Ночной визит старухи

   
                1.       МОИ   СОСЕДИ

        Стояла середина лета. В городе было не жарко, но душно. Больше недели не было дождя, и воздух  в городе стал сухим и колючим, как листья на деревьях. И если редкими порывами налетал пыльный ветер, то листья покачивались с тихим шепотом, словно молились о чём-то.
Но в квартире на пятом этаже старого дома, где часть окон выходила  на шумную  улицу, а часть  –   на тихий,  с небольшим яблоневым садом, двор,  под вечер уже чувствовалась спасительная прохлада.
     Фима сидела у раскрытого окна на скрипучей раскладушке, упираясь руками в узкий металлический каркас, и с задумчивым видом разглядывала  пустую комнату. Мысли её, как бабочки, тоже кружились вокруг стен.
     Было подозрительно, что фирма продала ей две комнаты так дешево. Конечно, недостатки в квартире имелись. Как же без них? Где вы видели коммунальную квартиру, которая общими усилиями соседей, не была превращена в мрачное помещение с обшарпанными стенами в коридоре, по которым, как плющ на навозе, стремительно карабкается ввысь всякий хлам. А места общего пользования в таком непотребном состоянии, что ими хочется пользоваться, как можно реже. Ко всему прочему, квартира располагалась на последнем этаже и в комнатах, предлагаемых к продаже, над окнами обвалились огромные куски штукатурки, да ещё в нескольких местах на потолке имелись разводы грязно– бурого цвета.  Однако, представитель фирмы, бритоголовый, мрачный тип без шеи, клятвенно заверил её, что все наблюдаемые глазом протечки, имели место быть в далеком прошлом, а в совсем недалеком настоящем работники РЭУ постелили на крыше новый оцинкованный металл. Ей бы не полениться и слазить наверх, чтобы проверить на какой именно крыше так ударно трудились работники РЭУ, на этой или у себя на даче, но для неё всё это не имело ровно никакого значения. Она знала, что купит именно эти две комнаты и никакие другие. Во-первых, она всегда мечтала о комнате с высокими потолками, чтобы оборудовать в ней второй уровень. И тогда, внизу можно разместить  бытовую технику и массу скучных вещей: диваны, шкафы письменный стол и прочую повседневную ерунду. А на втором уровне –  поставить широкую низкую тахту с кучей всевозможных подушек и думочек, чтобы вечерами медленно подниматься по слегка поскрипывающим ступенькам, падать, раскинув руки на кровать и там, под потолком, глядя на всё сверху вниз сквозь ровные ряды, поблескивающих лаком  балясин, чувствовать себя спокойно, как птица в своем гнезде. Кроме того, поблизости располагались её работа, детский сад сына, три станции метро, да и бывший муж жил всего в двух переулках от дома. И цена. Не последнее значение имела цена комнат. Ценник на две комнаты в центре города был достаточно высок. И то, что фирма, идя ей навстречу, скинула пару тысяч баксов,  она тоже считала несомненным плюсом.
      Часть денег дал бывший муж под гарантию выписки из его квартиры, а другую часть – друзья из Ухты. Когда Фима общалась с ними, и видела их кошельки, больше похожие на кирпичи, она только и пыхтела, как паровоз под парами: «Ух, ты!». В качестве компенсации процентов по долгу, Фима  обещала  друзьям отремонтировать одну из комнат  и  отдавать её в  их  распоряжение  на время их пребывания в городе. Даже по и меркам шахтёров, платить за сутки проживания в гостиничном номере несколько тысяч рублей, было глупым пижонством.  Личных сбережений Серафимы  едва хватало на скромный ремонт  нового жилища, поэтому она решила, что максимум из того, что умеет, будет делать сама.
      Середина лета –  самое подходящее время для ремонта. Ребенок на даче с бабушкой. Босс в зарубежной командировке.  Ничто не связывает руки. И, едва получив связку ключей от комнат, Фима прибежала осматривать свои законные владения.
В пустых комнатах с высоченными потолками было особенно тихо, но стук каждого шага многократно отражался от стен, множился и дробился на сотни осколков, и казалось, что вместе со ней по комнате разгуливают невидимки. Жутковатое, не самое приятное ощущение. Легкий холодок пробежал у неё по спине. Когда Фиме почему-то становилось страшно,  она всегда оборачивалась назад, чтобы посмотреть, не  стоит ли  кто  за  её  спиной.
     Дверь комнаты была приоткрыта, и в неё заглядывало улыбающееся лицо соседки.  На  мокрой чёлке у неё болтались две  пластмассовые трубочки  бигуди.
     —  Можно войти? –  спросила она и бочком протиснулась в дверь. На ней был розовый шелковый халат и мягкие домашние тапочки. И вся она была какая-то домашняя: медлительная и застенчивая.
     —  Обои надо снимать, –   сказала она со знанием дела, разглядывая вместе с Фимой сложные вензеля золотом на темно-красном фоне. —  Тут хрен знает сколько слоев обоев и под каждым до хрена  клопов.
Судя по всему, в данной квартире все исчисления велись в хренах.
     —  Здесь и тараканов до хрена? –  поинтересовалась Фима.
     —  Ага,  куда ж без них, – хмыкнула соседка. И тут же успокоила. —  Но в комнаты они редко ползут,  Они возле воды живут, ну и где жратва, естественно. На кухне их с хренову тучу. В пятницу, когда мои уедут на дачу, будем  брызгать  отравой.
