Расказы. Своя грязь белее

                Своя  грязь  белее.
   С Маргаритой Михайловной Ермаковой нас познакомило Небо. Мы обязательно должны были поздороваться.  Это на  верху  задумано. Я занимаюсь астафьеведеннием, она – только что выпустила книгу  писем Виктора Петровича Астафьева ее мужу, Виктору Ивановичу Ермакову. Книга так и называется «Письма В.П. Астафьева  В.И. Ермакову. 1971 -1979 годы».  Только  увидел книгу Ермаковой, сразу попросил на время, просто глянуть. Вот уже полгода издание у меня.  Произведение это у Маргариты Михайловны дома в одном экземпляре. Но перекрестилась добрая женщина  и протянула ее мне «для работы», с наказом: беречь пуще себя!
Переписка  обнаружена случайно, хотя обопнемся об  известную истину: ничего случайного в  мире нет. Вспомним  Небо, дабы оборониться от козней нечистого. Господь нам тропы к лучшей жизни топчет, на них сразу и ставит, дескать, иди, твори, все получится. А  нечистый смущает, прямо у начала дороги.  Куда, мол, торопишься, молодой человек, вся жизнь впереди, успеешь сломать голову над строчечками. Сядь, вон на теплую травушку, переведи дух, хватанем по стопочке. Огурчиками закусим, такие хрустящие. В аду солили. У меня там, на сковородках, любых специалистов кучи. Славные огурчики, да  с сальцем, да под водочку. Так сладко поговорим  о литературе.
   Сколько подобных  простаков татьяновских ,  свернули с пути истинного в никуда. И следов от безвольных не осталось. Два имени приведу известных красноярцев, Владимира Леонтьева и Михаила Жемерова, без горьких слов и  вспомнить не получится. У Леонтьева хоть две книги есть, у Миши –  ни одной, по районным газетам его замечательные стихи и  очерки разбросаны. Кто их теперь, когда  соберет?
  Особенно  трудны пути брата нашего, поэта и писателя, музыкантов и художников. Где картины их, вечная музыка, нетленные книги?  Забываем все мы в  сутеми лени, мелочей каких-то, зачем и куда должны были идти? Незаметно так  свернули в сторону под шепот  и пожеланий «благ»  каких-то  от лукавого. И главное, даже не вспомним бога, нас направившего за рабочий стол, к скрипке, кистям и краскам.  Не почешем макушку, почему мы к плохим-то советам – то  приваривались? Намертво. Зачем  согласились прожить деньки свои короткие,  пустой жизнью, с какого перепугу носились   по какой-то  грязи пустословий,  болотам людской  распущенности. Многие талантливые от стакана к стакану дни свои считали, от  пирушки до многодневной    пьянки. Пролетели  их жизни короткой  спичечкой,  оглянуться не на что. Один из примеров тому, уже подзабываемый автор Вячеслав Назаров.
  Тело в грязи и  саже, готовили сами себя  к переселению в ад, в душе –  муть, слезы горькие, в мыслях –   как после пожара,  суета серенькая. Одни вздохи и охи. Все развалено,  присесть не на что. Вот так, чудненько, и мелькнули отпущенные богом десятилетия. Больше мы соблазнителю не нужно, что теперь с нас брать?
  Летит он новые молодые таланты смущать.  Уже сформировавшихся праведников под старость лет деменцией менять в злых, противных и неуживчивых людей. Многие хлопали байкам нечистого, но не все.  Всю жизнь писал как прокаженный Виктор Петровича Астафьев. По месяцу - полтора не выходил из дому зимой. Писал и переписывал.  Любые соблазны, если не ко времени, в сторону отталкивал. Он и только он был самым волевым из красноярских писателей.
    В 2016 году, когда Маргарита  Михайловна разбирала архив ушедшего из жизни  мужа,  члена Союза писателей России, большую часть жизни проработавшего в Красноярском книжном издательстве редактором, эти письма и были найдены. Небольшая стопочка аккуратно перетянутая старомодной, для нынешнего времени, резинкой. Теперь таких уже нет, не выпускают. А,  поди,  же ты, сохранила резинка бесценные послания.
 Истории  повезло, что Виктор Иванович Ермаков  окончил библиотечный факультет  и был приучен каждую бумажку в работе с известными писателями, поэтами, публицистами хранить. Если  Астафьева знают все, то Виктор Ермаков во многом в Красноярске забыт, да и знали его  в основном литераторы.  Самое время в двух словах познакомить читателя с биографией красноярского издателя и писателя Виктора  Ивановича  Ермакова, коли  уж он почти десять лет с Виктором Петровичем переписывался. Очень помог Астафьеву.
С 1966 года  и до выхода на пенсию  работал  редактором Красноярского книжного издательства. Несколько лет был главным редактором, ответственным секретарем журнала «Енисей» Под его редакцией вышли книги:  К. Лисовского, Н. Мамина, Н. Устиновича, К. Богдановича, В. Назарова, Р. Солнцева, А. Третьякова и  других авторов. В литературной обработке Ермакова  изданы книги сказок северных народностей: А. Немтушкина, О. Аксеновой, Л. Ненянг, Н. Оёгира. Он когда – то вел несколько объединений молодых авторов. Подготовил  и издал шесть кассет поэтических сборников молодых поэтов. Одну из них читал и Виктор Петрович Астафьев. Ермаков ему присылал в Вологду. Критически отнесся Виктор Петрович к этим выпускам.  Слабые стихи, созерцательные. Одному Толи Третьякову два-три добрых слова. Дескать, большего и он не заслужил.
 Ермаков -  соавтор и составитель сборников «На поэтическом меридиане», «Сибирский венок А. С. Пушкину», «Страна Гонгури», «Весна 45-го года».
Писал рассказы, стихи, воспоминания. Опубликованы повести: «Полуторка» (1985), «Тропа народная» (1999), «Портрет в библейской рамке» (2001). Вот, пожалуй, и все, что можно вспомнить,  наскороту если.   
Виктор Иванович, как редактор и человек, слыл обладателем сложного характера. С друзьями  ссорился.  Часто.  В том числе и с писателями, чьи произведения редактировал. Хотя в  то время, ныне  здравствующий писатель  Владимир Шанин  считал его одним из лучших редакторов Красноярского издательства.  Не поменял он к нему свое отношение и сейчас. Я часто прислушиваюсь к Владимиру Яковлевичу, несмотря на возраст, он светл ликом и чист умом, охотно говорит о нынешних и  будущих временах.
В письмах Виктора Петровича Виктору Ермакову Маргарита Михайловна ничего не меняла, сохранялся стиль автора. Проблемы были с непростым почерком  писателя. Возле каждого письма в книге помещены расшифровки фамилий и имен, указанных в письмах, событий. Рассказ Астафьева был бы непонятен читателю без комментария Маргариты  Михайловны. Она ведь всю жизнь проработала в краевой библиотеке, в отделе комплектования.  Знала книги всех писателей, кто издавался в крае. Многие прочла сама.
Письма эти, Астафьева, сейчас  переданы  Маргаритой Михайловной на хранение в Красноярский краеведческий музей. Где, самые настойчивые исследователи, и могут с ними познакомиться. Только придется опять расшифровывать эти послания из Вологды в Сибирь. Лучше уж воспользоваться работой Маргариты Михайловны, что мы  и сделали, с ее разрешения.
  Письма Виктора Петровича   –   свидетели и активные участники истории русской словесности семидесятых годов двадцатого века. Какое это было веселое время для нашей культуры. А для литературы  - совсем райское:  Иркутянин Вампилов. Василий Шукшин, Евгений Носов, Глеб Горышин,  Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Алексей Черкасов, Вячеслав Шугаев, Василий  Белов, Анатолий Буйлов, Георгий Семенов,   красноярец Валерий Шелегов. Шумный, неуемный, однако несравненный  словотворец. И такой же добрый сердцем человек. Вениамин Зикунов, Александр Захаров, Жорес Трошев, Александр Ероховец.
   Астафьев писал реки  писем, в том числе  читателям, начинающим писателям, друзьям, родственникам, в официальные организации.  Копии посланий чаще не хранил. Что-то из полученного выбирала Мария Семеновна в архивы,   но Виктора Ивановича,  как «подающего надежды »  писателя,   в свой расчет не принимала.  Ермаков  в то время, как писатель, мало кого  интересовал. Его послания не откладывались в астафьевские архивы. Виктора Ивановича прикармливали письмами при «доме Астафьевых» с грешной мыслью, что он сдержит свои слова,  и книги Виктора Петровича в Красноярске  увидят свет. Раньше-то их не было в нашем издательстве. Астафьева бы все равно напечатали. Что тут среди ночи искать красоту  заката?  Какие сомнения?  Петровича  уже  хорошо знали в крайкоме КПСС, отделе культуры крайисполкома, писательской организации. Если  завозили в Красноярск книги Астафьева московских издательств, их буквально расхватывали.
Ну, кто теперь поверит, что мы в  Идринском районе на бюро райкома партии делили по организациям выделенные району книги «Царь-рыбы»! С приглашением руководителей предприятий и учреждений, чтобы гласность обеспечить. В районную газету мне оскорбительные письма писали: ты-то, редактор, все равно себя не обидишь, а у нас на школу дали всего три книги. Я был редактором и членом бюро райкома КПСС, вот и укоряли. У райкома других забот выше крыши, а приходилось с продажей астафьевских книг возиться.  Успокаивать тех,  кому книга не досталась. Звонить в издательство, сделайте еще один тираж «Царь- рыбы». Там отмахнулись, записка райкома пошла к секретарю крайкома партии по идеологии. Дальше  дорожки записки  не прослеживались.
 Виктор Иванович, собственной инициативой,  ускорил публикацию астафьевских  книг в Красноярске, и открыл зеленый  свет на переезд Виктора Петровича в Красноярск. Кто бы и чего про это сегодня не говорил. Астафьев, после поездок на Родину,  в том числе в Красноярское  книжное издательство, перестал оборачиваться на мнение супруги своей  Марии Семеновны, где ему жить. Дескать, ты как знаешь, а я  - в  Овсянку! Пришлось ей выпить для успокоения стопочку конька и на вокзал, за билетом. Не сразу, далеко не сразу, чрез год, по- моему,  но уехала к любимому.   С Виктором Петровичем жить надежнее, чем одной под старость лет куковать.  Сытнее, спокойнее,  авторитетней.
   Копии  своих писем Ермакову Виктор Петрович  тоже не делал, Не хранил их и в своем пятнадцатитомнике, полное собрание сочинений, о них, вернее, о переписке с Ермаковым, хотя она длилась без малого  десять лет, даже не упоминает.  Хотя примерно два тома в пятнадцатитомнике отданы его перепискам. В том числе с Евгением Носовым,  критиком Валентином Курбатовым, с критиком Александром Макаровым.  Такие вот отношения у них были друг с другом. Односторонние.  Хотя в это время Виктор Иванович сам пытался писать и в Красноярске его уже  знали как автора, пусть и никогда всерьез не звеневшего.
 Мария Семеновна   раскладывала по папкам копии писем Виктора Петровича  другим писателям, публикации о самом Астафьеве, особо интересные ему письма от читателей.    Все, имеющиеся  у ней архивы, умело рассортированные и упакованные строго по инструкциям архивов, она, после смерти мужа, продала музеям страны. Также красноярским бизнесменам  ею был продан кабинет Виктора Петровича, куда вошла и библиотека его личных книг. Кто был в кабинете Виктора Петровича, мне посчастливилось и не раз, тот видел библиотечку его  изданий в СССР, России, Венгрии, Польше,  Румынии, Германии, Японии и других странах. И эта редчайшая библиотека тоже была продана вместе с кабинетом.  Слава богу, они, вроде бы, все сохранились и сейчас в только что построенном Астафьев - центре.
  Не мне судить, правильно  Мария Семеновна это сделала или нет. У меня лично, после общений с Виктором Петровичем, остались только черновики его интервью «Парламентской газете» и уйма материалов, им подписанных и направленных мне с разными наставлениями во время подготовки о нем фотоальбома  «Рожденный Сибирью». Именно в издательстве «Буква Статейнова» мы сделали первый фотоальбом о Викторе Петровиче.  Нужно было видеть, как он ему обрадовался.
Эта бесценная библиотечка Астафьева, что стояла в его кабинете, и вчера, и сегодня, теперь уже  и завтра  будет жить в Овсянке, в  «Астафьев центре».
  Оригиналы материалов интервью я отдал в библиотеку – музей Астафьева в Овсянке. А куда делись две папки разных бумаг по подготовке книги, убей, не знаю. Скорее всего, их забрал еще один редактор полноцветного фотоальбома  «Рожденный Сибирью», хороший   друг Астафьева, и мой тоже, несмотря на разницу в возрасте,  Юрий Павлович Авдюков.
   Юрий Павлович в свое время  был завсектором печати крайкома КПСС, прекрасный поэт. Все мы, редактора районных газет, начинали карьеру после его благословения.  Астафьев к нему часто поднимался на третий этаж крайкома КПСС. То нужно было помочь семье Астафьевых с холодильником  или  хорошим телевизором, доброй  мебелью или по пути забрать ежемесячный крайкомовский паек, то организовать  Петровичу поездку в Игарку, Туруханск, Туру, обеспечить Астафьева катером для сплава по далекой северной речке, еще по каким-то надобностям. Я уже писал об этом где - то.
