Радушные. Держащая купол. Глава первая

Княжьи гридни, без стука, распахнули дверь внушительных размеров избы с высокой подызбицей . Добротное жилище с двумя поверхами , стенами в локоть  толщиной и в шесть саженей  длиной, каждая. Они гурьбой ввалились в горницу и замерли у дверей, обитых полосками железа. В выдувные стеклышки множества окон лился яркий солнечный свет, в лучах которого танцевали пылинки, сверкая радужными искорками.
На уставших с дороги мужчин пахнуло дурманящим ароматом пирогов с жареной зайчатиной, лебедой и диким луком, гороховой похлебкой с копчёностями и еще чем–то сладким, едва уловимым, но знакомым и притягательным. Этот легкий островато – пряный запах, заполнял все вокруг, расслаблял и убаюкивал, бодрил и придавал сил.
Воины княжьего войска, прошедшие круговерть малых и великих сражений, израненные и телом и душой, потерей соратников и любимых и всего, о чем мужчины предпочитают молчать, вспоминая лишь в минуты личной тишины, да и то, стараясь задвинуть, приносящие боль воспоминания как можно глубже, за кромку души втягивали эту смесь с легким недоумением на лицах.

–Папоротник, мед, вербена и хельба  Прозвучал женский голос, уточняя для вошедших состав привлекшего их аромата.

Пахом – княжий побратим, что вырос бок о бок с князем, приготовивший крепкую речь для знахарки, враз потерял всю спесь, лишь завидев молодую женщину в чистом, затейливо вышитом платье, не похожем на те, что носили женщины в этих землях. Он уставился на нее с восхищением и живым почти ребяческим интересом.

Она крутила колесо пахталки рядом с большой беленой печью, расписанной цветочными узорами, переплетавшимися с тайными для простого обывателя знаками.
 
Широкий вырез одеяния, ниспадавшего мягкими складками почти до пола, открывал взору гибкую длинную шею и белые полукружия крепких девичьих грудей, обтянутых тонкой тканью беленого полотна. Платье облегало тонкий стан, храня под собой упругие изгибы зрелого тела, наполненного густым, чарующим женским духом, обволакивающим и зовущим. Кожа красавицы, словно светящаяся изнутри казалась шелковистой, как те дорогие ткани, что везли из далеких земель.

Загрубевший покров ладоней мужчины словно оголился, по нему пробежали мурашки. Желание коснуться этой женщины отозвалось во всем теле едва уловимой, но устойчивой щекоткой.

Светлые, с легким пепельным оттенком волосы, заплетенные в толстую косу, змеёй опоясывающие голову, открывали взору узкие покатые плечи и длинную шею со всех сторон. На голове красавицы узорчатое очелье из серебряной проволоки, а в его завитках, причудливо вплетены разноцветные струганцы , колты , прикреплённые к очелью мелодично позвякивают тонкими пластинами черненого серебра.

– С чем пришли, гости дорогие? Ласковый голос с задоринкой, мягкий и низкий, звучащий, словно из глубины ее существа наполнил горницу. Ее огромные, словно озера бирюзовые очи без тени страха и смущения изучающе обратились к Пахому, а рука продолжила свое дело, будто жила отдельной от хозяйки жизнью.

Истома наполнила чресла, когда зазвучали певучие звуки. Пахома, затягивало в омут ее блестящих очей, но мужчина, пытаясь скинуть наваждение, несколько раз тряхнул головой.

– Ты... это бабку зови. Мы тут князя принесли. Смущенно сказал он, злясь за то, что робеет перед женщиной, чувствуя себя, будто нашкодивший мальчонка, что подглядывает в бане за распаренными, томно отдыхающими девицами, и пойманный за неприглядным времяпровождением. Остальные опустили головы, стараясь не смотреть на красавицу, а сзади из сеней напирали другие, кому не оставили места, остановившиеся на у входа.

– Какую бабку, соколик? недоуменно спросила красавица, отнимая руку от рычага пахталки, продолжившего свое кручение самостоятельно.

– Ну, старуху, что снадобья готовит всякие, да заговоры плетет. Лечейку, или ворожею. Не знаю как там ее… Колдунью.

– Так нет тут бабки никакой, а колдуний, отродясь, не было. Девушка улыбнулась лукавой улыбкой, обнажая ровные жемчужины зубов. Ее взгляд обратился к рычагу и тот медленно остановился. В недрах округлого бочонка плюхнулся со шлепком взбитый кусок масла.

– Померла, что ли? Вот бы я ее! Сказал запальчиво Пахом – Посылали за ней на Лельник, почто не пришла, старая?