     Фима, давно уже стоявшая рядом с соседкой, как солдат перед генералом, дернула надорванный кусок обоев на стене. Поднялось легкое облачко пыли, с тихим шелестом посыпались вниз сухие крошки штукатурки.  Обе соседки схватились за носы. В них  сразу запершило от пыли и кислого запаха клопов.  Самый нижний слой оказался газетой, датированной мартом  пятьдесят седьмого года.
     —  Нет. Так дело не пойдет,  –   остановила её соседка и так же внезапно исчезла за дверью. Вскоре она вернулась, неся в одной руке большое эмалированное ведро с горячей водой. А в другой  –  швабру. Фима закрыла окно и стала мочить швабру в ведре, а затем мокрой шваброй мочить стены. Но даже со шваброй, и стоя на стуле, она всё равно не доставала до  верхнего края обоев. И уже стала жалеть, что купила комнаты с такими высокими потолками, но соседка опять сбегала, теперь в соседнюю квартиру, которую целиком выкупил новый русский, и где ему делали ремонт украинцы и молдаване. Рабочие принесли  стремянку,  а  Фима  им  –   бутылку водки.   Эта  валюта  пока  ещё  котировалась  в  среде  работяг.
      Когда все обои были обильно смочены горячей водой, Фима плотно прикрыла двери и заглянула к соседке на чай. Комната у неё была большая, но узкая, с одним окном, выходящим на улицу. Жилая площадь была перегорожена на две части массивным трехстворчатым шкафом, за которым виднелась детская кроватка. В ближней к двери половине стоял квадратный обеденный стол и небольшой раскладной диван.
     За чаем выяснилось, что  соседку зовут  Любашкой, она на год моложе Фимы, но дети оказались погодками, и  соседки  быстро нашли общий язык.
     Любашка сказала Фиме, что в  её большой комнате после войны жил пианист  из Большого театра.  Жил бобылем, но… Соседка замялась, словно подбирая замену словам, посмотрела со смешанными чувствами, криво усмехнулась… ну, сама понимаешь, если к нему ночью приходили молодые люди.  Он их впускал через дверь на кухне, которая вела на чёрный ход подъезда.  Ещё пианист был страстным коллекционером, и в его комнате хранилась коллекция картин, истинную ценность которой знали только он и его сестра. Эти две страсти и погубили старого пианиста.
     Однажды утром соседи нашли его мертвым в своей постели. Он был задушен подушкой одним из своих бойфрендов, который унёс из квартиры всего две картины, но как сказала сестра пианиста, денег от продажи ему хватит на всю жизнь. Вызванные милиционеры, несколько часов никого в комнату не пускали, вынесли оттуда два сундука вещей и лишь потом пригласили понятых для составления описи имущества. Но и того добра, что осталось, было так много, что сестра убитого не стала поднимать шум из-за двух битком набитых сундуков.  Но дух пианиста с тех пор бродит ночью по комнате, наваливается на того, кто в ней находится  и  спрашивает жутким голосом, где  его  сундуки  с  добром.
     Любашка явно старалась навести на Фиму потустороннюю жуть, но она пила чай с конфетами и только посмеивалась. Зачем пианисту сундуки на том свете? Кому он там своё добро впаривать будет?
     На следующий день Любашка торчала на службе, и в комнату заглянул сосед Никодим.  Он был ниже Серафимы на голову, худощав, на бледном лице подозрительно поблескивали серые глаза и багровыми пятнами выделялись острые скулы. Никодим оседлал единственный табурет, стоявший посреди комнаты, обвел хозяйским взглядом стены и потолок.
      —  Будешь клеить обои, добавь в клей карбофос, –  посоветовал он в продолжение темы клопов. —  И не экономь. Купи нормальный клей, а не разводи  муку или  крахмал.
      —  А кем вы работаете? –  спросила Фима, поразившись профессионализму в вопросах ремонта своих новых соседей.
      —  Я –  мастер на все руки, –   приподнявшись с табуретки,  с полупоклоном ответил сосед.
       —  Тогда все ясно,  – с серьёзным видом  сказала Фима. —  А как вы посоветуете мне делать потолок?
       —  В первую очередь  –  аккуратно, –  не понял  её сарказма Никодим. — Видишь, по углам всякие завитушки? Это тебе не простая лепнина, а лепнина по мокрому. Очень сложная технология исполнения.  И очень дорогая  штука  для  тех, кто  понимает в этом  деле.
Это был камень уже в огород  новой соседки.
       —  Для начала размой старую побелку.
       —  А чем? –   с  кислым  видом  спросила  Фима и  развела в бессилии  руки. —  Я тут как раз сидела и думала, как жаль, что я не муха и не умею лазить по потолку.
      Сосед почесал жидкий затылок и, хлопнув себя по лбу, выбежал из комнаты. Он скрылся в кладовке. Из-за двери доносились звуки переставляемых вещей, падающих ведер и выразительный мат мастера на все руки. Наконец, он вышел. В одной руке он держал длинный шест, похожий на огромную мухобойку, а в другой – половую тряпку из мешковины. На голове Никодима красовались черные, времен войны, наушники. « У мастеров –  свои причуды», подумала Фима, следуя за Никодимом в легком смятении. Он обмотал тряпкой мухобойку, вскарабкался на табурет и стал возить тряпкой по потолку. Серафима с интересом наблюдала за ним. Вдруг в наушниках соседа раздался тонкий, протяжный писк.
      —  Есть! –  радостно завопил Никодим и упал с табурета.
