Скорбящий Гоголь и булгаковский Мастер

             Скорбящий Гоголь и булгаковский Мастер. Об истории памятника Гоголю.

     Данный текст «вырос» из тектов «Зачем Булгакову понадобился трамвай», к которым потому и примыкает.

      Первым литературно знаковым местом в Москве, мимо которого проходит маршрут 15-го трамвая, воспетого в стихотворении Ивана Приблудного, является памятник Николаю Васильевичу Гоголю.
      Но речь идёт не о памятнике, который стоит сейчас на Гоголевском бульваре («весёлом Гоголе», как его прозвали шутники). До 1951 года здесь стоял совсем иной памятник. Его-то описывает Приблудный, обнаруживая в скульптурном Гоголе сходство с Люцифером. 
      Пройдёмся по истории этого памятника с помощью полновесной статьи в Википедии "Памятник Гоголю на Никитском бульваре".
      Торжественное открытие памятника, приуроченное к столетию со дня рождения писателя, состоялось в апреле 1909 года при огромном стечении народа. Однако у широкой публики он вызвал разочарование и неприятие, а у культурной общественности – серьёзные расхождения в оценках художественного решения образа Николая Васильевича. Все ожидали увидеть нечто, подобное опекушинскому Пушкину на Тверской –  величественное и монументальное изображение национального гения в расцвете его творческих сил.
     Вопреки этим ожиданиями «Николай Андреев изобразил Гоголя в период его душевного кризиса, утратившим веру в своё творчество, опустошенным до отчаяния». Вместо парадного образа «национального гения» публике предстал больной и надломленный писатель. Скульптура решена в импрессионистическом ключе». «Пластика форм подана в слабо расчленённых объёмах, почти единым массивом, что только усиливает эмоциональное впечатление». Пьедестал памятника обрамлён бронзовыми барельефами, на которых представлены герои его наиболее известных произведений писателя. Наполненные жизненностью гоголевских персонажей, по своему эмоциональному настрою они образуют диссонанс с общим впечатлением от памятника.   
     Этот диссонанс, конечно, призван был служить скульптурным выражением знаменитых слов Гоголя о видимом миру смехе и незримых, неведомых миру слезах из поэмы «Мертвые души».
     Художники В.Серов и И.Репин дали творческому замыслу (и исполнению) Андреева самую высокую оценку. Репин увидел в его Гоголе «мученика за грехи России». Художник М.Нестеров, напротив, заявлял, что Андрееву нет и не может быть пощады за то, что он изобразил Гоголя «умирающим, в смертельной тоске, отрешающимся от всего им содеянного».
       Философ Василий Розанов откликнулся статьей «Отчего не удался памятник Гоголю», в которой так сформулировал своё мнение:.
…»Памятник ставится «всему» в человеке, ставится «целому» человека и творца. Это — непременно. <…> Но тут идея памятника столкнулась с фактом в человеке: «конец» Гоголя есть сожжение 2-го тома «Мертвых душ», безумие и смерть. Андреев волей-неволей взялся за это, и его Гоголь с упрёком, недоумением и негодованием смотрит на толпу у своего подножия, — готовый бросить в печь свои творения <…> Это — болезнь, этого конца не надо было изображать <…> Памятник хорош и не хорош; очень хорош и очень не хорош».
      Как водится, памятник подвергался бесконечным насмешкам. Фигуру, закутанную в плащ, сравнивали с летучей мышью, с вороной. Говорили, что это не памятник вообще, а какая-то статуэтка, что Гоголь тут какой-то «захудалый» и т.п. и т.д.
    За памятником закрепилось название «скорбящего Гоголя». Наиболее точно этому определению отвечало такое суждение: «Во всей позе, в том движении, которым закутал он свою хрупкую фигуру в шинель, что-то скорбное, какая-то великая усталость сердца, с которым так сурово обошлась жизнь».
