Старина поэт и его внучка

Была осень, обожаю осень, было холодно, обожаю холод, было ветрено, обожаю ветер. Я шагал по центральной аллее с накинутым на голову капюшоном. Прохожих было мало, никто практически не гулял в такую погоду, а на тех, кто гулял, я смотрел с уважением, видя в них людей, которые, как и я, любят все эти ненастья.

Мне нечего было делать, я погряз в своем желанном одиночестве. Я добился его, принял его и страдал в нём, жалел себя, знаете ли, погрязший в одиночестве, но хотевший себя отдать любой даме, чтобы больше мучать себя, быть с ней и думать, как уйти от неё, бежать, скрываться, игнорировать её сообщения в мессенджерах, обижаться на то, что ожидал от неё, а она этому не соответствовала, быть мучеником, терять самооценку от совершенной дуры, сойти с ума из-за замужней женщины... Как вам мечты и мысли мои, а? Глупы? Глупы... Кто так размышляет, поделитесь, что? Нет? Может быть, вы? Или вы? Я всматриваюсь в ваши лица, не видя пола и возраста, ожидая, что кто-то из вас ответит, а ещё я пишу, я писатель или таковым себя считаю, укладываю мысли-калеки на бумагу, которую никто не читает, даже сам автор.

Я шел без цели, вероятней всего, я выпью пуэра, который не пил уже несколько месяцев. Я придумал и уверовал, что пуэр сильно бьёт по нервной системе, за счёт этого и работает его эффект бодрости. А мне нужно расслабиться, и для того чтобы расслабиться, нужно выпить этак 100 граммов водки. В малом количестве алкоголя есть польза, и нервы спокойны, и сказал мне это якобы врач-невролог, к которому я ходил в начале года. Я это всё выдумал, чтобы обмануть себя и начать вновь употреблять алкоголь после долгой паузы, но ничего в нём не нашёл, кроме того, что я по-прежнему не умею себя контролировать.
Я думал, что я уже взрослый и смогу, у меня появилось чувство меры, но нет, это всё ошибка, я больше растерял в себе, чем приобрел.

Я почти дошёл до перекрёстка, случайно кинул взгляд влево и увидел дедушку. Он стоял возле лавочки, на ней были разложены какие-то книги.

Я подошёл к нему.

— Добрый день, что это у вас?

— О, молодой человек! Приветствую вас! Это сборники моих стихов, в них есть всё: любовь, комедия, трагедия, всё, что хотите, найдёте. Женщине можете прочесть, и у вас появится неприменимый шанс овладеть ею, это я вам гарантирую, молодой человек.

Я улыбнулся. Дедушка чертовски приятен. Маленький рост, седые волосы, аккуратная чистая одежда и шарфик.

— Вы не смотря на погоду...

— Прекрасная погода, молодой человек, и люди прекрасные, гуляющие в неё.

— Согласен! Давайте мне вашу книгу! Я сейчас же пойду в парк и начну чтение!

— С вас триста рублей. И ещё, если вы не против, после того как я продам еще несколько своих книг, я постараюсь вас найти в парке, если вы рассчитываете там быть, скажем, час-полтора, желательно возле сцены, и не замерзнете.

Я передал ему деньги, взял книгу и сказал:

— Буду! Буду вас ждать на скамейках у сцены. За это время я думаю, что прочитаю порядочно и смогу дать вам свою оценку вашему творчеству!

— О, молодой человек! Я непременно подойду. Так вы не замерзнете?

— Нет, я тепло одет. Тогда до встречи!

Я спрятал книгу во внутренний карман и направился к перекрестку. Зайдя в парк, я срезал через посадку путь к сцене, выйдя прямо за ней.

Сцена располагалась под открытым небом, у неё стояли скамейки для зрителей, на которых сидели несколько компаний молодёжи. Я выбрал скамейку, сел, достал книгу и приступил к чтению.

На первых страницах была биография. Родом из деревни, служба в армии, потом работа в колхозе — ничего сверхъестественного, обычная жизнь советского человека. Далее пошли его стихотворения. Стихи его, конечно, звучат, но в них нет того великого ощущения, которое привычно чувствовать, читая классиков. Конечно, я не могу это сопоставить — это было бы большой глупостью сравнивать дедушку-поэта, скажем, с Лермонтовым или Блоком и проч.