  Авдюков  с помощью третьего секретаря крайкома партии, эти вопросы успешно решал. Ни у кого в крайкоме  даже мысли не было отказать Астафьеву хотя бы в малом. За это он и пушил крайком КПСС как лиса зазевавшегося тетерева, только перышки по сторонам.  По всем газетам края летали проклятия крайкому и всем коммунистам заодно: Виктор Петрович сказал – коммунисты  воры. В этом крайкоме, Виктор Петрович сказал,  сидят одни бездельники. Взяли бы метла и мели улицы, хоть чище бы было.  Все правильно, Виктор Петрович, сейчас другие люди краем руководят. По угробили всю экономику некогда процветающего края. Ни одного доброго завода не оставили, позакрывали все.  Пустышка, Юрий Москвич разрухой командовал, представитель Президента все-таки. Слабый и недалекий  человек,  а все, что делали гении, превратил в пух.
С  каждой трибуны, случалось и нецензурными словами,  благословлял Астафьев крайком  КПСС.  Там все это не только  терпели, но и постоянно помогали Петровичу. Чем больше он их всенародно строгал, тем больше они ему угождали.
  Мало кто знает, что именно  первый секретарь Красноярского  крайкома КПСС Олег Семенович  Шенин два раза был на приеме у Горбачева по поводу присвоения Виктору Петровичу звания Героя Социалистического Труда. Дескать, на Байкале есть среди писателей Герой Социалистического Труда, имеется ввиду Валентин Распутин, а у нас на Енисее – тю-тю.  В первый раз этот хитрый лис, Горби, так легче его было называть  иностранцам,   ненавидевший КПСС, СССР, и всех нас вместе взятых, сказал так.
 -  Мы же его знаем как антисоветчика, антикоммуниста, о чем может идти речь?  Я  указ не подпишу.
Лично у меня складывалось  впечатление, что все было решено без Шенина. Астафьев сам был на приеме у Горбачева, и подробно рассказывал об этом в каком-то интервью. И лично мне, когда я был у него в кабинете хвастался встречей с Горбачевым. Совместным распитием кофе со свежими сливками..
Дескать, пил у него кофе со сливками. Подавал его официант в белых лосиных перчатках. 
  Но главное,  Горби и Виктор Петрович говорили о необходимости убийства СССР.  Об этом Виктор Петрович позже нигде, ни полушепотом. Печатали же газеты того времени, сколько революционеры девяносто первого года  не согнувшихся коммунистов отправили на тот свет. Один Пуго с женой чего стоили. Но в письмах Виктора Петровича близким друзьям во время разгрома великой страны одни аплодисменты: Слава богу, убили  коммуняк. А то, что вместе с ними полетела в никуда величайшая в мире империя – ни слова. Вот что он писал третьего января 1992 года критику Валентину Курбатову.
 - На самом деле его давно уже нет, ( русского народа. Примечание А.П. Статейнова), и большевистский обман постепенно приобрел окраску голубого цвета, а дурман пролетарской демагогии и атеистической пропаганды таким ладаном густым закадил, что уж самих – кадильщиков в здании на Старой площади сделалось не видно. Зато понукаемые ими «защитники народа», всех их ты хорошо знаешь, заприпрыгивали, закривлялись, завизжали на площадях, в редакциях, в курных и злачных помещениях, и всюду задребезжало: «Народ! Народ! Народ». А это самый подлый обман и есть, самый страшный грех против Бога и своего народа, ибо его уже нет, а есть сообщество полудиких людей, щипачей, лжецов, богоотступников, предавших не только господа, но и брата своего, родителей своих, детей предавших, землю и волю свою за дешевые посулы продавших.
А народ нам не спасти уже, хоть бы мы все вернулись, куда велено. Кроме того, с Васей Беловым я тем более   не хочу никуда идти и объединяться. Бывший секретарь райкома комсомола, вечный член бюро обкома  КПСС, истовый ревнитель идей партии, ныне тюкающий топориком церковь, в которой некому молиться, как-то мало вызывает энтузиазма на объединение духа и согласия идти единым путем в светлое будущее. Да и к Валентину Григорьевичу я уже отношусь настороженно, какое –то здоровое сомнение он во мне породил и в меня вселил. 
 Они были единомышленниками в развале СССР: Горби и Астафьев. Что и кто их объединил, мы в этой статье рассматривать не будем. Поэтому, когда Шенин приехал второй раз, Горбачев все бумаги по присвоения Виктору Астафьеву звания Героя Труда уже   подмахнул. Взял инициативу на себя. Вот, дескать, Виктор Петрович, вам от меня лично, по заслугам  Зададим себе вопрос: когда был  правдив и справедлив  Виктор Петрович?   Когда  Героя получал или когда садил острым и длинным ножом в сердце СССР. Сердцем, мотором страны тогда и была КПСС. И почему нынешнюю власть, которая разворовала страну вконец, Астафьев ни где, ни разу не критикнул. Боялся. Демократы же не коммунисты, запросто могли придушить, как того же Пуго. Перестать печатать. Наказать кого-то из родственников. Но он вряд ли всего этого боялся. Он сражался и сражался с коммунистами.   Потому и считался, единомышленником этой власти. Что, в принципе, было правдой.
  А вот письмо Свете Ермолаевой. Она у нас родилась, в Енисейске, а жить прожила в Алма- Ате. И сейчас там. Мы ее не раз печатали в нашем издательстве. В гостях у Астафьева она была  в 1991 году.  Тогда  уже  Виктор Петрович  во всю писал «Проклятые и убитые». Работал над ними, потом откладывал отлежаться, остынуть, и  затем снова за перо, править уже отпечатанную рукопись.. Он просил Свету присылать ему маты на казахском, разные ругательные слова. Что могли кричать раненые или умирающие казахи в окопах.  Подмечено, когда человек в критическом состоянии он  кричит только на родном языке.  И вот что он говорил  о нашей армии во время войны, да  и сегодняшней тоже.
- Скажи и мужу своему  ( Орлану. Мы с ним тоже переписывались. Он буквально мучился  развалом СССР, как еще руки на себя не наложил. Но прожил мало. Давным- давно на кладбище.  Прим А. Статейнова)  спасибо за письмо. Спорить нам не о чем, поскольку главного предмета, о чем мы бы могли спорить,  не было и нет. Есть загнанная в казармы толпа рабов, пользующаяся, кстати, уставом, писаным еще для рабской армии Рима, и с тех пор на нем лишь корочки менялись.  Всей дальнейшей работой в романе я как раз и покажу, как армия рабов воевала по рабски, трупами заваливая врага и кровью заливая поля, отданные бездарным  командованием  тоже рабского свойства. Почти четыре миллиона пленных в год ни какая армия не выдержит, а рабы могут все, они скот бессловесный, и скот этот воспитывается сначала казарменной системой, а уж доводится, окончательно на колени ставится, в самой казарме. Дедовщина так называемая нужна нашим дармоедам –генералам, как когда-то в лагерях блатная рвань нужна была, чтобы ничего не делая и даже свои полторы извилины не утруждая, можно было управлять толпой рабов, одетых в военную форму.
  Астафьев хорошо понимал важность для истории своих писем и писем ему других, иногда очень известных людей. Но на обработку их, систематизацию,  у него времени  не  спеклось. Для этого бог  и послал ему в супруги такую благодать, как Мария Семеновна.  Этот брачный союз помог Виктору Петровичу   в творчестве,  в общении с людьми, и в создании  им большого личного архива.  Вот что писал Марии Семеновне  о семейном союзе Астафьевых  известный критик Валентин Курбатов.
   - … и, конечно, я думаю о Викторе Петровиче. Частью догадываюсь, частью знаю, как трудна была Ваша жизнь с ним и как порой натянуто тяжелы были дни. Но сколько было в лучшие дни уравновешивающего света. Сколько часов единства и взаимного слышания друг друга. Положишь этот свет в уголок души и, переберешься с ним через темные дни – до нового света. В этом смысле надо было учиться у Вас и у него высокому терпению и мудрости, которое оказывается, только страданием.
На этом высочайшем пороге сердечно поздравляю Вас и благодарю за редкое счастье общения и за незаметные уроки слышания чужого сердца.
  Умно собранный архив  любого писателя, поэта, поэта, публицистика, это его жизнь после смерти. Чем лучше собран архив, тем больше проживет имя  писателя. Астафьев это понимал лучше всех нас. И переезд его в Овсянку тоже планировался из этого принципа. Дома и работать лучше, и музей его здесь проживет больше. Дома для него было  проще «встать на ноги». Значит, работать, работать с утра до ночи. Так оно и оказалось. 
  После смерти Виктора Петровича прошло  двадцать четыре года. А его музей в Овсянке, по –доброму, только начинает расширяться. Увы и ах, сегодня Овсянка совсем не та, что была при Викторе Петровиче. Моют поселок  в своих стиральных машинках идеологи  развала, самой крепкой химией  поливают, чтобы и молекулы не осталось от прошлой  духовности в этом старинном селе. Правда,  из самих  книг Астафьева они никогда  не смогут выжечь великолепный русский язык, нашу  веру, правду истории Отечества, какой бы она не была на самом деле.  Никогда. Но опять оговоримся. Правда эта, чисто астафьевская, с его крайностями, обидами, нетерпимостью к чужому мнению. Не случайно ведь психологи говорят, что все очень талантливые люди с каким-то «заскоком», далеким от «средне  статистического»  мышления  нормальных людей.
  Помню, когда брал я  у Астафьева интервью для «Парламентской газеты».  После публикации  материала,  позвонил Марии Семеновне. Дескать, иду, и отдал газету. Вечером сам Петрович поздоровался по телефону,   попросил принести ему еще три экземпляра.
- Маня же их раскладывает по трем кучам, архивы будут храниться в разных музеях, так надежнее. Помоги.
 Вот тебе и шестиклассное образование Виктора Петровича.  А размышлял и разбирался в тонкостях жизни людей,  как профессор. Писал  письма Астафьев  сам, потому они и получались интересными, привлекательными, особенно для любящих русский язык и русский лад. А в архивы семьи  эти  послания отправляла Мария Семеновна,  сразу во все три кучи папок.
  Она - великий  цензор и режиссер разных  задумок Петровича.   Он об этом часто  и  не догадывался.  Понятно, она, важной, переписку мужа с Виктором Ивановичем не посчитала, хотя сама писала Ермакову письма, когда Виктор Петрович прибаливал или просто не имел времени. И Марии Семеновны письма в этой же книге  супругой Виктора  Ермакова опубликованы.
   Сложнее понять, почему   сам Ермаков копии со своих писем не делал. Хотя у него такая возможность была как ни у кого другого. Редактор книжного издательства, машинка всегда под руками. Время для личного творчества редакторам всегда выделяется.   Он-то понимал о важности общения с Астафьевым через письма. Переписка в истории осталась односторонней. Лично  для Ермакова письма Астафьева были  престижем перед остальной писательской братией.  Вот почему он ее так активно поддерживал. Но никогда об этой переписке никому не говорил, даже родной жене. Тем более о своих ответах Астафьеву. За долгую жизнь Виктор Иванович так и не научился договариваться с людьми, уступать в чем-то.
 - Астафьев же вам в каждом письме приветы передавал, он вас знал? - спросил я у Маргариты Михайловны.
 - Знал,  случай помог, - улыбнулась собеседница, - как-то Виктор Петрович был в Красноярске и останавливался у нас, - дня два жил. Мы тогда ютились в однокомнатной  квартире, не повернуться. Один диван, Петрович спал на раскладушке. С продуктами тогда в Красноярске была беда. Но я выкручивалась. А потом  он приезжал в Овсянку на Первое мая.  У него  в это время  день рождения. Пригласил нас в Овсянку.  Целый день провели на берегу Енисея. Так приятно вспомнить. Виктор Петрович  обворожителен в кампании. Там он и увидел нашего маленького Ваню и потом всегда передавал ему в письмах приветы. Он любил детей.   
 С переездом Виктора Петровича в Красноярск у него появились   новые друзья  среди писателей Красноярского края, Иркутска, Новосибирска, Кемерово.  В том числе среди молодых: Валентин Распутин, Валерий Хайрюзов, Анатолий Буйлов,   Алитет Немтушкин, имевший «связь» с тайными  обществами мира  Роман Солнцев (Суфеев). 
   В том числе и усилиями   Романа  Виктор Петрович  стал членом Пен-клуба. Теперь уже он подчинялся не только сам себе, но и этому клубу. А  в Красноярске вожжи Пен-клуба  были  в руках Романа Харисовича.  Вся их дружба на этих хитрых вожжах и держалась. Роман Харисович очень умно и продуманно «крутил» Астафьева.  Виктор Петрович  был припряжен к созданию журнала «День и Ночь». Тем самым Петрович оказался  причастен к угроблению  альманаха «Енисей», с его долгой и интересной историей.
  С Романом вместе Виктор  Петрович ездил на Железногорский комбинат. Но  плохого о комбинате сказал  на удивление  мало. Хотя Роман Харисович  и нес пургу об этом ядерном объекте, о его «убийственной» экологии. Чем атомная электростанция хуже Сосновоборской ТЭЦ, которая уже подарила миллионам сибиряков рак, аллергии, легочные заболевания. Врал, конечно,   все Роман Харисович  когда требовал закрыть подземное царство, ради Америки. Все наши демократы делали так, как говорила Америка.
