День рождения

День рождения

– Ни фига ж себе, как нас встречают! – присвистнула я, выглянув в иллюминатор. На фоне безоблачного голубого неба отчетливо вырисовывался темный контур крохотного военного самолета, летящего параллельным курсом. – Эскорт, что ли, для олим хадашим?
Ивритские слова «олим хадашим» (новые репатрианты) и «беседер» («порядок» в смысле ОК) были единственными словами на «родном» языке, которые я выучила перед посадкой в самолет из Хельсинки в Тель-Авив (из Ленинграда в Израиль мы добирались через Финляндию).
Было 6 февраля 1991 года.
Моя семья – мама, муж, дочка, сын и я – летели на постоянное место жительства в Израиль. На красивом чиновничьем языке процесс иммиграции назывался «репатриация» – возвращение на Родину, хотя никакого родства с далеким и абсолютно неизвестным ближневосточным государством я не испытывала.
Полет был результатом разговора, состоявшегося три месяца назад в чрезвычайно солидной ленинградской клинике.
– Вашей девочке нужны импортные препараты, – вздохнув, печально произнес седой профессор. – Наши не имеют нужной степени очистки. Через десять лет постоянного приема отечественных лекарств у нее выпадут зубы и будут проблемы с печенью и кровью.
Я похолодела:
– Где ж их взять, доктор?!
– Если нет родственников за границей, которые смогут присылать вам швейцарские таблетки, – уезжайте! Куда угодно – Америка, Израиль, Европа, – но побыстрее. Прием препаратов пожизненный, а на советских она долго не протянет.
Родственников со швейцарскими препаратами не было ни внутри СССР, ни снаружи. Поэтому через три месяца я созерцала панораму Тель-Авива с высоты птичьего полета и судорожно соображала, где бы приткнуться переночевать. Никаких родных и знакомых в Израиле не было, вызов на постоянное место жительства мне прислали по запросу из СОХНУТа. Чем я и поделилась со своей собеседницей – элегантной дамой, сидевшей в соседнем кресле. Говорили мы на английском.
– Только не в гостиницу! – откликнулась англичанка. – Там безумно дорого! Это – уж самый последний вариант и самый плохой. У вас что – действительно никого? И вы решились ехать?! Без языка, знакомых и денег?! – Она с изумлением уставилась на идиотку, добровольно везущую семью на верную гибель.
Ненормальная в ответ лишь скорбно вздохнула, ласково погладила по русой головке синеглазую 10-летную дочку, подмигнула двухлетнему карапузу, неутомимо прыгающему на коленях крепкого отца, покосилась на аккуратный коричневый томик в руках седовласой старушки-мамы. Та, беззвучно шевеля бескровными губами, без устали читала какой-то русский текст, и ее глаза за толстыми очками туманили слезы.
«Молится», – сочувственно подумала сердобольная леди, приняв томик Пушкина за молитвенник,  и решилась:
– Я не могу взять вашу семью к себе, я живу в киббуце, там нужно специальное разрешение для гостей. Но возьмите телефон моей подруги – она говорит по-русски и помогает устраиваться олим хадашим. Если уж совсем некуда будет – позвоните из аэропорта ей. Вам разрешен один звонок за счет государства.
Через полчаса мы уже стояли  под жгучим февральским солнцем, у трапа приземлившегося самолета, нагруженные дорожными сумками и ценным предметом, которому было отведено отдельное багажное место, – детским ночным горшком. Мама крепко держалась за томик Пушкина, как за спасительную соломинку, а сынок красовался под жарким израильским небом в меховой шапке и в шубке – он категорически отказался их снять.
Кроме нашего семейства, любезной леди из киббуца и группы горланящих израильтян с рюкзаками, в шортах и сандалиях, на землю обетованную спустился взвод финских солдат в боевом камуфляже – на войну в Персидском заливе Финляндия отправила свой воинский контингент. Видимо, этим и объяснялся почетный эскорт, замеченный мною из иллюминатора.
Этих веселых белобрысых парней встречал дружелюбный офицер. А нас – безликий чиновник в костюме и галстуке.