Читал я уже где-то час, может, больше, пережевывал его текст, проникся в него. Книга была на 202 страницы, я прочёл 40, как вдруг:

— Молодой человек, я пришёл, хи-хе.

Он появился неожиданно, или я так погрузился в чтение.

— О, рад вам! Присаживайтесь.

Дедушка сел рядом на скамейку и обратился ко мне с улыбкой:

— Хотите послушать стихи от самого автора, так сказать?

— О да! С удовольствием.

— Может быть, мне выйти на сцену и прочитать?

— Вы знаете, это отличная идея!

— Вы меня поддержите аплодисментами, молодой человек?

— Конечно поддержу!

— Я надеюсь, молодёжи также будет интересно услышать, — дедушка-поэт посмотрел на кучки молодых людей, расположенных позади нас с ним. — Вы меня объявите, молодой человек?

— Вы знаете, я не из тех людей, которые любят выходить на сцену, даже для объявления. Я зритель...

— А вы ведь тоже пишете, не так ли? Но вы не поэт, вы прозаик, так?

— Да, вы правы, чуть-чуть. Я пишу рассказы, но в них нет ничего... Это так, нагромождение слов друг на друга, какие-то сцены и мысли омерзительного характера.

Он как будто ничего этого не слышал и сказал:

— Ну, молодой человек, не робейте, прошу вас, представьте меня как старина поэт. Это для молодёжи, я думаю, им понравится. Для них я буду читать свои лучшие пошло-матерные стихи, которых вы, конечно, не найдёте в моей книге.

— Вы меня простите, но я не буду вас объявлять...

— Ох, вы какой! Ну хорошо, тогда я сам пойду и объявлю себя. А после прочтения своих стихов я объявлю вас! Назову вас молодым убитым писателем, и вы выйдете и со сцены прочитаете отрывок из своего рассказа на память.

Я резко поднялся со скамейки, дедушка задрал на меня голову, приоткрыв рот.

— У меня нет никаких рассказов! Я ничего читать не буду! Пожалуйста, если хотите на сцену, идите! Но не надо меня объявлять!

— Сядьте, прошу вас, молодой человек, вы такой трус?

— Это другое.

— Что?

— Я, наверное, уже пойду, почитаю вашу книгу дома!

— Нет! Послушайте меня, я иду выступать!

Дедушка не спеша направился к лестнице, ведущей на сцену. Я сел обратно на скамейку и не отрывал взгляд от него.

Он вышел сначала на середину сцены, постоял секунду, затем подошёл к самому её краю и заговорил:

— Честь имею, юные и почтенные господа! Вас не очень много сегодня, но мне и не нужно много! Для собственного удовлетворения мне достаточно и одного слушателя.

Я оглянулся на кучки молодёжи, они обратили весь свой взор на него, хихикая и указывая пальцами. Он продолжал говорить:

— Стихи свои я продаю на скамейках центральной аллеи, вы можете приобрести их у меня только там! Но то, что я буду читать сейчас, вы не прочтете ни у меня в сборнике, ни на просторах интернета. С вашего позволения я начну! И так, стихи матерные! Для вас читает старина поэт!

Цитировать его стихи я не буду, но скажу, что такого количества отборного мата я не слышал, можно сказать, вообще никогда. Конечно, я и сам могу выражаться, но чтобы так его использовать, скажем, в поэзии, это действительно искусство. Но это ужасно неудобно: я смущался и не знал, куда себя деть, хотелось встать и уйти. Я, собственно, и предпринял попытку, но старина поэт жестом усадил меня.

Молодёжь, кажется, увлеклась. Ещё бы такое выступление! Читал он не громко, но мне думается, все равно обрывки мата долетали до прохожих, которые шли аллеей через парк. Ох, неудобно... Ох, неудобно... А старина поэт тем временем собирал овации.

— Ну как вам, почтенная публика, нравится?

— Да, дед, ты супер! Давай ещё! — выкрикивали из кучек молодёжи.

— Всегда хотелось получить признание юных слушателей.

За спиной я неожиданно услышал  хриплый голос:

— Во даёт старый! Красава! Свистнул бы, да нихера свистеть не умею.

