Брождение

Чтобы проснуться, мне нужно ударить себя по лицу кулаком и достаточно сильно — дать себе не какую-нибудь слабую пощечину, а именно вмазать. Не всегда так было, это началось недавно. Вообще, странный этот год, дрянной. Хотя, если отмотать назад, самые лучшие годы, я думаю, были с первого по четырнадцатый моего существования, а потом началась сплошная дрянь. Лишь пожелания, чтобы следующий год был лучше, в новогоднюю ночь, а работают они в обратную сторону. Лучше уж вообще ничего никому не желать, и у всех всё будет хорошо. Хмм... Просто молчать или сделать этот праздник грустным? Допускаю, но не толкаю в массы. Вот можно Николаю предложить встретить Новый год так...

Пробуждение после удара заводит очень медленно. Организм должен включить привычки моего сознания и тела: постоянные переживания, навязчивые мысли, нервный тремор, боль в спине, спазмы в икроножных мышцах... успешно, всё запустилось и работает, ничего не изменилось. Желание закурить доминирует, я борюсь, но всегда проигрываю. Поэтому — одежда, деньги, зажигалка, идти недалеко. Скучающий армянин в табачке всегда мне рад. Улыбается, берёт, даёт, кивает. Я закуриваю, прислонившись к стене. Несколько тяг — и закружится голова, начнут белеть руки... ух... да... вот это ощущение... на ещё... Затягиваюсь... вкусно?... Отвратительно приятно. И после выкуренной сигареты со мной будут целый день мысли: «Зачем я это сделал? Неужели не мог удержаться? Всё было бы иначе, если бы я смог воздержаться!» И постоянно всплывают воспоминания об одной особе женского пола. Спрашиваю себя, вселенную, бога в конце концов: «Почему она, при всей красоте, для меня, по крайней мере, такая отвратительная внутри?» Опять же, это для меня. Я заключил в ней целый мир... Больше ничего не существует. Хомут стягивается в моей голове. Я это уже совершенно ощутил и понимаю, но, увы, поделать ничего не могу...

Как я это сказал? Да? Ха-ха, как будто человек, который совсем не имеет силы воли. Собственно, так и есть. Отродье пост-нервнострессовых переживаний. Пообещавший себе многое, но ничего не сделавший. Хватающийся за все развлечения, которые не приносят того, для чего они предназначены.

Очень холодно. Покурю ещё одну и пойду домой. Выходные проведу так же, как и прошлые... эээ... пожалуй, нет, об этом писать не стоит. Такой стыд берёт, если честно... омерзительно. Вообще, у меня порой такое ощущение, что мерзость человеческая — это существо живое и мыслящее внутри тебя. Симбиоз, который внутри, но иногда его надобно выпустить, чтобы он побродил... Мерзость и человек — слова-синонимы, но опять-таки это я для себя толкую, не в массы.

И ещё мне думается, что ненавидеть себя — это есть удовольствие, вывернутое, но удовольствие. Я случайно начал замечать, что многие умудряются в абсолютном отвращении к себе вести вполне светскую, так скажем, жизнь: влюбляются, читают, смотрят, созидают... Самое главное — созидают!

Есть ещё такой перегной страданий — удобрение для душ... Ладно.

Продолжаю вещать. Я — мастер опущенных рук. Однажды создам своё сообщество. Не вступайте в него, пожалуйста, это опасно для жизни, ну если вы ещё живы, конечно. Ха-ха. Я способен шутить, но неумело и грустно.

Такс... Ещё в голове у меня пульсируют мысли о предстоящей работе, на которой я хорошенько так заряжаюсь отрицательной энергией. Да, чёрт возьми! К чему я это всё веду? А к тому, что в свой внутренний адок вы по-другому не попадёте. Нет, опять же, я утрирую! Это мой входик... Откуда мне знать, какой он у вас? Хотя было бы интересно узнать. Представьте, что мы в аудитории, я сижу за преподавательским столом, мы все курим, как у Бродского, и рассуждаем о внутреннем аде... Кто-то из вас сможет рассказать об этом, кто-то понятия не имеет и никогда не задумывался... Да, да, сугубо индивидуальный случай. Сейчас начну, потерпите. Докурю, попью водички, закурю новую и поедем. Чирк... чирк... чирк... сломалась, чёрт! Киньте кто-нибудь зажигалку, только не все сразу...