Чиновник равнодушно оглядел новоприбывших, несколько удивился виду горшка, шубки и книги, сверил фамилии и повел олим в специально выделенное помещение в аэропорту.
Там мужа вызвали к хлипкому столику под единственно понятным и изрядно выцветшим плакатом «Welcome!», но не владеющий языками глава семьи беспомощно завис. Пригнали старушку, говорящую на смеси польского и белорусского, и начали заполнять многочисленные анкеты для получения документов. Глава семьи завис вторично и призвал супругу в качестве моральной поддержки и переводчика. На английском дело пошло быстрее. Дошли до графы «вероисповедание».
– Э... – Я растерялась. – Да нет у меня никакой определенной веры...
«Без веры» – записала в паспорте польская старушка, горько поджав губы.
– «Я знаю, город – будет! Я знаю, саду – цвесть!», – в ответ на этот же вопрос с истовой верой процитировала Маяковского мама-филолог, еще с незабвенных 40-х знающая, как увильнуть от назойливых расспросов  МВД. Чиновники удивились самой идее, но не возражали. Посовещались и вынесли тот же вердикт: «Без веры».
– Я – атеист! – гордо заявил муж, бывший преподаватель марксистко-ленинской философии.
Вот тут окружающие, стерпевшие как-то наше с мамой неопределенное  неверие, не вынесли убежденного атеизма мужа:
– Вы – неверующий?! – ахнули они. – Ни во что?!
– Атеист! – громогласно прозвучало в стране, осененной главными святилищами иудаизма, христианства, ислама и еще множеством других. Толпа полицейских и паломников столпились вокруг нашего столика, с изумлением рассматривая восьмое чудо света.
– Так и запишем, что ж поделаешь... – развел руками ортодоксальный еврей, скорбно склонив пейсы к клавиатуре компьютера. – «;;;;;;».
35 лет прошло, а в удостоверении моего супруга по сей день древним ивритским квадратичным шрифтом высечено гордое – атеист!
Следующим наиважнейшим этапом выживания в стране было получение средств существования. Это сейчас вновь прибывшим деньги переводят прямой наводкой на счет в банке. Тогда же, 35 лет назад, в практически бескомьютерную эпоху, презренный металл выдавали наличными, прямо в аэропорту:
– Это вам на три месяца, – протягивая толстенную пачку разноцветных купюр, сообщила чиновница. – Сами выберете банк и положите. Следующая сумма будет переведена уже на ваш счет, откройте его и сообщите номер в отделение МВД по месту жительства.
Денег там было сантиметров на пять. Столь внушительную пачку я никогда не держала в руках ни до, ни после, и совершенно не знала, сколько там, как они стоят и что с ними делать. Муж от этого клада отшатнулся, сразу же передав в надежные руки жены: «Спрячь куда-нибудь!». Я сконфуженно отвернулась, запихивая источник существования в самый надежный сейф – за лифчик. А куда еще?!
После этого нам всем выдали противогазы. Войну в Персидском заливе никто не отменял. Даже для новых репатриантов. Ирак периодически бомбил Тель-Авив, грозил химической атакой, поэтому небольшую картонную коробку на длинном пластиковом ремешке в обязательном порядке носили все жители Израиля – как дамскую сумочку через плечо. Моей семье – каждому, независимо от возраста! – тоже выдали этакое «Добро пожаловать в страну!». Я была рада – почувствовала себя защищенной, чего не было в бандитском Питере зимой 1990. Двухлетнему сыну выдали детский противогаз: громадный полупрозрачный короб со шлангами и фильтрами, одевающийся на ребенка подобно мультяшному скафандру и полностью закрывающий того от макушки до «ниже пояса». Ножки-ручки из-под него торчали, в одну из ручек кто-то тут же сунул яркую игрушку. Довольный карапуз почувствовал себя космонавтом и радостно заулыбался через прозрачные стенки противогаза. Он с увлечением дергал за фильтры и шнуры и чувствовал себя как на новой детской площадке. Мы улетали из Питера в февральский трескучий мороз, поэтому ребёнок был одет в меховые шубку и шапку, которые не пожелал снять. Так после приземления его и сфотографировали налетевшие журналисты: сияющий новый репатриант в шубке, просвечивающей сквозь прозрачные стенки противогаза, в пронизанном солнцем зале аэропорта им. Бен-Гуриона. Позже мне рассказывали, что видели этот снимок в центральной израильской газете.