         После Октябрьской революции памятник сочли приемлемым именно за то, за что его невзлюбили в монархических, консервативных кругах дореволюционной России  -  за политизированный контекст в образе Гоголя как «жертвы царизма». Вкладывал ли сам скульптор политический смысл в своего «скорбящего» Гоголя или нет, но в условиях дореволюционной России  многие «прочитывали» художественное решение образа великого сатирика, запечатлённое в камне, именно так. Однако в середине 30-гг . отношение к памятнику Андреева резко изменилось. В газете «правда» вдруг появилась статья, что памятник искажает «образ великого писателя, трактуя его как пессимиста и мистика». Вскоре было принято решение его заменить ; первый конкурс на новое изваяние Всесоюзный комитет по делам искусств при СНК СССР объявил в 1936 году.
       Впрочем, идея о переносе памятника возникла сразу же после его установки в 1909 году. Оправдалось предсказание критика Сергея Яблоновского, который предугадал реакцию общественного мнения в своей статье, опубликованной в газете «Новое русское слово» за месяц до открытия памятника:
«<…> Не захотят многие этого памятника с больным Гоголем, не захотят пугливо кутающейся фигуры, дрожащего от холода, прячущегося от людей, с птичьим профилем, с бессильно поникшей головой. Может быть, они правы. Может быть, необходим другой памятник Гоголю — памятник могучему творческому гению, но нужен и этот… Страшный, кошмарный символ».
      Трагический, мрачный Гоголь – даже те, кто ценил тонкость замысла Андреева, называли его жутким (В.Д.Поленов), резко контрастировал со стереотипами общественного мнения касательно того, каким нужно изображать национального гения. Тем более, он контрастировал с идейной установкой на   социальный оптимизм и реализм эпохи  «построения социализма».
     Но тут началась Великая Отечественная война, и стало не до замены памятников. К этой идее вернулись в 1951 году. Андреевского Гоголя перенесли на территорию Донского монастыря, заменив его на Гоголя Н.В. Томского, а в 1959 году установили во дворе бывшей усадьбы графа А.П.Толстого на Никитском бульваре, где Гоголь провёл последние четыре года жизни. В итоге два Гоголя – «скорбный» и «весёлый», оказались расположенными по соседству. Московские шутники весь этот район стали называть «на Гоголях». Николай Васильевич бы оценил по достоинству ситуацию, сложившуюся с памятниками ему. Да и Михаил Афанасьевич тоже. Если бы дожил. 
     То, что прототипом Мастера в романе Булгакова является Гоголь, причём, Гоголь именно «конца», больной, надломленный и т.п. - факт общеизвестный. Настолько это очевидно. Но очевиден и параллелизм между тем, как образ Гоголя был разрешён Андреевым, и тем, как вышел Мастер из-под пера Булгакова.
      В споре по поводу того, каким должно изображать национального гения (в философском, по сути, споре), Булгаков явно занял сторону Андреева и тех, кто понял его творческий замысел. Неслучайно схожим образом Булгаков изображает и Пушкина в «Последних днях», где великий поэт предстаёт затравленным, бесконечно усталым и одиноким.
     «Великая усталость сердца» - вот, пожалуй, ключевое определение к булгаковскому образу как Пушкина в «Последних днях», так и Мастера. Разгромная публикация в газете «Правда» могла Булгакова только утвердить в правильности такого подхода к образу национального гения (мастера). И подстегнуть: пессимист и мистик, говорите? так вот вам пессимист и мистик Мастер! И сатирические персонажи «Мастера и Маргариты» также, как барельефы на андреевском памятнике Гоголю, резонируя с трагизмом образа Мастера, только делают этот трагизм ещё более выпуклым и эмоционально выразительным. 
    И как андреевский Гоголь вызывал у многих неприятие, так и Мастер как художественный образ тоже зачастую вызывает недоумение у читателей – мол, и вялый он, и совсем не похож на героя-любовника и т.п, и т.д…