   Виктор Петрович его мало поддержал,   потом и вовсе замолчал. После этой поездки Астафьев снизил свой разрушительный напор на убийство Отечества, да и СССР был уже убит, что на него тратить время.  Мне так кажется, а вот  «народец» свой  кусал всеми оставшимися  у него старческими зубами.   Может,  началось все с того, что по матери он Потылицын. Поясню,  Потылицыны пришли на Енисей почти с основания Красноярского острога.
  Те еще звездочки, одни из представителей многовекового казачьего рода на Енисее. Помог мне отыскивать корни  Потылицыных  историк Леонид Безъязыков.
   Леонид Васильевич не специально Потылицыных искал. Просто они чаще других фигурировали  в документах Красноярского острога  в 1628 – 1680 годов. Вот и расшифровал  Безъязыков челобитную казачьего сына Максима Исакова  Потылицына царям  Иоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу с просьбой  о зачислении  Максима в конные казаки. Записка писана в 1682 году. Мне показалась интересной.
 - Великим государям и великим князьям Иоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу…  бьет челом холоп Ваш, красноярской казачий сынишко Максимко Исаков сынишко Потылицын. В прошлых, государи, годах по вашему, великих государей, указу, отец мой Исаак Карпов сын Потылицын служил вам, великим государями, в Красноярском и Тобольском  присылке в конной службе пятнадцать лет всякие ваши государевы службы и на многих боях бывали. А как  под Красноярской приходили  воинские калмыцкие и киргизские люди с войной  и против Красноярска за Енисеем рекою, те воры и изменники деревни жгли, а как они пошли назад и отца моего посылали за ними, за изменниками, с атаманом Михаилом Злобиным. И служилыми людьми. И на том бою отца моего ранили, и Божьим соизволением отец мой помер, а я, холоп, в то время был мал.
  А ныне я, холоп ваш, вашу государеву службу поспел. Милосердные и великие государи цари, и великие князья Иоанн Алексеевич и Петр Алексеевич, пожалуйте меня, холопа своего, за службы отца, моего и раны, велите государи, меня пожаловать вместо отца моего, поверстать в вашу государеву конную службу с вашим, великих государей, денежным и хлебным  и соляным окладом и велите, государи, в Красноярской приказной избе отца  моего службы выписать и велите, государи, сию мою челобитную в Красноярском в приказной избе стольнику воеводе Льву Мироновичу Поскочину принять и послать к вам, великим государям, к Москве, с выпиской под отпиской. Великие государи, смилуйтесь, пожалуйте.
В 1671 году по переписи населения Красноярска и близлежащих деревень выявлено уже очень много Потылицыных. Важно и еще одно: все Потылицины в Красноярском крае – родственники. И ведут свои корни с Исаака  Карповича Потылицина,   сынишке его Максимке, других детей Исаака Карповича его братьев и сестер. Главное,  очень шустрому хлопцу иудейских кровей Максимке, То, что он себя через слово навеличивает холопом не страшно, тогда мода была  именно так разговаривать с  царем. Это же нужно еще додуматься в возрасте восемнадцати лет, даже немного меньше,  написать письмо прямо царям, да так мудро обосновать царям Иоанну Алексеевичу и Петру Алексеевичу претензии на конного казака, с положенному ему привилегиями. С положенными унижениями, но настойчиво писал о необходимости  перевода его в потомственные конные казаки. Наш вечный кандидат в депутаты Александр Николаевич Потылицин, которого все в Красноярске знают, и я в том  числе, считает себя родственником этого Потылицына. Мы с ним встречались на столетии Виктора Петровича в Овсянке. Так вот, Александр Потылицын не только считает себя прямым потомком Исаака Карповича, но и родственником Виктора Петровича. Ведь его мама тоже Потылицына.
  Но вернемся к нашему обсуждению  ситуации вокруг Виктора Петровича.  Не нужно все сваливать на происки Романа Харисовича. Астафьев,  Солнцев и примкнувший к ним похожий на бочку с огурцами, Вепрев Аркадий Филимонович, тоже был Героем Социалистического Труда. Без широты взгляда, только директор, но возомнивший себя руководителем планетарного масштаба. Они и давили СССР в одном  танке. Летали на нем как на истребителе. Втроем  рулили. Так нам казалось, но управлял всем Роман Харисович.  Виктор Петрович, как всегда искал свою выгоду.  Соображал, что через Пен-клуб он сможет стать лауреатом Нобелевской премии. Потому и двинулся в эту организацию без  оглядки. Это у него была задача номер один, до самой смерти,  стать Нобелевским лауреатом.   Но на свято место желающих край.  В это время и самого Романа Харисовича раздували как пожар в ветер. Помните его пьесы, пустые как воздушный шарик, а о них каждый день телевидение говорило. Тоже мог стать Нобелевским лауреатом.  Пьесы его через день «крутили» по телевидению. Да  вы сходите в краевую библиотеку, те, которые во всем сомневаются.  Почитайте драматургию Романа Харисовича.  Ни какой там культуры и духовности, чистой воды политика. Роман Харисович поэт, неплохой, может  даже хороший, но стихами, ту волну, которая он замутил против КПСС и СССР, не поднять. Вот и перешел на время в драматургию.
С Романом Суфеевым в упряжке  Нобелевская премия  не получилась. Обманули мечтателя ил Овсянки.  Тогда Петрович  ухватился, как за соломинку, за Солженицына. Этот  антисоветчик  по пути в Москву заехал в Овсянку. И они долго беседовали с Виктором Петровичем в его домике. Как говорят, там тоже шел разговор о возможном присвоение Виктору Петровичу звания лауреата  Нобелевской премии. Но опять не срослось. Потом я прочитал беседу Виктора Петровича, не помню с кем, но в чьей-то статье она в наших книгах об Астафьеве  в каком-то издании публиковалась. Может в «Уроках Астафьева»,  где он пушил уже Солженицына.
  Меня часто обвиняют, что выдумываю  все с Нобелевской премией и возможным ее вручением Виктору Петровичу. Вспомните идиота Горбачева, ему же ее вручили, именно  за убийство Советского Союза. Как ее еще Раисе Максимовне не дали. Она всегда своим супругом командовала. Тот же Александр Николаевич Потылицын об этом мне говорил. Подарил мне бутылку прекрасного коньяка. Но мы ее так и не открыли. Сам он говорит, что причащается совсем по грамульке и редко-редко. А с моим здоровьем чаще всего и воду пить вредно.
 Александр Николаевич уверен, никто ее не давал Виктору Петровичу и не собирался этого делать. При этом он забыл, что в 1995 году Виктору Петровичу присвоили независимую премию «Триумф». Виктор Петрович и Галина Максимовна  Шленская по причине этого «Трумфа» и проводили пресс-конференцию. Она широко освещалась в красноярской прессе и в газете «Красноярской рабочий» обязательно есть. Тогда, рядом с Виктором Петровичем Галина Максимовна завела разговор , что на Западе корыстные люди  и такого гения, а он действительно гений, как Виктор Петрович в Нобелевской премии обошли. Но Виктор Петрович махнул рукой  и сказал: да ладно! На это  разговор о Нобелевской премии прекратился. Но его крепко поддерживали российскими премиями. В 1996 году он получил за роман «Проклятые и убитые» Государственную премию. В 1997 году- Международную Пушкинскую премию. В 1ё997 году -  премию международного литфонда  «За честь и достоинства таланта». И ему была вручена скульптура Дон-Кихота. В 1999 ему была присуждена премия Апполона Григорьева за повесть «Веселый солдат».
Эта премия очень интересная. Спонсорами премии были ОНЭКСИМбанк (1997), Росбанк (1998–2002). Номинаторами выступали все члены Академии. По жеребьёвке выбиралось жюри из пяти человек и так же, по жеребьёвке, его председатель, обладающий равными с остальными правами и обязанный организовывать работу жюри (отработавшие в составе жюри из последующих жеребьёвок исключаются до тех пор, пока все члены Академии не исполнят судейских обязанностей). Жюри определяло, по обычаю, к Татьяниному дню, имена трёх лауреатов, а затем, на Масленицу, объявляло лауреата главной премии. Денежное обеспечение главной премии составляло 25 000 долларов.  Нобелевская премия примерно миллион долларов. Есть разница?  Другим лауреатам вручались ноутбуки и принтеры на сумму 2500 долларов  каждому.
В 2001–2002 годах  критику или критикам, номинировавшим произведение, удостоенное главной премии, вручалось вознаграждение в 1000 долларов; также присуждался грант молодому писателю на сумму 2500 долларов.
В 2003–2004 годах в связи с потерей спонсора премии вручались без денежного обеспечения. С 2005 года премия не присуждается.

   Во время поездке по Краснодарскому краю, а может и в целом по Кубани,  Солженицын ночевал в одной семье. Так вот, муж с женой пошли спать на крышу сеновала, или в летние постройки во дворе,  а свою кровать отдали на ночь Александру Солженицыну. В Краснодаре тепло, в отличии от Сибири, хоть под забором спи.  Солженицын о чужой постели  написал, как о факте уважения к себе.
  Виктор Петрович узрел в этом «уважении», жуткую  нетактичность и бездушность  известного диссидента, черствость его, вселенскую ложь. И в упор спрашивал: где  у тебя совесть?  Так ему и надо, этому Солженицыну. Пообещал поддержать с премией, а сам и пальцем  не пошевелил. Солженицын же лауреат Нобелевской премии. Он мог сам выдвинуть любого доброго человека  на премию. В том числе Астафьева.
   Дадут премию или нет, другой разговор, там тоже конкуренция. Но сам факт выдвижения, уже прогресс. Сегодня премию не дали, завтра  с поклоном вручат. Выдвинуть-то своего брата по перу Виктора  Астафьева Солженицын мог? Мог! Но не стал. Или кто-то ему приказал не делать этого. И  весь этот раздрай после столь любезного разговора один на один, аж целых три с небольшим часа,  в Овсянке?   Хотя раньше часто писали о пяти часах. Астафьев ему рассказывал о «Проклятых и убитых», а Солженицын поддакивал: нужна правда о Сталине и его командирах, получишь Нобелевскую. Но мы то уже знали «правду» Солженицына.  Хитрюги эти демократы, почище Гришки Отрепьева.
  И, наконец, в Красноярск перевезли с помощью крайкома КПСС  главного  любимца Астафьева среди  писателей Сибири, с которым  Астафьев   позже вконец рассорился, Николая Волокитина. Волокитин  и возглавил писательскую организацию вместо Анатолия Чмыхало.  Это было одно из условий, которые Виктор Петрович оговаривал в крайкоме КПСС до переезда в край. Впрочем, ссорился он со всеми: Хайрюзовым, Распутиным, Буйловым, директором  химкомбината «Енисей» Петром Романовым. Но мы –то знаем всех этих людей, они почти все были государственного склада. Правда, иногда  меняли  мировоззрение. Некоторые.
  Ермаков же, как –то  сразу,  после переезда Астафьева в Красноярск, отошел от него. Инициатором разрыва был Астафьев. Лично Виктору Петровичу Ермаков  теперь был не нужен. Раньше,   только  хлопотами Ермакова были опубликованы  две книги Виктора Петровича в Красноярске. Астафьев заработал на них большие деньги, очень большие.  Только книга  «Виктор Астафьев» в  758 страниц принесла ему по тем деньгам  почти двенадцать тысяч рублей. Это было время, когда  килограммовая булка хлеба стоила восемнадцать копеек.  Сейчас пятисотграммовая булочка почти семьдесят рублей. А бутылка качественной водки стоила  три рубля.  Слава богу, что я не сорвался тогда на алкоголь. Мама виновата, гены ее отца, Антоши Зверева сыграли свою роль. Он когда-то в Татьяновке свой магазин держал. И на бабке моей женился, которая на пятнадцать лет или еще чуть старше его, потому что Антоша все время товары возил, а она очень удачно торговала. Деньги их соединили. Бабушку мою и Антошу.
  Водка, во времена Советской власти, стоила, самая хорошая, три рубля двенадцать копеек. Совсем бесплатно пили. Писанина чертова не дала мне к алкоголю пристраститься. А которые добрые у нас в деревне, каждый день вечером по стопочке. День землю пашут, коров доят, а вечером пришли, отдохнули минуточку и за стол, ужинать. До чего же тогда была качественная водка. Быть бы мне, как все нормальные. Увы и ах!
 Книга  Астафьева вышла тиражом 75000 экземпляров. А  «Царь-рыба»  уже в сто тысяч тиражом. И тоже -  прекрасный гонорар! 
   Ермаков   бережно хранил письма Астафьева. Маргарита Михайловна  о них ничего не слышала до смерти мужа.  Знала, конечно, знала, о его поездке к Астафьеву, семья все-таки, но больше ничего он ей не сказал. Виктор Иванович был трудный на контакты человек. Это сильно мешало ему в отношениях с писателями края. О переписке мужа с Астафьевым  Маргарита Михайловна  узнала, когда нашла письма в  выдвижном  ящичке письменного стола мужа.
 Пятьдесят  конвертов, без малого 40 лет аккуратной стопкой пылились по времени  в нижнем ящичке письменного стола. Они разные, эти послания. Есть  большие, в 5-6 страниц, и маленькие поздравительные открыточки. Некоторые отдают теплом души Виктора Петрович, другие колючие, сердитые, особенно там, где дело касается Анатолия Чмыхало или гонорара в Красноярском книжном издательстве.  Там о правде,  уважении друг друга,  речи не идет.  Равнодушных, дежурных писем Ермакову  От Виктора Петровича  не было.  Все они  относятся к периоду с 1971 по 1979 годов, когда  В. П. Астафьев жил в Вологде  и о переезда в Красноярск только мечтал. Остро понимал, это нужно  обязательно. Здесь,  в Овсянке, ему будет писаться легче, быстрее, родная земля поможет. Об этом он  и сообщил  Ермакову уже в своем первом письме. Вот  оно.