Следующим шагом в новую жизнь стал вопрос чиновника:
– Где будете жить? Куда вас отвезти?
Тут я хочу пояснить, что в 1991 году программа приема вновь прибывших сильно отличалась от законодательно принятой. По стандартной процедуре, называемой «непрямой адсорбцией», репатриантов заботливо «пасли» от трапа самолета до примерно трех лет пребывания в стране, предоставляя им социальное жилье, «няньку» по госучреждениям, языковые курсы и пр. Но количество хлынувших в страну в 90-91 годах было настолько велико (больше миллиона человек в государство с 7 миллионным населением), что система не выдержала и сдохла. Ее заменили «прямой адсорбцией», сразу в аэропорту выдавая документы, деньги и брошюрки по выживанию на английском языке. После чего отвозили на выбранное олимом место жительство и – чао, бомбино, вертись как сумеешь, ибо спасение утопающего – дело рук самого утопающего! «Утонувшие», кстати, были. И самоубийцы, и душевнобольные, и брошенные старики... Вернуться в Советский Союз было невозможно, ибо подавшего просьбу на выезд за рубеж автоматически лишали гражданства СССР, отбирая жилплощадь, право на трудоустройство и деньги (в том числе и пенсию), выдавая по 100 долларов на человека в качестве последнего «прости». Израильское министерство, принимающее «Большую Алию 90-х», в голос выло, что система «прямой адсорбции» в корне неправильна и губит исключительные возможности страны, принимающей тысячи врачей, ученых, учителей и музыкантов, но изменить ничего не могло – система захлёбывалась.
Итак, на вопрос: «Куда вас отвезти? К родным? В гостиницу?», я вспомнила про неизвестный телефон, подаренный нам Судьбой в лице киббуцной леди. Позвонила. На другом конце провода даже не удивились:
– Негде жить? Не только вам! Ситуация критическая. Из-за бомбежек Тель-Авива все жители центра переселились к нам на юг страны, плюс жуткое количество олим, жилья нет вообще. Попробуйте в мошав (поселок) Завдиель, там в доме №7 вроде бы была комната. Если еще не заселили ее... – Непонятные слова «мошавзавдиель-7» врезались в сознание как спасительная молитва.
– Чего?! Какой мошав? И где он?! – недоумевал бригадир аэропортных таксистов, водя пальцем по карте Израиля. – Где вы такой выискали?! – Ребята-шоферы лишь растерянно пожимали плечами.
– Я знаю где, – поднялся пожилой грузин. – Это в... – он употребил специфическое словцо. – Там мой кум живет. От бомбежек падла спасается. Два часа езды. Вах! Грузите поклажу!
Ехали три часа.
– Да, есть свободная комната, – подтвердил по-русски кряжистый старик, неспешно вышедший на веранду деревенского домика, окруженного розовым облаком цветущих персиковых деревьев. – Пятьсот долларов в месяц. – Слушающий разговор грузин-шофер протяжно свистнул. Старик покосился на него и хладнокровно продолжил: – Какое число сегодня? 6 февраля? Вот по 6 марта и будет! Согласны? Деньги давайте сейчас! За воду и электричество отдельно.
– Ой, детки с вами! – захлопотала подоспевшая старушка, заглянув в машину. – Деткам манная каша нужна! Сейчас сварю! – Она заторопилась в дом.
– Останетесь? – с осуждением глядя на сурового старика промолвил грузин. – Или в гостиницу поедем? Даже там дешевле будет...
Опять куда-то? От Хельсинки до «МошавЗавдиель», от почти Северного Полюса до Африки за сутки – хватит с нас. Я посмотрела на измочаленную долгой дорогой маму, на заснувших вповалку на сумках детей, на серого от усталости мужа и решилась:
– Остаемся. Приехали. Разгружайте багаж!