Впрочем, это его нисколько не огорчило.  Он бесцеремонно поставил Фиму на табурет.  Сунул в руки мухобойку и заставил замереть, уткнувшись тряпкой в одно место.  А сам стремительно исчез.  Спортивная подготовка  соседей начала Серафиму восхищать.  Из них бы получилась отличная эстафетная команда.  Никодим вернулся скоро.  С листком бумаги и ручкой.  Стал что-то быстро чертить на бумаге.  Сверху хозяйке комнаты был виден квадрат и какие-то пересекающиеся линии.  Её малейшие движения сосед воспринимал крайне болезненно, чертыхался,  резко метался к ней и показывал, в каком именно месте ей следует замереть.  Фима  уже стала думать, что ей повезло  поселиться  вместе  с  латентно  сумасшедшим  соседом, и старалась не травмировать его лишний раз.
     Покончив  с натюрмортом,  Никодим согнал соседку с табуретки, сел на неё сам и стал  рассказывать Фиме  о предыдущих жильцах второй комнаты.  Это были муж и жена.  Сначала они жили хорошо.  У них родилась дочь.  А потом  жена встретила  другого  мужчину  и  муж  в отместку повесился прямо на дверном косяке, чтоб жена, как только войдет, сразу увидела его и раскаялась в содеянном.  Фима со страхом посмотрела на дверной косяк.  Дверь в комнату была  соизмерима с дверьми в метро.  На ней мог бы повеситься даже дядя  Степа, не поджимая ног. Впрочем, она уже ничему не удивлялась.  Было бы странным, если бы в рассказе соседа не оказалось  покойника…
     Через несколько дней Фима снова распивала чай с Любашей и, конечно, не могла не поделиться сомнениями по поводу странностей в поведении соседа Никодима.  Слушая её, соседка громко хохотала, расфыркивая горячий чай из керамического бокала:
     —  Ты решила, что он сумасшедший? Потолки, говоришь, в наушниках размывал?  Ой, не смеши, а то я подавлюсь.  И так весь чай на коленках.  Да он к тебе с металлоискателем приходил. В той комнате после пианиста злючая старуха жила, которая в тюрьме при обоих режимах надзирательницей работала. Почему  злючая? Так, наплакались мы тут с ней по полной программе. У неё на старости лет точно башню ветром снесло. Утром яйца сварит. Съест. Тут же забудет. В обед сунется в холодильник. Яиц нет. Караул, ограбили! Ночью шорох услышит на крыше, караул, меня лезут насиловать! Кому она нужна, старая резиновая булочка. Клопы, и те по ночам  перебегали к нам. И вот  представь картина маслом. Таракан в кастрюлю упал, белье не на ту веревку повесили. Старуха тут же звонила на Петровку. Милицейский УАЗик с утра до ночи торчал возле нашего подъезда. Ну, кто-то со злости и ляпнул, будто старуха в потолке клад прячет, а потому боится каждого шороха. Никодим давно мечтал обстучать комнату старухи, да все возможности не было.
      —   Значит, про соседа, который повесился,  вранье?
      —   Про соседа правда.  Гришаевы  жили во второй твоей комнате. А хахаль, ейный, когда узнал, что муж повесился, порвал с ней отношения. Тамарка  долго там жила, пока дочь замуж не вышла. Тогда она уехала к ней, и комнату отдали старухе.  Непонятно, правда, за какие заслуги. 
  В голосе Любаши чувствовалась незажившая обида на то решение властей.
      —  А со старухой что случилось?
      —  Померла.
      —  Какая неожиданность.
      — Для нас какая неожиданность была среди ночи, –  недобро  хмыкнула Любашка. — Спим, значит, с Григорием, аки ангелы. Вдруг слышим неприятный такой, сильный стук об асфальт. Очень специфический.  Выглядываем в окно  –  ничего, бежим почти голые на кухню, смотрим вниз –  что-то белое, похожее на мешок, лежит на земле.  Оказалось, старуха наша в простыню обернулась и сиганула с пятого этажа. А у нас тут пятый, как восьмой будет, если не больше.
      —  А чего это она? –  чуть заикаясь, поинтересовалась Фима.  Ей всё меньше нравились её  комнаты, а на ум приходила поговорка о бесплатном сыре в мышеловке.
      —  Врачи, вроде рак нашли у неё, –  ответила Любаша спокойно, со звонким хрустом, как косточки, ломая зубами сушки.  Хотя, в самом деле, чего волноваться.  Соседка ведь, а  не  родня.
     Любашка ушла, покачивая мясистыми бедрами, как лодка у причала, а Серафима  ещё долго стояла у окна, вглядываясь в пугающую темноту земли.





2. ПОЛНОЛУНИЕ

      Ночью Серафима спала плохо. Беспокойно ворочалась на неудобной раскладушке. Но не унылый скрип её ржавых пружин не давал ей уснуть. Ей мерещились осторожные, крадущиеся шаги. На чердаке, практически у неё над головой.  Фима перестала ворочаться и дышать. Вся обратилась в слух. Да. Вот опять. Несколько шагов. А теперь как будто что-то перетаскивается  с места на место. Через пару минут все стихло, но она продолжала просвечивать тяжелыми слипающимися глазами потолок.
     Минут через десять, шорохи повторились, но теперь за дверью. Фима замерла с таким напряжением, что чувствовала, как собственное сердце упругими толчками рвется из её горла. Она скосила глаза на голое, с черным крестом в сердцевине, окно.  По  чёрному небу беззвучно скользила белая, круглая  луна.