15 февраля 1971 г.
Дорогой Витя!
Очень я был рад получить от тебя книги и письмо. Книги пришли раньше и все они мне совершенно необходимы, ибо эксплуатировать бесконечно память невозможно, она заездилась, и начинаются повторы языковые, да и зрительные тоже. Пользуюсь, точнее,  учусь пользоваться, словарями и другими справочниками и книгами, а также гербарием, присланным мне школьниками из Овсянки. «Учусь», потому что раньше ленился, не хотел этого делать и теперь раскаиваюсь. Лучше, богаче были бы тексты - одно происхождение названия цветка стародуба, что значит и как звучит символически и что значило, а узнал я это лишь из книги «лекарственных растений»... Остальные книги тоже хорошие, но внимательно я их еще не смотрел - в запарке нахожусь.
Согласился сдуру вести семинар на совещании молодых в Туле, ну мне и подвалили рукописей. А тут захворал малость, а тут редколлегия. И еще не очухался от всего, как пришли разом две верстки «Дяди Кузи» - он издастся в будущем году в серии «Книга за книгой» - и сборник рассказов «Затеси» - тоже книга будущего года в изд-ве «Сов. пис.»  - ( Советский писатель». Прим А.П. Статейнова). А вот нынешней книги-однотомника в «Молодой гвардии» верстки еще нет - значит не успеет нынче книга выйти. Беда с этой «Молодой гвардией» хорошо они ко мне относятся, борются за меня, но издают всегда долго.
Нового писать мне просто некогда. Добил два рассказа, написанных весною, и все! Суета сплошная.
Через три дня, если выздоровею, в ГДР двину, оттудова прямо в Тулу и домой. Отдохну и тогда уж двину в Сибирь, навестить бабушку. А пока земно кланяюсь тебе и жене за то, что вы навестили ее - я знаю, какое это нелегкое дело. Что от нее осталось?! А была ведь красавица, умница. И как говорила! Да-а, оборони бог всех нас от такой злосчастной старости. Я посылаю, Витя, ей иконку маленькую. Будь добрый, не сочти за труд, отнести ее бабушке и скажи, что в середине ноября или в конце, если буду здоров, я ее навещу.
    (Разговор о Марии Егоровне Астафьевой, которая была замужем за дедом Виктора Петровича по отцовской линии.  Как литературная героиня она у него – бабушка из Сисима.  В девичестве Осипова. Умерла 16.02 . 1972 года.  Последние, кто были на ее могилке  в Красноярске - семья Виктора Ермакова. К настоящему времени могилка окончательно  утеряна).
  Астафьев, по-моему, так и не доехал до этого кладбища. Но он много помог Марии Егоровне, брату Коле, про своих детей и разговора нет. Петрович  всегда  старался материально поддерживать  родственников. Помогал даже мачехе. Во- первых, организовал ей переезд из Игарки в Дивногорск на постоянное место жительство, во-вторых, похоронена она была только за его счет. Помните развал страны в девяностые годы. Родные дети мачехи ни копейки не могли найти на ее похороны. И не такие  уж  они «ни какие дети»,  все тогда жили « в свободе и демократии»,   В иных семьях и хлеба еда-едва находили на стол.
  Устроил Виктор Петрович бабушку из Сисима в добрый инвалидный дом, в центре Красноярска, где жили  в основном  известные одинокие престарелые люди. Заезжал в гости, когда был в Красноярске. Посылал подарки, часть их через Виктора Ермакова и его супругу Маргариту Михайловну.
  -   «Домик», о котором писал, (Астафьев -  Ермакову. Примечание А.П. Статейнова)» еще тот домик! Это целая дача, прямо за караульным быком. Место дивное, дача прекрасная, но стоит дорого и далеко все-таки очень. Мы, вроде бы, сговорились с хозяином, отступать некуда, да и не хочется. Все писатели почти имеют на Родине угол, а я ведь не меньше их люблю Родину и, может, приспособлюсь уезжать на целое лето в Сибирь. Это было бы замечательно. Пока же время идет, катится и ничего не пишется - город не дает, суета заедает.
И если я сейчас не куплю дачу, мне уж потом не собраться будет - все мои переиздаваемые вещи начали приносить мне доход не свыше 35 процентов. А так как я не догадался написать роман листов на 50, то с моих «пастушек» не больно разбежишься. Кстати, «пастушка» напечатана, идут письма изумленных и потрясенных читателей, но есть и ругательные отзывы, к чему я был готов. Сейчас я подготовил отдельное издание повести в Перми, целиком, авось, проскочит.
От Коли,  (разговор о писателе  Николае Волокитине. Прим. А.П. Статейнова), давно ничего не получал. Дай бог, чтоб у него все было хорошо. Я о нем говорил в Союзе ( Союз писателей СССР. Прим А.П. Статейнова) Орлову и Котомкину, они взяли его на заметку, однако все скопившиеся дела будут рассматриваться не ранее января, по изготовлению инструкции по приему в члены. Так что Коля, может в будущем году и не попасть на рассмотрение или же попадет в конце года. Пусть готовится ждать.
Ну, вот и все, пока. Будь здоров. Поклон твоей супруге Рите от моей Марьи, земле моей поклон и всем.
Жму твою кормилицу и поилицу
Твой В. Астафьев.
Витя! На десятку чего-нибудь купите бабушке или отдайте ей
деньги. Хотя к чему они ей? Лучше купите чего-нибудь.
Началу  переписки предшествовала командировка редактора Красноярского книжного издательства Виктора Ермакова в Москву, мы об этом говорили.   «По пути» он заехал к Астафьеву в Вологду.  За свой счет, конечно, кто бы ему оплатил эту командировку. Билет этот Виктор Иванович сохранил и  Маргарита Михайловна, при работе с архивом мужа, его видела. Но куда дела, не помнит.
 Заранее визит был оговорен по телефону. К Виктору Петровичу, так просто, как к соседке моей  по Татьяновской улице бабе Прыси, не заскочишь на минутку. Не поздравишь ее с новым днем и не порадуешь этим утром же пойманным пакетиком сорожек и окуньков на уху. Не зыркнешь на лавку, где ряд ведер с водой, полны ли, и снова пошел по другим соседям.
  Дверь на звонок  в квартиру Астафьевых всегда открывала только Мария Семеновна. Телефон первой поднимала также она.  Вежливо расспрашивала: кто, зачем? Ледовито – уважительно обжигала предложением зайти месяца через два-три, а то и  четыре, интеллигентный человек понимал, через четыре месяца будет тоже самое, к Виктору Петровичу его не пустят, лучше и не  стучаться. Не важно, откуда ты: Красноярска,  Владивостока,  а то и с самой  чистой речки мира Колымы.
  Ермаков ехал с обдуманным им предложением издать в Красноярске к пятидесятилетнему юбилею писателя в 1974 году книгу. Если учитывать, что в книге 758 страниц, авторский лист, это двадцать пять страниц по тому времени, стоил 300 рублей, то заработал Виктор Петрович на этой книге не мало. Цифра округлилась без малого в двенадцать тысяч. По тем временам не просто хорошие, а громадные деньги.
  Так вот, приглашение «заглянуть в другой раз», на Марии Семеновне диалекте  означало:  не старайтесь, не встретитесь. Виктору Петровичу некогда.  Вас много, он – один. Читайте книги Виктора Петровича, они доступны.
  И это действительно так. Если бы все желающие встретиться с Петровичем, заходили к нему в квартиру, хозяину  не только писать, но минуточку приснуть не случилось бы.
 С этого похода  в гости  к Астафьевым, Виктор Иванович и стал, аж на десять лет, другом семьи. Первое письмо ему от  Виктора Петровича,  интересно во многих отношениях, главное из них: покупка Астафьевым дачи в Овсянке. Повторимся.
-  Мы вроде бы сговорились с хозяином, отступать некогда, да и не хочется.
 Но мы не договорили еще о гостях к Виктору Петровичу. Галина Петровна Астафьева, родная сестра Виктора Петровича по отцу, рассказывала, в одной из книг я об этом уже писал.
- Мария Семеновна ненавидела нас, родню Вити. Мы для нее вроде кусачих змей были. Я сама приходила к ним в гости в Академгородок.  Блинов напекла Вити, варенья малинового сварила. Через порог  не пустила: у нас все есть, спасибо.  Чирей тебе на язык, думаю. Ведьма старая.
Из подъезда вышла – плачу. У ней свои родственники, зачем мы ей! Но Витя почему- то ее доводам не сопротивлялся. Промолчит и все. Но потом обязательно позвонит, завяжет какой-нибудь разговор. Будто у меня с Марией Семеновной, ничего и не было.
  И хоронили Виктора Петровича, ой, горе так горе, я, родная сестра, с сыном своим  и близко не подошла к гробу, не пустили.  Сидели возле покойного  она, сын их Андрей и еще какие-то важные люди.  Но  сам Витя меня за сестру считал, часто общались. Как приезжал в Игарку,  всегда у меня гостил. Приходили сразу  восемь – девять человек.  Журналисты, молодые девки. С ним всегда были молодые девки.  Водки нанесут, рыбы северной, я только быстренько все готовила…  Проговорят до полуночи. Как же мне все интересно было. Хоть сама садись и пиши. Так мудрено  Витя о жизни говорил. И девки эти, задницы такие, им только на бочку садиться, ему поддакивают, восторги шумные, глаза закатывают.  А у меня внутри стыд пляшет, что же я такая недалекая. Приземленная. Необразованная. Хотя я все его книги прочитала. Но ничего не загорелось во мне, была и осталась в школе ночной нянечкой. Не толкнуло меня в писатели, не любила учиться.
В Красноярске, когда жил Витя,  на лето уедет в Овсянку один, Мария Семеновна туда редко заглядывала, вот он и звонит: Галя, приходи, блинчиков напечешь. Ой, любил блины и еще жареную рыбу. На севере этом, на рыбе  мы все выросли.  Слава богу, после войны всегда мука была.  Мама  блины пекла, приходилось и на рыбьем жире, если больше ничего  нет.  Рыбы в Игарке много было, задешево покупали, сами жир вываривали.
 Я Вите дня за три-четыре до смерти носила в больницу зубатки. Покормила с рук, пока Марии Семеновны рядом не было. Все перебрала, чтобы ни косточки. Поел, пальцами по руке водит, шепчет:  спасибо тебе. Вышла из палаты, у меня носовой платок хоть отжимай. Боже мой, какая у нас, у всех  Астафьевых, судьба распаскудная. Маленькие были, не видели его, он по детским домам  скитался, потом на материк уехал. Повзрослели, семьи завели, встречались редко. Только когда он к нам в гости приезжал? Раз в пять –десять лет в Игарке появлялся.  Здесь, В Красноярске,  он у меня в гостях уже не был. Я в Красноярск перебралась, когда второй раз замуж вышла.
  В Вологде  Мария Семеновна  жила достаточно близко от своего родного Чусового. Вся живая родня рядом, могилки ушедших тоже рядом.  Дети неплохо  устраивались, здесь, в Вологде.  Материально семья хорошо обеспечена.
 Но переезд задумывал Астафьев. И, как мы понимаем сегодня, решение было  правильным. По книгам, написанным в Красноярске, судить можно.  Но долго он искал возможность переезда.  О родной Овсянке он и плачет чуть ли во всех письмах Ермакову.
 8 июля 1971 года.
Дорогой Витя!
В знак приятного знакомства и возникшей моей к тебе симпатии высылаю тебе, такому ревностному собирателю моих книг, те книжонки, которых, кажется, у тебя нет. Одну даже на немецком посылаю, для любопытства. Немцы народ аккуратный, и прислали мне 15 книг, а я по-немецки разумею только «хенде хох» и «гутен таг» и кое-какую матерщину, так что книжки все равно лежат мертво, а тебе в удовольствие, глядишь.
Доехал я трудно, но быстро. На съезд не стал завертывать - сил мало осталось, и космонавты погибли .  Так настроение было не то.
Приехать-то приехал, а до сих пор душа не на месте. Все думаю о бабушке, о деревне, о тетках. И за каким бы мне хреном быть не на Родине?! Но как подумаешь да взвесишь,  и тоже не сахарной Родина представляется. Летом-то ничего, а зимой? (Понимай это, что с Марией Семеновной общего языка по переезду  они пока не нашли. Она логичней выстраивала свои доводы, чем Виктор Петрович.  Прим. А.П. Статейнова).
Словом, работать пока не могу. Слоняюсь по квартире, жду друга из Москвы в гости.
Новость! Кажется, МХАТ серьезно заинтересовался моей пьесой «Черемуха». Не знаю, говорил  ли, что написал таковую? Поживем, увидим, как и что будет. Гранки «Пастушки» прочитал, надвигается чтение ЛИТО Может, и оттого еще душа не на месте.
Как вам отдыхается в моих весях? Каждый день видите мое село! Завидно. Говорят, после моего отъезда испортилась погода - это Сибирь моими слезами плачет обо мне!
Передай Саше Ероховцу привет и всем приветы. Будь здоров.
В. Астафьев.
