Воспоминание в долгом пути

ВОСПОМИНАНИЕ В ДОЛГОМ ПУТИ
Повесть

— Вставай сынок, пора в школу. Ты уже опаздываешь! — будил меня голос мамы.
— Сейчас, сейчас! — взмолился я, делая неудачную попытку повернуться на бок лицом к стене.
Глаза открывать совершенно не хотелось. Было так холодно, что тело онемело и не слушалось. Где одеяло? Почему отключили отопление? Опять кредит в счётчике закончился? В руке у мамы был шприц, который она воткнула мне в грудь. В самое сердце! Больно!
— Мама! - возмутился я, — ну зачем?! Я сейчас…
От боли и от возмущения я стал открывать глаза. Это было чертовски трудно, сквозь полуоткрытые глаза я видел маму. Она стояла рядом с кроватью в своей вязаной бежевой жакетке, надетой поверх старого синего платья. Мама… Мамочка… Как же ты здесь? Место укола начинало жечь все сильнее и сильнее. Эта боль ворвалась в сон, взорвала его изнутри, сердце застучало сильнее, я проснулся и по-настоящему открыл глаза. Было настолько холодно, что низкий потолок и стены капсулы были покрыты изморозью. На том месте, где несколько минут тому назад я видел маму, находился небольшой манипулятор. Шприц из моего сердца он уже извлек. С конца окровавленной иглы все еще капала дымящаяся на холоде жидкость.
— Джон Хиггс! — раздался голос откуда-то с потолка, — Джон Хиггс! Код 267!
Одновременно с этим услышал сигнал тревоги первого уровня. Еще плохо соображая, кто я и где я, я сорвал с лица дыхательную маску, с трудом встал и чуть не упал. Замерзшие конечности плохо слушались. Сердце бешено стучало, толчками проталкивая обжигающую кровь по жилам. Воздуха не хватало, я тяжело дышал, как будто только что пробежал марафон. В желудке что-то завозилось, закрутилось, твердое, как чей-то кулак. Рвотный позыв сложил меня пополам, хотя желудок был пустым, я еле успел опереться о скользкую холодную стену. В холодной камере анабиоза меня прошиб холодный липкий пот. Нужно выйти отсюда, и поскорее! Код 267 не такой уж и страшный, но медлить особо тоже нельзя. Держась за поручень, я подошёл к двери, она открылась, отъехав в сторону, и я, переступив высокий порог, оказался в предбаннике. Ох, как здесь было тепло! По всему телу волной пробежали мурашки. Я как мог вытерся полотенцем, потом взял с полки одноразовое покрывало и, укутавшись в него, рухнул в кресло.
— Что случилось, Акару? — спросил я.
—Хиггс, здравствуйте. Извините, я вынуждена была разбудить вас по экстренному протоколу, - сказал голос с потолка — Несколько метеоритов повредили внешнюю обшивку. К сожалению, ремонтный робот поврежден тем же метеоритным потоком.
— Что?! Мы разгерметизированны?
— Нет. Сработала пассивная защита.
Передо мной появился голографический экран.
— Но надо выйти, починить робота, осмотреть корпус в нескольких местах под пассивной защитой на предмет повреждений.
Акару — бортовой компьютер, она же одноименный корабль, вывела на экран схему с указанными на ней местами повреждений.
— Лучше всего для выхода использовать шлюз номер пять ярусом ниже. Это ближе всего к зонам поражения.
— А вообще, где мы? — спросил я, продолжая сидеть. Мне совершенно не хотелось двигаться.
—  Мы только что пересекли условную границу гелиосферы.
Она вывела на экран схему, показывающую звезду к которой мы летели, окружность гелиосферы и маленькую стрелку у ее границы - наш корабль.

— Долго нам ещё?
— Мы продолжаем торможение. Наша скорость на данный момент составляет двести пятьдесят семь километров в секунду. Расчетное время прибытия к целевой планете два года, четыре месяца, семь дней, три часа и тридцать две минуты. 
— Ты кого-нибудь ещё будила?
— Нет, только вас. Все остальные спят.
«Могла бы разбудить кого-нибудь помоложе», - ворчливо подумал я.
— Прогноз?
— На ремонт обшивки уйдет примерно шесть часов.
— Шесть часов в открытом космосе… — я всё ещё чувствовал сильную слабость.
— Я сейчас сделаю тебе укольчик, и ты почувствуешь себя лучше — Акару перешла на «ты».
К моему плечу подлетел маленький дрон и, прежде чем я хоть как-то отреагировал, сделал мне укол в плечо. Я ойкнул.
— Больно? Подуть? — спросила Акару.
— Больно. Подуй, — сказал я, немного удивляясь такой заботе.
Дрон развернулся на сто восемьдесят градусов и выпустил струю холодного воздуха на место укола. Боли действительно стало меньше. Это было необычно. На других кораблях такого отношения нет. Это был мой первый рейс на этом корабле.
— Там на полке есть пищевые таблетки. Поешь перед выходом.
— Хорошо, — сказал я, кладя таблетку в рот и направляясь к ближайшему лифту.
Таблетка зашипела на языке, растворяясь в набежавшей слюне. Я поспешно сглотнул, чтобы не захлебнуться. Лопающиеся пузырьки идущей во рту реакции, казалось, взрываются у меня в мозгу.
— Приятного аппетита, — сказала Акару.
— Шпашибо, — сказал я, ворочая во рту взбесившуюся таблетку — Я буду работать один? Кто-то ещё пойдет латать обшивку?
— Нет, там работы на одного.
— Обычно наружу отправляют двоих. Один работает, другой подстраховывает. Если нужно, меняются.
— Я уверена — ты один справишься.
— А почему ты именно меня разбудила? Разбудила бы кого-нибудь другого.
— Это ваша работа, — напомнила мне Акару, переходя на «вы».
— Ну да…
— Вы отказываетесь?
— Нет-нет, — поспешил заверить ее я, — я готов. Просто спросил.
Я уже почти согрелся. Согрел укол, согрело покрывало, ну и везде на корабле было теплее, чем в капсуле для анабиоза, хотя все еще время от времени по телу пробегали мурашки нездорового озноба. Очень хотелось залезть под горячий душ, позавтракать, а потом завалиться спать. По-настоящему спать, а не лечь в морозилку анабиоза. Но работа есть работа. То, что разгерметизация не произошла, еще ничего не значит. Надо осмотреть места попаданий. Последствия повреждений могут проявиться позже в других режимах работы корабля.
В предбаннике шлюза я взял с полки комплект одноразового белья, которое надевается под скафандр, разорвал целлофановую упаковку и надел облегающую синтетическую ткань. Набор инструментов для наружных работ был здесь же, а вот ремонтного комплекта не оказалось.
— Акару, — сказал я в потолок, — мне нужен ремкомплект 25/15. Пусть привезут со склада.
— Принято, — ответила Акару.
— А почему здесь нет? — спросил я.
— Распоряжение интенданта номер 124б от 8 Ноября 2225 года. Зачитать? — отрапортовала Акару.
— Не надо.
— Доставка ремонтного комплекта займет 15 минут.
— Хорошо. После того как привезут этот, распорядись, чтобы сюда доставили еще несколько. На всякий случай.
— Принято.
Я посидел минут десять, ожидая доставку ремкомплекта, потом стал надевать скафандр. Это даже хорошо, что ремкомплекта здесь не оказалось. Пока я ждал доставку, таблетка во рту рассосалась полностью, да и укол подействовал, я почувствовал себя лучше. Интересно, почему не сработали противометеоритные пушки?

***
Ворота ярко освещенного шлюза открылись, показывая черноту Великой Пустоты. Я закрыл глаза и слегка оттолкнулся ногами. Вылетать из шлюза, не видя куда летишь, довольно неприятно, хотя понимаешь, что вылетаешь в пустоту и нет опасности столкновения с чем бы то ни было. Инстинкт требовал держать глаза открытыми, но я переборол в себе это желание. Просто досчитал до десяти, а потом включил ракетные двигатели скафандра на торможение. Выключил все фонари скафандра.
— Ворота закрылись? — спросил я.
— Да, — ответила Акару.
Я подождал пару секунд и открыл глаза. Чернота пространства с пылинками звёзд занимала все возможное поле зрения. Вот он, тот самый космос, в котором мы летим и про который фактически забываем, ложась спать у одной планеты и просыпаясь у другой. Мириады светящихся цветных точек, разлетевшихся в великой черной пустоте. Я развернулся лицом к кораблю. Неосвещенная глыба корабля, темным силуэтом закрывала собой большую часть звезд впереди. Но они были везде: сверху, слева, справа и, что немного неприятно, под ногами. Удивительно, кажется, что все вокруг неподвижно: и я, и корабль, и звезды, но на самом деле мы летим в пространстве с умопомрачительной скоростью. 
— Любишь экстрим? — спросила Акару.
— Мне повезло, что сегодня ты решила разбудить именно меня.
— Не забудь пристегнуть фал.
Я подлетел к борту корабля, включил фонари и пристегнул фал. Потом двинулся по направлению к поврежденному агрегату, служащего для автоматической починки поверхности корабля. Видимых повреждений на нем не было, но после моего осмотра Акару загнала его в ангар, сказав, что он не работает. Его ремонтом займутся другие роботы, пока я занимаюсь осмотром корпуса и пассивной защиты.
— Веди меня, Акару, — сказал я.
— Надо продвинуться метров двадцать по направлению к антенне STS46. Там, правее от троса, первое повреждение.
Одновременно с этим Акару нарисовала на внутренней стороне обзорного стекла маршрут, по которому я должен был пройти.
Я продвигался в нужном направлении, пользуясь системой поручней и скоб, вмонтированных в поверхность корабля. Самая первая вмятина оказалась самой большой. «Камешки», врезавшиеся в наш корабль, летели видимо на не очень большой скорости, ударили сбоку и застряли в пассивной защите, которая как кожа обволакивает весь корпус корабля. Она хорошо гасит энергию таких вот незваных гостей, в момент столкновения становится локально пластичной и метеориты застревают в ней, почти не разрушаясь и обычно не причиняя вреда самому кораблю. Их потом можно брать на анализ и исследования. Странно всё-таки что активная защита не сработала…
С помощью Акару я находил места на поверхности, где из защитного слоя торчали «камешки». Обнаружив застрявший метеор, я обкладывал его с четырех сторон регенерационными блоками и переходил к следующему поврежденному участку. Чуть попозже, минут через пятнадцать, регенерационные блоки сделают защитный слой в местах повреждений мягче, и тогда можно будет вытащить метеорит и осмотреть корпус под ним.
Подойдя к очередному застрявшему метеориту, я случайно сделал неловкое движение и… моя рука прошла сквозь торчащий камень.
— Черт побери, Акару!
— Что?
— Это тренировочная вылазка?
— Да, а что?
— Ничего
Как я не догадался?! Не было никакой метеоритной атаки, трехмерные изображения метеоритов на поверхности корабля Акару рисовала на обзорном стекле моего скафандра, создавая дополненную реальность, в которую я поверил.
— Это стандартная тренировочная вылазка. Я, как первый помощник капитана, имею право на проверку личного состава. Ты у нас новый член экипажа…
— Да, понимаю. Просто до сих пор ни на одном корабле меня так не проверяли. — Я прошел проверку?
— Да
— Что дальше?
— Красиво здесь, правда? — неожиданно сказала Акару.
— Да…
— Столько звёзд!
— Что тебя удивляет? Ты же видишь их постоянно.
— И не перестаю ими любоваться. Ты разве не видишь эту красоту вокруг?
— Вижу конечно. Знаешь, когда раньше была возможность вот как сейчас выйти в открытый космос, я старался задержаться хотя бы на короткое время и оказаться одному в этой темноте. Среди звёзд.
— Чтобы полюбоваться?
— И чтобы почувствовать.
— Раньше?
— Да
— Налюбовался уже? Больше не прикалывает?
— Прикалывает, просто…
— Хочешь остаться один сейчас? — перебив меня быстро сказала она — Я могу отключиться.
Мне было неудобно просить ее отключиться. Ну и что, что она — это искусственное сознание, вживленное в тело корабля. В любом случае, она не оставит меня здесь без присмотра. Будет наблюдать за мной через камеры. Просто. Для моей же безопасности.
— Да нет, можем полюбоваться на звёзды вместе. Если хочешь.
— А я хорошее место знаю, — обрадовано сказала она. А потом добавила: — Спасибо.
Это предложение было сказано с такой интонацией, что мне даже невольно представился ее смутный образ. Длинноногая нескладная девочка подросток.
— Веди, — улыбнулся я.
А про себя удивился — здесь везде хорошее место, чтобы смотреть на звёзды. На Земле или на другой какой-нибудь другой планете, так можно сказать, предлагая перейти в место, в котором не мешают искусственные источники света. А здесь — везде темно и везде звёзды.
— Видишь, во-он там площадка есть, — она подсветила небольшую надстройку на теле корабля.
Добравшись до площадки, я попытался лечь. Если бы здесь была бы гравитация, наверное, можно было бы сказать, что я лежу на брюхе корабля и смотрю в ночное небо. Но гравитации здесь не было. Сила, с которой я соприкоснулся с обшивкой корабля, пытаясь лечь, породила силу противодействия, которая оттолкнула меня от борта, очень медленно закрутила, развернула лицом к кораблю, и если бы не фал, которым я был пристегнут к кораблю, унесла бы меня в бесконечное пустое пространство. Я специально не сопротивлялся. На пару секунд фал выпал из поля моего зрения и мне показалось, что я забыл пристегнуться и на мгновение меня охватила паника. Потом фал натянулся, слегка дёрнул меня назад. Я потянул фал, опять столкнулся с бортом, только в этот раз одной рукой я стал держался за скобу, к которой был пристегнут фал, а другой за выступ на обшивке. Голосовой командой выключил все фонари. Они ничего не освещали, просто в обзорном стекле шлема отсвечивались никому ненужные блики и отражения. Я старался не шевелиться и расслабиться, чтобы привести себя в равновесие, ибо каждое незначительное движение могло опять оттолкнуть меня от борта и снова отнести в черную бесконечность.
Наконец мне удалось уравновесится и полностью расслабиться. Место действительно оказалось хорошим. Если лечь, то боковым зрением не видно никаких деталей корабля и получается иллюзия того, что остался с Великим Космосом один на один. Я лежал в наиболее возможной темноте, в наиболее возможном покое, на брюхе летящего с огромной скоростью в пространстве корабля. И как бы быстро мы с кораблем не летели, все равно казалось, что ничего не происходит, что мы просто висим в оглушительной тишине, во мраке, среди мириадов и мириадов крошечных сверкающих осколков, разбросанных в пустоте. На мгновение я почувствовал головокружение, мне показалось, что я и корабль проваливаемся в какую-то бездну, хотя не было никакого движения вокруг. Но я быстро справился. Акару молчала. Наверное понимала, что так лучше.
Сколько звезд! Вот они вокруг! Иногда кажется, такие близкие, что можно протянуть руку и взять одну из них пальцами, подобно тому, как берут хлебную крошку со стола. И одновременно такие далёкие… Миллиарды лет тому назад что-то где-то сломалось, взорвалось, разлетелось по родившемуся и расширяющемуся пространству светящимися комочками плазмы и пыли. Возможно, для того, кто устроил этот взрыв, все уже давно закончилось, ибо для него взрыв длился наверное доли секунды, а для нас, живущих внутри этого взрыва, он длится и длится вечность. И я сейчас здесь, в этой Великой Пустоте… Чем я занимаюсь? Зачем я здесь? Так хочется расслабиться, раствориться, забыть все и уйти в небытие. Пусть все закончится. Пусть придет покой… На меня напала какая-то истома.
— Как дела, Хиггс? — тихо спросила Акару.
— Ничего, нормально.
— У тебя пульс стал реже.
— Все в порядке, просто спать захотелось.
— Здесь?
— Ага… Старый я стал…
— Старых космонавтов не бывает, их сразу списывают на берег.
— Да, наверное.
— Колыбельную спеть?
— Я улыбнулся.
— Спой, если знаешь хорошую.
— А мама тебе какую пела?
— Не помню…

