Человек категории D. Продолжение 21

Прошло три дня, и можно было делать какие-то выводы. Первый и главный из них: от радиации мы, возможно, умрём раньше, чем от голода и холода. Я не могу ничего есть, потому что думаю о спасении Летты. Она лежит и молчит уже вторые сутки, потому что ей плохо. Любые попытки её накормить кончаются рвотой. А рвать не чем. И она только пьёт, наверное, радиоактивную воду из «озера». Другой воды нет. Успокаиваю себя тем, что это на самом деле не озеро, а река. И вода в ней всё-таки проточная.
 
В голове больше не звенит голос Летты и вслух она не говорит. Я пока чувствую себя обычно, на свои неполные сто лет. Только во рту металлический вкус и при виде Летты сердце обливается кровью. Жалко девочку. Мне-то уж давно пора в могилу, а ей жить да жить.  О том, что будет дальше, лучше всего вообще не думать. Нужно экономить силы, тем более что делать ничего не нужно: «фамильный склеп» уже готов – только ложись и умирай.

Я лениво думал об этом, сидя у замёрзшего за ночь и поседевшего от выпавшего снега «озера», которое похоронило останки всех наших. Это единственное подходящее слово: просто «наши». И никто, кроме узкого круга лиц, не будет знать о подлом убийстве, которое здесь произошло. Мы с Леттой – последние свидетели, и по недосмотру убийц остались живы.
Весной от этого «озера» река не оставит даже следа. А равнодушная тайга с годами оживёт. Наши убийцы когда-нибудь уйдут в мир иной, унося с собой тайну гибели двухсот русских людей.

В голове возникают странные фразы, как будто я вовсе не последний участник этой истории. А это просто страшный сон. И я – совсем не я, а посторонний наблюдатель. Какой-то диктор, который говорит не моим языком медленно и бесстрастно: «Бог послал на Землю много снега, чтобы скрыть следы этого кошмара от глаз невиновных. И сам этот снег был Богом».

Мрачные мысли не мешали мне искать ответ на извечный вопрос: что делать? 
Бежать из эпицентра взрыва? При всём нашем желании это бы не получилось: лыжи из металлопластика расплавились и сгорели почти без остатка. В тесноте «норы» они мешали, и как только нас обманным путём выманили из-под земли, мы их вытащили наружу. Все сделали, как по команде, тоже самое: ведь мы собирались уходить через проход в минном поле. А теперь ни лыж, ни хороших людей, ни опасных мин и мощных фугасов, ничего, кроме этого «озера», радиоактивной пустыни вокруг и неизбежной гибели от лучевой болезни и голода. Сделать деревянные лыжи одним топором из всей нашей команды могли только мои старики-таёжники. Их нет. И тайги нет. Куда ни посмотри – вместо деревьев одни головёшки.

Я вздрогнул, когда в моей голове зазвенело:   
- Придумала! Иди скорее ко мне!
У моей красавицы было, как я заметил, редкое для обычных людей качество: она любила думать. Сейчас она говорила со мной в нашем склепе не в мыслях, а вслух:
- Я подумала, что я – молодая женщина, а ты – не старый, но очень поживший мужчина. Сравнение по биологии и по возрасту явно не в твою пользу. Извини. Но!
У меня все признаки лучевой болезни, а тебе хоть бы хны.
Меня выворачивает наизнанку от одной мысли о еде, а ты голодаешь просто за компанию. Был бы ты нормальным – уже бы давно не вставал. А может и умер бы. Ты прекрасно знаешь, что мы, бабы, более живучие, чем мужики.
И я задала себе вопрос: в чём разница между нами в плане отношения человеческого организма к лучевой болезни?
Правильно. Ты – можно сказать «болен» бессмертием, а я ещё нет. Вот и всё.

 Летта замолчала. Видимо, говорить вслух сил уже не было. Но через минуту в моей голове снова зазвенел её голос:
- Если ты не хочешь, чтобы я через неделю умерла, зарази меня бессмертием. Скажи что-нибудь. Я помню о побочном эффекте – бесплодии. Но сейчас не это главное. С бесплодием мы разберёмся, если останемся живы. Скажи, что я – самая умная на свете женщина. Только не ври, что я – красивая. Я прошу тебя – скажи вслух хоть одно слово и сделай меня бессмертной. Можешь назвать меня дурой. Я не обижусь. Это же так просто: «Ду-ра». Я умирать не хочу, понимаешь? 

