков, отличающих один объект от другого, то в этом смысле наша планета – личность. Живая, деятельная, подвижная, полная нерастраченной энергии. Поскольку материя в целом и в своих отдельных частях подвержена одному и тому же процессу генезиса, в строении планеты и строении психики живущих на ней людей наблюдается определенное сходство. И там, и там расплавленное ядро: у планеты - из обломков творения,  у человека – из фрагментов опыта предков. Это и есть наше хаотичное бессознательное, состоящее из набора инстинктов, желаний, стремлений, сексуальности, агрессивности, зачатков и задатков способностей и даже ростков добра и зла, если принять мнение, что наша нравственность генно обусловлена. Далее мантия сознания и скальные породы характера – необязательно той же твердости, но обязательно той же неизменности. Тут же полезные ископаемые души и сердца. Затем кора из укрощенных инстинктов и культурных слоев очеловечивания, чью поверхность ранят извержения бессознательного и где археологом – память. Магнитное поле Земли – производное активности ее ядра, поле человека – результат активности его бессознательного ядра. Ими Земля и человек защищают себя от агрессивной внешней среды. Вновь обратившись к метафорическому ряду, обобщу мое представление о психике видом некоего объема, погружение в который подобно погружению в океанскую глубину: сверху прозрачный солнечный слой сознания и далее таинственные, темнеющие слои вплоть до черной, непрозрачной глубины, где водятся диковинные твари. Мне также симпатично понятие самости, которое по Юнгу для человека – все равно что точка сингулярности для Вселенной, то есть нулевое состояние, откуда берет начало личность. Схожесть причин предполагает схожесть последствий, схожесть результатов генезиса органического и неорганического лишь подтверждает единство мира, и в том, что разные по природе объекты организованы одинаковым образом видится грандиозный, непреходящий смысл. Все это я к тому, что поверхность моей коры сейчас – это поросший диким бурьяном пустырь, и меня греет тот факт, что всякий раз после космических катастроф планета восстанавливалась, чего и мне желает. Ну, как вам моя теория?
       - Скажу, что в ней больше художества, чем науки. В этом смысле вы близки к мифологическому Антею, который черпал силу в матери-земле. Надеюсь, вы знаете, что с ним случилось, когда его оторвали от нее. Ладно, продолжайте…
       Когда завершилась выпускная суматоха, я явился к родителям моей возлюбленной и попросил ее руки. Разумеется, мне было отказано. И тогда я объявил своим родителям, что их сын готов стать мужем и отцом. Поднялся большой переполох. Родители встретились, усадили нас рядышком, допросили и, убедившись, что интересные обстоятельства отсутствуют (знали бы они, насколько продвинуты их дети и что в их время в этом возрасте они обязательно бы поплатились за беспечность), облегченно вздохнули и разрешили нам пожениться годика этак через три-четыре, когда более-менее определятся перспективы нашей самостоятельности. Другими словами, они не нашли ничего лучше, чем отложить жизнь на потом, поручив ее течение провидческой воле таинственных сил. Мы подчинились и правильно сделали: поступив в разные вузы, мы разошлись через год как в море корабли.
       Заметьте, что все эти годы я продолжал формироваться как личность, и все виды свободы, в том числе и ужасающая с точки зрения моих родителей свобода нравов внесли свою лепту в лепку моего Я. Переспать с кем-то было для нас так же легко, как выпить перед этим полбутылки водки. После журфака я попал в ВГТРК, где умеренная свобода отношений носила расчетливый характер (впрочем, такое наблюдается во всех творческих сообществах). С другой стороны, на это можно взглянуть и как на поиск той (того) единственной (единственного), с кем следует связать судьбу. И я нашел и связал. Я был счастлив десять лет, и да будет проклята та ночь, когда я оказался в постели моей ассистентки! Мы вчетвером – водитель, оператор, моя двадцатипятилетняя помощница и я возвращались поздно вечером с репортажа, и она предложила заехать по пути к ней, чтобы на скорую руку поужинать. Я позвонил жене и предупредил, что задержусь. Мы сели, появилась водка, я был до крайности усталый и не заметил, как опьянел – да так, что меня пришлось уложить на кровать, где я и отключился. Не помню, как долго это длилось, помню только живую темноту, состояние бредового косноязычия и чью-то руку, манипулирующую моим естеством. Я пытаюсь ее оттолкнуть, но у моей тряпичной руки нет сил. Потом чужая подвижная тяжесть у меня на бедрах и через некоторое время поглотившая жалкие остатки сознания судорога. Кто-то обдает мое лицо жарким дыхание и тычется в него чем-то влажным и мягким. Горячий и безжизненный, я пытаюсь что-то сказать, но вместо этого проваливаюсь в черную дыру. Очнулся я в объятиях голой помощницы. Кто, что, зачем, почему – бестолковые вопросы и ее успокаивающее: спи, спи, мой дорогой, все хорошо. Когда до меня дошел весь ужас свершившегося, я оттолкнул ее, вскочил, оделся и, не отвечая на ее призывы, сбежал. Возможно, случилось то, что называется отложенной потребностью, а может то, на что мы с женой силой чьей-то неумолимой воли были с самого начала обречены. Слава богу, мой сын, которому на тот момент исполнилось шесть лет, успел по вашей теории заложить рядом со мной основы своей личности. Вот такие мои слова и дела...
       Помолчав, эскулап заключил:
       - С позиций моей теории я мог бы сказать, что ваш поступок обусловлен сам0й человеческой природой, но делая вам уступку, добавлю: иногда времена сами облегчают ей эту задачу.
       И вдруг спросил, словно под дых заехал:
       - Скажите, вы переживаете из-за того, что ваша бывшая жена спит с другим мужчиной?
       Вот и пришло время взглянуть в глаза правде, от которой я трусливо прятался. Собрав всё мое мужество, я сдержанно сообщил:
       - Еще бы. Но я стараюсь об этом не думать.
       - И как вы собираетесь с ней после этого жить? 
       - Буду считать себя разведенным мужчиной, который сошелся с разведенной женщиной, у которой есть сын, которого я буду любить как родного. В любом случае это лучше, чем жить без них.
       - Но это как жить с незаживающей раной. Думаю, надолго вас не хватит.
       - Раньше на это говорили: "Не можешь исцелиться - научись жить со своими болезнями". Буду учиться жить.
       - Что ж, желаю успеха! А напоследок вот вам мой прогноз, который, надеюсь, примирит наши позиции. Итак, я утверждаю, что психология, подобно алхимии, перспективы не имеет и останется в прошлом, так и не достигнув статуса науки. А все потому что будущее не за человеком в его нынешнем виде, а за Разумом вообще. Разум тяготится душевными химерами психики. Душа – производная не разума, а тела с его болью и физическими страданиями. Грядет время, когда единство тела и души будет нарушено, психика станет рудиментом, а независимый разум обретет новый статус и новые носители. Будут размножаться не люди, а некие сугубо разумные существа. Душа же будет выгуливаться совсем в другом виде и на других лугах. И это будет не смерть личности, а ее истинное бессмертие…
       Этим же вечером я напялил волшебный шлем и вернул разнузданное половодье правды в ее привычное русло.