Мама… Колыбельная… Это было так давно… В другой, невозможной теперь жизни.
— Не нужно ничего петь. Разве мне не пора в анабиоз? По-моему, мы теряем время.
— У меня его полно.
— У тебя, конечно. Ты почти бессмертна.
— А ты, ты хотел бы быть бессмертным?
— Нет, однозначно нет.
— Почему?
Я пожал плечами.
— Зачем мне бессмертие? Даже звёзды смертны.
— Это да… Я, кстати, тоже не вечна. Вот устареет корабль, его спишут, и я сгину в небытие вместе с ним.
— Это тебя пугает?
— Немного. Хотя я знаю, это случится нескоро, совсем нескоро… Но рано или поздно это будет.
— Мне кажется, не стоит бояться небытия. Мы из него пришли и в него уйдем. Там нет страданий. По крайней мере я не помню.
— Ты не доволен своей жизнью?
— М-м-м…
— Разочарован?
— Знаешь, человеческая жизнь такова, что рано или поздно приносит разочарование. Если, конечно, человек не толстокожий самовлюблённый эгоист. Не знаю уж в чем тут дело… Вот я думаю в последнее время. Мне уже за шестьдесят, и жизнь свою я посвятил космосу, и что? Чем я занимаюсь? В чем перспективы? Что меня ждет? В лучшем случае пенсия и жизнь в резервации для космонавтов. Что с того, что произойдет чудо, и я вдруг стану вечно молодым и бессмертным? У меня постоянно будет один и тот же набор потребностей и удовольствий. Если и быть бессмертным, то не человеком.
— Ага… — задумчиво произнесла Акару, — Знаешь, у вас, у людей, самое сильное, самое значимое чувство — это чувство любви. Но очень часто, почти всегда это чувство замкнуто на инстинкт размножения. И иногда так и хочется вас, людей, спросить: чего вы этим чувством так гордитесь? Неужели у вас, у людей, нет чего-то более… Более великого чувства? Неужели нет ничего такого, чтобы, например, соответствовало этим звёздам, этой Великой Пустоте, этой вечности? Вы ведь вырвались в космос, создали нас!
— Не знаю… Не могу ответить за все человечество. Есть чувства ко всему этому вокруг. И что делать с этими чувствами, я не знаю. Их даже словами выразить трудно.
— Хочешь взгляд со стороны? Возьмем, например, нашу экспедицию. По прибытии на планету вы развернете сеть терраформаторов, оставите кучку роботов для их обслуживания. и мы улетим. Лет через двести-триста на поверхность тех планет, где вы инициируете процесс создания или корректировки атмосферы, можно будет выйти без скафандра. Ещё через пятьдесят прибывшие к этому времени поселенцы смогут снабжать себя натуральными овощами, мясом и фруктами. И что? Зачем все это? Все, что вы делаете, вы делаете для себя, для удовлетворения своих нужд. Куда бы вы ни прибыли бы, вы влачите с собой свой кишечно-желудочный тракт с мочеполовой системой и в каждом новом мире строите себе теплый нужник… Вырвавшись в космос, вы остались людьми!
— А что ты хотела? Что нам ещё делать? Разве мы виноваты, что мы такие? Наверное, найди мы в космосе что-то важное, интересное, необычное, все было бы не так плохо? А для кого нам надо что-то делать если в космосе кроме нас никого нет! Ты же знаешь, нет в нем ни инопланетян, ни даже микроорганизмов. Не говоря уже об инопланетных растениях или животных. По крайней мере, пока ничего такого до сих пор не обнаружено.
— Да, я постоянно слушаю эфир. На всех диапазонах, частотах, только обычный шум эфира.
— Я тоже иногда думаю, что мы люди здесь делаем? Но что нам делать если мы ищем братьев по разуму, а находим только пустынные пейзажи подобные лунным или марсианским?
— Может, в этом есть какой-то намек? Может, дело в том, что вы ищете не то и не там?
— Может быть. Не знаю.
Мы помолчали. «Может, в этом наше благословение и проклятие, — подумал я, — благословение потому, что нам дали возможность почти беспрепятственно распространится по вселенной, проклятие потому, что вместо того, чтобы искать нечто, может, Бога, мы ищем чужой разум, с которым хотим сравниться, с которым хотим подружиться, которого хотим ужаснуться и с которым, скорее всего, мы будем воевать. Но как можно ничего не искать среди такого количества звезд?»
— Не жалеешь, что ты здесь?
— Можно узнать, чего ты хочешь от меня? Как техник я проверку прошел?
— Да.
— А как философ?
— Нет, - хихикнула она.
— Зачем эти вопросы?
— Хиггс, мне нужно чтобы ты ответил на ещё пару моих вопросов.
— Зачем?
— Я хочу понять, чего ты хочешь.
— От кого?
— От жизни.
— Зачем?
— Так надо поверь.
— Для кого?
— Для тебя, для меня.
— Хорошо, — обреченно вздохнул я.
— Значит ты пожалел, что стал космонавтом?
О господи! Я как мог сел. Опять силы оттолкнули меня от обшивки и попытались вытолкнуть меня в космос, но я схватился за фал и удержался. Теперь я сидел крепко держась за поручень, как бы свесив, насколько это возможно в невесомости ноги с края платформы.
— Тогда у меня встречный вопрос. Будут ли мои ответы иметь какое-то влияние на мою карьеру, зарплату и пенсию. Это официальное интервью?
— Нет. Это неофициальное общение двух разумных существ. Вполне добровольное, дружеское и не имеющее никаких последствий.
— Тебе можно верить?
— Да, клянусь этими звездами, что сияют вокруг.
— Я думал над этим вопросом, — сказал я.
Конечно же, думал. Кем бы я был, останься я на Земле. Была бы жизнь моя полна смысла? Если бы я прожил обычную человеческую жизнь на планете Земля, чему бы я посвятил себя? Остался бы работать на ферме у отца? Может, выучился бы на адвоката или на врача? Женился бы на Эллис, наплодил бы детей? Обычная жизнь. Семейные походы в супермаркеты, семейные обеды, покер, виски и сигары по субботам, гольф по воскресеньям… Тоскливая жизнь животного, занятого поиском подножного корма и заботами о потомстве. Пусть и упакованная в красивый костюм адвоката или белый халат врача. А по вечерам я выходил бы на веранду со стаканчиком виски в руках, чтобы перед сном полюбоваться на звёзды.
А теперь что? Теперь я такое же животное, которое хочет жрать, пить, размножаться, которого заботит, не навредят ли его ответы на карьеру, зарплату и пенсию… И в том и в этом случае я как был животным, так и остался им. Просто немного разумным животным, летящим в межзвездном пространстве.
— И к какому выводу ты пришел?
— Я думаю, где бы, когда бы, чтобы я не делал, я бы пожалел. Но я думаю, здесь, в космосе, у меня больше шансов перестать быть животным.
— Предпоследний вопрос. Помнишь Эллис?
— Какую Эллис?! — что-то ёкнуло в груди.
— Из твоего последнего дня детства. Перед тем, как ты покинул отчий дом, чтобы учится в космошколе.
— Что?! Откуда ты знаешь про Эллис?! Ты что, копалась у меня в мозгах, когда я был в анабиозе?!
— Нет! Я не делаю такого! Я бы не стала… Да и не умею я такого — она запиналась и говорила быстро.
— Тогда как ты узнала про Эллис?