 Читаем третье письмо Астафьева  Виктору Ермакову от четвертого августа 1971 года.  Он пытается найти в Ермакове своего союзнику, по решению о переезде в Красноярск. Толмачит о какой-то другой, своей правде о необходимости переезда..  Снова пишет о бабушке из Сисима. Сразу чувствуется, что горькие слова  о бабушке, отвлекающий маневр его раздумий о собственной жизни. Колет и колет ему душу какая-то занозина. Не дает покоя.  Хочет он сказать что-то о душевной боли, но не решается, потому кружит и кружит вокруг невысказанной мысли.  Вроде шел-шел человек прямо, и на тебе, свернул  в сторону. А потом опять выносит его на хорошо знакомую, им же натоптанную тропу. Догадайся, зачем сворачивал, по бурелому пёрся. Глаза мог на сучьях оставить. Не спрашивай ничего, не ответит. Кружение это, поиск  возможности по новому крутнуть свою жизнь. Но на деле это практически ни у кого не получается.
-   Ах, как я затосковал что-то, вернувшись сюда! И бабушкино (Бабушка из Сисима. Прим А.П. Статейнова.)  положение беспокоит  меня. Хоть бы навестил ее кто, писал родственникам (помнишь, возле ворот их избушки в подворотне стояли?), не отвечают, собаки. Что делать - ума не приложу! Ощущение такое, что совершил я нехороший поступок, предательство - бросил человека больного, одного... Я уж подумываю - не купить ли мне дачу или просто дом возле Овсянки. И, как ни трудно, ездить туда на все лето, да и работать? Что ты на это скажешь, а?
 Вот письмо от 7 февраля 1973 года. Судя по всему, до воевал он с Марией Семеновной насчет переезда до нервного срыва. Ищет какой-то поддержки со стороны, хоть от кого. Виктору Ивановичу в этот момент он доверял в своих думках как младшему брату.
  - Вчера по телевизору, между хоккейными периодами, показывали Енисей и все-все места, которые мы смотрим с горы на Слизневой…
Два предложения только, а сколько за ними переживаний. Плакала, постоянно плакала его душа без родной земли. Посмотрел совсем короткий этюд о Енисее, и  застонало сердце, из глаз  сами по себе покатились  слезы. С таким условием господь дарил ему талант, чтобы он всегда жил на Енисее, в Овсянке. Он, ведь,  и в Вологде, Перми, Чусовом о чем писал: почти все  о Енисее, его берегах, редких полях возле реки.  О своих родственниках и друзьях. И как написал, особенно «Царь-рыбу».  Возьмите  рассказ «Перевал», или «Царь- рыбу», «Последний   Поклон», «Затеси», «Ода русскому огороду».  В каждой строчке слезы его  о  родном селе, где на свет появился. Светятся на щеках слезы, тоска по Родине, говорит  только о родной земле, так и не полученному теплу от родственников. Сколько он переплакал в одиночку,  как раним был душой.  Но случалось злость его душу захватывала, тут уж берегись.
   Одна только бабушка Екатерина, светлое из светлых моментов  его жизни. Только вот времени она с ним была, с ноготок, или меньше…  Мотало внука ее по городам и весям и мотало. По кружечке чая, может, и успели выпить вдвоем, на большее  времени у Вити не набежало. И последний поклон Виктора Петровича – чистый вымысел, из слез и печали вымощенный.  Да с таким старанием и слезами такими вымощен, что  «Поклон»  этот века переживет.
Читаем письмо от пятого января 1974 года.  Та  же печаль о Сибири, Енисее, Овсянке, родственников своих..   
- Коля, говоришь, скучает в Томске? А я вот всю жизнь скучаю. Так как тут быть? Ехать на Родину?!
А ты вот пишешь про шайку-лейку какую! ( Анатолий Чмыхало как вроде становится главным виновником его не переезда в Красноярск. Это о неистребимых дрязгах в любой писательской организации. Спокон веку так ведется, где объединены три писателя, там уже четыре группировки. Прим. А.П. Статейнова).   Как же это я могу жить и работать в организации, которой руководит наглый и напористый графоман, зажавший всех там в кулак? Морду ему бить? Так он сам всем скулы посворачивает - у них, у графоманов, чем жиже перо, тем крепче кулак и грудь молодецкая!
Конечно, что скрывать, надоело мне тут, и не климат.  Хвораю все время, гнет, давит меня сырость и, может быть, я построю всё же дачу в Овсянке.  Но где сил взять? Это же надо два-три года убить и себя угробить. Организатор я, сам знаешь какой, а кто же строить-то будет? Буржую хотя бы я дал деньги,  и он бы построил, а мы ж не буржуи, мы ж новорожденное отечество...
Читаю эти строки и передо мной  весь Виктор Петрович. Спокойный, но с вечными обидками, что не оценивают его, как он того  заслужил. С платочком в руках, убирает у глаз слезинки. Но чаще раздраженный: советской властью не доволен, коммунистами, вечным неустройством вокруг себя. Хотя он сам и только сам заводил себе врагов. На кого обижаться? Чмыхало борьба с Астафьевым сроду была не нужна, не тот человек.  Виктор Петрович сам навешивал коммунистические, другие какие-то  ярлыки, своим врагам. Причем ни какими дурными мыслями эти люди набиты не были, Виктор Петрович сам их в стадо своих супостатов переводил.  Василию Белову и Валентину Распутину навешивал коммунистические ярлыки.  Тонкий был психолог, рассчитывал до копеечки, что ему это зачтется при выдвижении на Нобелевскую премию. Дьявольские эти деньги за русофильство не дадут.  Тут нужно одевать рубашку русофоба: народец, народишко, стадо рабов и еще чего - то погуще.  Вот он и старался.
  В то же время хитроватый, особенно под старость лет, умеющий заступиться за себя, хитростями извести предполагаемого супостата. С неправдой в карманах.  Есть у тебя, дорогой читатель, книга эта «Переписка В.П. Астафьева с В.И. Ермаковым»,  вникни в каждую строчку, нет, сходи в библиотеку и возьми ее. Все почти в  книге о переживаниях Петровича, обидах его каких-то,  на партию,  комсомольцев, туземцев-писателей, имеются ввиду  литераторы из Вологды. Такое впечатление, что все они стоят у дома гения с серпами и хотят рубануть его по одному месту.
   Есть писатели, вполне достойные, которым все равно где жить. Один из них ныне покойный Анатолий Ларионович Буйлов. Он всю жизнь мотался по свету с родителями. Вернее с матерью и отчимом.  То в Киргизию заедут, то в Магадан, еще куда-то. В двенадцать лет Толя пошел работать. Пас оленей, был в геологический партиях, бил шурфы.  Вернувшись из армии работал на стройке, ловил тигров, охотничал. И тоже все время ездил, ездил и ездил. Слава богу, что хоть все время писал. И писал хорошо. Общий тираж его книг был больше пяти миллионов экземпляров.  Обижался он на мать и отчима из-за частых переездов. А сам чем лучше мамы, зачем крутился из города в город. Зачем с Дальнего Востока, из прекрасной квартиры переехал в Дивногорск. Мы об этом уже говорили: переехал, чтобы быть ближе к Виктору Петровичу. А что ему эта близость дала?  И была ли она?
    Считай с  1991 года и до конца века Буйлов оказался в большой ссоре с Виктором Петровичем. Девять лет друзья и единомышленники совсем не разговаривали.  Астафьев боялся, что дружба с Буйловым аукнется ему  при выдвижении на Нобелевскую премию.
   Но мы об Анатолии Ларионовиче говорим, с 1991 года он не выдал ни одной книги.  Хотя «Сквозь дебри» была  написана, но так и пропала в каком-то гараже города Тайшете. Сколько я пытался ее забрать у его супруги Лиды. Сколько денег ей выслал на возможную посылку, все кончилось ничем.
  Уже взрослым и семейным Анатолий Ларионович жил в Магаданской области, Хабаровском крае, потом в Москве, переехал в  Дивногорск, чтобы быть ближе к Астафьеву. Эти переезды не могли ни аукнуться его творчеству, но Толя об этом никогда особо не переживал.
 Но Астафьеву-то богом наказано жить в Овсянке.  И его вечная душевная ранимость, тоска по родной земле  - тоже божий промысел. Он мог просто прийти на берег Енисея, сесть на выброшенную Енисеем лиственницу  и заплакать от счастья, что он на родном берегу. А потом сюда же вплетутся думки о вечном  его  одиночестве, под старость лет он понял, что супруга его, Мария Семеновна и он сам:   разные люди.   Это естественно: думки его, переживания и слезы старческие. Николай Байгутдинов, директор издательства, специально сделанного для выпуска пятнадцатитомника Астафьева, рассказывал.
- Не был он могучим и внутренне. Я его запомнил на всю жизнь плачущим. Сидит он за массивным столом и пишет кем-то подаренной авторучкой «Паркер» с золотым пером, часто макая ее в школьную чернильницу, сохранившуюся, наверное, ещё с 50-х годов. Так привык. Слёзы текут по щекам. Он их смахивает ладонью, кивком показывает мне на стул, мол, посиди, дай закончу абзац!
  Некоторые особенно одаренные литераторы отмечали эту слезливость. Крутили пальцем у виска в сторону Виктора Петровича.  Дескать, мы же пишем, никто не плачет!
 Оглянитесь, братья!  Кто же будет над вашими книгами плакать, их и читать-то не хотят. Не трогают ваши холодные слова ни чью душу. Почти в каждом письме Виктора Петровича Ермакову глубочайшая тоска по родному краю. Это не Красноярский край, не весь Енисей, и даже не Овсянке. Это небольшой уголок берега у  поселка Овсянка. Тут спокон веку лежало толстенное такое бревно лиственницы, вытолкнутое на берег еще в ту пору, когда на Енисее в каждый ледоход было наводнения. А как построили ГЭС, ни каких наводнения и льдин не стало. Как пояснял мне один местный острослов, бревно лежит на берегу еще с времен первого прихода Христа, а исчезнет только ко второму приходу выдуманного  бога.  Но выдуманный Христос  никогда никуда  не придет, и бревно будет лежать вечно. Не срослись мысли овсянского философа с правдой. При подготовке к столетию со дня рождения Виктора Петровича берег чистили, и бревно это, куда-то зафитилили так,  не найти его, даже со служебными собаками.  За то на его месте поселили три бревна, хорошо отшлифованных, промазанных олифой и несгораемым лаком. Холодно  как-то стало на берегу, неуютно. Виктор Петрович никогда бы не сел на эти бревна, не отдохнул бы, не впал в раздумья. У; него тонкая душа, ранимая…
   Из человека, у которого железные нервы, железная воля, бей его кувалдой в лоб и не убьешь, потому что и лоб у него железный,  писателя не выковать,  не выстрогать. Ни какие буравчики, напильнички, углорезы разные, шлифовки многодневные,   не помогут.  Ни какие «погружения» железного писателя  в народ – тоже не родятся.  Его бесполезно учить человеколюбию.
   Ибо  слова его, еще  в рукописи, сразу будут греметь и  грохотать, как сто поездов на ста мостах сразу.  Попробуй, прочти эти слова вслух, ни один язык не выдержит такой тягости.  Железные получатся книги, ни лопатой, ни кувалдой не сделать их легче, понятней, теплее. Железное слово не облегчает  души. Наоборот, оно и души делает железными.
 Железный человек не способен сострадать, отдать последнюю копейку нуждающемуся. Сердечность, сочувствие, радость чужому счастью как своему, и есть сострадание.   Все пишется сердцем, любовью, настоянной на женской нежности.   Если у тебя в груди вместо сердца кирпич, ты никогда ничего не сделаешь в литературе, не оставишь в ней  следа. С железным сердцем удобней в грузчики, канавы копать, людей обижать. Даже защитника Отечества из человека с железными нервами и булыжником вместо сердца  не получится. Он не способен понять  чудо  самопожертвования, восторженную необходимость подняться в нужный момент и закрыть собой Русь. Как поднялся и встал за Русь монах Пересвет. Без раздумий, всяких внутренних голосований: может мне не стоит подниматься и бросаться на танк. Может там, дальше, ближе к Москве найдется для этих целей другой человек. У него лучше получится.
  Слезы Астафьева -  неотъемная часть его таланта. Но ведь рядом со слезами и  у него в душе разных камней куча.  И долго они не залеживались, всегда летели в кого-то.
  Почти тоже самое, имеется ввиду тоска по Овсянке,  читаем у Астафьева в письме от 30 января 1974 года.
 -  Что-то надо делать с дачей.  Если не удастся её построить в Овсянке, к чему я надеюсь склонить Марью Семёновну, придётся отстраиваться здесь, безвылазно сидеть дома нельзя.
Ну вот и всё пока. Может, что и забыл? Да ведь всего не напишешь.
PS. Спасибо за карты, за маршруты - я тогда совсем был в прострации - всё «путешествовал» по родным местам, и сердце моё плакало от тоски...
 Перед глазами очередное письмо от 28 апреля 1975 года. Виктор Петрович обижается на жителя из Ирбейского района Цепенко.
 - А вообще-то, прочитав письмо Цепенко, который кусается, как цепной кобель, я еще раз с грустью убедился в грустной правоте своей, и правильно, что живу вдали от Родины! Если сюда прибавить моих пьющих родичей, (Марии Семеновны мысли. Прим. А.П. Статейнова)  мышиную писательскую возню, какое-то сгущенное клеево в атмосфере, когда люди стараются не сблизиться, а разъединиться, не помочь друг другу, а испортить жизнь себе и другим, то, пожалуй, и этого достаточно.  А тут еще страхи, оставшиеся от прошлого, когда напасти и беды то и дело случались и ранили меня. У нас ( Имеется виду Сибирь. Прим А.П. Статейнова), конечно, тоже Русь, …,  но хоть дышать есть чем.
