Размолвка

       Ниже приведены две главы из романа "Тантатива №2"

                Глава 14

       В нашем распоряжении оказалась вся оставшаяся жизнь, то есть, бесконечное множество дней и ночей. И пусть ночи мы пока проводили врозь, зато днем не экономили на чувствах. Наши дни еще не мелькали, как колесные спицы, от которых рябит в глазах, а были подобны тропическому плоду, который с утра начинал наливаться сладкой начинкой, чтобы к вечеру спелым упасть нам в руки и наполнить возвышенной дрожью: завтра все будет еще лучше, еще слаще, еще упоительнее. Мир сосредоточился вокруг нас, и мы были его центром и самим миром. С утра до ночи мы были вместе. Сам божественный медовый август был нашим покровителем и потворщиком. Меня одолевало круглосуточное, тотальное, сердечное умиление. На пляже ли, где Сонька красовалась передо мной аллегорией юной женственности или на базаре, где она выбирала сочные яблоки, чтобы вонзить в них белые зубки, на людях ли с их среднестатистическими заботами или подальше от людских глаз, когда можно дать волю эмоциям – везде я чувствовал себя ее ангелом-хранителем, соединяющим маскулинную протекцию с бесполостью. Быть с ней, наблюдать за ее плавными, разумными движениями, за игрой ее лица, слышать ее голос, гордиться ею и знать, что я тот парень, которого она выбрала - это ли не высшее счастье для влюбленного по уши юноши! И даже необъяснимая холодность ее матери по отношению ко мне лишь подогревала мои чувства. Такая вот человеческая, неподвластная законам физики энтропия. Август накануне девятого класса можно смело назвать нашим платоническим медовым месяцем. 
       Что касается моего ясновидения, то оно в изрядной мере поутихло. Думаю, причиной тому – мое пренебрежение к окружающим меня людям (разумеется, за исключением родных и Соньки с ее сторонней жизнью). При этом в моем пренебрежении не было ничего унизительного: так в расчетах пренебрегают некоторыми сопутствующими величинами, чтобы оценить качественную, содержательную, рациональную или метафизическую природу результата. Как я уже сказал, в фокусе моего влюбленного внимания находилась только Сонька. С моими близкими, слава богу, было все нормально, и мелкие неприятности, которые особенно любили дядю Лешу, положительного баланса не нарушали. Дни рождения справлялись в срок и с песнями, больничные палаты нас миновали, а что еще надо для иллюзии благополучия? Да, когда-то ей придет конец, причем, как всегда внезапно, но, во-первых, я буду знать об этом заранее, а во-вторых, постараюсь помочь, чем смогу. От метеоролога я по-прежнему отличался тем, что не давал прогнозов, а знал наверняка.
       Школьная жизнь потихоньку тронулась и, набирая ход, понеслась по привычной колее. Те же учителя, те же одноклассники, те же порядки.  Девятый класс - последний год иждивенчества перед тем, как жизнь начнет предъявлять счет. Я успевал и на баян, и на бокс. В музыкальной школе мне прочили музучилище, в секции бокса - первый юношеский разряд. Честно говоря, мне не нужно было ни то, ни другое. Я хотел, чтобы мы с Сонькой учились в Москве. А пока мы успешно постигали школьные знания и репетировали новые песни. И словно коршун кружил в отдалении Витька Царев. Все, в том числе и учителя знали о нашем противостоянии и за глаза называли его кто царской, кто королевской охотой. Понятно, что лань у нас была одна и пока принадлежала мне. Больше всех этим, как ни странно, были озабочены учителя. Наша классная приватно переговорила с нашими матерями: педагогический коллектив, видите ли, озабочен возможными последствиями нашей вызывающе тесной дружбы. Сонькина мать, Элина Сергеевна, не мудрствуя лукаво, показала дочь знакомому гинекологу, после чего взрослые облегченно выдохнули и строго погрозили нам пальцем. И это даже не смешно. При нашем желании учиться в Москве, надо быть дураками, чтобы не думать о последствиях. А разве мы с Сонькой похожи на дураков? Это, однако, не помешало размякшей после моих поцелуев Соньке однажды сказать:
       «Представляешь, Мишуля, у нас когда-нибудь будут дети… А ты кого бы хотел?»
       «Мальчика…»
       «А я девочку!»