Я обернулся. На скамейке сидел заросший волосами и бородой бомж. Я пробежал взглядом по его лицу и залип на глазах... В них было что-то волшебное, не могли быть такие красивые глаза на лице бомжа... Хотя бомжом-то он не всегда был...

— Ну что ты на меня уставился? Понравился что ли? — хрипел он.

— У вас глаза такие красивые... Я никогда...

—Тьфу блин! Пошёл ты! Был бы ты баба! Другое дело, я Испанец! Ну, прозвище такое. У меня нож есть, если что, тьфу.

Я ничего не ответил ему, просто отвернулся. Старина поэт продолжал читать стихи, но в них уже было меньше мата, или я уже прислушался, и для меня стало нормой не замечать.

Старина поэт закончил, ему аплодировали, я — нет...

— Спасибо, спасибо вам! Боюсь, что если дальше я буду продолжать в том же духе, меня могут услышать органы правопорядка... Испанец! Приветствую, амиго! Спасибо, что заглянул. Я буду премного тебе благодарен, если ты достанешь свой нож и приставишь его к горлу вот к этому впереди сидящему тебя молодому человеку. Заберешь у него мою книгу, выйдешь на сцену ко мне и своим хриплым голосом прочтешь мои стихи.

Он даже не успел договорить, как я почувствовал холод у шеи под моей бородой, затем касание лезвия и его остроту, а ещё отвратительный запах испанца... Бесполезно было сопротивляться. Я сказал:

— Зачем это?! Я отдам ему книгу и так! — Я держал её всё это время в руке. Испанец выхватил её у меня, когда я поднял с ней руку, убрал нож от моего горла и направился шатающейся походкой к сцене. Старина поэт обратился ко мне:

— Ну как ты не понимаешь! Это необходимо для моего выступления. Подыграй! Здесь нет никакой опасности! Это спектакль, дорогой писатель! Ты же писатель! Теперь ты можешь об этом написать! — Затем он обратился к своей юной публике, которой всё это точно нравилось, и даже появились новые люди... Старина поэт объявил испанца:

— И так, дамы и господа! А сейчас вам почитает мои стихи Испанец! Начинай, дорогой.

Испанец хрипел со сцены. Я наблюдал и хлопал глазами, а потом выпал... Не знаю, насколько... Думаю, нервы... Думаю, они... Очнулся.

— Что с тобой, парень!? Всё хорошо? — На меня в упор смотрел испанец, протягивая мне книгу. Рядом стоял и старина поэт...

— Да всё в порядке, задумался просто.

— Да бывает и у меня такое, ты главное не обижайся на нас со стариной, — дружелюбно хрипел испанец.

— Да нет, всё в порядке, — подмигнул я ему. Старина поэт положил мне руку на плечо и сказал:

— И со мной бывает, вот так задумываешься и выпадаешь из этого мира в свой мир... Там хоть есть иллюзия порядка, а тут привычный хаос...

— У меня тоже есть свой мир...

— Я знаю, он есть у всех, и даже у испанца.

Я посмотрел на испанца, он так и держал книгу. Я взял её и вновь залюбовался его глазами... Испанец улыбнулся и прохрипел:

— Ладно, мне пора. Не прощаемся. — И удалился в неизвестном направлении.

Старина поэт помахал ему вслед и обратился ко мне:

— Может быть, проводите меня домой, молодой человек? Я живу недалеко, у меня есть внучка, она умница и красавица! И давай будем на ты!

Я сразу же приободрился.

— Да?

— Да, уверяю тебя, но ты же понимаешь, что нет ничего идеального? И вот у неё есть один недостаток, но он не физический и не умственный, — старина поэт прищурился, всмотрелся мне в глаза. — Думаю, ты будешь в состоянии спасти ее.

Я встал, взял старину поэта под руку. Он был ниже моего плеча, мне пришлось чуть сгорбиться, и мы не спеша засеменили с ним. Кучки молодёжи провожали нас возгласами: «Красава, старина!» и «Давай на следующих выходных ещё сейшен!» и т.д. и т.п.

Мы шаркали с ним в одну ногу. Всю дорогу молчали. Старина поэт только плямкал языком, и каждый раз, как он это делал, я думал, что он хочет что-то сказать, но нет.