 Но по гостям в Овсянке, о его  какой-то боязни людей, не скажешь. Дышал он всегда спокойно и уверенно, тонко, очень тонко чувствовал ветры перемен и под них всегда во время  подстраивался. Помните, в девяностые годы в крупном и авторитетном  московском журнале, была опубликована его переписка с какой-то девочкой-поэтессой. Поэтому журнал называть не буду.  Письма Виктора Петровича к ней  о жизни и о поэзии, в том числе  о хороших стихах собеседницы, девочка же писала ему о себе, какая она умная и решительная, какая любвеобильная.  В том числе в постели с Виктором Петровичем. И что он ее всегда ждет, желанную и любимую. И она его тоже  любит. Сколько было шума. До Марии Семеновне дошло. А как вся демократическая печать злорадствовала по этому поводу. И сейчас думаю, и тогда тоже, послали эту девочку к Виктору Петровичу специально, и именно те люди, которые ближе всего  к нему  стояли. Хороший получился капканчик для русского гения. Впрочем, он, как и все мы,  сам себе таких ловушек понатыкивал  в течении всей  своей жизни уйму. Если и приходилось ему кого-то бояться, то больше все же самого себя.
Очень решительное письмо Виктору Ермакову  насчет переезда в Красноярск от 9 мая 1976 года.
 -  27 апреля у нас родился внук. Иринка назвала его в честь деда – Витей. Такой славный мальчишка! На свет являлся трудно, матери достался тяжело, так, может, в жизни будет легок и удачлив.
«Царь-рыба» моя в печати продвигается сложно и туго. Настроение у меня из-за хвори и всего прочего очень неважное. Все-таки надо, видимо, решаться на переезд «домой» Тут сыро и там сыро, так пусть уж на Родине будет сыро, там, как говорится, и грязь белее.
Если в сентябре я найду подрядчиков, которые согласятся поставить мне дом рядом с Овсянским лесничеством на увале, возле нашей речушки, то и все, спрашивать никого не буду, потихоньку-полегоньку переберусь. Надоело! Все надоело! И аборигены здешние тоже. ( писатели Вологды. В том числе Василий Белов. Прим А. Статейнова).  Писателю надо жить или в Москве, или на Родине.  В Москве мне не жить, остается – Родина.
Я тебя только очень прошу, раньше времени никакого трезвона! Я и Марье-то своей не говорю о своем решении, ей ведь тяжелее всего сниматься с места, на ее плечи опять ведь вся тяжесть переезда ляжет, она сдала, и здорово, за последнее время.
 Наконец последнее письмо из переписки Виктора Астафьева с тезкой Виктором Ермаковым.  От 19 июня 1978 года.
 -  Напиши мне маленько. В сентябре я все же собираюсь приехать, чтобы купить избу в Овсянке. Без нее мне, однако, ничего не написать, в этакой сырости я заплесневею и только.
  О Марии Семеновне, ее сопротивлении ни слова. Причина переезда не только тоска по Родине, но и его будущая жизнь после смерти. Если уж он все свои переезды при жизни продумывал до ниточки, то о жизни после смерти все до последней строчечке  расписал. Кому что должно отойти.  Не случайно он передал Красноярскому краеведческому музею свою дачу в Овсянке. Понимал, Мария Семеновна запросто ее может продать. Мы недавно долго говорили с внучкой Виктора Петровича Полиной. Она считает, что Мария Семеновна ни чем не обидела край, когда  многие  архивы передала в Санкт-Петербург, в Пермь. Кстати, он стал передавать свои документы в архив Перми, когда еще жил там.
   Я хорошо помню восьмидесятые годы. Хотя работал в далеком районе редактором, часто ездил   в Красноярск, ходил на встречи с писателем. Их было много. По виду Виктора Петровича, крепости голоса его, совсем не скажешь, что он весь тогда  выболел, уставшим выглядел , избитый работой за столом, раздерганный  спорами с идеологическими противниками. Но вернемся к выдержкам из еще одного письма.
17 марта 1975 г.  Дорогой Витя!
Я затяжно болею. Был здоров, бодр. Осенью купил избу на реке Кубеке, в 90 верстах от Вологды.  К Новому году ее отремонтировали, и мы Новый год встречали в деревне, под собственноручно срубленной елкой
Потом я кое-как засел за стол и почти до конца февраля сидел не разгибаясь. Сделал очень много, но ничего не доделал, устал, решил, «встряхнуться» и поехал в Белорусию на большое сборище. Только из Москвы выехало что-то около 500 человек! Несколько бессонных ночей, выпивки и…  ( очевидно, женщины. Прим А.П. Статейнова).  В Могилеве едва со мной отвадились, подпрыгнуло давление до предела. 220-225 верхнее и какое-то сверхневероятное нижнее, взыграла контузия
В пути я продержался, как видишь, в Москве даже на концерт сходил.  Но дома, сегодня уже 17 марта, все болею, голова моя разламывается, даже верстку читать не могу, а она срочная, книга должна выйти ко Дню Победы в «Современнике» Вот так «встряхнулся»! Все забываю о своих уже немалых годах и контузии, и ранах. Однако не впервой! Надеюсь поправиться, как разрешат мне поехать в деревню.  Место славное, там все выдует
Саша Щербаков ( журналист из Красноярского рабочего», прим А.П. Статейнова) ко мне собирался  за прозой, но я его остановил, пока готовой прозы нет, все на подходе
Написал я начерно три новых главы в «Последний поклон», многие главы «Царь-рыбы» довел уже «до ума», но одна еще вовсе не написана, половина книги нуждается в одном-двух еще заходах. Начерно набросал маленькую повесть о двух горемычных женщинах, работавших в войну на заводе. Отрецензировал поэтический! сборник одного парня, прочел все 10 рукописей, скопившихся в доме (две до 400 страниц!) и... надсадился
Теперь вот не укладываюсь в сроки сдать рукопись книги в «Мол гвардию», и многое «сбилось с ноги», но ничего.
Вот Костя Воробьев  помер, вот горе. Какой тягостной судьбы удостоился мужик, не придумать нарочно! Когда-нибудь расскажу. (Воробьев Константин Дмитриевич. Годы жизни 1919- 1975. Автор книг «Убиты под Москвой», «Это мы, господи» и других. Прим. А.П. Статейнова).
Что касается Коли Волокитина? То, что ты написал мне, подтвердило лишь мои опасения недостаток внутренней культуры долгое время покрывался его природной скромностью, культуры, знаний не прибыло, а скромности убыло - это беда всей нашей современной литературы Да и вообще беда русских людей, чуть чего и норка кверху! А ведь даже его лучшая повесть «На Кети» была лишь заявкой на талантливого, но еще не самобытного писателя.  Как он теперь себя чувствовать-то будет, когда одновременно в том же издательстве выходят почти одинаковые повести - «Касьянов бор»5. Автор уже прислал мне ее! и его «Глухомань», переименованная в какую-то... «Кедру»?! Или в провинции все сойдет?! (Книги Волокитина «Демидов кедр» и «На реке да на Кети». Прим. А.П. Статейнова).
Чмыхало пугает вас своим возвышением, так он еще и маршалом быть захочет! Пока что срамом срамским срамили его на секретариате за рвачество.  Мой тезка Виктор Петрович Тельпугов (Автор книги «Журавли над Москвой» Прим. А.П. Статейнова), лысиной дымился, повествуя благородному собранию по пропаганде литературы о том, что «какой-то, так называемый писатель Чмыхало в Сибири занимается грабежом вместо пропаганды литературы, рвет деньги, подпаивает и ведет за собой московский писательский отброс».
Это рассказал, ничего о Чмыхале не слышавший до того, наш начальник Саша Грязев. У нас организовался таковой, рассказал со смехом, как анекдот, не понимая, что такой человек где-то представляет силу и «жмет масло» из живых писателей и слабых характером людей. Боюсь, что однажды его выпрут из Союза писателей. Вот это может случиться Если, допустим, все, что он вытворяет, донесется до честнейшего человека, Юрия Васильевича Бондарева,  тот, освирепев, по фронтовому даст ему поджопник...
Нонче, буде здоров буду, собираюсь на Байкал в августе с Марией Семеновной, Женя Носов, со своей Валей, Миша Колосов с Ниной.  Ребята ждут нас там.  Все в той же потылицынской избе. Глеб уже моторку приобрел и удочки приготовил. Дал бы бог здоровья только!
Книжка наша с тобой помогла отыскаться трем детдомовцам - двое в Абакане и одна в Красноярске! Вот дела, брат! Все уже старые, седые, детей поднявшие! Не знаю, сумею ли я нынче побывать на Родине?
Ринка, дочь наша, вышла замуж за хорошего парня, строителя дорог в светлое будущее, работает на скрепере или грейдере? Не запомнил я. Сейчас они на юге, отдыхают, и в сентябре Ринке уже рожать. Ноне они это быстро делают! ( Это единственный раз, когда Виктор Петрович сказал теплые слова в адрес своего зятя. Потом он во всех письмах будет требушить его как татьяновские коршуны цыплят у беззаботной хозяйки).
 Летом по распределению приезжает работать в вологодскую галерею сын Андрей. Мы по нему уж истосковались, а он, бедняга, по дому - два года армии и пять лет университета. Сплю, говорит, и вижу, как дома живу!
Надоело, говорит, все до чертиков!... Учился он трудно, потому что серьезно.
Посылаю тебе вырезки из газет, которые собрал мой покойный редактор, и латышскую книгу. Верстку книги мне не надо.  У меня и так бумаг полон дом
Юре нашему поклон! Гале -  позвони! Риту поцелуй! Марья Семеновна кланяется.  А я обнимаю и целую тебя - Виктор Петров.
 Повторимся еще раз. Галя, это  Галина Николаевна Краснобровкина,  его двоюродная сестра, долгое время возглавляющая музей в Овсянке. А Юрий – двоюродный брат Виктора Петровича, Юрий Потылицын. Рита – Маргарита Михайловна Ермакова жена писателя Виктора Ермакова.  Письмо это в семидесятые писалось. Все «хорошее» от Виктора Петровича почти всем этим людям впереди было.  Бондарев – сволочь, Белов –сволочь, Распутин – сволочь.  Виктор Петрович, что вы делали. Это жизнь проскакивает искоркой, а смерть долгая, для вас это сотни и сотни лет памяти. Господи, что он потом  наговорит  на  ни в чем неповинного Юрия Бондарева, спаси и сохрани. Только потому что злым стал, истратив столько сил на убийство Советского Союза.  Разнуздался от собственной совести. Сам себя готов был бить.  Еще раз вспомню Толю Буйлова. Такие он на него лил гадости, и хоть бы раз извинился.
Ой, как долго Мария Семеновна  не хотела ехать в Сибирь! «Избушку» эту, от которой Виктор Петрович загорался в первом письме, он так и не купил. Мария Семеновна  не согласилась. Заставила  понервничать мужа.  Уже с прибытием Виктора Петровича в Овсянку и получением квартиры в Красноярске. Он год, представляете, целый год, терпеливо   ждал супругу. Уговаривал и уговаривал ее приехать в Красноярск.  А Мария Семеновна никак не могла сломать себя и купить билет  на поезд в Сибирь.
 Какое-то подобие  новоселья  Виктор Петрович справил  без нее. Как рассказывали мне участники мероприятия, многие еще, слава богу, живы.  Приехали редакторы издательства  «Молодая гвардия»,  в том числе очень уважаемая им и дорогая его сердцу редактор Ася Гремицкая.  Московские писатели, иркутские, пришли красноярские словотворцы из самых близких. Девки какие-то молодые, в то время,  известная на весь края читательница книг Астафьева Ирина Лусников  Как о ее красоте звонко говориоли писатели и журналисты.  Она тогда  работала в «Красноярском  комсомольце».  Была самым молодым гостем на новоселье.  Лично Астафьевым приглашена.
 Почти всем нашлась работа. Кто-то резал колбасу, щипал северных гусей, чистил северную рыбу, картошку. Лихо со всем справились.
  Судя по всему, Виктор Петрович на то время был готов в  отношениях с Марией Семеновной к любому исходу. И рассуждал правильно. Жена  обязана была ехать в Красноярск, к мужу. Он – основа семьи и ее кормилец. Если она жена, а не любительница по четыре раза в год встряхиваться в Турцию или Таиланд, отдохнуть от надоевшей  семьи и «дурака мужа». Это только русские мужики могут так распустить своих жен. Сейчас и законы в стране   построены так, что защищают жен распутниц.  Попробуй, рыкни на жену, сразу на Соловки.
  В противном случае, не появившись в Красноярске,  Мария Семеновна переходила в статус брошенки и становилась никем. Можно  и более деликатней сказать, но сути дела в отношениях с мужем,  это не меняет.  Совсем не хотелось ей покидать  уютное гнездышко в Вологде. Ой, не хотелось.   Тут дочь с маленьким ребенком, самая большая радость для бабки. Это все равно, что с ее больным сердцем найти целебный ключ, поселиться возле него, окрепнуть и постоянно потом греть желание никогда не уходить от этого места. А ее выгоняют!  Причем хорошо знакомые  люди требуют уйти отсюда и  вернуться к мужу, которому она очень нужна. Мечется  бедная Семеновна,  плачет, изводит себя горькими мыслями. Отталкивает Красноярск и отталкивает. Дескать, зачем мне эта  чужбина.  Вроде правильно думает. Но не она король в семье, Виктор Петрович, его бог для больших задач отправил на землю. Он ведь тоже в этом Чусовом почти десять лет отмотал. И писал в письмах, чего ему одна мама Марии Семеновны стоила.