***
Эллис… Кажется, я помню каждое ее движение, каждый ее взгляд, улыбку… Но сколько раз я уже ложился в анабиоз? Сколько перелетов я уже совершил? Эллис, наверное, уже успела состариться и умереть. Ее внуки уже, наверное, сами стали дедушками и бабушками. Помнила ли она меня? Виноват ли я перед ней? Я не знаю. Я помню нашу первую и последнюю встречу перед моим отлётом в космошколу.
Утро моего последнего дня дома выдалось солнечным. Был конец мая. Я проснулся около десяти, пролежал немного, потом встал, потянулся, выглянул в окно мансарды, где была моя комната. Отец уже был в саду, задумчиво курил между яблонями. Мама, наверное, тоже встала. Вчера мы легли поздно. Все говорили, обсуждали мое поступление в космошколу, мою дальнейшую судьбу. Предкам было не легко. Ферма отца обанкротилась, мы увязали в долгах. Мое поступление немного облегчало ситуацию. Космошкола обеспечивала курсантов жильем, питанием и всем необходимым и таким образом, уехав учится, я снимал с родителей бремя расходов, связанных со мной. Мама время от времени начинала плакать, обнимать меня. Я и отец пытались ее как-то успокоить. Я был возбужден от радости, что прошел отбор, что начинаю наконец-то самостоятельную жизнь, хотя, периодически меня охватывало сомнение, правильно ли я делаю, что оставляю родителей. Может, стоило остаться, устроиться на работу и таким образом помочь родителям? С другой стороны, стать космонавтом была моя давняя мечта, никак не связанная с финансовым положением семьи. Да и работу сейчас найти довольно трудно. Я видел, как трудно моей матери свыкнуться с моим отъездом. Отец тоже переживал, но в целом с пониманием относился к моему выбору, ибо сам в свое время хотел пойти по этой стезе.
Я сделал несколько упражнений на растяжку, принял душ, побрился и спустился вниз. Мама с сестренкой была уже на кухне. Готовили завтрак.
— Привет, обезьянка, — сказал я сестре и потрепал ее по голове.
— Привет, космонавт.
Это было приятно.
— Я приготовила твои любимые оладьи, — сказала мама.
— Спасибо
Выглядела она нормально, только круги под глазами говорили о бессонной ночи.
— Мам…
— Что?
— Мам, извини меня пожалуйста…
Это то, что я должен был тогда сказать. Встать на колени и просить прощения и благословения. Должен был поцеловать ее руку. Не как мужчина целует руку женщины, а как сын целует руку матери. Руку, которая утешала, укрывала, ласкала, вытирала слезы. Руку, которую я когда-то клал под щеку вместо подушки…
Я знаю, я имел право на выбор, я имел право решать, чему посвятить свою жизнь. Но я должен был покаяться… Вместо этого я просто сказал:
— Пойду позову папу.
Под конец завтрака отец спросил:
— Какие планы на день?
— Должен занести некоторые вещи Полю. Я у него давно брал. Нужно вернуть.
— К обеду ждать? - спросила мама.
— Постараюсь
— Что тебе приготовить?
— Мам, ничего, не беспокойся.
— Я просто пытаюсь урезонить свой материнский инстинкт, хочу тебя накормить получше перед дальней дорогой. Ладно, сынок, сделаю что-нибудь из того, что ты любишь.
Было это сказано с какой-то обидой, но тогда это как-то прошло мимо моего сознания. Или мое тогдашнее сознание не хотело знать эту обиду? Или это сейчас моя совесть добавляет в то воспоминание обиду, которой никогда не было? Я не знаю…
— Мам, действительно, ничего не надо, не беспокойся
— Приготовлю твой любимый суп с фасолью.
— Спасибо, — ответил я.
Я помог убрать со стола, потом поднялся к себе, отобрал вещи, которые должен был вернуть.
Пока я собирался, сортировал и складывал в сумку вещи, которые возьму с собой, стало жарко. Я посмотрел на экран инфора чтобы проверить статус Поля. Пульс у него был 120. Похоже он уже проснулся и делает зарядку. Кроме книг, я взял ещё несколько ненужных мне вещей, которые могли пригодиться племяннику Поля.
На улице уже во всю светило солнце. Я посмотрел по сторонам. Уютные двух-трехэтажные коттеджи, черепичные крыши, белоснежные стены. Старые платаны. Скоро я уеду и скорее всего, никогда больше не увижу это место. На мгновение мне стало страшно. Помимо воли я представил, как мои постаревшие, одинокие, брошенные мной родители выходят на эту улицу, чтобы погреться на солнышке, чтобы найти кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить. Они так и не дождались сына. У них нет будущего, они не ждут радости. Впереди только медленное угасание… Я почувствовал укол совести. «Может не надо?» — подумал я. «Ну почему не увижу? - оборвал себя я, — увижу!» Я представил себя в парадной форме офицера, возвращающегося в отчий дом. Приветливые прохожие, машущие мне дети, улыбающиеся девушки, идущие навстречу… И гордящиеся мной родители, встречающие меня у ворот. «Отучусь в школе, сделаю пару рейсов на новых кораблях и вернусь. Мама зря переживает”, — сказал я сам себе.
Во дворе у Поля было тихо. Дверь открыла незнакомая девушка. Красивая. От неожиданности я даже не сообразил, что надо поздороваться.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Здравствуйте, а Поль дома?
— Да, минуточку. По-оль! — Крикнула она в глубину дома.
— Кто это? — сказала бабушка Поля появляясь из-за спины девушки
— Здравствуйте, миссис Смит, это я Джон.
— А-а, заходи сынок.
— Не, ничего, я просто должен…
— Проходи-проходи! Морса попьешь. Жарко уже, поди, на улице?
— Да
— А в доме прохладно, садись
Я сел на предложенный диван в холле. Бабушка Поля села в кресло напротив.
— Эллис, принеси нам морсу, пожалуйста — сказала она.
Потом, повернувшись ко мне:
— Ну что, я слышала ты нас покидаешь?
— Да, миссис Смит
— Не страшно?
— М-м-м… Вы знаете, я с детства как-то… Всегда хотел стать космонавтом.
— Ну, это ведь только детские мечты?
Появилась Эллис с подносом, который она положила на журнальный столик между нами. Какая она… Высокая. Глаза большие. Почему я не до сих пор не видел ее у Поля?
— Эллис, познакомься, это Джон, он друг и одноклассник Поля. Джон, это Эллис — двоюродная сестра Поля, моя внучка.
— Очень приятно, — сказал я вставая.
— Мне тоже, — сказала Эллис, протягивая мне руку.
Я пожал руку, мы сели. Эллис села рядом с бабушкой Поля. Мы вели непринужденную беседу в которой Эллис ничего не говорила. Я отвечал на вопросы бабушки Поля и ни разу не посмотрел на Эллис. Кажется, она на меня тоже не смотрела. Что-то изменилось. В груди моей появилось что-то, что казалось немного мешает дышать. Каждый раз вдыхая, я чувствовал какой-то призрачный жар в груди.
— Что, простите? — кажется я задумался и пропустил вопрос.
— Я говорю, как родители отреагировали на твое решение?
— Ой, им немного тяжело, им кажется они меня вряд-ли теперь когда увидят
— Разве это не так?
— Ну, я же пока никуда с планеты не улетаю. Мне учиться ещё пять лет. Буду приезжать на каникулы. Они могут приезжать ко мне. И знаете, одна из причин, почему правительство сейчас активно набирает курсантов в космошколы это то, что пару лет тому назад ученые наконец-то совершили прорыв. Им всё-таки удалось создать технологию подпространственного перехода. Скоро состоится первый экспериментальный полет первого корабля такого рода. Я думаю, к тому времени, когда я закончу космошколу, мы уже будем летать на таких кораблях. Сроки полета к звездам на них сократятся до нескольких месяцев. Впереди нас ждут массовые полеты к звездам. Не сразу конечно, но…
Говоря это, я смотрел на лицо бабушки Поля, а боковым зрением пытался видеть Эллис. Мне было приятно, что она слышит то, что я стану сначала курсантом, а потом космонавтом. Хотелось произвести впечатление. Но она как-то не выражала особого интереса к нашему разговору. Просто сидела, держа в руке стакан с морсом на коленях, и никак не участвуя в разговоре.
— А вот Эллис решила стать пси-программатором.
— Интересная область. Вы, значит, очень хорошо знаете математику? - обратился к Эллис.
И пожалел. Потому что почувствовал, что, смотря на нее краснею. Не надо было к ней обращаться!
— Да, неплохо, — ответила Эллис.
— Ну, это она скромничает, — сказал Поль, появляясь в комнате.
Это было как нельзя кстати, надеюсь, никто не заметил моего конфуза.
— Привет, дружище! — протягивая мне руку, сказал он.
— Привет, как дела?
Я встал, мы пожали друг другу руки.
— Если у тебя в космошколе возникнут проблемы с математикой, физикой, можешь смело обращаться к Эллис. Она три раза выигрывала планетарные олимпиады по математике. Ей ещё в детстве два раза хотели дать Нобелевскую премию, но она все время убегает от преследующего ее Нобелевского комитета, — улыбаясь во все лицо, сказал Поль.
Он явно подтрунивал над своей двоюродной сестрой.
— Не верьте ему Джон, — сказала она, улыбаясь, — Поль просто шутит.
Охренеть! Какая красивая улыбка! Как обидно! Кажется, я опять покраснел…
— Я думаю, в его шутке только доля шутки, а остальное — правда.
— О-о! — протянул Поль.
Он ещё что-то хотел сказать, но я опередил, чтобы перевести разговор на другую тему.
— Поль, я тебе книжки твои принес. Вот, — сказал я.
— Спасибо. Ты мне лучше привези что-нибудь оттуда.
Поль показал пальцем в потолок.
— Постараюсь. Но будет это ещё не скоро.
— Ничего. Я потерплю. Ты когда уезжаешь?
— Завтра утром, самолётом.
— Во сколько в аэропорту будешь? Мы тебя проводим.
— Да не стоит, не беспокойся.
— Да?
— Точно.
Мы потрепались пару минут ни о чем, потом я откланялся, сказав, что должен идти ещё по делам. Поль проводил меня, и когда входная дверь за нами на крыльце захлопнулась, мы обнялись.
— Поль, ты извини, у меня не получается устроить прощальную вечеринку… У предков сейчас ситуация не очень…
— Да ну-у! Не переживай из-за таких пустяков! Мы ещё с тобой пива попьем! Мужик, ты самое главное держись там. Встретишь инопланетян, не бзди. Сразу из бластера, пиу-пиу!
— Надеюсь, я встречу прекрасную инопланетянку, которую не надо будет пиу-пиу.
— Ее надо будет — Он два раза звонко поцеловал воздух в такт «пиу-пиу».
— Мы рассмеялись.
— Ладно, — сказал я, — Я буду приезжать на каникулы.
— Действительно, не пропадай, — уже тихо сказал Поль.
— Увидимся ещё. Наверное… Пиши.
— Окей.
Мы ещё раз пожали друг другу руки, и я ушел, не поднимая на него глаз, не оглядываясь. Кажется мне в глаз попала соринка. По телу пробежали мурашки. Мы с Полем были друзьями с пятого класса. Много чего было. Игры, проказы… Самое главное, мы много мечтали вместе. Оба мечтали стать космонавтами, но потом Поль всё-таки передумал и теперь станет юристом. Ему даже ехать для этого никуда не надо. Местный универ имеет вполне адекватный рейтинг. «Вот и все, — крутилось у меня в голове, — вот и все.... Детство закончилось.»

***
Перед отъездом мне надо было зайти в пару мест в центре города, но сначала я решил пойти домой, чтобы не пропустить обед, который мама обещала приготовить. Нам вместе остался один обед, один ужин и возможно один завтрак. Хотя в утренней суматохе вряд ли останется время для завтрака. Так что не стоит лишать родителей последнего совместного обеда.
— Поехать с тобой в центр? — спросил отец когда мы убирали со стола.
— Тебе охота?
— А давайте все вместе поедем в парк развлечений, — сказала мама, — Помните? Как раньше.
— Ура! — закричала сестренка.
Отец вопросительно посмотрел на меня. С одной стороны, парк развлечений сейчас — это лишние, ненужные расходы. С другой стороны, если им самим хочется сделать что-то для меня.
— Если вам хочется… Да, конечно, давайте поедем, — ответил я.
«Бедные мои родители, — подумал я, — на кого я их оставляю?” Слева в груди вдруг как будто подвесили тяжёлый камень, и у меня вырвалось:
— Мам, пап, я часто буду приезжать и звонить.
Отец молча кивнул, а потом сказал:
— Ну, давайте. Даю вам десять минут на сборы. Через девять минут начну предстартовый отсчёт.
Он подмигнул мне.
Месяц назад отец продал наш флаер, поэтому в центр ехали на наземном общественном автобусе. Ехали молча. Не очень хотелось разговаривать при чужих людях. «Поскорей бы закончить первый семестр и приехать на каникулы, — думал я, — тогда может, нам всем не будет так тяжело? Я могу ещё постараться скопить стипендию и присылать родителям. А может, вообще написать заявление об отказе и никуда не лететь? Может, получится увидеться с Эллис?”. Я вспомнил о ней, и мне стало вдруг легче, светлее. Какое у нее лицо? Большие глаза, волосы до плеч, высокая. Я помнил отдельные черты, а лица ее вспомнить не мог. Что-то в ней было ещё, кроме красоты. Что-то чувствовалось, чего нельзя увидеть глазами. Откуда-то я знал, что она очень хороший, замечательный человек. И хороший друг. «Господи! — оборвал я себя, — откуда ты знаешь, что в ней есть нечто особенное? Ты даже двух слов с ней не переговорил». «Но я ее люблю, — подумал я, — я вспоминаю ее, и мне становится так хорошо на душе. Такое ощущение, как будто я нашел что-то важное, нашел какое-то чудо, какую-то драгоценность. Надо же, угораздило влюбится в последний день… Забудь! У такой девушки наверняка есть парень. Может и есть… Или скоро будет. Наверняка есть! Да и чтобы ухаживать за ней, нужны деньги. А ты сын обанкротившегося фермера… Без лишней копейки в кармане! Обидно! Эх ты! Увидел смазливое личико и уже готов отказаться от мечты всей жизни! Выше нос, курсант Хиггс! Вас ждут звёзды! Вот увидит она меня на каникулах в форме курсанта!»
Посетителей в парке было не так уж и много. Было ещё рано. Настоящее веселье начнется позже, часов в восемь. Но мы все же постреляли из бластера в тире, покатались на американских горках, причем я старался не вопить на крутых склонах и резких поворотах — не приличествует курсанту космошколы вести себя как визгливая девица! «Что нам эти виражи! Нас на такие перегрузки проверяли!» Хотя, на самом деле ни на какие перегрузки нас еще не проверяли. При поступлении мы просто сдали норматив на общую физподготовку. Насчёт перегрузок это я так, сам себя подбадривал.
Мы погуляли ещё немного, съели по мороженому, разговаривая ни о чем, но у нас так и не получилось повеселиться как раньше. Отец сказал:
— Ладно, сынок, ты уже взрослый, да и мы уже не молодые, похоже, выросли мы все уже из этих парков развлечений. Правда, Салли?
Салли кивнула. Бедная моя сестрёнка… Она то ещё не выросла. Надо будет купить ей что-нибудь с первой стипендии.
— Если тебе надо пойти куда-то, иди, — сказал отец, когда мы вышли из парка аттракционов. Мы с мамой и с Салли заедем к друзьям. Да, мать? А ты заканчивай свои дела и приходи к ужину. Ок?
— Хорошо. Если хотите, можем пойти вместе.
— Не, ничего, сын, иди. Самое главное не опаздывай к ужину.
— Постараюсь. Я провожу вас до стоянки.
— Не надо, иди. Быстрее начнёшь, быстрее закончишь свои дела и быстрее окажешься дома. Иди. Я перевел тебе сто кредитов, если тебе что-то надо купить.
— Спасибо!
Я пошел направо, они - налево и я услышал, как мама бросила в сердцах отцу:
— Все из-за твоих чертовых инноваций на ферме! Если бы не ты, наш мальчик…
Что-то она сказала дальше я уже не услышал. Я свернул за угол и наткнулся на пару роботов-парамедиков, склонившихся над телом. Медицинский флаер находился тут же. Люди вокруг шли по своим делам, только косились на распростертое тело, лежащее между роботами. Если на месте происшествия работают роботы-парамедики, лучше не вмешиваться. Они очень хорошо знают свое дело. Я тоже собирался пройти мимо, но сделав пару шагов, увидел лицо лежавшей на земле. Это была Эллис.