Конечно, я тоже не хотел, чтобы она умерла, но многомесячное молчание сыграло со мной жестокую шутку: у меня пропал голос. Летта всё поняла, загадочно улыбнулась и расстегнула свой скафандр. Но вовсе не для того, чтобы показать мне роскошную молодую грудь: в кармане находилось то единственное, что могло помочь в эту минуту – маленькая стограммовая бутылочка тёплой водки. Я осторожно отхлебнул примерно двадцать грамм, моментально стал другим человеком и сказал:
- Ты – моя умница. А я у тебя – старый дурак. Как до этого сам не додумался?

Это всё было сказано слабым, дребезжащим и мерзким голосом столетнего старца, который уже лежит в гробу, но всё-таки ещё дает ценные указания, какими гвоздями нужно заколачивать крышку его просторной домовины: «Непременно берите ржавые. Крепче будет держать и хозяйство не изубытится».
- А почему крепче ржавыми? И что означает последнее слово? – спросила любимая женщина, умеющая читать мои мысли, о чём я напрочь позабыл.
Тут я в первый раз за последнее время улыбнулся: со смертью мы, похоже, разобрались. И терпеливо начал объяснять, «что да как, и почему» своей уже бессмертной подруге.

Следующей проблемой, которую надо срочно решить – это голод. 

***

Бог действительно послал на Землю много снега в самом конце марта или в начале апреля. Наверное, из последних зимних запасов. В этих краях ощутимая весна начинается в конце апреля. Но до этого надо ещё дожить. А пока «на улице» было пасмурно, тепло и шёл густой снег. Весной и не пахло, но запах таёжного пожара исчез. И, вообще, у нас появились какие-то надежды на спасение. Ещё вчера их не было в помине. Честно говоря, я готовился к тихой смерти в печальном одиночестве: Летта должна была первой уйти в мир иной из-за лучевой болезни. А я впал бы от голода в анабиоз и постепенно тоже умер.
   
Мы с Леттой лежали «голова к голове» и в полном молчании занимались «мозговым штурмом»: удобно жить с женщиной, которая «говорит молча» и тебя понимает без лишних слов. Наверное, удобно только в тайге. Когда людей нет.
А как раз людей нам надо сторониться.
Во-первых, мы опасны для всего живого, как пока ходячий источник дикой радиации.
Во-вторых, мы – свидетели убийства, пока мы живы.
В третьих, у нас нет никаких документов даже для того, чтобы доказать, что мы это – мы. 

- Ты прав. С людьми лучше не пересекаться.
- Кто-то умный сказал, что жизнь – это форма существования белковых тел.
У нас есть только два пока живых тела среди выжженной радиоактивной пустыни.
Ни одного зайца, ни одной птицы или мыши здесь нет, и долго ещё не будет.
Даже условно-съедобный олений мох ягель, который вроде бы нужно отмачивать в растворе золы от костра, сам стал пеплом.

Пожирать друг друга нам пока явно не хотелось. 

- В этом месте леса нет. И невозможно построить плот, когда река очистится ото льда. Если, конечно, мы доживём до этого. Короче, отсюда надо уходить.
- Согласна… Белковые тела, говоришь… А наше «живое» нижнее бельё? Ты забыл? Когда оно покраснеет, наверное, из него суп можно сварить. Ведь там полезные микробы.
- Заодно с «супом» – постирать бельишко. Мысль ценная. Конечно, вкус будет не очень,но это, к счастью, будет последний такой супчик в нашей жизни.
- Почему?
- При варке все микробы подохнут, а других таких – на расплод – у нас нет. Думаю, что наше бельё можно стирать только в холодной воде и без мыла. Имей это в виду. Если вообще дело дойдет до стирки.

- Тебе фамилия Зиганшин ни о чем не говорит? – спросил я Летту.
- Какой-то татарин?
- Не «какой-то», а настоящий советский герой. Это матрос, который спас своих друзей в открытом море. Там они варили голенища от яловых сапог, чтобы не умереть от голода. Это было, скажем так, «в моей советской древности». Сапог из коровьей кожи у нас нет. Но есть почти свежая лосиная шкура! Мы с тобой на ней лежим! Это примерно двадцать килограмм белкового сырья. Если долго эту кожу варить, то получим кл...  …холодец. А это – почти чистый коллаген. То есть белок. На пару месяцев нам еды хватит.

Моя любимая женщина немного поела питательной смеси из последнего тюбика и спокойно заснула. Снегопад закончился, и я пошёл варить первую порцию холодца из куска лосиной шкуры. Подумал, что слово «холодец» звучит более аппетитно, чем столярный клей, который в этих суровых краях делают примерно так же.

Продолжение http://proza.ru/2025/03/30/1303