     «Полнолуние, – с тоской подумала Фима. — У нечистой силы сегодня выход в люди». Она трижды перекрестилась, поцеловала крошечный золотой крестик, почувствовала, как страх и напряжение уходят, зевнула, повернулась на правый бок и закрыла глаза. И ещё не провалилась в липкую паутину сна, когда услышала тихий  условный  стук в дверь. Тук, тук-тук, тук.
    Это уже было слишком. Бедняга сползла с раскладушки, дрожащими руками нащупала в темноте халатик на табуретке. Крадучись, на ощупь добралась до двери, открыла замок и осторожно выглянула в коридор. В темном, бесконечном, как бездна, коридоре, в сторону кухни скользнула легкая, полупрозрачная тень. Мгновенным желанием Серафимы было:  первым, что окажется в руках, прищучить это существо прямо на кухне, но тут она заметила, что с косяка соседней двери, что была в небольшом общем предбаннике обеих комнат,  неестественно свисает что-то, напоминающее мужской силуэт.
      Она резко захлопнула дверь. Закрылась на два замка, включила свет и просидела до утра на  раскладушке, тупо глядя на дверь.
      К утру у неё страшно разболелась голова. Она пришла на работу бледная, не выспавшаяся, в жутком настроении. Посетители вылетали из её кабинета, как ужаленные, и жаловались секретарю-референту Катеньке, что Серафима  Андреевна  сегодня злая, как ведьма, и они придут в следующий раз.
      —  Ну, она же разведёнка, сами понимаете,  –  пожимала худенькими, как у нездорового подростка, плечиками Катенька.
     Посетители окончательно сатанели и убегали, проклиная всё на свете и особенно тех дураков, которые когда-то позволили женщинам работать наравне с мужчинами.
     Весь день Фима размышляла только о том, продолжать ли ей ремонт комнат, стоит ли её приводить в эти комнаты ребенка.  И где-то уже в глубине души закрадывалась крамольная мысль: «А не послать ли всё к чёрту?»  Быстренько продать эти роскошные апартаменты вместе с привидениями и купить себе что-либо поскромнее и в новом доме, абсолютно новом доме.  Без малейшего намека на предыдущих жильцов.  Да и соседей, ей больше не  очень-то и  хотелось.
     К концу рабочего дня у неё созрел план. Она вызвала охранника фирмы Диму и попросила его купить для перцовый баллончик и детский пластмассовый пистолет, внешне напоминающий настоящий. Дима сильно удивился, но вида не подал и вскоре принес именно то, о чем  его просили.
Оставшись одна в кабинете, Серафима  судорожно разломала пистолет надвое, набила его гаечками и винтиками, шурупами и кнопками, всем мелким и тяжелым, что смогла обнаружить в столе.
    И уже  аккуратно склеила пистолет. Теперь он  был увесистым и вполне мог сойти за средство общего наркоза по голове, если баллончик не поможет.
    На ужин она варила  пельмени и, помешивая белые комочки в кастрюльке, рассказывала Любашке о ночных шорохах и стуках в своей комнате. Любашка слушала  с круглыми от ужаса глазами и всплескивала руками, как крыльями. Но желание  соседки выйти ночью из комнаты, подкараулить привидение и хорошенько ему врезать, Любашка категорически осудила.
      —  Я не советую тебе ходить ночью по коридору, – сказала она. —  Никодимыч имеет привычку не бегать по сто раз за ночь в туалет, а все это собирать и один раз выносить.
      —  Понятное дело, – поддакнула Фима. — Квартира большая, особо не набегаешься.
       —  Но все дело не в том, –  кивнув, продолжала Любашка, — что у него до сих пор детский энурез, а в том, что у него не ночной горшок, а тазик.  Большой такой эмалированный тазик.  Однажды, ночью я наткнулась на  него  с тазиком.  Три дня оба мочой воняли.  Мой Гришка чуть ему за это рожу не  набил.
       —   Почему?
      —  Потому что у него три дня никакого желания не было. И он испугался, что это навсегда.
      —  Тяжелый случай, –  согласилась Фима с соседкой. —  Есть над, чем подумать.
     Заснула она быстро.  Едва тяжелая голова коснулась подушки. Сказались и предыдущая бессонная ночь, и накопленная усталость.  Фиме снились  кошки. Много кошек. Чёрные и белые, пёстрые и серые.  С котятами и без.  Они жили на чердаке, и Фима пыталась их оттуда прогнать. Сажала в авоську и спускала на веревке. Но кошек не становилось меньше.
Проснулась Фима от того, что почувствовала неимоверную тяжесть, буквально вдавившую её в раскладушку. «К добру или злу?» – мысленно спросила она, как учила её поступать в таких случаях деревенская бабушка.  «К добру, – прошелестел ей в ухо незнакомый старческий  голос. —  Разрешаю тебе взять мой клад». Тяжесть также мгновенно оставила  Фиму, как  и  навалилась  ранее. 
В окне едва брезжил рассвет. «Похоже, в этой комнате и вправду были жмурики, – подумала она, переводя дух. —  Если комнаты не  продам, приглашу  батюшку из  церкви, чтобы  освятил  жилище».
     На работе весь день опять пошел  псу под хвост. Фима изучала сонник, найденный путем опроса, у кого-то из сотрудниц.  Оказалось, что кошки снятся ко лжи. Кто меня обманывает? Зачем? Почему?  Она ломала голову и не находила ответа.