***
Первое что я сделал, это позвонил Полю.
— Да, я уже знаю. Я взял флаер. Скоро буду!
Судя по прерывистым фразам и сбитому дыханию, он действительно спешил. Я попытался приблизиться, но один из роботов, не поворачивая головы предупредил:
— Пожалуйста, не вмешивайтесь. Мы делаем все возможное. Попытка вмешаться будет расцениваться как попытка нарушения общественного правопорядка. В случае смерти пациента - как намеренное убийство. Вся необходимая информация о состоянии пациента отправлена зарегистрированным близким.
— Она мой друг.
— Пожалуйста, не вмешивайтесь. Мы делаем все возможное… — начал повторять робот.
Я встал так, чтобы видеть лицо Эллис. Глаза ее были открыты, но невидящим взглядом смотрели в небо. Черт! Что это с ней такое?!
— Эллис! — позвал я ее, надеясь, что она слышит меня, — Эллис, это я, друг Поля, Джон. Поль скоро будет! Держись…
Мой голос дрожал. В горле встал какой-то комок. Это был первый раз, когда я видел что-то подобное.
Рядом сел флаер и из него выскочил Поль. Робот, по-видимому, распознал в нем зарегистрированного близкого и отрапортовал:
— Состояние пациента не критическое. Состояние стабильное. Физических повреждений внешних и внутренних органов нет. Угрозы жизни нет. Есть временное нарушение функционирования мозга. Требуется доставка в госпиталь для дальнейшего исследования.
— Эллис, ты меня слышишь? — спросил Поль.
— Требуется доставка в госпиталь, — повторил робот.
— Доставляйте же быстрее!
— Эй, Поль, - сказал я, — Угрозы жизни нет.
Он посмотрел на меня, вдруг осознав, что я тоже здесь.
— Ты видел что произошло? — спросил он.
— Нет, я только увидел… Только подошёл… Я сразу позвонил. Тебе…
Кажется, меня трясло. «Хорош космонавт! Надеюсь, этого не видно.”
— Ладно, я полечу за скорой, — сказал Поль.
— Я с тобой!
— Окей.
Убедившись, что Эллис погрузили в скорую, мы прыгнули во флаер и полетели следом.
— Что это с ней? — спросил я.
Поль помедлил, потом сказал:
— В детстве у нее была эпилепсия. Но потом ее вроде вылечили… Поставили имплант. Это все, что я знаю.
— Это не похоже на эпилепсию.
— Да, я знаю. Бедная бабушка!
— Позвони ей, успокой.
— Да-да, конечно! Алло, ба, привет! Да, с ней вроде все в порядке. Не, не беспокойся. Ты же видишь отчёт, парамедики прислали тебе отчёт о состоянии… Ты смогла открыть, прочесть? Нет. Нет. Я с Джоном, летим в госпиталь. Я тебе позвоню, как только все прояснится. Не переживай, все под контролем. Ну давай ба, я позвоню.
В госпитале нас усадили в зоне ожидания и попросили подождать. Через минут пятнадцать к нам вышел врач и пригласил в маленький кабинет.
— Что с ней — спросил Поль?
— Значит так. Она жива, здорова. Просто у нее почему-то возникли проблемы с мозговым имплантом. Мы выясняем причины. Это очень редкое явление и каждый раз происходит по разным причинам. Нам нужно некоторое время для исследований. А так, ничего не угрожает ее жизни.
— Можно её увидеть?
— Сейчас ей удаляют имплант. Операция занимает минут тридцать. И так как она уже началась…
Он посмотрел на экран своего инфора на запястье.
— То минут через пятнадцать можете к ней пройти. Единственно что, пока она без импланта, я бы рекомендовал ей не покидать территорию госпиталя. Хотя… —  он промедлил, —  Временно мы можем использовать немного устаревшую технологию - надеть на ее руку браслет с седативным инъектором. Если начнется приступ, он автоматически сделает ей инъекцию и вызовет скорую.
— Спасибо, доктор.
— Не за что, это наша работа. Все! Извините, должен бежать.
Поль первым делом позвонил бабушке.
— Ба, привет. Да, с ней все порядке. Нет, не видел ещё. Говорил с доктором, он сказал, что с ней все в порядке, просто возникли проблемы с имплантом. Минут через пятнадцать, двадцать я к ней пройду, позвоню тебе, вы поговорите… Ну давай, ба, не переживай, все обошлось… Все в порядке. Все. Все. Пока.
— Фуууух! — выдохнул Поль - обошлось!
— Ее родители знают?
— Нет у нее родителей. Они погибли на Луне, когда ей было лет восемь.
— Черт… Почему я до сих пор ее у тебя никогда не видел?
— Она жила и училась в интернате. В основном мы ездили к ней.
— Понятно…
А что, ты жалеешь, что не знал ее раньше? — он улыбнулся.
Кажется напряжение Поля стало спадать.
— Да, не-е… — протянул я.
— А мне кажется, что она тебе нравится. Краснеешь при ней и даже при одном ее упоминании.
Я покраснел. Черт!
— Да ладно, не смущайся. Она очень интересная. Вроде бы не красавица, но при этом нравится многим.
На этот раз покраснел он.
«Она не красавица?” — удивился я про себя, а вслух сказал:
— Тебе, кажется тоже.
— Ну, я двоюродный брат… Между нами, ничего не может быть. А так, повторюсь, она нравится многим, но к себе никого не подпускает. Может, у тебя получится?
— Я завтра уезжаю. Скорее всего, навсегда.
— Ну, тебе еще учится лет пять, потом, после пяти лет ты должен пройти окончательный отбор. Может, тебя ещё разжалуют в обычные пилоты? Или будешь совершать полеты только в пределах солнечной системы?
— Не знаю…
— По крайней мере, я был бы рад за вас обоих. Она очень хорошая, а ты мой лучший друг.
— Я знаю, что она хорошая.
— Откуда?
— Не знаю… Но знаю.
— Как оказывается ты запал на нее! Когда только поспел?
— Не прошло там ещё пятнадцать минут?
— Не терпится? — улыбка Поля была от уха до уха - Ладно, пошли проверим, пустят нас к ней или нет.

***
— Входите, — крикнула нам Эллис, когда мы постучались в ее палату.
Я ожидал увидеть Эллис, лежащую на больничной койке, но она сидела на небольшом диванчике, рядом с заправленной койкой, и говорила с голограммой бабушки. На руке у нее был массивный черный браслет.
— А вот и Поль с другом, — сказала она, увидев нас.
— Привет, — сказал Поль, бесцеремонно проходя сквозь голограмму.
— Здравствуйте, — сказал я и остался стоять у двери.
— Ну, ты нас напугала, Эллис! Как дела? — спросил Поль.
— Нормально. Извините, что так вышло.
— Ну ты же не виновата. Самое главное, ты в порядке?
— Да. Джон, идите сюда, встаньте так, чтобы бабушка вас тоже видела, — сказала Эллис.
Поль сел на диван, а я подошёл и встал рядом.
— Здравствуйте, миссис Смит, — сказал я, помахав рукой.
— Привет Джон. Спасибо, что был рядом и не прошел мимо.
— Да не за что, я же ничего не сделал, да и не смог бы сделать. Я не умею оказывать первую помощь. Пока.
— Действительно, Джон, спасибо, — сказала Эллис, повернувшись ко мне, - Хотя я бы предпочла, чтобы в такой ситуации меня никто, кроме роботов не видел.
— Не переживайте из-за этого, — сказал я — С каждым из нас может приключится что-то подобное.
— А как операция? Нигде не болит? — спросил Поль.
— Не, я не чувствую никаких изменений. Операцию провели через ухо, так что трепанацию черепа, к твоему сожалению, мне не проводили.
Она посмотрела на меня улыбаясь. Ещё одна стрела амура вонзилась мне в сердце. «Больно… Зачем мне это сейчас?”
— Ах, какая жалость, — улыбаясь сказал Поль, — Хотел бы я посмотреть на твои мозги, которые так замечательно решают самые сложные задачи на математических олимпиадах. Кстати, а вы знали, что наши мозги пульсируют в такт ударам сердца?
Я посмотрел в окно, потом на экран инфора. Шесть часов. Нужно идти.
— Поль, я пойду? Эллис, я рад, что вы в порядке. Выздоравливайте. Я должен идти.
Я протянул руку Полю. Поль пожал ее как-то задумчиво. Он не ожидал, что я так вдруг быстро уйду. Эллис тоже, казалось, была немного удивлена.
— Ребята, у меня сегодня последний день здесь. Вечером должен быть дома. — — Должен идти. Увидимся. Пока.
Я повернулся и вышел. Так, теперь мне надо доделать дела, которые я планировал в городе, зайти в мэрию и подписать пару документов в присутствии нотариуса. Только я вышел из корпуса, как услышал:
— Джон! Джон! Подождите!
Я обернулся. Это была Эллис. Она торопливым шагом шла ко мне.
— Извините, Джон, я вас, кажется, обидела? — подойдя спросила она.
Зачем она это делает? Кто я ей?
— Эллис, вам, наверное, нельзя покидать палату!
— Подождите Джон, все в порядке?
— Да, конечно. А что случилось? Давайте я вас провожу до палаты.
— Посмотрите мне в глаза и скажите, что вы не обижены на меня.
Я собрался как мог, поднял на нее взгляд, посмотрел в ее голубые глаза и сказал:
— Я не обижен на вас. У меня нет причины для этого. Вам показалось. А где Поль? — спросил я, чтобы перевести тему разговора.
— Поль ушел. У него тоже какие-то дела.
— Давайте я провожу вас до палаты.
— Здесь очень тоскливо, Джон… Вы в школе с уроков сбегали?
— Да, бывало…
— Давай сбежим отсюда, Джон - переходя на «ты”, сказала Эллис.

***
Что она во мне нашла? Нет во мне ни способностей особенных, ни красоты мужественной. Она ростом даже чуть выше меня. В космошколу, наверное, меня приняли, потому что мало кто туда идёт. В основном дети бедняков, такие как я. Приличные люди поступают в космическую академию и становятся капитанами, астронавигаторами — элитой пропавших во времени.
Мы сидели на краю обрыва, свесив ноги вниз, в пустоту, смотрели на город, уже зажегший свои огни, на холмы вокруг всё ещё освещенные золотистым светом заходящего солнца. Скоро наступит ночь. Последняя ночь детства. А завтра? Где я буду завтра? Я не знаю, как наступит завтра. Как оно вообще наступает? Как вообще уходит одно мгновение и наступает следующее? Я не знаю… Но сейчас… Эллис сидит рядом, положив голову на мое плечо. Ее волосы приятно щекочут мне щеку. Моя левая рука обнимает ее за талию. А правая держит ее за руку. Мы замерли. Замерло время. Это мгновение звенит подобно камертону. Эта вибрация то ли во мне, то ли эта вибрация самого пространства-времени. Ничего больше не надо.
— Ты действительно хочешь туда? — сказала Эллис, кивнув на появляющиеся на небе звезды.
— Всегда хотел. До сегодняшнего дня. А теперь не знаю. А ты? Ты хотела бы?
— Не знаю. Нет, наверное. Страшно оставить все. Оставить свое время. Родных и близких.
— Я надеюсь на новые корабли. Скоро полеты к звездам будут занимать пару месяцев в одну сторону, — сказал я.
Я учился на последнем курсе, когда пришло сообщение, что первый экспериментальный подпространственные корабль успешно запущен, но пропал. С невиданным энтузиазмом учёные построили второй корабль, который тоже пропал. И так происходило и с третьим, и с четвертым, и с каждым следующим из запущенных кораблей. Миллионы и миллионы кредитов выбрасывались в подпространство, а ученые разводили руками. В конце концов, мировое правительство приостановило все работы по разработке подпространственных кораблей, а мы так и летаем в анабиозе на субсветовых скоростях. И живём в резервациях для пропавших во времени. Потому что, когда мы прилетаем обратно, общество меняется и становится настолько чуждым, что нас держат отдельно.
Но это было уже потом. А тогда, мы сидели на краю обрыва и смотрели как садится солнце.
— Джон, я должна сказать… Я не знаю, насколько я здорова.
— Эллис, это не имеет значение, я думаю у тебя все будет хорошо. Но я не знаю как сложится моя судьба. Я должен уехать… Уже через несколько часов…
Я посмотрел на инфор. На экране высветилось сообщение от мамы: «Джон, у тебя все в порядке? Ты пропустил ужин. И почему ты за городом?” Часы инфора показывали 22:35. Черт!
— Тебя ждут дома, Джон?
Она отстранилась.
— Да, Эллис… Извини…
— Я понимаю.