  Но заботы ее, несмотря на всю благость их исполнения Марией Астафьевой,  мелкие, женские, бесцельные. И, прости меня  господи, безадресные.  Ибо помощь детям, внукам, правнукам – неблагодарное и пустое занятие. Если мы говорим о желании обеспечить из на всю жизнь  хлебом, крышей над головой, водой, а может и водкой.  Кто за это  когда-нибудь, кому-нибудь сказал спасибо?  Поклонился  с благодарностью?  Те же внуки? Так складывается, что у каждого поколения людей свои ценности, свои тропы, свои понятия чести и благородства. Даже бога каждое поколение понимает по-своему.
 При подготовке этой книги мы долго беседовали с внучкой Марии Семеновне Полиной. Она сама теперь уже взрослая, много понимающая в жизни женщина. Говорит спасибо бабушке, что та спасла ее от детского дома. Вырастила возле себя, научила быть хозяйкой.  Живет Полина сейчас в квартире дедушки и бабушки. В то же время считает, что Виктор Петрович и Мария Семеновна руками и ногами не пускали ее  на сцену. Насильно гнули в сторону собственного понимания Полининого будущего.
  А ее тянула и тянет к сцене. Сейчас у нее при краеведческом музее своя сценическая группа. Там и дочь ее родная работает, Анастасия. Она у нас в Красноярске театральный окончила. Актриса.
Полина живет своей, полноценной жизнью. У ней много увлечений. Совсем других от мыслей деда и бабушки. Самое любимое увлечение у ней  -мотоциклы. Посмотрите в интернете, там не десятки, сотни ее фотографий на мотоциклах, с мотоциклистами и просто снимки множества мотоциклов. Сидит она на мотоцикле в джинсах  на два сантиметра больше  носового платка и кожаной безрукавке, примерно такого же размера.  Все руки у ней в разноцветных татуировках. Ноги, шея, торс. У Полины отличное от дедушкиного и бабушкиного понимания смысла жизни.  Вы можете себе представить Марию Семеновну, разрисованную цветной тушью. Или в джинсах с березовый листок. Я нет. Но все равно сам себе задаю вопрос: почему все-таки Полина  может себе это позволить? Она что не понимает своей исторической ответственности перед фамилией Астафьева. Да еще с сигаретой вечной в зубах. Виктор Петрович бы Марии Семеновны за наколки и сигареты все эти зубки начисто бы вынес. Я всегда видел Марию Семеновку в аккуратных, но красиво сшитых платьицах, простых, но к лицу подобранных кофтах. Если она меня на кухне угощала чаем, то в обязательном фартучке…
 Может только из-за подобного образа жизни и поведения Полина уже два замужества пережила.  И оба оказались неудачными. Хотя сохранила с обоими мужьями прекрасные отношения.
 - У меня же вечером допоздна репетиции, - сокрушается она сама, - кто же такую жену терпеть будет?  Но и я себя сломать не могу.
  Мария Семеновна отстаивала уют семьи, ее материальное благополучие, якобы стабильную жизнь детей и внуков. Муж своими бесценными книгами  обеспечивал семье роскошную жизнь. Это она отлично видела и хорошо понимала. Книги мужа любила, но не всегда задумывалась, как они ему достаются.  Иначе никогда бы не позволяла  одному Петровичу месяцами жить в Быковке, Овсянке, Сибле. Или хотя бы нанимала ему какую-то женщину: пусть бы она убирала в доме, есть варила, в магазин ходила. Молчала больше, чем говорила. А  когда он просит, читала бы рукописи и говорила, что в них хорошего, а что – плохого… На ее взгляд, конечно.
   Любой писатель, когда впрягается в большую работу, одиночеством шлифует свои строки.  Когда пишем, сами с собой разговариваем, с героя своими спорим, чуть ли не в драку на них кидаемся. И не только за рабочим столом, и за обеденным,   и на скамеечке возле завалинки, когда вечером подойдут татьяновцы посидеть со мной.
  Со стороны мы на помешенных похожие. Поэтому и не хотим никого посвящать в «секреты» своей работы. Создаем, как когда-то говорил Виктор Петрович, рассказы, повести, романы, из ничего. Не только мы переживаем за наших героев, но и читатели наши. Влюбляются или ненавидят их как в жизни. Но мне кажется, что мы свои книги пишет не из ничего, а  душами своими. Из ничего нельзя сделать что-то. Как можно закусить яблочком, если его нет на столе? Или вскипятить чаю, если он закончился в доме? Это только одному господу доступно.
  Мои литературные герои, баба Прыся, – реальные люди  Татьяновки  Васька Шишкин – тоже. Мы вместе с Васькой ставили сети и сейчас ставим. Варили и варим каждый годж уху на берегу речки Рыбной. Не один раз ночевали в избушке на берегу реки. По  чайнику чая за ночь выпивали и говорили, говорили, говорили. Говорит Васька, я -  слушаю. В конце июня всегда ходили на Новый мост, он стоял  в этом урочище тел девяносто назад, Новый мост, сейчас и следов не осталось, рвать кислицу, красную смородину. Васька два ведра наворотит, я едва донышко прикрою. Мне эти походы с ним на речку за ягодой, всегда кажутся каким-то волшебным единение  реки, красной смородины, полудневного веселого солнышка и меня лично. Пока Васька доит и доит себе в ведро рясную ягоду, я смотрю на тени облаков  на прозрачной летней воде, на отраженное как в зеркале солнышко  и думаю, что на этом же самом месте десять, двадцать, сто  или тысячи лет назад  всегда сидел  какой-другой человек и тоже глядел на тени облаков. Сидел и думал, где они рождаются, куда плывут, где умирают…  Где и когда завершится моя жизнь. Ни тогда, ни сегодня ни как не могу понять, почему я тоже должен обязательно уйти и остаться на земле всего лишь горсточкой безголосой  земли? Которая обязательно весной взбодрит какую-то зелень!
  Ни как не могу понять, почему я так долго оплакиваю так давно уже ушедшего моего отца. Самого родного и близкого мне человека. Почему мои слезы отчаяния и горя  на секунду не продлили его жизнь, и от ушел тогда, когда ему и было это положено. Умер именно в ту минуту, которую ему неизвестно  какой властелин  указал.
  Поражает, что батя не воспитывал меня нравоучениями, ремнем или пинком. Хотя братьям доставалось.  Батя  заплакал при мне всего лишь один раз, когда меня взяли собственным корреспондентом «Парламентской газеты» по Красноярскому краю, Туве и Хакасии. В этот вечер поздравить меня пришли баба Прыся, с солидным пакетом, в котором лежал зарубленный и уже ощипанный молодой гусак в подарок. Васька Шишкин со своей четвертой женой  Иришкой. Васька принес литру самого целебного напитка в Татьяновке, самогонку, настоянную на листьях брусники, коре жимолости и корня лопуха. Процесс созревания этого настоя  и подготовки к нему самой самогонки идет не менее полгода.  Вкус и запах божественные.   Валя Статейнов пришел, как всегда с очередной молодой женой, которую на этот раз  звали Виолеттой.  Бывший одноклассник, прекрасный художник Толя Титов, Генка Крок и Петька Обломов. Брат мой, Святослав  Викторович, не смог найти время, но прислал телеграмму, поздравил с назначением.  Васька разлил по стопкам самогон  и предложил сказать первым тост моему бате. Петр  Васильевич поднял стопку, но почувствовал, что по щекам текут слезы, застеснялся себя слабого и ушел из-за стола, махнув рукой. Под стать отцу замочила щеки и баба Прыся, но  она  встала и сказала за  себя и отца, что мне нужно работать еще больше  ручкой. Бог поддерживает тех, кто в работе не жалеет себя. А огород, хозяйство мне нужны, деревня поможет.
   Думаю вот и думаю, это хорошо, что Петр Васильевич ничего  ни разу не сказал о моих книгах, журналах и газетах. О моей жизни бобыля.  У меня же дом напротив родного, отец  же видел, что у меня горит свет почти до самого утра…  Как-то я нашел у Виктора Петровича в письмах похвалу самому себе, что за лето он написал 750  страниц. Мне  тут похвалиться нечем.  Я не способен столько написать и за год.
  Мария Семеновна  всегда видела  и понимала то, что лежит возле рук, рядом,  к чему можно подойти и прицениться: есть польза   семье от находки или нет.  А чуть дальше, тем более за горизонт, не заглядывала. То, что подальше, ее мало интересовало.   Не задумывалась,  где и кто пашет землю, чтобы вырастить пшеницу. Потом размалывает зерна на мельнице и отправляет ее в магазины. Муку она покупала, потому как хорошо знала вкус хлеба из того или иного сорта,   и считала деньги, которые тратила на покупку муки.
   Она не могла и не хотела поглубже  вникнуть и понять философию  прекрасного, которую так охотно и настойчиво создавал Виктор Петрович.  Не видела мелочи,  из которых Небо формирует  крепости нравственности и совести, а в мелочах  так и не разглядела  философию  духовного роста, духовного созидания. Которые и творил ее муж, якобы из ничего.  Из строчек и абзацев, которые он м  выдумывал. Из точек и запятых. Воспитательных и вопросительных знаков.
  С возрастом  старческая деменция, как неожиданное наводнение, царствовала в ее голове.  Это просматривалось  в том, как она очень «умно» продавала архив Виктора Петровича, его кабинет.  Редчайшую библиотечку личных книг Петровича из этого кабинета. Они ведь могли пропасть сразу, безвозвратно.   Но у ней была цель, помочь внукам деньгами, пока она жива. В итоге чуть не случилась катастрофа. Только бог помог сохранить все это. Я часто бывал у ней в гостях именно в это время. Делали два фотоальбома, о ней и об Астафьеве. Видел, как пустели стены квартиры, исчезали дорогие картины, подаренные Виктору Петровичу авторами, ковры штучной работы, вазы, фарфоровый сервиз, очень дорогой, тоже подарок писателю и сделанный фабрикой специально по заказу для него.   Но кто заказывал – не помню. Правда, внучка Астафьева Полина все время поправляет и поправляет меня, что все было по –другому. Мария Семеновна в первую очередь думала о сохранности архивов Виктора Петровича.  Но объективно все складывалось совсем по-другому.               
Во время переезда в Красноярск, Астафьев пересидел Марию Семеновну в обоюдном  упорстве.  Пришлось супруге бросить насиженное место в Вологде  и двигаться в ненавистный Красноярск. Именно так, ненавистный для нее Красноярск.   Поняла, все-таки:  кто она без Астафьева? Хотя многие исследователи жизни Виктора Петровича, да и его друзья, в том числе Анатолий Буйлов, он и мне был большим другом, говорили другое: кто он без нее?  Считаю, это  ересь от  лукавого. Виктор Петрович  – гениальный писатель, а не Мария Семеновна. Он понимал, что делать лично ему для процветания духовности  в России, а не она.
Гениальные жены  у писателей встречаются в жизни намного - намного чаще, чем собственно гениальные писатели.  Не было  Виктора Петровича в Вологде,  и ходить к Марии Семеновне  в гости стало некому. Кто и зачем к ней пойдет? Просить совета к лучшей жизни? Но нищета, праздношатайство  не лечатся. А трешку до получки Мария Семеновна сроду не займет. 
  Кого ей  было теперь истязать на пороге  квартиры, люди-то мимо проходили?  Пришлось покориться.  Ехать  в Сибирь. Окончательно она смирилась с переездом в  Красноярск, когда здесь похоронили их дочь Ирину. Это был факт обоюдного согласия супругов, чтобы после смерти их тоже похоронили в Овсянке.
  Оградку возле могилки  Ирины сразу поставили побольше.  Застолбили места на Виктора Петровича и Марию Семеновну. Чтобы никто другой их не занял. Кладбище это Дивногорское ли, Овсянское ли, большое. Здесь много знатных строителей Красноярской  ГЭС лежит, в том числе Герои Социалистического Труда, нашего брата, писателя целые рядки могилок: Борис Никонов, писатель и член Союза художников России  Туров,  Вениамин Зикунов, Владлен Белкин, Толя Буйлов,  Коля Гайдук должен был лежать здесь же. Неподалеку от могилки Анатолия Ларионовича лежит его мама. Уже двадцать четыре года  там же Виктор Петрович, супруга его, член Союза писателей России, Мария Семеновна Астафьева-Корякина.  Всех не перечислишь, только членов Союза писателей на этом кладбище считать и считать
Мысль о  публикации писем, возникла у Маргариты Михайловны  Ермаковой не сразу. Так она говорит в предисловии к своему изданию.  Подобное наследие   писателя уже составили сотни писем, вошедших в два тома 15-томного собрания сочинений В П Астафьева, изданного в Красноярске в 1998 годы.  Кроме того, в разные годы отдельными изданиями была опубликована переписка Виктора Петровича с В. Я. Курбатовым, А. Н Макаровым, Н. Н. Яновским.  В 2009 году в Иркутске вышел объемный том   «Нет мне ответа...». Свет он увидел благодаря стараниям Иркутского издателя, к сожалению,  рано покинувшего этот свет, Геннадия Сапронова.