        ***
Я очнулся не оттого, что лежал на снегу, не оттого, что был уже им завален, не оттого, что мой рот был полон его, а оттого, что в меня кто-то чем-то брезгливо тыкал сквозь него, словно проверяя, живой я или нет. Снег во рту не таял, не превращался в воду, пфф, как вата, но холодная. Я восстал из сугроба, будто из могилы, снег изо рта выплюнуть не удалось, пришлось помогать себе пальцами.

Осмотрелся. Я был возле своего дома, прямо у подъезда. Никого вокруг не было. Мой дом стоит достаточно близко к оживленному проспекту, машины снуют по нему туда-сюда, но их не было, была лишь тишина. Я хотел было пойти домой, но нет... У меня не было ключей, карманы пусты. В безнадежном волнении я задрал голову, чтобы посмотреть на окна, и не увидел ничего. Оцените это по-своему: совершенно ничего, лишь в миллисекунде моргания глаз можно что-то увидеть, а так — ничего...

Я пошел. Всё ощущалось как сон, мутный такой и паршивый. Улица сузилась, и мне показалось, что я кого-то увидел — что-то вроде ребенка или маленького человека.

— Эй, стой! — крикнул я.

Наверное, он обернулся и посмотрел, но я не уверен, скорее моё воображение нарисовало это. Я ускорился. Свет... Цвет... Какой-то странный. Да, он действительно смотрел, его лицо дернулось, как помеха. Это был мальчик. В руках он держал палку. Снег шел? Или нет... Но в идущем снегу у мальчика отсутствовали цвета.

— Это ты меня разбудил? — обратился я к нему.

Мальчик кивнул. Странный он какой-то, будто вовсе не живой... Я решил это уточнить:

— Ты вообще живой?

Мальчик отрицательно замотал головой.

— Мертв?

Мальчик утвердительно закивал головой и даже улыбнулся.

— Я что, тоже мертв?

— Нет, ты не мертв, ты просто ублюдок...

Я отступил на два шага. Голос мальчика звучал взрослым басом.

— Я понял, здесь ещё кто-нибудь есть?

— Есть! Валите на площадь, встретите там Там-Тамыча или Тут-Тутыча, ублюдок! Я сейчас убежу, и ты меня не поймешь.

Его лицо снова исказила помеха. Он бросился бежать по узкой улице, растянулся в длинную полосу и исчез.

Я зачерпнул в ладонь снега, чтобы размазать его по лицу. Ощущение было такое, будто я сделал это опилками. Захотелось громко крикнуть от понимания происходящего, но получилось только сглотнуть ком.

Площадь, на ней я привык видеть автобусы, людей, торговок цветами, овощами, бомжей, но никого не было, кроме стоящего одиноко серого плаща, над ним был зонт. Чем ближе я подходил к плащу сквозь снег, тем отчетливее становились ноги, рука, державшая зонт, и голова, на которой была шляпа. Я подошёл к нему почти вплотную.

— Простите, — он даже не шевельнулся, но ответил:

— Я разговариваю только на французском! Разве непонятно? И не видно?

— Если честно, нет! Откуда мне знать?

— Ну ты сволочь, хоть и порядочная, — и он развернулся ко мне. Лицо его было обмотано бинтами, там, где должны быть глаза, чем-то черным, похожим на фломастер, были нанесены полоски.

— Тебя что, во мне ничего не пугает? — спросил он.

— Нет, я не такой глупый. Я догадываюсь примерно, где я. С моей стороны было бы очень глупо не признавать и отрицать это место,меня бесцеремонно пробудили!

— Браво! Мальчик сказал искать меня?

— Да, сказал. Он назвал вас «Там-Тамыч» или «Тут-Тутыч».

— Ох, дьяволенок! Вообще меня зовут ТЫ.