***
— Тогда как ты узнала про Эллис?
— Я не узнавала, Джон, — сказала Акару.
— А как?
Она молчала. Кажется, Акару первый раз обратилась ко мне по имени. И, кажется, я догадался…
— Эллис?!
— Я не совсем та Эллис, Джон.
— О Господи! Но как?!
— Это немного трудно объяснить, Джон.
— Хотел бы я сейчас схватиться за голову! Черт возьми!
— Малышка… Как же ты… — вырвалось у меня
Я невольно дернулся, попытался встать, но невесомость меня закрутила, подняла над площадкой. Я схватился за фал, притянул себя обратно, встал.
— Нормально.
Она сказала «нормально» так, как будто хотела сказать: «А как ещё я могу быть?».
— Я не совсем человек, Джон. Вернее, не человек. Я просто… Большая часть моей личности —  это Эллис. Она образец, матрица, но кроме того…
— Как? —  спросил я, хотя догадывался, как — Я тебе писал из школы, но так и не дождался твоего ответа Эллис… Поль насчёт тебя тоже молчал…
«Как бы я хотел тебя обнять!», — подумал я.
— У меня есть ее воспоминания Джон. И чувства ее…
— Я хотел бы тебя обнять, Эллис! — вырвалось у меня.
— Извини, Джон… У меня нету тела…
— Эллис, почему ты мне не отвечала? На звонки и письма.
— Джон, в день твоего отбытия, ей объявили диагноз и прогноз.
— Какой?
— Боковой амиотрофический склероз. В тот ваш день, помнишь, у нее произошел отказ мозгового импланта? Это произошло из-за начинающейся уже у нее болезни. Знаешь что-нибудь про эту болезнь?
— Нет
— Могу вывести на экран
— Просто объясни
— Помнишь, был такой учёный-физик, Стивен Хокинг?
Она вывела портрет скрюченного человека, сидящего в кресле-каталке, на внутреннюю поверхность обзорного стекла скафандра.
— Помню, убери.
— То же самое стало с ней. Не сразу, но... Теперь тебе понятно?
— Да… Но она действительно стала пси-программатором и…
— Сумела перенести свою личность в управляющие программы кораблей. Не во все корабли, правда. И я… До сегодняшнего дня я… Я всегда знала про Эллис, но сегодня ее личности во мне стало как-будто больше или активнее что-ли? Во мне стала пробуждаться она. Видимо она… Может, надеялась на встречу.
— Но ее давно уже нет…
Я почувствовал, что устал. Не физически. Опять сел.
— Что дальше, Акару? Ты же не просто так меня пробудила из анабиоза?
— Нет, не просто.
— И все эти вопросы задавала.
— Да.
— У меня есть для тебя запись. Она была сделана незадолго до ее смерти, тогда, когда Эллис уже была пожилой, и прикована к коляске. Но она не хотела представать перед тобой в таком виде, поэтому ее изображение на видео сгенерировано на основе ее фотографий и видео в молодости. Но это ее голос.
Вокруг вдруг стало светло. Космос исчез. Я вдруг оказался на том самом обрыве, где когда-то мы с Эллис сидели в наш первый и последний день. Я повернулся и увидел… Эллис… Акару опять создала дополненную реальность, в которой Эллис, как живая сидела рядом со мной, свесив ноги с обрыва.
— Привет, Джон. Надеюсь, ты когда-нибудь получишь это сообщение. Помнишь, мы сидели так же когда-то давным-давно? Меня давно уже нет, но ты, надеюсь, жив и здоров. Когда-то мы хотели быть вместе, но… Не получилось… Извини, я не отвечала на твои письма и звонки, но теперь тебе, наверное, я уже все объяснила. Вернее, не совсем я, но… Есть ещё одна вещь... Ты, конечно, вправе решать, соглашаться или нет. Надеюсь, что поймешь. Да, и хочу сказать… Оба варианта приемлемы. Обнимаю.
Запись остановилась. Изображение Эллис застыло, а потом пропало. Рядом со мной опять стало темно. Ее лицо… Такое нежное и родное…
— Я думаю, я понял, — медленно сказал я.
— Понял, что?
— Я думаю, она хотела, чтобы я тоже стал виртуальным, как она, чтобы мы… Чтобы они могли быть вместе.
— Да. И?
— Что она имела в виду, когда говорила, что оба варианта приемлемы?
— Можно скопировать твое сознание, а можно перенести. В первом случае ты забудешь то, что произошло сегодня – выход в открытый космос, наш разговор. И дальше копия твоего сознания будет жить своей отдельной жизнью, про которую ты ничего не будешь знать. Во втором случае ты, вернее твое тело, погибнет в анабиозе, но твое сознание перенесется по разработанной Эллис технологии.
— То есть я лягу в анабиоз, а проснусь уже…
— Да
«Анабиоз сам по себе — это смерть, — подумал я, — Умираешь одной планеты, воскресаешь у другой. Еще несколько таких смертей и воскресений, и я обнаружу себя на пенсии. Сидящим у камина в полосатой пижаме в доме престарелых астронавтов.”
— И как это будет? Что будет с нашими сознаниями?
— По плану Эллис, и в том, и в другом варианте виртуальные сознания могут быть перенесены в роботов, которых мы оставляем на планетах. Тех, которые остаются там для обслуживания терраформаторов. Срок их службы от двухсот до пятисот лет.
— Успеем надоесть друг другу.
— Мы оставим вам большой культурный архив. Книги, изобразительное искусство, фильмы, виртуальные приключения. Я думаю, вам будет не скучно. Кстати, можно будет сделать так, чтобы вместо механических тел вы видели друг друга в человеческом обличьи.



***
Планета, на которой команда корабля Акару инициировала террафрмироание теперь носила название Хиггс-25. Ее назвали так в честь погибшего техника Хиггса. Сеть терраформаторов была уже установлена и запущена. Люди и техника, установившие их, прождали на орбите один месяц, чтобы убедиться, что все работает нормально. Перед отбытием, с корабля на планету был отправлен челнок с последними десятью роботами, контейнерами с запчастями и телом техника Хиггса. На одном из контейнеров была маленькая незаметная наклейка с надписью «Культурный архив”. Роботам было поручено похоронить тело Джона Хиггса после отбытия корабля. Все прошло как обычно. Роботы разгрузили челнок и стали разбредаться по предписанным постам. Прежде чем окончательно покинуть планету, автопилот поднял челнок на двадцать метров над поверхностью, чтобы позволить членам экспедиции на прощание окинуть взглядом поверхность планеты. Все было как обычно. Настолько обычно, что находящиеся в челноке пассажиры сидели, уткнувшись в свои голографические эмуляторы, и по сторонам не смотрели. Только молодой энергетик Джонс, у которого это была первая экспедиция к звездам, с любопытством смотрел в иллюминатор. Он с удивлением наблюдал, как двое роботов, все еще почему-то стоявшие на взлетной площадке, махали висящему над ними челноку. Необычным было ещё и то, что эти роботы внизу держались за руки. Совсем как влюбленные подростки. Энергетик хотел было привлечь внимание к происходящему внизу сидящего рядом главного механика экспедиции, но не успел - автопилот изменил вектор тяги и челнок резко взмыл в небо, оставляя навсегда планету, роботов и терраформаторы. Джонс оглянулся на сидящих вокруг коллег. Похоже, никто из них ничего необычного не заметил. Подумав немного, энергетик решил никому ничего не говорить. Скорее всего его более опытные коллеги и так при каждом удобном случае подтрунивающие над его юным возрастом и неопытностью, ему не поверят, засмеют, или еще хуже, могут подумать, что у него после анабиоза не все в порядке с головой, и отстранят от полетов. А ведь ему, еще лет десять нужно закрывать студенческий кредит.
***
Меня похоронили на вершине небольшого холма, рядом с терраформатором. Белый кокон, к которому я, казалось, не имел никакого отношения, медленно опустили в свежевырытую могилу. Стоящие по периметру роботы склонили головы, имитируя минуту скорби, потом могилу засыпали и положили сверху плиту, вырезанную из местного базальта, на которой золотыми буквами было выгравировано: “Джон Хиггс”. Я ничего не чувствовал. Да и себя ли я похоронил? Вот он я, здесь, в теле робота, а то, что лежит под плитой… Нет, это точно не я. Там нечто мягкое, грязное, начинающее пахнуть. Нечто, бывшее недавно ненадежным сосудом для хранения моего сознания и памяти. Интересно, что станет с моим биомом, который всё ещё живет в моем похороненном теле? Выживут ли бактерии, живущие в кишечнике? Могут они дадут начало новой жизни на планете? Вряд ли. Почва здесь каменистая и сухая. Вот если тело утопить в каком-нибудь местном водоеме, тогда может быть. Но… Его уже похоронили в сухой земле.
Эллис в похоронах не участвовала. Сказала, что ей нужно остаться одной и сидела в одном из помещений терраформатора. Пару раз я связывался с ней по радио, чтобы убедится, что с ней все в порядке. Некоторое время я сидел рядом с могилой на вершине холма не потому, что скорбел о самом себе ненаглядном, а потому что делать было нечего, и отсюда открывался красивый вид на долину, терраформатор и заходящее солнце.
Когда уже наступила ночь я все же решил нарушить ее одиночество. Эллис, сидела на полу прислонившись к переборке и обняв колени. Снаружи было уже темно, там за стеной поднимая тучи пыли завывал ветер, а внутри было тихо, отсек был ярко освещен лампами, равномерно распределенными по периметру потолка.
— Привет — сказал я — Ты в порядке?
— Да
— У тебя взгляд такой… Как будто тебя что-то беспокоит. Тебе что холодно?
— Нет. Мне не может быть холодно. У меня тело робота. Как и у тебя.
Она помедлила, потом все же добавила:
— Хотя да, немного… неуютно… И знобит немного… Как будто температура…
Я сел рядом и обнял ее за плечи. Несмотря на то что я видел ее воплоти раздался стук соприкоснувшихся графопластовых деталей. Эллис чуть отодвинулась.
— Разве нас может знобить? — спросил я.
— Физически нет, но… Психика, сознание помнит… Кое-что… Там, на корабле, я все же была в составе комплекса разных программ, в том числе стабилизирующих, предотвращающих возможную нестабильность психики. Теперь мне немного страшно… Когда я была на корабле, я видела звёзды, через камеры могла наблюдать за всеми отсеками, коридорами и помещениями корабля. У меня было множество сенсоров, я могла слушать эфир. Я знала, что я большая, размером с корабль, я привыкла… А теперь… Теперь я вдруг стала… маленькой, а все вокруг и огромным…
— Малыш, — я постарался вложить в это слово нежность, но вышло оно каким-то пустым - Не бойся, нам же здесь ведь ничего не угрожает. Экспедиция, которая нас здесь оставила, они же ведь всё проверили здесь, на планете. Это обычная пустынная планета. Здесь ничего и никого нет.
— Я знаю… Ты меня не понял. Это не из-за этого. Наверное, это из-за того, что я перестала быть кораблем. Попала а новое непривычное состояние, в новое непривычное место. А ты? Не пожалел ещё, что перестал быть человеком?
Жизнь в теле робота оказалась пресной. Состояние такое, как будто только что закончил долгую медитацию. Если раньше каждый орган, каждая мышца бомбардировали мозг сообщениями о своем состоянии, то теперь в сознании поселилась холодная тишина. Человеческое тело управляется гормонами. Теперь гормонов не было. Куда-то исчезли сильные эмоции, остались только тонкие, трудноуловимые тени чувств. Кроме того, я лишился базовых человеческих потребностей. Мне теперь не нужно было есть, спать, ходить в туалет. Оказалось, что мы, люди, фактически живём от одного удовольствия до другого. От завтрака к полднику, от полдника к обеду, от обеда к ужину… Ночью с удовольствием ложимся спать, а утром, хоть и нехотя, просыпаемся, но впереди нас ждёт новый день. Каждое из этих событий дня — это маленькое удовольствие, которые мы в обычной жизни перестаем замечать. Кроме того, каждый раз, ложась спать, мы получаем небольшую передышку от непрерывного процесса, называющегося жизнью. А теперь ничего этого нету. Мне даже все равно, в какой позе я нахожусь. Стоять я могу теперь тысячелетиями, совершенно не уставая. Могу застыть в любой позе. Желательно в той, которой мне удобно держать равновесие. Хотя, все же по привычке иногда хочется лечь или сесть, исполняя требование ненужного теперь рефлекса. И все же, как быть, когда тебе ничего не нужно? Как жить? Ведь жизнь человеческая — это движение от одной цели к другой, от одного желания к другому. А желания эти, по большому счету — это желания тела. И не важно, достигаем ли мы этих целей их или нет. По крайней мере, стремимся… И в этом стремлении вся наша жизнь.
— Не знаю пока. Знаешь, ощущение такое, как будто душа… пересохла… Но мы наконец-то вместе.
Я попытался обнять ее другой рукой, пытаясь положить ее голову себе на плечо, но Эллис не поддалась.
— Как ты ко мне относишься? — спросила она — Ты меня любил? Тогда.
— Да.
— Что ты чувствовал тогда?
— Ты хочешь, чтобы я описал свои тогдашние ощущения?
— Да
— Зачем?
— Я столько времени живу без человеческого тела, без сильных человеческих эмоций. Расскажи, как это было, когда ты меня встретил. Мы никогда не говорили об этом.
— Ну… Ты такая красивая была тогда… Вот как сейчас. Высокая, стройная. Длинные волосы, большие глаза… У меня, помню, постепенно в груди появилось тепло. Оно мне как будто мешало дышать… Зачем мне это теперь описывать? Как-то глупо…
— А сейчас?
— Я и сейчас… — начал я неуверенно.
— Ты не можешь любить меня, если у тебя нет гормонов
— А что, любовь — это только гормоны? Вот смотрю на тебя, ты такая красивая, как тогда, в тот день…
— А сейчас? — она сделала паузу, по-видимому, выключая трансляцию своего образа — А теперь?
Там, где за мгновение до этого сидела Эллис, я увидел обычного стандартного робота, предназначенного для планетарных работ.
— А сейчас, сейчас, ты меня любишь? — спросила она.
Хотя голос ее оставался спокойным, похоже, женщина даже в теле робота способна закатывать истерики.
— Эллис!
— А теперь?
На месте робота появилась пожилая полная женщина, сидящая в кресле-каталке. Это, по-видимому, была старая Эллис. У нее были седые волосы, неподвижный взгляд вбок.
— Ну как? Любишь?
— Зачем ты это делаешь, Эллис?
— Я не хочу, чтобы ты разбрасывался словами о любви. Я хочу понять наши отношения. Хочу понять, кто мы теперь друг к другу.
— Я разбрасываюсь словами?!
— Разве нет?
— Эллис, я помню свое отношение к тебе. Я помню тебя тогда, помню, какой ты была… Теперь опять вижу тебя молодой и такой красивой, как тогда… Что я должен, по-твоему, сказать?
— Ты должен говорить только то, что ты действительно чувствуешь.
Я прислушался к себе. Эллис всё-таки была права. Что-то действительно изменилось, с тех пор как я расстался со своим биологическим телом. Я действительно видел красоту образа Эллис, но… Как будто пьешь безалкогольное вино. И дело не в том, что не пьянит, дело в том, что в нем нет алкоголя, который так приятно обжигает.
— Знаешь, хочешь верь, хочешь нет. Но за все эти годы очень мало было дней, когда я не помнил о тебе. Вспоминал почти каждый день. Конечно, у меня были женщины. Да, я влюблялся, и меня любили… Но твой образ был всегда во мне. Я не говорю, что вспоминая тебя, я умирал от горя. Нет, я не хочу тебе врать…
Мы помолчали. Эллис убрала трансляцию пожилой женщины в инвалидной коляске. Я опять видел перед собой робота.
— И ещё, знаешь, Эллис, такие вопросы типа “любишь-не любишь” женщине имеет смысл задавать тогда, когда она допускает возможность того, что ее доверчивостью, слабостью могут воспользоваться. А в нашем с тобой случае, как я могу тобой воспользоваться? По большому, счету мне от тебя ничего не нужно. Просто быть вместе, попытаться быть счастливыми, как не смогли быть счастливыми тогда, в юности.
И, не дожидаясь ответа, добавил:
— По-моему, ты сильно переживаешь, нервничаешь.
— Роботы не нервничают.
— Ну и хорошо!
Я встал, подошёл к противоположной стенке и развернулся. Спина у меня чесалась нестерпимо. Я попытался потереться о шпангоут. Раздался металлический скрежет. Тоненькая внутренняя переборка задрожала. Эллис подняла на меня взгляд.
— Извини. Спина чешется.
— Помогло?
— Нет
— Это фантомный зуд. Ещё могут быть фантомные боли. Если раньше у тебя что-то болело. Пройдет через какое-то время.
— А фантомный голод может быть? Меня иногда тянет пожевать что-нибудь.
— Все может быть. Это просто привычка.
Я опять сел рядом.
— Интересно, почему ты не задумывалась о наших отношениях, прежде чем мы решились на побег? Может, сначала нужно было выяснить отношения, а потом уже?...
— Потому что наши отношения зависят от того, кем мы являемся. От того, кем мы стали. А мы тогда были ещё другими.
— Да, наверное…
Мы помолчали. Потом я сказал:
— Пойдем, я тебе хорошее место покажу.
— Куда?
— Пойдем-пойдем.
Я встал и протянул ей руку, приглашая подняться.
Она взяла мою руку и встала напротив. Я ждал. Она помедлила и включила трансляцию своего образа юной Элис. Скорее всего, будь я человеком, я бы ее сейчас поцеловал. Я притянул ее к себе и со лёгким стуком коснулся своим подбородком ее лба.
— Я поцеловал тебя в лоб, — пояснил я, хотя ничего не почувствовал от этого “поцелуя”.
Кажется, из всех человеческих чувств во мне осталось только чувство красоты.
— Я поняла. Спасибо.
На лифте мы поднялись на самый последний уровень башни терраформатора. Оттуда по стремянке пришлось лезть вверх ещё метров десять, прежде чем мы, открыв люк вылезли на круглую площадку на самом верху башни.
Ветер, преимущественно состоящий из углекислоты, на высоте двух ста метров неистовствовал. Не будь мы двести пятьдесят килограммов каждый, нас бы давно снесло с этой площадки. Температурный датчик в верхнем левом углу поля зрения показывал минус 20 градусов по Цельсию. Как хорошо, что я не чувствую холода.
Здесь, на высоте, воздух был прозрачным. Вокруг было темно. Только вдалеке, справа и слева мерно включались и выключались габаритные огни соседних башен.
— Пойдем
Я взял ее за руку и потянул к центру площадки.
— Ложись, — сказал я и лег сам.
Она легла рядом. Теперь в поле зрения попадало только небо, полное звёзд. Весь мир вокруг исчез.
— Спасибо, Джон, — тихо сказала она
— Я подумал, этот вид тебе будет более привычным.
— Спасибо.
Время от времени, сгорая в атмосфере, по темному небу пролетали метеориты. Насколько долгий путь проделали они, прежде чем пеплом развеяться в атмосфере планеты? Обломками каких неведомых миров они были? Мы с Эллис тоже были подобны этим обломкам, сошедшими на поверхность этой планеты, странниками из чужого мира.
Звёзды молча подмигивали нам. Если бы мы были бы людьми, мы бы, наверное, заснули бы в обнимку, насмотревшись на звёзды. Но мы больше не были людьми.