      —  Ты что-то плохо выглядишь, –  заметила Любаша на кухне, когда Фима снова варила пельмени. Есть такая категория людей, которые держат руку на чужом пульсе, забывая о своем.  Но Фиме не хотелось  думать, что соседка из их числа.
      —  Опять,  не спала?
      —  Спала, –   нехотя откликнулась Фима, постучав ложкой по краю кастрюли.   — Но снились мне кошки.  Море кошек.  Какой-то  склад кошек всех  размеров и  расцветок.
Любашка лепила биточки из фарша, обмакивала в толченые сухари и укладывала рядами в пластмассовую посуду.  Руки её были вымазаны фаршем, а потому она локтем  убирала, падающие  на  глаза волосы.
      —  Собаки  –  к предательству. А кошки, кошки не знаю к чему, – наморщила гладкий лобик  она.
      На кухне появился Никодим.  Он не утруждал  себя  кулинарными изысками.  Поставил  на  огонь  пузатый чайник  и закурил  дешёвую, с  едким  дымом папиросу  у  раскрытого  окна.
      —   Смотри, не спали занавески, –  недовольно пробурчала Люба. —  Шёл бы лучше на чёрный ход.  И кивнула  головой в сторону ещё одной двери на кухне.
Никодим  поперхнулся  дымом.
     —  Так он же заколочен.
     —  Ах, да!  Я забыла.
Меж соседями явно шел диалог, суть которого Серафиме была недоступна.
     —  Собаки снятся к чему? –  увела разговор в другую сторону Любашка.
     —  Не знаю, –  пожал плечом  сосед. —   Я сплю без снов. И равнодушно зевнул.
    Когда  Никодим  был  в  приподнятом  настроении, он  был  более разговорчив.
    —  Эх, девки.  Всё  у  плиты  крутитесь,  а  мужик  рядом  пропадает.  Фимка  вон, вообще  на  меня  не  смотрит.  И ростом не вышел, и  небогат.  А  она  богатая.  Комнаты  покупает.  Богатые,  они,  почему   богатые?  Потому  что они копейку зря не потратят.  А я выпил.  Да выпил.  Имею право.  Я человек маленький.  За  работу мало беру.  Сущие  копейки.  Я же не фирма.  Мне  не  надо  кормить  начальственные  верха.
     На этих словах  Никодим  задирал  косматую  голову  к  потолку, словно верха  находились  именно  там.  И  счастливо  улыбался.
     —  Но  ты, Фимка,  учти, когда  я стану  богатым, –  на  этих  словах Никодим  бросал  в  сторону  недальновидной  соседки  презрительный взгляд,  —  у меня будет своя фирма  и  я  буду начальственные  верха, ох, побегаешь  ты  тогда  за мной,  только  хрен  тебе, а  не  Никодим.
Впрочем, заметив  краем  глаза, как  недобро  багровеет  лицо  Фимы, Никодим  хватал  горячий  чайник  и  скрывался  в  своей  комнате…

    На ночь Фима поставила возле раскладушки японский двухкассетник. Поймала  волну со спокойной музыкой.  Быстро уснула.  Но среди ночи снова проснулась от непонятного внутреннего беспокойства.  Магнитофон нудно шипел, как потревоженная змея. Но не эти звуки её лишили сна.  Она каждой клеточкой своего истерзанного тела чувствовала, что по крыше кто-то ходит.  Это было не хождение,  а скорее, какая-то возня на чердаке. Что можно делать ночью в полной темноте на чердаке? Может это те самые работники РЭУ, которые чинили крышу, и там заблудились? Возня стихла, но теперь стал различим тихий, заунывный, какой-то нечеловеческий вой. Он длился несколько секунд по нарастающей, затем резко обрывался и через какое-то время повторялся в той же тональности. Не выше, не ниже, а именно на той же ноте.  Живое существо так выть не может. Только не живое. Или ... Фима даже не стала домысливать это предположение, иначе, следующей мыслью было бы, что  она  сходит  с ума.
     Её сонливость, как рукой сняло.  Она остервенело пялилась в потолок, на котором едва белел размытый, косой контур окна, и вдруг увидела, как по потолку медленно расползается тёмно-красное пятно.  Это было уже слишком.
    В детстве, когда Фимке было страшно, она забиралась в платяной шкаф. Среди старых, пахнущих нафталином пальто и тулупов, она чувствовала себя в безопасности.  Они словно обнимали её дрожащие плечи, и тем самым успокаивали.
В большой комнате мебели не было, но был огромный, до потолка стенной шкаф с металлической перекладиной на уровне глаз.
    Про перекладину она вспомнила, когда со всего размаха саданулась об неё лбом.  Но боли не почувствовала.  Лишь удивилась, что  как в детстве,  решила спрятаться в шкафу. Внутри пространства, похожего на пенал, пахло прелым деревом и, почему-то, сажей. Фима села на корточки, спиной прижавшись к одной стене, а ухом  –  к другой. Её трясло. Вой повторился. Теперь он был громкий, буквально над головой. И все звуки на чердаке усилились, словно   ухо  было приложено не к стене, а к слуховой трубке, как  у врача.    Она снова различила шаги.  Они были тяжелые.  Затем послышался грохот, звук падающих предметов и яростный, многоэтажный мат.  Подобную словесную конструкцию, Фима уже слышала, и, кажется, не так давно.  Но липкий страх  отключил её  критическое мышление.