  Я уважал Сапронова,  постоянно встречались  на Прохоровских ярмарках книжной культуры в Красноярске. На презентациях книг Сапронова в Красноярске.  Много говорили о современной литературе, об издательском деле. Непревзойденный издатель был Геннадий Константинович.   Талант.
 Но рано ушел из жизни, совсем  рано. И не ко времени, столько у него  было планов по изданию книг известных сибирских авторов: в том числе опять Распутина, Астафьева, дошли руки Гены, вроде бы,  до Шукшина.  Другого такого издателя нынешним авторам встретить трудно.   Он не только зарабатывал сам, но и платил большие  гонорары Виктору Петровичу, Валентину Распутину, Валентину  Курбатову. Теперь уже все они покойные. Но когда работали,  не думали о хлебе, Сапронов его им давал.
 Живу издательской жизнью с 1991 года. Все эти годы в нашем издательстве «Буква Статейнова» работают люди, горячо преданные своему делу. Сейчас, например, у них оклады всего по сорок  тысяч рублей. Как на эти деньги прожить дизайнеру, у которого трое детей? Не знаю, на что он  существует? На наши оклады можно только существовать.  Поэтому наше издательство гонорары никому не платит.  Себе, на зарплату не хватает. А наши, кремлевские, печальники о народе, как говорят, по миллиону рублей в день  отхватывают.
  Сапронов  находил деньги на гонорары.  Поддерживал авторов.  Он умел мыслить масштабно. Эту книгу, «Нет мне ответа», Сапронов, в электронном виде увез на книжную ярмарку в  Германию. Там заключил много договоров с университетами Европы, США, издательствами обоих континентов Америки и получил очень крупную сумму денег, на часть этих денег в Иркутске  нанял кораблик, средних размеров, на него   посадил Распутина, Курбатова,  четыре  кинооператора, четыре фотографа,  операторов телевидения. Кого-то из пишущих взяли. Он собирался сделать фильм о поездке Распутина по Ангаре, об экологии Сибири, показать продажность властей на местах и в центре, которые за копейки отдают Россию  хоть кому, в частности ее леса. Соображал  выпустить несколько фотоальбомов  «Природы Сибири».  Как пишут в таких случаях: увы и ах!
После поездки по Ангаре Геннадий Константинович   заехал в Красноярский  педагогический университет, где ректор, профессор  Николай Иванович Дроздов, вручил Распутину мантию Почетного профессора университета. И сразу по возвращению в Иркутск Сапронова не стало. Вместе с ним ушли в никуда все его планы... Продолжить издательское дело в семье оказалось некому. Хотя само издательство, благодаря его дочери,  до сих пор живо.
 Кропотливо собранный материал многими исследователями, в том числе и Маргаритой Михайловной, о письмах Астафьева – кладезь нашей культуры.  Об эпистолярном жанре Астафьева,  переписка  с писателями и критиками, читателями и редакторами, родственниками и общественными деятелями, сказано много. Письма писателя  дают  представление о становлении  собственно Петровича как писателя и о его судьбе. Но по мере «расшифровки» писем,  приходило понимание, что не все еще досказано и не все дописано о  жизни Виктора Петровича. Эту работу никто никогда не сделает до конца. Слишком она обширна.  Всего двадцать четыре года прошло после смерти Астафьева. Первые деньги на строительство его музея, двадцать миллионов по тем временам, все равно, что нынешние двести, дал губернатор Красноярского края  Александр Хлопонин из личных средств. Потом руководители края нашли деньги на расширение участка возле его дома.  Наконец  пришли федеральные  средства на  «Астафьев – центр», на облагораживание Овсянки..
  И  неопубликованные еще письма, которые хранят личные архивы, несомненно, представляют интерес исследователям. Их будут отыскивать еще и еще. Хотя большие  находки, как у Маргариты Михайловны, вряд ли теперь высветятся. Предлагаемые читателю письма В П Астафьева В И Ермакову частично восполняют этот пробел. В том числе и о спорах между супругами Астафьевыми.
 Вот небольшая его вырезка из письма Валентину Курбатому от 12 июля 1985  года.
 - И не успел я от нее отдышаться, как она явилась из Крыму, да еще с видом обиженной  святой богоматери. Я ее не мог встретить, работал в деревне, и нельзя мне было в сырую погоду ехать в холодный панельный городской дом. А она в последние годы шибко всерьез начала принимать слова в свой адрес о своей исключительности, сделалась видом и характером похожа на свою маму, которая всю жизнь болея, последние годы ничего не ела, а круглосуточно жевала своего мужа, чудесного, безответного и забитого мужика Семена Агрофеныча.  Я ее, грешник, терпеть не мог и не хоронил даже, был как раз в Кудумкаре, и не приехал на похороны. Пережила она, больная, едва дышащая, ханжеством набитая, мужа своего на четырнадцать лет. И вот моя, все повадки, все ужимки,  всю  «картинку» на старости лет с мамы сняла: перестала варить, ладом делать, штопать толком, печатать ей сделалось некогда. С людьми здоровается по выбору, может и совсем не поздороваться,  суждения обо всех и обо всем имеет только крайние, и в первую очереди, конечно, обо мне.                                                
 Письма В. П.  Астафьева позволяют заглянуть в творческую лабораторию писателя. Непрост путь от замысла до издания книги  у любого автора. Тут все важно. И условия работы, и понимание целей книги не только автором, но и теми, кто ему помогает.  Лучшими своими помощниками в творчестве  он считал  Овсянку и Енисей. На третьем месте, естественно, Мария Семеновна.   Но цели и задачи супругов в жизни были совершенно разные. Уверен, это отрицательно сказалось на творчестве Виктора Петровича.
Вот выдержка из  письма по подготовке выпуска первой книги Астафьева в Красноярске..
- Конечно же, если б удалось на корке (обложке. Прим А.П. Статейнова),  поставить «Избранное», а на титуле - «Повести», или для пущего куражу, как у меня сейчас сделано, «Четыре сибирские повести», то это было бы самое лучшее».
 Уточняя содержание, В. П. Астафьев предлагает включить «Пастушку» в его редакции.  Где еще нет правки редакторов и цензоров. И ведь ставили. Чем  наносили большой вред творчеству Астафьева. С возрастом в его голове гуляли все более и более затвердевшие мысли о собственной непогрешимости: я талант, и вы мне не указ! Он уже не подпускал редакторов к своим книгам. Вспомним «Проклятые и убитые», мат через строчку. Как их читать детям, этих « Проклятых»?  К тому же, в этих двух томах собственно о войне он ничего нового не сказал. Здесь он оказался, до боли в сердцах дорогих его читателей, вторичен.
Чуть позже в  Красноярске под редакцией В. И Ермакова тиражом  сто тысяч   экземпляров была издана еще одна книга писателя - «Царь-рыба». Оформлял ее  художник - Виктор Бахтин, по-моему, уже в то время проживавший в Америке. Его черно-белые рисунки органично вписались в тексты книги. Особенно захватывающей получилась дочь Командора Тайка. Эта книга до сих пор хранится у многих красноярцев, в том числе и у меня.  Кстати, Вас не удивляет, что самая красивая литературная героиня в «Царь - рыбе» и  его мачеха,  носят одно и тоже имя?
 Как известно у Виктора Петровича две «Царь- рыбы».  Одна - с редакторской правкой, другая - только в его редакции. Первая книга намного теплее, интересней, увлекательней, чем в Астафьевской редакции.  Повторяюсь,   повторяюсь, но считаю важным обратить на этот факт внимание читателя. Выходит не враги были Астафьеву редакторы, а старались сделать «Рыбу» для нас интересней и увлекательней.
Семидесятые года   были для Виктора Петровича насыщенными. Вот абзац из еще одного письма.
-  Забит, затуркан я графоманами и всякой пишущей братией, знакомой и незнакомой. Не могу вылезть из-под вороха рукописей.
 Виктор Петрович внимательно следил за молодыми  собратьями  по цеху, радовался их успеху. Он многим писателям помог стать известными: Буйлову, Хайрюзову, Зикунову, Задерееву, Волокитину, Ероховцу, Вячеславу Назарову. Землякам он всегда  помогал  охотнее.
 - Какую дивную повесть написал Валя Распутин ... какой писателище, какой талант! А Колыхалов, хоть я его и не люблю, написал отличную повесть «Крапивное семя».
 Астафьев радуется добрым произведениям сам и делится этой радостью с другими.
В  письмах В.П. Астафьев много говорит о красноярских писателях и о литературной жизни Красноярска. С большой теплотой отзывается о книге К. В. Богдановича «Люди Красного Яра» («добрая и складная книга»); делится мнением о творчестве И. Д. Рождественского, А. Т Черкасова. О Черкасове отзывается всегда резко,  недобрыми словами. Хотя, на взгляд многих,  и мой в том числе, это один из талантливейших литераторов России. Но Виктор Петрович относит его к мещанам, проживающим в Красноярске в слободе Покровской, на Седьмой Продольной или  на Двадцать пятой Параллельной. Со слабыми мыслями, пустыми выводами, закапываюшие себя летом в огородчиках с головой по плечи,  а всю зиму, это в Красноярске-то, выращивающие хрячков и свинок. Торгующих мясом на блошиных рынках. Еще чего – то собирал на основательного Черкасова, может вставал в такие дни не с той ноги? 
 Зато душу   Виктора Петровича  обожгла  трагическая судьба Бориса Никонова (1949-1969 годы). Всего двадцать лет было отпущено ему Небом. За это время он перенес с десяток операций на позвоночнике. В четырнадцать лет Борис упал с кедра, сломал спину и обезножил. Он все время жил с нестерпимой болью в спине  и писал, писал.  Астафьев помог Борису опубликовать его рассказы в «Литературной России», сопровождая ее своей статьей «Загадка таланта». Но к этому времени Никонова уже не было в живых.
  В 1977  году в издательстве «Молодая гвардия» выходит книжка  Никонова «Дивногорские  этюды» с предисловием В. П. Астафьева «Самородок». По предложению  Виктора Петровича Б. Никонову было присуждено звание лауреата премии имени Ленинского комсомола Красноярского края (посмертно).
  Что касается красноярского писателя Анатолия Чмыхало, в неприязненном отношении к нему Виктора Петровича  много личного, наносного. Понятно, Астафьев возвращался в Красноярск и вождем красноярской литературы теперь должен был он,  не Чмыхало. Вот Виктор Петрович и выводил на «чистую воду» своего  соперника. Используя все, что попадало под руку. А когда Астафьева не стало, Чмыхало,  свою очередь, перекидывал грязь, которой Астафьев мазал его,  на самого Виктора Петровича.
В первом письме к Виктору Ермакову Астафьев пишет. Вернемся в молодость Петровича.
   - В знак приятного знакомства и возникшей моей симпатии высылаю тебе, ревностному собирателю моих книг, те книжонки, которых, кажется, у тебя нет
     И Виктор Петрович начинает пополнять библиотеку Ермакова как своими книгами, изданными на родине и за рубежом (в Германии, Польше, Румынии, Венгрии), так и книгами других авторов: Посылаю тебе «Пастушку», изданную в Берлине, для твоей коллекции. Зная, какой для тебя праздник хорошая книга, не могу удержаться, чтобы не послать чудно изданного Яшина. Сохранил Виктор Иванович все до одной книги
     Присланные Астафьевым книги, как на русском, так и на иностранных языках, переданы  после смерти Виктора Ермакова в Красноярскую краевую библиотеку. И, слава богу, скажем еще раз спасибо Маргарите Михайловне.
Год от года письма Виктора Петровича становятся все более доверительными. Он просит Виктора Ивановича приехать в Вологду, с тем чтобы взять часть архива: «А ты уж, раз взялся за библиографию и вызвал мое доверие и симпатию, наверное, многое сохранишь» 26 декабря 1972  года В. П. Астафьев пишет- «Написал я «О себе» (это все- таки лучше, чем кто-то другой наплетет что-либо). И как «я не ужимался», вышло все равно 15 страниц. Сумеешь - сократи. Я не сумел» .
Как с близким человеком, Виктор Петрович делится с Виктором Ивановичем семейными проблемами, жалуется на  здоровье, мечтает о возвращении на родину. Астафьев  часто повторял, что мысль материальна, и переезд в Красноярск, благодаря  вечно горящим думкам о нем, все-таки состоялся.
   В 1978 году в Овсянке был куплен дом, куда  Виктор Петрович окончательно переехал 16 июля 1980 года. Наконец его сердце как-то успокоилось. Каждое  лето он жил в родном селе. Мария Семеновна редко приезжала к нему. И чем становилась старше, тем реже посещала  мужа в Овсянке.
  После смерти Виктора Петровича домик перешел по завещанию в Красноярский краеведческий музей.  А всем, что было в квартире в Красноярске,  распоряжалась Мария Семеновна, об этом мы уже говорили.  Астафьев понимал, что родственники могут поступить с его дачей, домиком в Овсянке, совсем не так, как обещали ему. Потому и отрубил их любые возможности продать его. Почитайте его завещание.  Он передал  домик в Овсянке Красноярскому краеведческому музею. Это было очень мудрое его решение.
 Слава богу, что гений упокоен на родной земле. И мы, кто знал его,  любил и любит его книги, теперь часто ходим к нему в гости. Это и есть чистейшей воды философия русской совести, которую так проповедовал Астафьев. Господи, молю тебя, береги Русь. Сами мы ее спасти уже не сможем.
                Анатолий Статейнов.