Мы вошли во двор, просторный, с мезонином. Старый город славился архитектурой, красотой и колоритом.

Старина поэт остановился, плямкнул и посмотрел на меня совсем не старческими, а будто глазами ребёнка:

— Ты прости меня за мой французский там, на сцене, и за испанца.

— Да что вы, пустяки! Весело же было!

— О да, совершенно весело! — Старина поэт громко расхохотался, потом резко замолчал и сказал:

— Мы пришли! Я пойду первым, ты иди строго за мной. Тут есть те самые неидеальные обстоятельства, которые касаются моей внучки... Идем, идем, дорогой. Вон видишь коробку из-под холодильника?

— Вижу...

— Вот в этой коробке живёт её воздыхатель. Жалко парня, он уже три месяца здесь, даже холод его не пугает. Правда, соседи, я так понял, жалеют его и пускают его ночью спать в тамбур.

— Кошмар какой! Почему вы не вызовите полицию? Он же наверняка не даёт ей прохода!

— Нет, дорогой. Когда внучка выходит, он просто смотрит и называет её имя, как бы зовет, не больше. Он совершенно безобиден.

Когда мы проходили мимо, из коробки показалась голова: молодое лицо, шапка-петушок, прилично длинная, неухоженная борода. Увидев нас, голова исчезла.

— Почему его не заберут родственники или кто-то ещё? Это же ведь совершенно ненормально!

— Это его выбор, дорогой! Прошу тебя, проходи.

Старина поэт открыл двери, и мы попали сразу в уютный длинный коридор с дверями по правую и левую сторону.

— Внучка, я не один. Выйди познакомиться.

Откуда-то из-за стены раздался женский, немного писклявый голос:

— Сейчас, дедушка, иду. — И она вышла.

Разряд электричества пробежал у меня по позвоночнику. Она была высокой шатенкой с миловидным лицом... Мне, собственно, было уже понятно, что в эту самую секунду я хочу отдать свое "я", себя и всё остальное ей.

Она смотрела на меня пристально, изучая . Я смутился под ее взглядом.

— Проходите на кухню, попьем чаю. Есть очень вкусные печеньки.

Я улыбнулся, снял куртку и обувь и прошёл на кухню. Старина поэт уже сидел за столом.

Я постоянно смотрел на неё, и когда она бросала взгляд на меня, я прятал свой в чашку. Мы все сидели молча. Старина поэт, по-видимому, утомился и засыпал за столом...

— Дедушка, ты засыпаешь!

— Да, внучка, я пойду. Пожалуйста, посиди с моим юным другом. Он писатель, между прочим, но я его не читал, и тебе не советую его читать. Если будет что-то предлагать, не соглашайся, ха-ха-ха! — И старина поэт удалился из кухни.

Внучка отхлебнула чай.

— Писатель, значит? Я тоже писательница! Но только не пишу. Чувствую, что могла бы, но не буду, не моё...

— А что ваше?

Вот вроде бы и зарождается кое-какая беседа, хотя лучше бы я молчал, наверное...

— Я вообще ничего не люблю делать. Даже сказать что-то моё не могу, я отвергаю всё. Но с другой стороны, я могу всё делать. Вот знаешь, несколько стихов дедушки написала я. Да-да! А он их присвоил! Потому что я не поэтесса. Кстати, я и не работаю. Это не моё, но деньги у меня всегда есть, и я не против их тратить. Но и это тоже не моё... Сложно, да? Хи-хи.

Я смотрел не в её глаза, а в переносицу. По позвоночнику пробежал ток...

— Ещё чаю?

— Да, пожалуйста, — затряс я головой, протягивая кружку. — Скажите, а вы свободная девушка?

Подливая мне чай она прямо закатилась смехом...

— Ой, насмешил! Да, я свободная. Быть с кем-то — это не моё... Вот ты видел коробку во дворе?

— Видел.

— Тебя она не пугает?

— Нет, а должно пугать?

— Ну вдруг, ха-ха, их во дворе станет две!

Я задумался.

— Я вижу, я не глупа. Вижу вас, мужчин, и понимаю: у вас есть такое, что вроде бы вам оно не нужно, но инстинктивно вас тянет отдаться. Вроде вы такие брутальные и независимые, а потом бах — и живёте в коробке на улице, недалеко от объекта своего обожания! Ха-ха!