    Она поспешно выкарабкалась из шкафа, кое-как напялила  халат, нащупала под подушкой пластмассовый пистолет, перебирая руками стены, добралась до кухни. Сердце её бешено колотилось, ноги предательски подламывались, как соломинки.
    Таинственная дверь на кухне, которая всегда была закрыта, на этот раз была слегка приоткрыта, в скважине замка торчал  ржавый ключ.  Фиму с первого дня интересовала эта дверь, но Любашка сказала, что она давно заколочена и ничего, кроме мусора, за этой дверью нет.
    На лестнице чёрного хода послышалась осторожные шаги, затем  скользнул в дверной проём тонкий луч света, и вот по стенам кухни запрыгал тусклый зайчик карманного фонарика.  Фима на цыпочках прокралась до стены, спряталась за дверью  и приготовилась.  Едва  чёрный силуэт появился  на кухне и встал, тяжело переводя  дыхание возле Любашкиного  стола,  Фима  взвизгнула  и, как  кошка, кинулась  ему на  спину.   Чёрный силуэт оказался мягким и тёплым.   Он тихо охнул, а затем рухнул, как подкошенный.  И парочка  покатилась  по  холодному кафельному  полу  с дикими воплями, стукаясь о столы, сбивая табуретки.   Ужаса  добавлял  пистолет, который при каждом пируэте, ударяясь об кафельный  пол,  сотрясался всеми своими железными потрохами. 
      И вдруг загорелся яркий свет, ударивший в глаза. На пороге кухни стояли Любаша с мужем и изумленно таращились на  погром, творившийся на кухне.
      —  Извращенцы, - презрительно поджала губы Любашка. — Можно заниматься любовью, не ставя в известность соседей.
      Фима приподняла  взлохмаченную голову от пола и перевела взгляд на своего противника.  Им оказался сосед Никодим. Рубашка его была перепачкана пылью и красной краской.



3.   ТАЙНА   ЧЕРДАКА

       В выходные соседи сдвинули три стола  в центре кухни. Любашка постелила цветастую клеенку. Никодим проставился спиртным.  Ему –  водку, дамам –  вино.  Фима  с Любашкой нарезали салатов, отварили молодую картошку, пожарили с дюжину окорочков Буша.  Самый оптимальный вариант закапывая топора войны между соседями. Все трое чинно расселись по сторонам стола.  Четвертая сторона пустовала, поскольку муж Любаши накануне отбыл в срочную командировку.  Никодим повесил на свободный стул мятый пиджак, надетый ранее по торжественному моменту, и действие началось.
       —  Ну, рассказывайте, соседи дорогие, почему вы хотели выжить меня из своей квартиры, – насмешливым тоном спросила  Фима, как бы задавая тон всему застолью, и подняла хрустальную рюмку с белым сухим вином.
      Никодим стыдливо потупился раненой головой, которую мастерски перебинтовала, точно сплела сложное макраме, домовитая Любаша.
       —  А ты  в ментовку на нас не накапаешь? –  осторожно произвел разведку он.
       —   Смотря, как вы оправдаете свои преступные действия,  –   столь же уклончиво ответила Фима.
    Любаша чинно чокнулась со всеми, маленькими глотками выпила вино и отчаянно, как кавалерист шашкой,  махнула рукой:
       —  А, чего нам, соседям, юлить друг перед другом. Давай на чистоту. Мы подумали, что ты  заодно с фирмой.
       —   Какой? –  не поняла Фима. И по очереди посмотрела на обоих соседей.
       —  Которая, якобы, продала тебе  эти  две  комнаты,  –  ответил Никодим и потянулся через стол за  куриным окорочком.
       —  Почему, якобы? –  не на шутку забеспокоилась Фима
Час от часу не легче.  Она ещё долги не выплатила, а комнат  уже нет.
Соседи переглянулись, словно молча посовещались.
       —  Потому что у честного человека не может быть столько денег, –  уверенным голосом сказала  Любаша и поправила падающую на глаза чёлку.
       —  И вы решили, что  я  –  мафия?  Подозрительная личность. Теперь уже, наверно, и по  соседке с тараканами в голове скучаете.
       —   Не скучаем. –  отмахнулась вилкой в руке Любаша. —  Но к ней привыкли, а что от тебя ждать?
       —  Вы что, видели на мне малиновый пиджак? –  насмешливо спросила Фима.  —  Или под окнами стоит  старенький, но Мерседес?
Соседи переглянулись. В их глазах читалась растерянность.
   —   Давайте тяпнем ещё по одной, –  предложил Никодим. —  А то мне скоро на дежурство.
    Постепенно, маленькими шажками,  ситуация стала проясняться.
Фирма, которая продала Фиме комнаты, до этого расселяла соседнюю квартиру.
В ней жили молодая семья с ребенком, одинокая  смотрительница музея, тихая светлая женщина и алкоголик Насонов. Типичный набор московских коммуналок. Через некоторое время Люба встретила Насонова на вокзале.  Он был грязный, оборванный, с узелком в руках.  Натуральный бомж.