       «Значит, будет и мальчик, и девочка» - постановил я.
       Забавным здесь было то, что мы, стесняясь признаться в любви, не стеснялись мечтать о детях.
       Учителя как всегда не там искали. Черти, как водится, в тихом омуте водятся. На зимних каникулах я предупредил Соньку:
       «Думаю, после каникул будет большой скандал с Танькой Жуковой из девятого «Б».
       «Какой скандал, откуда ты знаешь?» - уставилась на меня Сонька.
       «Встретил ее сегодня на улице и увидел, что завтра ее застукают с каким-то парнем…»
       Вот так и получилось, что Сонька стала первой, кому я открыл свою способность. Не матери, не отцу, а ей. Она, конечно, не поверила, но когда после каникул всё подтвердилось, и Таньку потащили к директору, потребовала объяснений. Только как ей объяснить то, чего я сам не понимал?
       «Я не знаю, откуда это у меня, - взял я ее за руку. - Просто вижу то, что скоро будет с человеком, с которым я знаком. Помнишь Стаса Мохова, который утонул пять лет назад? Я ведь его предупреждал, но он не послушался»
       «Ты и про меня можешь сказать и про нас?» - суеверно поглядела она на меня.
       «Тебя я однажды уже предупредил. Помнишь аппендицит? А вот про нас с тобой я, как ни пытаюсь, ничего не вижу. Может, это и хорошо…»
       Отняв руку, Сонька посмотрела на меня как будто впервые и объявила:
       «Ты страшный человек!»
       «Я не страшный, я немного чокнутый! - жалко улыбнулся я. – Я же не вижу на годы вперед, а вижу только то, что будет совсем скоро. Это ведь даже хорошо: можно подготовиться и изменить. Я знаю, я менял…»
       Сонька молчала, и я спросил:
       «Ты меня теперь бросишь?»
       «Я подумаю» - серьезно ответила Сонька и, найдя повод, ушла. Я не стал ее удерживать, я знал, на что шел, но скрывать свое сумасшествие от близкого человека уже не мог.               
               
                Глава 15               

       Когда мы на следующий день сошлись, она спросила:
       «Может, это у тебя от бокса?»
       «Нет, у меня и раньше так было»
       «И у тебя не болит и не кружится голова, и сознание ты не теряешь?»
       «У меня ничего такого нет, я абсолютно здоров, и скоро у меня будет первый юношеский по боксу»
       Сонька с недоверием смотрела на меня, и я спросил:
       «Ты что, родителям рассказала?»
       «Ну я так, уклончиво… Не про тебя, а вообще…»
       «Я тебя об этом не просил» - насупился я.
       «Но надо же выяснить, что к чему!»
       «Я не хочу, чтобы кто-то копался в моей голове»
       «Значит, я для тебя уже просто «кто-то»?» - с тихой угрозой произнесла Сонька.
       «Я такой, какой есть. Не нравится – не ешь»
       Сонька сверкнула глазами, круто повернулась и ушла. Как ни странно, я почувствовал облегчение: всё сказано, скрывать больше нечего, как говорится, мяч на ее стороне.
       Вечером она позвонила и сообщила:
       «В общем, я узнала. Таких как ты в медицине называют экстрасенсами. Для них самих это не страшно, а вот для тех, кто рядом с ними, неприятно: они могут читать их мысли. А я не хочу, чтобы кто-то читал мои мысли…»
       «Значит, я уже просто «кто-то»?» - собрался сказать я, но она уже положила трубку.
       На следующий день я пересел за другую парту и ушел в глухую защиту. Чтобы жить дальше, я сосредоточился на трех китах: уроках, баяне и боксе. В школе не задерживался, с друзьями и одноклассниками был лаконичен, а то и молчалив. Школьный ансамбль без меня распался и, успеху, который мы закрепили в прошлом году «Синим платочком», в этом году не суждено было сбыться. Я представил, как председатель жюри, не обнаружив в заявке наших имен, спросит учителя пения, где ваши звезды. Тот ответит: поссорились, и председатель жюри понимающе улыбнется: ох, уж эти школьные романы!