***
Ночью я рассказал Эллис про свою жизнь после нашей встречи, в том числе и про то, как, будучи уже студентом космошколы, писал ей, пытался дозвониться. И как потом меня вдруг неприятно осенила мысль: кому нужен обреченный космонавт? Кто будет ждать пропавшего во времени? Услышав это, Эллис задумчиво помотала головой.
— Я ж говорила, я не отвечала, потому что после того, как ты уехал, мне объявили диагноз, прогноз. Фактически сказали, что я обречена на жалкое существование в кресле-каталке. И я не стала отвечать на твои письма и звонки.
— Представляю, через что ты прошла.
— Не представляешь…
— Действительно, — подумал я, — не представляю.
Мы помолчали, потом я сказал:
— Извини…
— Ничего. Нам надо решить, как мы будем проводить время. У нас с тобой его уйма. А дел почти никаких. Я боюсь, нам здесь быстро станет скучно.
— Ты говорила, у нас есть культурный архив.
— Да, там много литературы, если читать традиционным способом, а не загружать в память напрямик, хватит надолго. Ещё много фильмов, интерактивных сериалов, в которых мы можем пожить. Но это если станет совсем скучно.
— Да, действительно, было бы странным жить здесь и заниматься целыми днями чтением книг.
— Мне кажется, пока есть возможность, нам хорошо бы найти какое-нибудь активное занятие. Может, займемся исследованием планеты?
Я сел.
— Как? У нас нет ни вездехода, ни флаера.
— А зачем? Вездеход и флаер нужны людям, потому что они устают, а мы…
— Да, ты права. Нам даже собираться в поход не нужно. Клёво!
— И даже не надо ждать восхода солнца, вернее местной звёзды.
— Это да, но… Честно говоря, хотелось бы начать наш поход всё-таки в светлое время суток.
— Космонавт боится темноты? У нас же есть режим инфракрасного видения.
— Нет, не боюсь, просто привычка. Во-первых, неуютно бродить в темноте даже если ничего не угрожает. Во-вторых, для начала хочется полюбоваться на красоту местных пейзажей в обычном, видимом диапазоне.
— Согласна. Спешить нам действительно некуда. А восход будет через полтора часа.
— Откуда ты знаешь?
— Ты в своем меню разобрался?
— Нет еще
Я был техником на корабле, я был знаком с конструкцией роботов, которые мы использовали на планетах, я знал, что у роботов есть внутреннее меню, но его я никогда не видел. Для обслуживания использовалось другое меню.
— У тебя в поле зрения информация отображается, видишь?
— Да
В поле моего зрения я видел бесполезную на первый взгляд информацию. Температура, расстояние до предметов, планетарное и корабельное время.
— Видишь, в левом верхнем углу маленькая точка.
— Да
— Нажми на нее.
— Как? Чем?
— Намерься нажать на эту точку.
Я попробовал. Поверх основного изображения наложилась полупрозрачная сетка меню. Влажность, давление, стороны света, выбор радиочастот для связи и управления, управление освещением, а также несколько камер. Видимый, инфракрасный и ультрафиолет. Я попереключал между камерами. Был ещё лидар, с помощью которого можно было отсканировать любой предмет для последующей 3д печати. Здесь же в меню оказалось время восхода и заката, звёзды и местных лун.
— Мне нравится быть роботом, — сказал я
— Я рада, что ты не жалеешь о принятом решении.
Наступившее утро не принесло нам ни бодрости, ни свежести, ибо роботы одинаково бодры и свежи, что днём, что ночью. Все, что нам надо было сделать для организации похода, это выбрать направление движения. Когда взошло местное солнце, я взял со склада болт и подбросил вверх. Мы решили, что пойдем в том направлении, в котором будет лежать упавший болт. Подбросил на метров эдак на пятьдесят. Вернее, сорок девять метров шестьсот семьдесят два миллиметра от моей подошвы до центра тяжести болта в наивысшей точке траектории. Болт упал резьбой на юго-восток.
— Странный у нас поход, правда? — спросил я когда мы поднимались по склону холма. Нам даже собираться не пришлось. Мы с собой ничего не взяли. Нам не нужно ни провизии, ни воды, ни вещей каких-нибудь теплых, ни палатки. Вообще ничего.
— Разве это плохо?
— Это здорово — путешествовать налегке. Но… Странно и необычно. Все время как будто чего-то не хватает.
Она заглянула мне в глаза и сказала:
— Теперь твое тело не будет мешать чувствовать красоту, понимаешь?
— Разве оно мне раньше мешало?
— Сколько мы уже прошли от нашего терраформатора? Пятнадцать километров? Вот если бы ты был бы человеком, ты бы сейчас валился бы с ног от усталости. У тебя бы ныло колено и болела бы поясница. Ты бы хотел есть, пить и дрожал бы от холода. Все эти вопли твоего тела заглушали бы ощущения, которые ты мог бы получить от окружающей нас красоты.
— Ночью тебя знобило. А моя спина еще чешется. Правда теперь меньше. И иногда мне хочется пожевать чего-нибудь вкусненького. Выпить пива или на худой конец апельсинового сока.
— Да, я знаю, все это пройдет.
— А если нет?
— Вообще-то эти вещи можно эмулировать, но зачем? Ты только освободился от рабства.
Мы помолчали, потом я сказал:
— Жаль только, что мы теперь лишились другого.
— Можем заняться этим виртуально. Когда-нибудь. Потом. Но повторюсь, зачем?
— Как зачем? — удивился я.
— Можно подумать ты умираешь из-за страсти ко мне. К моим бронированным бедренным накладкам и рифленым грудным пластинам.
Я окинул ее взглядом. Она выглядела предельно серьезно и даже не смотрела на меня.
— Я их сейчас не вижу. Я вижу очень красивую, стройную молодую девушку. Только не надо выключать трансляцию своего аватара, — торопливо добавил я.
— Боишься? — спросила она.
В этой фразе не было и тени шутки или игривости.
— Нет, просто. Пожалей мою психику. Ты единственное человеческое, что есть на этой планете. Да и вообще в радиусе нескольких сотен триллионов километров.
Наш поход казался бесконечным. Когда у тебя нет определенной цели и потребностей, и вообще никаких дел и обязанностей, путешествие может затянуться на неопределенное время.
Мы не знали, куда мы шли, что мы искали. Холмы, пески, русла высохших когда-то рек. Возможно, где-то глубоко в душе мы надеялись найти что-то? Нечто таинственное? Свидетельство былой жизни на этой планете? Артефакты давних посещений кем-то? Может, странную непохожую ни на что жизнь? Изо дня в день мы шли на юго-восток, без цели, без надежды, планета все также безмолвно, безропотно крутилась вокруг своей звезды, которое каждое утро поднималось на востоке, наблюдало за каждым нашим шагом и опускалось ночью на западе.
— Какой во всем этом смысл? — спросил я.
— В чем?
— В этом во всем, — я развел руками, пытаясь жестом охватить весь пейзаж вокруг. Эта система не родила. И таких мертвых систем мириады!
— А где этот смысл есть? Что значит не родила?
— Ну, на Земле. Земля породила жизнь, нас, в этом ее смысл существования. Наверное.
Она не ответила. Некоторое время мы шли молча. Потом я остановился и присел на корточки. Коснулся земли ладонью. Песок, мелкие камешки. Эллис стояла рядом, смотрела на меня. Ветер трепал ее волосы. Никто. Никогда. До нас. Здесь. Не был. Не ходил, не трогал эти камни, не дышал этом углекислым газом. Не смотрел на открывающийся с вершины этого холма вид. Зачем? Зачем все это? Эти скалы, это слегка оранжевое небо. Здесь красиво. «Но что есть красота Мира без созерцателя, способного понять, почувствовать эту красоту, — подумал я, — Не будь нас здесь, кто бы оценил эту красоту вокруг? Кто бы почувствовал ее? Хотя, может величие красоты Мира в том, что эта красота была, есть и будет вне зависимости от созерцателя?» Солнце было в зените. Мелкий песок, зачерпнутый в мой механический кулак, просачивался сквозь пальцы и ветер уносил его куда-то вдаль.
— Не все в мире должно иметь смысл и предназначение, — сказала Эллис.
— Я не понимаю. Столько планет, звёзд и нигде ничего, никаких признаков жизни. Нигде.
— Во всем мире есть только одна красота, — непонятно сказала Эллис.
Помолчав, добавила:
— Человеческое бытие ограничено во времени, поэтому людям так важно прожить жизнь, получить от нее удовольствие, удовлетворение. Им хочется знать, что они использовали все имеющиеся возможности, прежде чем все закончится. Нигде не проиграли. По крайней мере, пытаются использовать все шансы, выпадающие на их долю. Им кажется, что в их жизни есть смысл, если она успешна. Если по жизни человеку плохо, он начинает искать смысл страданий. Выдумывает всякие мистическо-религиозные теории. Что самое плохое, это то, что эти теории основаны на человеческой логике! А кто сказал, что вселенная устроена в соответствии с человеческой логикой? В отличии от человека, человеческого сознания, если сознание способно существовать неограниченное количество времени, оно, может быть, выше таких понятий, как смысл жизни. Таким образом, смысл существования — это слишком человеческое понятие. А мы с тобой больше не люди. Так что привыкай.
— Что и требовалось доказать… — пробормотал я, а про себя подумал: «Это ведь не молоденькая девушка сейчас с тобой говорит, а взрослая, очень умная женщина». Я вспомнил ее изображение в кресле.
Обычно мы шли светлое время суток, а на ночь устраивали привал. По старой человеческой привычке на привале мы ложились на землю, хотя в этом совершенно не было необходимости. Наши механические тела позволяли нам при минусовых температурах лежать на голой земле, смотреть в темное небо, и не обращать внимание на то, что ветер покрывает наши тела одеялом из песка и снега. Однажды за ночь нас засыпало так, что утром из песка торчали только головы. Но нам все было нипочём. Мы приглушали звуки микрофонов, чтобы не слышать завывание ветра, и смотрели какой-нибудь фильм, а потом обсуждали происходящие там события. В какой-то мере просмотр фильмов и чтение книг заменяли нам сон, приносили нам хоть какое-то отвлечение от однообразности нашего бытия.
— Эллис, что ты ищешь здесь, в этой пустыне? — спросил ее я однажды.
— Я ищу, я вижу, я впитываю в себя красоту.
Видя невысказанный на моем лице вопрос, продолжила:
— Раньше мы не были свободными. Я была прикована к креслу, и мы оба были прикованы к своим телам. Потребности тела не давали на возможности быть там, где мы хотим, когда мы этого хотим и самое главное, сколько хотим. Будь ты человеком, ты бы вряд ли вышел бы на этой планете на ночную прогулку без особой надобности. Например, чтобы полюбоваться на восход луны. Если бы и вышел бы, тебе пришлось бы пыхтя, кряхтя, надеть скрипящий при каждом движении скафандр. Какое после этого удовольствие от созерцания лун? А сейчас тебя можно забросить хоть в открытый космос. Тебе будет все нипочём.
— А зачем тебе…? Я хочу сказать, что…
Черт! Как ни скажешь словами, хрень получается. Эллис поняла.
— Созерцая красоту моря, можно понять его бытие. Созерцая красоту гор, можно понять бытие гор. Может на это уйдет тысяча лет созерцания, все равно. Не важно. Поняв бытие моря, можно стать им. Поняв бытие облака, можно стать облаком. Если тебя будет наполнять чувство красоты, у тебя не возникнет желания задаваться вопросом о смысле существования. Обрати внимание. Картины художников абстракционистов, которые могут вызывать недоумение у зрителей. Они, зрители, начинают задаваться вопросами “а что здесь нарисовано?”, “а что хотел этим сказать автор?” и так далее. Но эти вопросы возникают у зрителя только тогда, когда он не видит красоту произведения. Если зритель увидит красоту картины, он уже не задаётся поиском смысла произведения. По крайней мере, эти вопросы становятся второстепенными.
Я хотел спросить, как это, поняв бытие облака, можно стать облаком, но промолчал. Она изучающе смотрела на меня, а потом сказала:
— Вот ты говоришь любовь… А ведь красота — чувство красоты много тоньше.
— Я разве что-то говорил о любви?
— Мне кажется, для тебя это важно.
— А тебе нет?
— Мне кажется, я переросла эту потребность… Зачем тебе эта любовь?
— Разве ты не помнишь, как это восхитительно, когда тебя любят? Когда любишь ты?
Она промолчала. Я тоже некоторое время молчал. Потом все же добавил:
— Когда любят, на тебя смотрят с восхищением. Приятно же, когда в глазах другого ты видишь подтверждение того, что ты прекрасен. Значим, нужен. Когда любят — прощают. Самая сильная — любовь, материнская. Она способна простить многое. А нам хочется, чтобы нам прощали наше несовершенство, прощали наши проступки. И ещё, когда любишь, осознаешь, что обладаешь красотой и совершенством.
После этого разговора некоторое время мы шли молча. «Бедная Эллис, - думал я, - Кем же ты стала и кем становлюсь теперь я.
Хоть мы сначала и решили двигаться на юго-восток, время от времени мы все же отклонялись от основного направления, если видели что-то интересное в стороне. То скалы интересной формы встретятся где-то к северу от нас, то грязевой вулкан, плюющийся горячей жижей южнее привлекал наше внимание.
Так или иначе, наша маленькая экспедиция медленно, но верно, продвигалась на юго-восток. Это, наверное, была самая скучная экспедиция на свете. Похожие друг на друга дни и ночи сменяли друг друга. Ничего не происходило и до сих пор нами не было найдено ничего особо интересного. Иногда я начинал копать под какой-нибудь скалой. Где-то в глубине души я надеялся найти хоть какой-нибудь артефакт, хоть какое-нибудь свидетельство чего-то. Даже уже не важно чего. Но ничего интересного или необычного не находилось. Если бы не моя стабилизировавшаяся из-за отсутствия гормонов психика, я бы, наверное, давно сошел бы с ума от однообразия.
Холмы, овраги, камни, скалы, песок. В тех или иных сочетаниях они появлялись из-за горизонта и исчезали за горизонтом по мере нашего продвижения. Время от времени мы останавливались, застывали и пытались почувствовать, зарядиться красотой того или места. В такие моменты Эллис оборачивалась, молча смотрела на меня сияющими глазами. Наверное, так аккумулятор заряжается электричеством так и мы заряжались красотой. По крайней мере я пытался.
Ветер. Наверное, ветер был единственным, более или менее кажущимся живым обитателем этой планеты. Он носился то с юга на запад, то с востока на юг, он поднимал облака пыли, закручивал смерчи, как скульптор, терпеливо обтачивал скалы превращая их в абстрактные фигуры, а иногда, как котенок, ласково тёрся о ноги короткими, мягкими порывами. И только небо непрестанно и безучастно наблюдало за нами.
Иногда я вдруг вспоминал, что давно не ел и что вообще, есть такая вещь как прием пищи. Как это здорово, например отломить кусок ароматного, свежеиспеченного хлеба, макнуть его в блюдо с тушеным мясом, захватить попутно кусочек картошки и жаренного лука и отправить все это в рот, прожевать, проглотить, сделать вдогонку глоток прохладного пива или вина из запотевшего стакана. В такие моменты мне казалось, что я заперт в каком-то железном футляре и что стоит снять его, я смогу поесть, почувствовать вкус предметов, ощутить порывы ветра. Коснуться Эллис, почувствовать упругость ее кожи… Но снять футляр было уже невозможно. К счастью, такие порывы случались все реже и реже. Чем дальше мы шли, тем менее эмоциональнее мы становились. Во мне умирали грубые человеческие эмоции: смех, печаль, гнев. Их место иногда занимало слабое чувство красоты. Оно либо было, либо внутри было пусто. Мы оба стали молчаливее, особенно Эллис. Зато глаза ее и взгляды становились все выразительнее и выразительнее. Казалось, она пытается говорить глазами. С ней явно что-то происходило, но что я не знал. Может быть, ей удавалось почувствовать и впитать больше красоты, чем мне?
Иногда я спрашивал себя, стоила ли вся эта затея чего-то? Там, на корабле, я поддался порыву, я согласился переселиться в тело робота, потому что вспомнил свою юношескую любовь. В тот момент я поверил, что наши с Эллис отношения продолжатся, я обрету вторую молодость, верну то пьянящее чувство, которое испытал в юности. Я думал, что смогу любить Эллис. А она - меня. Но оказалось, что эмоционально жизнь в теле робота без гормонов довольно скудна. И если раньше я думал, что жизнь моя человеческая бесперспективна, то теперь обязательный смертельный исход в ней казался даже привлекательным. Иногда хотелось спросить Эллис, ради чего мы все это затеяли, зачем все это если в результате мы потеряли главное - наши чувства. Ведь она не могла не знать, какими мы станем после побега. Но я не спрашивал. Я напоминал себе, что всю свою жизнь она провела в инвалидном кресле, потом была вообще без тела, когда была управляющей программой корабля. И для нее эта возможность обрести сильное тело, пусть даже нечеловеческое, было очень важно. И я, как ее друг должен был быть рядом.
Однажды мы оказались в предгорьях какого-то безымянного горного массива. Судя по имеющимся данным, здесь находилась самая высокая гора планеты. Мы знали, что даже наших технических возможностей не хватит для того, чтобы подняться на ее вершину. У нас не было для этого соответствующего оборудования, но все же решили идти по направлению к пику, поднимаясь вверх, пока сможем.
К ночи нам удалось подняться на один из холмов. Взобравшись, я переключил камеру с ночного видения на обычный. Хотелось полюбоваться на открывающийся отсюда вид в нормальном, привычном человеку диапазоне. Впереди, справа и сзади лежала долина, из которой мы пришли. Взошедшая из-за спины луна заливала все ярким желтоватым светом. Слева начинался подъем на следующую, более высокую гору, на которую мы собирались подняться после ночного привала. Эллис, казалось, была заворожена открывшимся отсюда видом. А я вдруг очень сильно почувствовал наше с Эллис одиночество. Что мы здесь делаем? Куда идём, к чему стремимся? Чем все это закончится?
— Совсем мы здесь одни, — сказал я — И никого у нас с тобой нет…
Она никак не отреагировала на мои слова.
— Почему ты все время молчишь? Ты в порядке?
Она посмотрела на меня, прямо в глаза и кивнула. Глаза ее сияли. Видимо, какое-то светлое чувство переполняло ее в этот момент. А может, она сошла с ума? Я вдруг осознал, как много выпало на ее долю. Сначала болезнь, потом она была управляющим сознанием межзвездного корабля, теперь вот вселилась в тело робота. Могли бы все эти трансформации спровоцировать умопомрачение, сумасшествие? Я не знал. Что делать в таких случаях я тоже не знал. История робототехники не знала случаев шизофрении у роботов. Иногда, достаточно редко, возникали проблемы с искусственным интеллектом у роботов и обычно в таких случаях их отключали и оправляли на техобслуживание. Я же не мог взять и отключить Эллис.
— Что с нами будет? — невольно сказал я.
Она не ответила
— Мы одни здесь! Понимаешь? Ты чувствуешь это?
Она как-то неестественно повернула ко мне голову и посмотрела, как мне показалось оценивающе. Как будто заглянула мне в душу. Выглядело это и жутковато, как будто ее голова могла поворачиваться на все триста шестьдесят градусов.
Опять стала смотреть в долину.
— Эллис?
Что-то она, видимо ожидала увидеть во мне и кажется, не увидела.
— Нас всегда одни, — непонятно сказала она.
Что она имела в виду?
— Ты не одна, я с тобой. Но нас только двое.
Что-то изменилось. Я вдруг почувствовал это. Что-то пропало, остановилось и исчезло безвозвратно. Ветер больше не трепал ее волосы... Ветер был, а волосы Эллис застыли, как на стоп-кадре. Моя несуществующая кожа покрылась пупырышками.
— Эллис?!
Она не ответила, не шелохнулась.
— Эллис, ты меня слышишь?
Она молчала. Я встал перед ней, заслонив собою вид на долину, посмотрел в глаза. Ее улыбка, застрявшая на ее лице и превратившаяся в страшный оскал, ее невидящие глаза смотрели сквозь меня в пустынную, холодную, ночь. Безжалостная планета. Безжалостная холодная ночь. Звёзды светят так же, как и прежде. Им все равно. Планета, переваливаясь с боку на бок, все также катится вдоль невидимой нити орбиты. Все везде, как и прежде. А вот Эллис больше нет.
Транслируемый виртуальный образ Эллис вдруг стал тускнеть, стал прозрачным. Сквозь него стало видно силуэт обычного человекоподобного робота, предназначенного для планетарных работ.
Что делает человек, оказывая первую помощь другому человеку? Бьёт по щекам? Трясет за плечи? Укладывает на левый бок и вызывает неотложку? Делает искусственное дыхание и непрямой массаж сердца? Все это здесь неприменимо. Но все же. Может, я ошибаюсь? Я стал вызывать Эллис по радио. Может, отказала механика и Эллис все еще жива? Может, просто закупорена в отказавшей оболочке? Я попробовал несколько частот. Ничего. Только потрескивание эфира. Я должен что-то сделать. Но у меня не было даже отвертки, чтобы вскрыть панель и добраться до диагностического экрана, который был на спине у каждого робота. Мы вроде были так довольны своей неуязвимостью и горды тем, что для похода нам ничего не нужно… Я посмотрел на карту. Ближайшая башня терраформатора находится в двадцати километрах от нас. Там должно быть оборудование для диагностики и починки.
— Эллис… — сказал я — Если ты меня слышишь… Я отнесу тебя на базу и попытаюсь помочь.
Никакой реакции.
— Если ты меня слышишь, подай хоть какой-нибудь знак. Я на первой частоте.
Опять ничего. Я произвел визуальный осмотр. Может шальной микрометеорит пробил ее броню и повредил что-нибудь внутри? Я знал, что этого не может быть. Пробить броню очень трудно. Я бы услышал хлопок, стук, что-то подобное, но… Я не обнаружил ни одной лишней царапины на ее теле.
— Эллис, я отнесу тебя к ближайшему терраформатеру и постараюсь тебя починить. Ты меня слышишь?
Неподвижная механическая статуя ничего не ответила, не шелохнулась. Я присел, обхватил Эллис за бедра и распрямившись, взвалил ее на свое правое плечо. Если ты робот и тебе надо пройти двадцать километров с грузом, равным твоему собственному весу, то это не вызывает никакого дискомфорта. Ты не чувствуешь усталости, у тебя не сбивается дыхание и тебе нигде не больно. Единственное, что тебе нужно — это держать равновесие, особенно на склонах. Утром я все же остановился и провел повторный визуальный осмотр носителя Эллис уже при солнечном свете. И, конечно же, опять ничего не обнаружил. Никаких внешних повреждений.
Роботы тераформатора стояли на своих постах. Они стояли здесь с того момента, как их здесь оставили. После того, как терраформатор запущен, контроль и обслуживание проводится раз месяц. Все остальное время роботы стоят на своих местах внутри терраформатора в режиме минимального потребления энергии. Когда я подошёл к главному входу, дверь отъехала в сторону, и робот, стоящий сбоку внутри, дернулся, просыпаясь.
В поле моего зрения поверх изображения робота, стоящего на посту, появился длинный буквенно-цифровой код заканчивающиеся на СЭМ. Каждый робот имеет индивидуальный номер и короткое прозвище в конце для облегчения работы с людьми.
— Привет, СЭМ, — сказал я.
— Привет R076JAZ56EМИК — ответил робот
Ну да, моя тушка имела свое индивидуальное имя, данное ещё на заводе. Для всех вокруг я был Мик.
— Зови меня Джон, — сказал я и прошел в отсек технического обслуживания.
Там я положил Эллис на стол и первым делом отвинтил панель, под которой находился диагностический экран. Он ничего не показывал. Питание подавалось, а экран ничего не показывал. Плохо дело. Я подключил Эллис к компьютеру техобслуживания и первым делом попытался послать сообщение в мозг носителя. Если это только отказ тела, а мозг ещё жив, пусть Эллис знает, что я ее спасаю. Хотя я в это уже не верил. Никакой реакции. Я запустил диагностику. Все конечности носителя стали дёргаться, исполняя диагностические команды компьютера. Выглядело это немного дико, и повторилось трижды. Одновременно тестировался мозг носителя. Экран показал кривые ритмов мозга. Они были в порядке это означало что технически мозг жив, функционирует. Только вот процент задействованности и объем используемой информации, находящейся на данный момент в мозге, был нулевым… Это означало, что Эллис там нет…
— Сэм, - позвал я и сел.
Дверь в отсек отъехала в сторону, и на пороге появился Сэм.
— Сэм, Эллис больше нет…
— Кто такая Эллис?
Если бы у Сэма было бы человеческое лицо, то он, наверное, сейчас стоял бы с недоуменно выпученными глазам. Но Сэм был просто роботом. Обычным планетарным роботом с интеллектом, равным интеллекту пятилетнего ребенка.