— ТЫ? — переспросил я.

— Да, ТЫ, просто ТЫ. Пойдём, я думаю, ты бы хотел посмотреть в сознательном своем ныне положении.

— В каком смысле? Вы имеете в виду, что я здесь уже бывал в своём бессознательном положении?

— Не перестаю восхищаться тобой! Да, всё верно. Ты слишком часто здесь бродишь, надоел уже,если честно, ха-ха!

— Хм...

Мы шли. Я делал вид, что смотрю по сторонам, но постоянное чувство дежавю делало этот процесс совершенно скучным. Да и тем более, будучи не здесь, я всё это уже видел.

— Вижу, скучно тебе?

— Я это всё уже видел, ничего нового.

— А что бы ты хотел увидеть?

— Местного владыку, ха-ха!

— Так это же ты! Вот здесь ты глупец, раз не понял!

— Да нет же, я понял как раз-таки, это ты не понял.

— Прошу прощения.

Перед нами, искажаясь помехами и выкрикивая неразборчивую речь, пронесся нецветной мальчик.

— Тихо! — ТЫ остановил меня рукой, сложил зонт, взял его за рукоятку, как какой-то пистолет.

— Что случилось? Что он сказал?

— Надо спрятаться, тебя хотят убить. Дело дрянь...

— Что?!

— Что слышал! Идем, идем, быстро!

ТЫ  крутил зонтом по сторонам, готовый выстрелить.

— Этот зонт стреляет, что ли?

— Стреляет, но я не уверен, что он повалит её!

— Кого — её!?

— Ту, из которой всё это родилось — мать!

Вот тут я был, конечно, сильно удивлён, но долго осознавать не пришлось, всё и так ясно... БАХ! Что-то бахнуло совсем рядом. ТЫ куда-то выстрелил из зонта, я не видел. Он нагнул мою голову, и мы побежали, пригнувшись, забежали в какое-то здание, оба тяжело дыша.

ТЫ подошёл к окну, глянул в него, встал у стенки, держа зонт наготове. Я смотрел на него,поймал его черточки-глаза. Мы смотрели друг на друга. Он сказал:

— Пока ты был в бессознательном брожении, она тебя не чувствовала.

Однако очень лихой поворот сюжета! В теории здесь смерти нет... Смерть может быть в не этом месте. Я спросил у ТЫ:

— А здесь есть смерть?

— Хороший вопрос. Я не знаю, что такое жизнь, а ты у меня про смерть спрашиваешь...

— Тогда к чему всё это?

— Сам не знаю, — ТЫ выглянул в окно. — Ладно, идём, вроде никого нет.

— А как вообще отсюда выбраться?

— Вот так вопрос! Да откуда я знаю? Это ты же говорил про какой-то там входик.

— Абсурд какой-то...

— А там у вас нет абсурда, хочешь сказать? Давай, давай, идём, идём!

Мы только собрались выйти, как зашипело — звук помех. ТЫ направил зонт на дверь. Я переместился в угол и сел на корточки. Дверь тихонько отворилась, вошёл нецветной мальчик. ТЫ держал его на прицеле.

— Эээ, успокойся. Я к этому пришёл. Выходи, мать хочет аудиенции. А ТЫ, ты, ничего, мы понимаем тебя, защищай не защищай... — Мальчик исказился помехой и исчез.

— Выходи, что поделать, — и я вышел. Следом за мной вышел и ТЫ. Перед нами кружилась вьюга. В этой вьюге стояли фигуры — невозможно сказать, сколько. ТЫ, направился во вьюгу, встал рядом с фигурами и стал их частью.

Я был заворожен зрелищем. Оно выглядело настолько фантастически, что хотелось врезать это в память навсегда. Женский голос раздался неожиданно громко, будто он вещал в рупор. Меня тряхнуло.

— Мы решили, что ты достоин жить! Но только вне своей свободе, вне своей воли. Ты станешь никем, я сожру тебя! Устраивает?

Глупости какие! Я оглянулся вокруг, как будто ища, с кем поделиться налетевшей на меня глупостью.