       Необходимость находиться с Сонькой в одном классе на расстоянии нескольких метров от ее отчужденности и недосягаемости причиняла мне почти физическую боль. Пребывая в сумеречном, подавленном состоянии, я, тем не менее, не злился на нее - я попросту был разочарован тем, с какой легкостью она от меня отреклась. Я бы никогда так с ней не поступил, говорил я себе, стараясь обходить ее стороной. Она, в свою очередь, настолько демонстративно и смешно шарахалась от меня, что мне, улучив момент, пришлось ей сказать:
       «Успокойся, я не умею читать чужие мысли, тем более неприличные»
       Она затравлено на меня взглянула, но я повернулся и ушел.
       Царев быстро оценил обстановку и на переменах стал к ней подкатывать. Не желая быть свидетелем его реванша, я уходил куда-нибудь подальше, неизменно удивляясь тому, как мое казавшееся незыблемым положение с легкостью флюгера перевернулось на сто восемьдесят градусов.   
       Однажды я все же подошел к Соньке и, не глядя на нее, предупредил:
       «Скажи своему Цареву, что он скоро напьется и получит по морде»
       Видимо, она ничего ему не сказала, и через два дня он явился в школу с подбитым глазом. На перемене подкатил к ней и стал что-то оживленно рассказывать. 
       «Наверное, врет, что из-за нее подрался…» - глядя на них со стороны, думал я, хотя точно знал, что он получил от собутыльников за свой гонор.
       Так продолжалось целую вечность, точнее, почти три месяца. В первый же день и на первой же перемене после весенних каникул она подошла ко мне и, стараясь выглядеть непринужденно, спросила:
       «Знаешь, о чем я сейчас думаю?»
       «Понятия не имею!» - скрестив на груди руки, холодно ответил я и отвернулся.
       «Но ты же умеешь читать мысли!»
       «Сколько можно повторять: я не умею читать чужие мысли!» - глядя на нее в упор, с раздражением отчеканил я.
       «Тогда я скажу словами: мне без тебя очень плохо, вот…»
       И порозовев, опустила глаза.
       «Неожиданно! - смотрел я на нее без всякого волнения – настолько толстой за время глухой обороны стала моя шкура. – Тебе что, стало скучно с Царевым?»
       «Царев здесь ни при чем»
       «А что же тогда случилось?» - с легкой издевкой спросил я.
       «Просто мне плохо, и всё» - комкала она пальцы.
       «Чем же я могу тебе помочь, если у меня с головой не всё в порядке?» - ледяным тоном поинтересовался я.
       «Мне все равно, что у тебя с головой!» - в отчаянии смотрела она на меня. 
       «Да ну?! – уже с отчетливой издевкой произнес я. - Это тебе сейчас все равно, а завтра твоя медицина скажет про меня чего-нибудь еще, и мне что, снова мучиться?»
       «Не скажет…»   
       «Ты первая и единственная, кому я открыл свою тайну, а ты тут же всем ее разболтала. И после этого я должен тебе верить?»
       «Я только родителям и без твоего имени!» - с тем же отчаянием воскликнула она.
       «Предположим. Только они не дураки и прекрасно поняли, о ком речь. Запретили со мной встречаться, да еще всякой ерунды про меня наговорили. То-то ты от меня как от прокаженного три месяца шарахалась! Только с чего ты вдруг такая храбрая стала? Зачем тебе страшный человек? Вон Царев – нормальный пацан, и матери твоей нравится!»
       «Ты и правда, бесчувственный чурбан…» - пробормотала она и, опустив глаза, достала из отворота рукава крошечный платочек и приложила к глазам.
       «Был бы бесчувственный, давно бы тебя забыл…» - пробурчал я.
       «Прости меня…» - подняла она полные слез глаза.
       Несколько секунд я смотрел на нее, а потом сказал:
       «Пообещай мне, что…»
       «Обещаю!» - не дослушала она.
       «Ты же еще не знаешь что…»
       «Мне все равно!» - распахнулись ее слипшиеся ресницы.
       «Выслушай до конца»
       «Хорошо!» - нетерпеливо смотрела она на меня.
       «Так вот, пообещай мне, что когда в следующий раз захочешь меня убить, хорошенько перед этим подумаешь»
       «Обещаю!» - торопливо выдохнула она, и на лице ее появилась слабая улыбка облегчения.
       «Хорошо. После уроков я тебя провожу»
       «А ты вернешься за нашу парту?»