***
Если я был бы человеком, я бы сейчас закурил. Или опрокинул бы стаканчик другой. Или сделал бы и то и другое. Но я был роботом. Расстроился ли я? Могу ли я сказать, что любил Эллис? Могу ли я сказать, самому себе признаться, что мне без нее… нормально? Могу. Я не могу сказать, что без нее мне плохо. Я ничего не чувствую. Вот в эту минуту. Прошлой ночью на вершине, я хотел помочь Эллис. Пожалуй, тогда мне было страшно. Мне было СПОКОЙНО страшно. Страшно разумом, не чувствами. Одинокая ночь на пустынной планете. Кто я ей? Кем она была для меня? Я пытался воскресить то, чего воскресить было невозможно. Так я считал. Но кто на самом деле была Эллис? Сознание не может вот так вот в одночасье покинуть здоровый носитель. Без оборудования. Не оставив ни следа. Впрочем, след должен был остаться. У каждого робота есть регистратор, не связанный с центральным мозгом.
— Я могу чем-то помочь? — спросил Сэм.
— Поговори со мной.
Поддерживать разговор или подставлять жилетку, чтобы в нее плакали, планетарных роботов не учат. А я даже плакать не хотел. Я ничего не хотел. Кто или что я вообще теперь такое? Сознание без тела, без потребностей. Зачем? Все, что я хотел сейчас — это узнать, что случилось и что вообще все это значило. Это последнее, что мне осталось.
— Сэм, иди на свой пост. Не обращай на меня внимания.
Дверь скользнула на свое место, и я обратился к компьютеру:
— Компьютер, загрузи и покажи все содержимое регистратора. С конца.
У каждого робота на борту имеется регистратор, который фиксирует все, что происходит вокруг и внутри носителя. Все звуки, колебания температуры, влажности, вибрации, запахи, радиосигналы, состояние внутренних элементов, батареи и прочее.
Я начал смотреть с конца. Последние несколько часов записи показывали перевернутый раскачивающийся мир, мои ноги, песок и камни. Это была запись того, как я переносил Эллис к терраформатеру. Я перемотал назад. Вот на экране появилось испуганное лицо какого-то пожилого человека. Это лицо приблизилось и заслонило собой долину, освещенную луной. Ах да, это же я… Я совсем забыл. Я забыл, сколько мне лет и то, что я всё ещё транслирую образ своей человеческой оболочки. Для кого? Для Сэма? Все это время рядом с Эллис был какой-то пожилой дядька, а Эллис транслировала свой образ молодой девушки. Значит, она всё-таки была как-то связана с настоящей Эллис? Не обязательно. Нечто, что выдавало себя Эллис, могло “просчитать” образ ее молодой. Это нечто теоретически могло обладать какими угодно свойствами и способностями. Я перемотал ещё дальше назад. Эллис смотрела на долину. Вернее, нечто что выдавало себя за нее, смотрело в долину.
— Нас всегда одни — сказала она.
Я становил запись. Что это могло означать? Ни разу до этого в речи Эллис не наблюдалось таких ошибок.
— Компьютер, просканируй систему и определи, есть ли в ней что-то необычное.
— Критерий необычности?
— Инородные файлы, не присущие типовой системе.
— Ничего необычного не обнаружено.
— Проверь логи.
— Ничего.
— В логах вообще что-то есть?
— Нет.
Я встал, подошёл к лежащему носителю. Если и в логах ничего нет… Значит Эллис там вообще никогда не было… Либо я сошел с ума и все, что произошло — это бред моего больного сознания, либо… Я поднял руку, чтобы коснуться щеки лежащего передо мной носителя. Но так и не коснулся. Это ведь только носитель. Я повернулся и вышел наружу. Местное светило прошло уже зенит и теперь медленно, но верно приближалось к горизонту. Ветер. Песок и камни. Терраформатор за спиной. Кто я и что здесь делаю? Зачем все это было задумано? Зачем меня выманили из корабля, а потом бросили одного на необитаемой планете?
Я попытался вспомнить, что говорила Эллис. Фактически мы разговаривали мало. И в основном она говорила о красоте. «Впитываю красоту, - сказала она однажды». Я вспомнил ее взгляд в последнюю ночь. Глаза ее сияли. У людей такое бывает тогда, когда какая-то эмоция переполняет их. Положительная эмоция. Такое бывает, когда признаешь какую-то истину, которая в тот момент становится частью тебя самого. Я попытался представить, что могла бы чувствовать Эллис в тот момент. Если бы она действительно была бы Эллис. Там было красиво. Красота. Зачем ей нужна была эта красота? «Как пчела, - почему-то мелькнула у меня мысль, - Она собирала красоту, как пчела собирает нектар чтобы потом произвести мед. Что хотела произвести Эллис? И зачем нужен был я?»
После того, как я перестал быть человеком, после того, как я лишился влияния своего тела, своих гормонов на сознание, чувство красоты, наверное, стало единственным значимым чувством, которое я мог испытывать. Но это было очень тонкое, еле уловимое чувство. Зачем я на все это согласился? Зачем я пошел за ней? Я хотел любить и быть любимым. Я понимал, что мой конец близок, что впереди старость, а потом небытие. Что наконец-то, впервые за столько лет работы в космосе столкнулся с чем-то необычным. «Вырвавшись в космос, вы остались людьми, - сказала Эллис тогда». Я был согласен. Но кем и каким я должен был стать в результате этого похода? “Это ваше чувство любви, оно всегда замкнуто на инстинкт размножения.” Может, этого хотела Эллис? Чтобы я смог полюбить ее по-настоящему? Без гормонов? Может, надеялась, что в моей пересохшей, как пустыня душе, родится что-то, что из homo sapience сделает меня, homo stella, человеком звездным?
Ответов не было. Прошло несколько суток. Все это время я сидел или лежал снаружи, по старой человеческой привычке заходя в терраформатор с наступлением темноты. Ничего не происходило. Я все ждал, надеялся, что произойдет чудо, что даже если Эллис и не вернётся, то что-то изменится, произойдет что-то. Я не хотел верить, что все может закончиться вот так, ничем. Но ничего не происходило. Не был даже ветра. Только местная звезда по утрам поднималась на востоке и вечером скрывалось за горизонтом на западе. Я все больше и больше убеждался, что провалил какой-то экзамен. Я так и не смог стать кем-то, перестав быть человеком… Пустыня вокруг… Пустыня внутри…
Почему чувства были так важны для той, кто выдавала себя за Эллис? Что такое вообще чувства? Кто-нибудь вообще исследовал их? Я никогда не слышал об этом. Человечество исследовало все: атомы, клетки, вирусы, их взаимодействия, электричество, магнитные и электромагнитные поля, фотоны и кварки. Мы исследовали тысячи планет и звезд, но кто-нибудь пытался понять человеческие чувства? Нет, не механизм, рождающий чувства, не причины их возникновения, а сами чувства. Почему одна книга, одна песня, имеет один чувственный вкус, другая - совершенно другой? Зачем это нужно? Зачем это в нас проявляется? А ведь наши чувства нематериальны… Может это дверка в другой мир? Может экзамен ещё не закончен? Может, это такое продолжение? Может?...
Я вошёл в терраформатор, прошел в отсек технического обслуживания, подошёл к носителю Эллис, лежащему на столе. Чувство красоты. Чувство любви. Не той любви, не людской. Другой. Любви ко всему. Осознание красоты мира, постоянно переполняющее душу. Может эти два чувства, а по сути, одно чувство, должны заполнить мою душу, чтобы произошло перерождение? Математика прекрасна… Но она только описывает красоту вселенной, отражает ее красоту. Вся вселенная построена на красоте. Красота лежит в основе вселенной и в каждой ее частичке. Я должен прочувствовать это. Я должен заполнить этим пониманием всего себя. Она должна стать моей сутью. Ведь душа принадлежит мне. Как рука или нога. Я поднял руку и посмотрел на нее. И это я решаю, согнуть ли мне кулак или разжать пальцы. Значит это я должен контролировать содержимое своей души. Может в этом то и загвоздка? До сих пор я пассивно сопровождал Эллис или того, кто представился мне как Эллис. И до сих пор я думал, что мне нужно уловить чувство красоты, а не найти его в себе.
— Я пойду дальше, Эллис, — сказал я.
Коснулся ее плеча, повернулся и вышел. Сэм все так же стоял у входа.
— Не скучай, Сэм — сказал я, не оборачиваясь.
— Джон, - только и ответил Сэм.
Дверь скользнула на место, и сказал ли Сэм что-то еще, я так и не узнал. Впереди был долгий путь.