— Нет, конечно! Если честно, я хотел бы уйти отсюда... Как вас там величают, мать!? Выйди хоть из вьюги, я посмотрю на тебя!

И она вышла. Я жадно поглощал её глазами сквозь падающий снег. Она была в чём-то белом, точнее, обернута в что-то вроде простыни. Руки на своём одеянии она держала так, будто готова распахнуть его в любой момент и показать свое обнаженное тело. Её лицо и волосы мое воображение не рисовало, я не могу их описать.

— Склонись же передо мной! — произнесла она.

— Я не буду этого делать. Прости, но мне совершенно скучно. Убить вы меня не убьёте. Можно мне просто удалиться отсюда и больше никогда не возвращаться?

— Я против тебя и никогда за тебя не буду. Здесь все против тебя, и все. ТЫ пытался тебя спасти, но он не ведает. Ты не сможешь вырваться. Ты игрок, понимаешь? Ты не можешь уже не страдать. Ты же сам всё это затеял! Всё это создано мной. Я — то, что ты вколол себе в голову. Я хозяйка в твоей голове, но не в жизни. Ты отверг меня! У тебя осталась только голова! Что ты будешь делать с ней! А? А? А?

— Да отрублю её и дело с концом, ха-ха-ха!

— Ты можешь остаться здесь. Я прощу тебя... Зайди в бурю, о владыка, и ты навсегда будешь!

— Звучит как призыв к сумасшествию. Мне дадут отдельную палату с мягкими стенами, чтобы там я не мог себя покалечить?

— Хочешь, я упаду перед тобой на колени?

— Смешно. Я смотрю, здесь всё происходит из крайности в крайность. Но я уже примерно понимаю, как мне катапультироваться отсюда.

— Ты пребываешь здесь в сознании! У тебя уже нет шанса выбраться!

— Эх, ну ладно...

— Значит, ты согласен, о владыка?

— Да, всё дело здесь в тебе, правильно? В тебе и вход, и выход, недоступность бытия и доступность его, всё в тебе, вот под этими самыми простынями твоих одежд.

Она замешкалась. Не знаю, откуда я это знаю, просто знаю и всё, за пределами понимания в принципе.

Постараюсь объяснить: прежде всего надобно уметь размышлять с самим собой, уметь властвовать над собой, находить в этом опыт и очень ловко орудовать им. Выстреливать что-то вроде защитного слоя, опасаясь тела, которое не имеет никакого покоя, которое постоянно прибывает в движении, цепляющееся за женщин и их волосы... Ну это уж совсем дикость. Похоже, что это никто не сможет вынести. Да и какое кому есть дело до какой-то там психологической точки, когда внутри всё летит к чёрту, и вместе со всем этим летишь к чертям ты и всё, что ты любил, наживал, добивался... Самое уютное место — то, где нет сознания и нас в целом, абсолютная пустота, тьма уютная и родная... Я пытаюсь её вспомнить сейчас, и самое интересное, что мне это удаётся, но там нет ничего, о чём можно поговорить или, скажем, описать. Она просто есть, и всё. Это теплый халат вечности... Я снова буду в нём, когда это всё здесь кончится, все эти конфликты, начиная с конфликтов с самим собой и заканчивая конфликтами всех со всеми.

— Эй, парень, очнись! С тобой всё хорошо?

Какой-то незнакомый мужчина держит меня под мышками, не давая мне упасть.

— Да, со мной всё хорошо. Просто кусок чего-то жизненного попал во внутрь.

Мужчина странно посмотрел, уточнил, могу ли я стоять, убедился, что могу, и отпустил.

Я осмотрелся. Я был недалеко от дома. Хорошо, что странные вещи иногда случаются с людьми, и хорошо, если умеешь балансировать на грани, смешивая в коктейль сумасшествие и остатки живого активного ума, извергаешь это и называешь искусством, именуешь себя художником. Перелистываешь образы в голове, они, пожалуй, чему-то учат нас. Ну если не учат, то просто убивают время...

Всего хорошего.

FIN