Он рассказал Любе, что их выселяли без их согласия, приставив к животам пистолеты.  Соседка смотрительница музея так и не доехала до своего нового жилья в Туле. Из собеса послали туда пенсию, но деньги вернулись с пометкой, что адресат по адресу не проживает. Об этом Люба узнала случайно от своей подруги в собесе. Только молодая семья получила квартиру, но лишь потому, что имела кучу родственников. И тут вдруг эта же фирма приобрела в их квартире эти две злополучные комнаты. Люба с Никодимом стали следить за парнями из фирмы, подслушивать их разговоры и поняли, что и их квартиру эти негодяи собираются расселить по такой же схеме. И тогда коммуналы решили сами выжить преступников из своей квартиры. Продумали все до мелочей и начали действовать.
       —  А ты –  смелая, –  заметил Никодим. — Пацаны с фирмы только несколько ночей послушали вой и стуки, и стали просить у нас согласия на продажу этих комнат.
Выяснилось, что раньше на месте стенного шкафа, где Фима пряталась ночью,  стояла печь, которой отапливали квартиру. И при определенных манипуляциях с дымоходом, комнату наполняли заунывные звуки.
       — Я просто не сразу въехала в ситуацию, –  пояснила Фима, весьма польщенная похвалой. —  Сначала я подумала, что это вы совместно с фирмой открыли кооператив по бесконечной продаже комнат.
  Все  дружно  рассмеялись.  Всё хорошо, что хорошо разрешается.
       —  Значит, про жмуриков  в моих комнатах сплошное враньё? – с надеждой спросила Фима.
       —  Чистейшая правда, - вздохнула Люба и положила ей на тарелку из кастрюли несколько горячих картофелин. —  Так  чего ты хотела.  Дому-то сколько лет. Ровесник века. Здесь уже в каждой квартире до хрена народа поумирало.
       —  Моменто море, –  поддакнул Никодим.
       —  И все насильственной смертью?
       —  Нет.  Все своей.  Если не считать помощи наших бесплатных врачей.
  Никодимыч кивал  забинтованной головой и наливал себе стопку и впадал в некоторую задумчивость.  Выпить? Или уже достаточно. Скоро на дежурство..
Решила эту неразрешимую дилемму соседка Любаша.  Она решительным жестом убрала бутылку со стола и положила на тарелку Никодима  уже холодную куриную ляжку.
       —  Я все понимаю, – слегка заплетающимся языком сказала Фима. – Мужской костюм на вешалке, стук в окно, шаги и кровь на потолке. Все можно подстроить. Но кто на меня навалился ночью и шептал про клад?
       —   Может  Никодимыч? –  догадалась  Люба.
       —   Не я, –  яростно замотал  головой  сосед.
       —   Значит, Гришка, но он не  сознается.
       —   Вы не поняли, –  возразила Фима озадаченным  соседям. —  Я же не спала. Я видела комнату, дверь, одеяло. Но это одеяло было тяжелым, как бетонная плита на кладбище. Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.  Я голову поворачивала к двери целую вечность. Зову вас. Губы шевелятся,  а голоса своего я  не  слышу.
       —  Жуть жуткая, –  поёжилась всем телом соседка Люба. —  Может и вправду, старуха?  Санитары сказали, что она тяжелая была.
       —   А что она сказала про клад? –  проявил мужской практический ум Никодим.
       —   Сказала, что разрешает мне взять его.
       —   А где?
       —   Без понятия.
Сосед задумчиво обгрыз очередную куриную  кость.  Почесал  ею затылок.
       —   В потолке она  клад заныкала.  Клянусь зарплатой, чтоб  руки у меня тряслись, и  я не мог унитазы ремонтировать.  Чтоб я водку мимо стакана наливал.
Это был сильный аргумент.   Женщины притихли  и  разом  с  задумчивым видом уставились в потолок.
Спиртное  допили  молча  и быстро.  Словно  у всех появились  неотложные дела.  Первым  к двери чёрного хода  рванул Никодим.. Любашка  и Фима  –  за  ним.  Якобы из любопытства,  да  и  вообще.  Мало ли что.  Чердак  –   дело  тёмное.   Да  и лестница  к  нему, из той  же оперы.
 По узкому  чёрному  ходу, заваленному мусором, соседи, чертыхаясь, спотыкаясь обо что-то твердое под ногами, подталкивая друг друга,  забрались-таки на чердак. Пьяному не только море по колено, но и чердак –  до пупка.
Через открытую дверцу выхода на крышу прозрачным столбом лился дневной свет, в котором, как мухи  крутились сухие пылинки.   Соседи замерли, перестав  цепляться  друг за друга.  Они  впервые  увидели  пыль столетий.  Она лежала  под  ногами  рыхлыми  серыми  комками.  Но потревоженная  ногами,  она  спиралью  поднималась  вверх, золотясь в лучах света.
       Крыша  чердака  оказалась  высокой.   Даже рослой Любашке  не приходилось нагибаться.  В общем, чердак оказался не таким уж страшным  местом.  Там было тихо, тепло, что придало душам соседей какое-то умиротворение.
Впрочем,  быстро  справившись  с  нахлынувшими  эмоциями, женщины двинулись за Никодимом,  который  знал, куда надо двигаться.
     Вот и детская оцинкованная ванночка с продырявленным днищем, вымазанная краской. Полы в этом месте были разобраны и ванночка, как бы висела над нижним деревянным настилом, являющимся с другой стороны,  потолком комнат Фимы.
     Фима  наклонилась,  стараясь  рассмотреть  внутреннее пространство прогала  над лагами.  Её  внимание  привлек   фанерный  бок  какого-то  предмета,  который  был  плотно  вставлен между двумя лагами, словно  дополнительная  подпорка.  Но, по идее,  в этом месте ничего  не  должно  было быть. 