Грузин сердито пожал могучими плечами и взялся за ручки неподъемных сумок. Муж поднял на руки вырубившегося мальчишку (противогаз тот тоже не пожелал снять, и теперь к шубке и шапке прибавился пластиковый короб), подхватил подмышку дремлющую дочку и повел мелкотню в дом. Мама, морщась от боли в затекших ногах, с намеком процитировала онегинское: «... охота к перемене мест – весьма мучительное свойство...» и, потирая поясницу, заковыляла вслед. Хозяин выразительно хмыкнул и демонстративно протянул широкую длань для получения наличных. Я отвернулась, вскрывая потайной сейф. Жизнь на Земле Израиля началась.
Пока мы с хозяином решали денежные дела, а шофер волоком перетаскивал громадные баулы, на веранду выскочил муж и, стремительно подхватив детский горшок, умчался внутрь.
– Там туалет есть! – проворчал старик. – Дети маленькие! Загадите мне здесь все! Надо побольше с вас взять!
Тут возмущенный грузин зарычал на иврите, зло хлопнул дверцей и уехал. Сердитый хозяин крепко зажал в кулаке купюры и молча уплыл в дом.
На веранду вразвалочку вышел блаженно ухмыляющийся супруг. На протянутой ладони лежали изумительной красоты золотое кольцо и мерзкая рваная тряпочка.
– Сработало! – победно рассмеялся муж. – Вот! Родил!
– Герой! – ахнула я. – Сейчас?
– А то, – возгордился супруг и торжественно надел мне на палец семейную реликвию. – Получилось! Смотри, во что он превратился, обалдеть, как кишечник работает!
Разодранная в клочья дырявая резина была презервативом. Перед самым отъездом, спасая от озверевших таможенников старинное кольцо, отчаянный супруг положил его в презерватив, тщательно обмотал плотной резиной, закрутив узлы несколько раз, чтобы тот не развязался внутри кишечника, и проглотил залпом, запив водой. Как и предсказывали опытные люди, золото на границе не зазвенело. Все путешествие героический муж не расставался с детским горшком, боясь «потерять» сокровище на последнем этапе. И вот – квест победно завершился!
Счастливые, мы пошли праздновать победу манной кашей – теперь можно было есть все, не боясь непредвиденных обстоятельств! Кашу заедали куриной колбасой и по-детски радовались, обнаружив в фарше ошметки перьев, – значит, настоящая, а не с примесью размоченных картонок из-под яиц, как готовили колбасные изделия в голодающем Питере 90-х! Позже мы узнали, что потомственные израильтяне презрительно называли нашу Алию-90-х «колбасной», возмущаясь тем, что люди приехали не из сионистских побуждений, а попросту спасаясь от голодухи.
Поздно ночью, когда вся семья сладко спала, я вышла на веранду подышать свежим воздухом первого дня в Израиле.
Теплый ветерок, напоенный сладким запахом цветущих персиков, ласкал кожу. Ночная деревенская тишина звенела неумолчным треском цикад, далеким ауканьем совки-сплюшки, тявканьем лисиц. Разноцветные светлячки порхали в сказочной темноте. Похожие на крупную соль звезды заполняли всю бездну черного бархатного неба, а крохотная яркая Луна освещала веранду и сад до последней веточки, травинки, трещинки... Высоко-высоко в темном небе пронесся крупный метеорит.
 Над Вифлеемом зажглась звезда! – мелькнуло в голове, и я загадала желание: «Пусть все будет хорошо!»
Метеорит, ярко вспыхнув, погас, разваливаясь на светящиеся брызги, и я поняла – моя молитва услышана! Вот мы и родились в новой стране, для новой жизни...
Тогда, на веранде затерянного в глуши поселка я не знала очень многого. Например, что на самом деле я видела ракету, посланную из Ирака бомбить Беер-Шеву и сбитую над мошавами. Что через два года на импортных препаратах дочка полностью выздоровеет и вырастет замечательным человеком. Что теплый климат и хорошее питание вылечат маму-блокадницу от последствий военной дистрофии и подарят ей еще десять лет счастливой жизни. Что стоический муж, не выдержав перипетий эмиграции, уйдет из семьи, и только потом, полностью ослепнув, обретет душевный покой и радость жизни. Что выросший свободным человеком сын улетит бродить по миру, возвращаясь домой лишь в самые критические моменты...
Все еще будет впереди...