— Я не такой...

— Серьёзно!? А какой ты?

— Ну я... я...

— Давай, писатель, опиши, ха-ха-ха!

— Не могу...

— Вот... Значит, влюбился! И хочешь уже отдать себя к моим ногам, делать мне подарки, давать деньги, а потом загаситься или отправиться в психушку, или пить антидепрессанты, хи!

Я прихлебывал чай. Нужно было совершать какое-то действие, слушая её, просто внимать — было невозможно...

— А хочешь, пойдём погуляем? Я сейчас оденусь, и мы пойдём. А потом скажешь, сможешь ли ты вот так всю жизнь со мной гулять? Но учти... Хотя ладно, это не моё, но всё равно жди.

И я ждал минут двадцать, может больше. В голове заварилась каша, кажется, я потерял уже связь с реальностью. Может такое быть?...

— Я готова, идем.

Я помог ей надеть её полупальто. Как только мы вышли во двор, из коробки высунулась голова, спрятанные в бороде рот заговорил:

— Марина... Марина... Марина... — произносил он.Она смотрела на него с умилением.

— Ну иди сюда, я тебя поглажу. Так уж и быть, уделю внимание, только смотри без фокусов, не надо кидаться на этого человека. Это друг дедушки, а не мой.

Я отвернулся. Зрелище было жалкое, поэтому описывать его не стану, ибо не видел эти ласки...

— Ну всё, хватит, иди в коробку... — Как я услышал шуршание коробки, я снова повернулся и спросил у неё:

— Тебе это приятно?

— Конечно, это безумно приятно, когда мужчина вот так себя ведёт. Ты чувствуешь власть над ним, он — ручной зверёк... Ох, ну что, пошли!

Мы вышли и пошли в сторону центральной аллеи.

— Ну как тебе гуляется? — взяв меня под руку, спросила она.

Я чуть смутился от её хода, но быстро освоился.

— Отлично! Прогулки — это то, чего не хватает. Люди привыкли сидеть дома и гулять где-нибудь в сериалах, жить чужими жизнями...

— Ого, тебя потянуло философствовать!? Лучше скажи, ты уже любишь меня?

— Нет...

— Нет!? — подожди, я не поняла. Она остановилась, выдернула руку из-под моей. — Ты сказал нет!?

— Да, просто подумал секунду. Если бы не было секунды на раздумье, я бы сказал "ДА!"

— Ну хоть так! — Она снова взяла меня под руку, и мы двинулись дальше. Шли молча, потому что я вынашивал одну фразу. Она смотрела на меня, мол, "Ну что!?" Я не готов, ещё раз я не готов. И когда она посмотрела на меня этим "Ну что!?" в третий раз, я выпалил:

— А ты меня любишь?

Глаза её округлились, стали огромными серыми планетами в космосе белков.

— Ты чего такое говоришь!? Ну ты меня удивил! Ты знаешь вообще, как нужно добиваться любви? А-а-а, знаешь? Или ты думаешь, что я вот так, через час, я тебе скажу!? Да ты месяцами должен... Да ты в коробке жить должен... Смешной ты человек! Это только конченые отдаются! А целомудренные устраивают испытания мужчине! И это хорошо, если ты один! А если у тебя соперник!? Ты потянешь!?

Она замолчала. Я ничего не отвечал. Мы снова шли молча какое-то время, пока она не увидела кофейню.

— Ой, давай зайдем! Хочу карамельный!

Мы зашли, сели за столик. Она заказала карамельный, а меня что-то начало тошнить. Я вот не могу понять: то ли от... То ли от... Да точно... От неё. Странны эти химические реакции в нас. Я сейчас осознаю всю глупость и пропасть своих рассуждений и всех состояний...Какое-то моральное уродство... Я смотрю на неё и вижу уродство, мерзость, слизь... Тошнотворную слизь…

Чёрт возьми, да меня сейчас точно вырвет... И меня вырвало прямо на нее…

Жаль, что я больше не пообщаюсь со стариной поэтом, я безусловно его увижу…Но…

Хорошо, что у мужчины есть борода — это как иметь два лица. Я сбрею свою, и меня не узнают... Надеюсь.

 FIN