     Об этом соображении  она  и  сказала Никодиму, и он с ней согласился.  Он тут же оторвал ещё пару досок и выволок  деревянный предмет из щели. Это был небольшой ящичек, похожий на посылку от дальних родственников. Только без надписей и сургучных печатей.  Никодим  поставил  ящичек на  пол  и  вытер  пот. Руки его дрожали.
      —   Это  клад, –  прошептал он.  —   Провалиться  мне  на  этом  месте.
Фима подумала, что это было бы здорово, поскольку Никодим стоял над её комнатой. А Любащка покачала головой. 
      —   Мы ещё не знаем, что там.  Может и не клад совсем.  Дай сюда.
Любашка решительно выхватила ящичек из рук Никодима  и энергично потрясла им над ухом.  В ящичке  что-то  стало  глухо и разноголосо  биться  о  фанерные   стенки.
      —   Одно звенеть не будет, а два звенят не так, –  глубокомысленно изрёк  Никодим и попытался отнять  ящичек у  Любашки.
      —   Будем нести по очереди, –  подняв ящичек над головой, заявила  Любаша тоном, не терпящим возращений.   —  Кто за?
Никодим с тоской посмотрел на обе поднятые руки Любаши.  Понял, что он в меньшинстве. И покорно кивнул. Да и по раскладу выходило так:   Фима нашла, он достал, а Любаша несёт ящичек.
Вдруг возникшее и стремительно разраставшееся недоверие друг к другу, неожиданно сплотило соседей в один организм.  Деятельный и нервный.   Троица долго металась по квартире в поисках укромного места, пока не закрылась в тесной кладовке, где у Никодима хранился рабочий инструмент.
     Все натужно дышали горячим воздухом прямо в ухо друг друга, но едва Никодим вскрыл фомкой лицевую сторону ящичка, как в кладовке установилась тяжелая тишина.  Все нутро ящика было забито золотыми кольцами, цепочками, браслетами и часами. Тусклое золото вдруг блеснуло  в потоке света, внезапно пробившегося в маленькое окно кладовки,  Фима и Любаша невольно охнули, поспешно закрыв рты ладонями, а  Никодим осел  на  пол, словно ноги  его  вдруг  стали  ватными.
     Все снова посмотрели друг на друга совершенно безумными глазами, в которых проглядывала непреклонная решимость никому и никогда не проболтаться о найденном кладе.  Даже мужу Любаши, который удачно накануне отбыл в командировку.
     —   Что я дура что ли, чтобы Гришке рассказать?  –  прошептала Любаша, положив правую руку на содержимое находки.  —  Да и не поверит он.  Подумает, что любовник подарил. Скандал поднимет.  Я свою долю в ломбард снесу. А денежку в банк, счет ребенку  открою.
      —   Так она женская или мужская была надзирательница? –  спросила Фима, разглядев в разноцветной груде женских украшений пару портсигаров.
     —   Какая разница? –  отмахнулся Никодим, облизывая пересохшие губы.
     —   Наверно, женская, –   всё  ещё  шепотом  сказала  Любаша.  Словно в комнате незримо присутствовали хозяева вещей  или  старуха.  —   Мужей арестовывали, а вещи передавали женам.  Потом арестовывали жен.  И все вещи  оказывались  у  надзирателей.
     Дальше  пошел  энергичный процесс  растаскивания  клада.  Портсигары и мужские часы отошли Никодиму.  Остальное женщины поделили по-братски.  Поровну.
Оставлять у себя ничего не стали.  У Никодима, как у мастера на все руки в области сантехники, оказался знакомым один ювелир.   Тот в течение недели скупил все цацки.
Фима вернула долг друзьям. Любаша положила деньги в банк.
     А Никодим  все время куда-то убегал. Возвращался сильно пьяным и хвастался соседкам, что познакомился с крутыми человечками.  И он с ними скоро откроют крутую фирму. Допился до того, что перестал  узнавать. Соседок.  Оброс, опустился.
     Теперь он редко появлялся на кухне с чайником в руках.
     -  Никодим, ты чего? -  пыталась вразумить соседа  Любаша. -  Ты ведь фирму хотел открыть. Говорил, что человечек свой есть. Большим человеком станешь. А сам пьёшь, как не в себя.
Никодим молча смотрел на неё мутными, направленными мимо неё глазами, снимал с плиты закопчённый чайник и нетвёрдой походкой удалялся в свою комнату.
     Однажды  Фима резко проснулась среди ночи от какого-то сильного, не похожего ни на что стука о землю чем-то тяжелым.  Какое-то нехорошее предчувствие сорвало её с дивана.  Она босиком побежала на кухню.  Любаша была уже там.
      —  Эх, Никодим, Никодим. Как же так?  –   тихо всхлипнула она, стоя у раскрытого окна, и с расстроенным видом разглядывая темный силуэт внизу.  —  Никак старуха к себе  позвала.
     И увидев, как во двор, сверкая огнями, медленно въезжает скорая, закрыла окно.
Потом женщины молча сидели на кухне, пили водку и плакали, вдруг осознав, что пуля два раза в одно место не попадает, но в одно окно два человека уйти, оказывается, могут.
Вскоре Любаша ушла,  а  Фима  ещё долго стояла у окна и смотрела в плотное ночное небо без звёзд.  Наверно, где-то там уже была душа Никодима.  Он уже был -  верха. И, дай Бог, хотя бы там, чтобы счастье уже не покинуло его.






                1997 г.