       «Вернусь, только дай мне прийти в себя…»
       За нашу парту я в этот день так и не вернулся. Когда же после уроков сошлись на школьном дворе, спросил:
       «К тебе, ко мне?»
       «К тебе!» - не задумываясь, ответила она и вручила мне свой портфель.
       Дома она усадила меня на диван, заставила целоваться и, не обнаружив у меня особого желания, осторожно спросила:
       «Ты что, разлюбил меня?»
       Это слово, из того же гнезда, что и любовь, выпорхнуло черной птицей и ужаснуло меня, но не своей мертвящей безысходностью, а тем, что опередило слово любовь, которое мы еще ни разу не произносили и которое так легко могло остаться непроизнесенным. И я вдруг с клятвенной решимостью сказал себе, что никогда ее не разлюблю. Я обнял ее и как можно убедительнее сказал:
       «Нет, конечно! Просто я еще не воскрес, понимаешь? Я еще неживой…»
       «Прости… - прижалась она к моей груди и, помолчав, забормотала: - Я ведь тоже не жила, а мучилась… С ума сходила, по ночам письма тебе писала, рвала и снова писала… Есть не могла, похудела… Чувствуешь, какая грудь маленькая стала…»
       «Я не знаю, какая была раньше…» - улыбнулся я.
       «Хочешь, покажу?»
       «Хочу, но только через год»
       «А я так уже готова…» - жалась ко мне Сонька.
       «Всему свое время» - с нежной строгостью взглянул я на нее.
       «Слушаюсь и повинуюсь, мой господин!» - потерлась она щекой о мою грудь и вдруг оглушила:
       «Я люблю тебя, Мишенька…»
       Оглушила, не стыдясь и не стесняясь, словно признавалась в этом уже сотню раз. Я молчал, оглушенный, и она, обратив ко мне лицо, отчетливо повторила:
       «Слышишь? Я тебя люблю!»
       И я, став, увы, только раскатистым эхом (потому что оглушить должен был я, а не она) отозвался:
       «А я тебя люблю бесконечно…»
       «Как бы я хотела доказать тебе свою любовь! - порывисто стиснула меня Сонька. – А ты?»
       «А я свою докажу тем, что не дам тебе доказать твою…»
       «Ладно, я подожду… Недолго осталось…» - отозвалась она и, забравшись с ногами на диван, прильнула ко мне в полулежачем положении.
       «Сегодня первый раз за три месяца буду спать всю ночь… Знаешь, это даже хорошо, что ты видишь будущее. Мы всегда будем знать, к чему готовиться, ведь так?»
       «Так, Сонюшка. Главное, чтобы это хранилось в моей памяти. Знаешь, мне иногда кажется, что я всё это уже проживал! Только раньше ты была с кем-то другим, а теперь со мной. Поэтому я ничего о нас не знаю. Это, конечно, полная чушь, но как иначе объяснить…»
       «Не пугай меня… Я даже представить себя не могу с кем-то другим… Только с тобой… - сонно бормотала Сонька. – А как было бы хорошо, если бы ты всё про нас знал… Рассказал бы мне, кем я стану и как мы будем жить… Про наших детей бы рассказал…»
       Она бормотала все тише и когда притихла, я сказал:
       «Я знаю только то, что буду любить тебя всегда…»
       Сказал и обнаружил, что она спит. Боясь пошевелиться, я просидел около получаса, невесомыми касаниями разглаживая ее волосы. Она проснулась также внезапно, посмотрела на меня и спросила:
       «Я что, заснула?»
       «Да, Сонюшка. Ты так сладко спала…»
       «Это потому что я почти всю ночь не спала… Все представляла, как подойду к тебе и что скажу… Страшно боялась, что ты меня прогонишь…»
       «Да я даже мечтать не мог, что ты подойдешь!»
       Я поцеловал ее в теплые, сонные губы, и она, встрепенувшись, поинтересовалась:
       «Все забываю спросить, как там твой первый юношеский поживает!»
       «Никак. Вес ушел»
       «Как это?»
       «Сильно похудел…»
       Сонька стиснула меня, расслаблено выдохнула и пробормотала:
       «Я тебя люблю…»
       Наутро наша классная, увидев меня на прежнем месте, не удержалась и с довольным видом сказала:
       «Ну, вот и хорошо!»