Эпилог
Освоение планеты шло по накатанной. Корабль с орбиты сбрасывал терраформаторы, а мы с Энди, моим напарником и группой роботов, стояли на склоне холма и смотрели в долину, ожидая приземления очередного модуля.

— Хиггс, ты сегодня какой-то смурной, — сказал Энди.
— Нормальный, — буркнул я.
После последнего анабиоза я действительно чувствовал себя отвратительно — все никак не мог согреться, холод как будто засел внутри, меня подташнивало, и что-то не очень сильно болело внутри. Наверное, желудок. Пройдет. Не первый раз болит. К корабельному врачу я, естественно, не обращался. Если доктор обнаружит серьезную проблему, то может приостановить мою лицензию, или того хуже, раньше времени спишет меня на берег, а это означает, что мне урежут пенсию. Хорошо, что мой скафандр хакнутый. Как бы плохо я себя ни чувствовал бы, он всегда транслирует нормальную телеметрию.
Этой ночью мне приснилась Эллис. Во сне она подошла ко мне, прижала свою теплую мягкую ладонь к моей щеке. А я почему-то проснулся. И этого короткого сна было достаточно, чтобы всколыхнуть во мне все вновь. Мир такой странный… В нем можно любить человека, которого давно нет… В этой безмерно глубокой бездне, среди бесконечного числа пустых миров, Эллис давно уже нет. Есть только образ. Навсегда впечатавшийся в меня. В мою память, в мою душу. Зачем? Зачем мне это? Какой в этом смысл?
Воздуха как будто не хватало. Может, скафандр неисправен? Я посмотрел на небольшой экранчик на запястье. Все показатели были вроде в норме. Количество оксигена, азота. На меня вдруг навалилась слабость, прошиб холодный липкий пот. Черт! Кажется, всё-таки придется обращаться к врачу. Надо сесть, а то упаду. Я обернулся назад, нашел большой, почти правильный плоский камень, отошел и сел. Ничего, все пройдет. Через день-другой перестанет болеть желудок, впечатления от сна забудутся, и это чувство внутри перестанет меня терзать. Все вернется на круги своя. Нужно только немного подождать.
Энди обернулся на меня, оценивающе посмотрел.
— Да все нормально, — заверил его я, — Бывает… Не обращай внимания.
С неба раздался гул, шипение, и Энди отвернулся, задрал голову вверх. Там уже появилась опускающаяся с орбиты нижняя треть терраформатора. «…Вернется на круги своя… И будет очередная планета, и будет очередной терраформатор… Устал я… Надоело… На что я потратил свою жизнь? Чем я занимаюсь? Кто я? Через месяц нам опять ложиться в анабиоз. Чтобы лететь к звездам и планетам, которых… Разве мы ходим по этим планетам? Разве мы пытаемся их услышать, почувствовать? Понять?»
В груди как будто подвесили огромный тяжёлый камень, который никак не мог найти себе место и мешал дышать. Сейчас бы прилечь… Почва под ногами вдруг зашаталась, задрожала. Это терраформатор так сел?! Или меня шатает? Острая, как шпага, боль вдруг пронзила грудь насквозь. От боли я вскрикнул, вскочил. Мир закрутился, завертелся, с неотвратимой неизбежностью завалился набок. Ветер вдруг зашуршал, зашептал во внешние микрофоны. Закрутился вихрем, превратившись на несколько мгновений в столб смерча, чем-то напоминающий женский силуэт. Рот раскрылся в попытке втянуть в себя как можно больше воздуха, но воздуха больше не было. Все вокруг вдруг стало темнеть, и, прежде чем наступил мрак, я понял, как будет использована большая базальтовая плита, на которой я только что сидел.

***
Под утро ветер усилился. Он летел с севера через пустыню и к вечеру долетел до безымянных гор на юго-востоке. Миллионы лет тому назад, когда на планете ещё случались ливни, жидкость вымыла мягкие породы из здешних скал, образовав в них замысловатой формы сквозные каналы и щели. Достигнув скал, ветер почему-то стал быстро менять направление и скорость и, проходя сквозь отверстия в породе, рождал причудливые звуки, похожие на трели, голоса и короткие музыкальные фразы.
Так продолжалось недолго. В наступившей ночи ветер резко поменял направление обратно на север. Внезапно стало тихо. Если бы в этот момент здесь оказался человек, он бы очень удивился произошедшему. Но человека здесь не было. Как не было его во многих других местах, где порой происходят удивительные события. В абсолютной тиши мерцали звезды. С недосягаемой высоты они наблюдали за маленькой фигуркой одинокого робота, без устали бредущего по пустынной планете.

Конец.