– Да приходили тут одни. Да, что на Лельник приходить – то? Только грязь месить по долам. Трав нет, сила Семарглова, и та на убыль идет. Лишь порчи и снимать, да ярость Ярильскую добывать. Порч на князе нет, а силы в нем на дюжину достанет.
 
– Достанет, то достанет. Да, вот хворый он. В побоище, что учинили даны на Ладоге. Потчевали его и лекари заморские и наши лечейки. Даже свейский какой – то колдун заезжал. Перса именитого принимали в детинце. Да проку–то. Все лежит себе и лежит.

– Ну, так и несите вашего князя в клеть, погляжу на него. Она кивнула головой в сторону помещения, что определила для болящих.

– Это ты, что ли ведьма будешь?

– Стало быть, я. Коли никого здесь боле не кажется пред очи твои светлые.

– Лет то тебе сколько, красавица? Пахом недоверчиво смотрел на девушку.

– А тебе на что? Вроде, как ты ко мне на порог своего князя принес, а не я к вам в детинец заявилась, чтобы предлагать свое содействие. И это вам представляться следует. Или ты свататься собрался?

– Уж больно ты девка, говорливая, да строптивая. Может и посватаюсь. Иль откажешь?

 – Девки на сеновале, да в бане. А я….

– Да, охолонь ты, братец – обратился к нему здоровенный детина, пробасил так, что задребезжали горшки на полке. – Ты что ли будешь Полонея, красавица?

– Я, соколик. С ласковой улыбкой ответила хозяйка избы.
 
– Ты уж прости, нашего Пахома. Переживает паря. Она пожала плечами.

– Ну? Так, что нести нам к тебе князя нашего?

– Да несите. Чего уж там. Не на дворе же его оставлять. Князь, все ж таки. Детина сурово глянул на нее, но ничего не сказал. Лишь махнул рукой кому-то за дверью.
Внесли на носилках, справленных из толстой рогожи, застеленной волчьим мехом князя. Тот лежал, не шевелился. Огромный молодой мужчина в самом расцвете сил, словно безвольная кукла, не мог без чужой помощи, пошевелить ни рукой, ни ногой. Лишь только нервно поднимал голову и сердито озирался вокруг.

– Чего сама не пришла, когда тебя звали? Да за такое.... Он зло зыркал на нее своими очами.

– Ты, князь, здесь не шуми! Перебила его хозяйка. – Я тебе не девка хоромная на посылках бегать. Спокойно и с достоинством укоротила она его гневную речь.
 
– Что же ты не почтительна так? Али я тебе чего худого учинил? Более дружелюбно спросил хворый. – Я твой князь и стало быть, должна ты во всем повиноваться мне – своему государю!

– Князь то ты князь, да государь из тебя нынче никудышный. Коли иначе бы было, то и не принесли бы тебя на мой двор. Или сам ты вежлив? За место приветствия и почтительного взгляда на Кумирню, сразу принялся грозиться. Князь, что было силы, приподнял голову, на его лице заходили желваки, но потом он, зло ругнувшись, обреченно уронил ее на шкуры.

– Кладите его на лавку. А сами ступайте на двор. Разору не чините. Девка в хлеву – моя сестра. Не троньте! И отправьте отрока, что сидит на дворе баню топить. Передайте, мол, я велела. Полонея вымыла руки и стала вытирать о вышитый рушник, висевший на кованном крючке в виде головы грифона. Мужчины нехотя повиновались, потоптавшись немного на пороге, покинули избу. – Стало быть, это ты Твердислав – князь. Она внимательно глядела на непрошеного гостя.

– Стало быть, я. Мы где – то встречались с тобой? То – то ты мне кого – то припоминаешь, но все не припомню.

– То дело былое и уж быльем поросло. Ответила ему ворожея и стала освобождать от одежи. Ловко перевернула на спину, словно пушинку перекатив на широкой лавке. Ощупала давно зажившую рану, от которой остался лишь розоватый след, неровно натянувший кожу спины, и прошедший буграми по краям. – Да, князь, рубанули тебя, так рубанули. Редко, кто живым от такого удара остается. Как еще хребет то цел остался? Видно, не все ты еще исполнил перед богами и людьми на этой земле.

Она провела по коже теплой ладонью, пахнув на него запахом меда с заваренным папоротником. Что-то знакомое было в этом аромате. Но что? Твердислав не мог вспомнить. Да и зачем? С чего бы ему вспоминать запах какой-то девки. У него на дворе этих девок пара сотен наберется, а то и больше. Кто считает этих прачек, кухарок да приживалок разных, а уж тем более запахи их вспоминает?

Хозяйка избы ощупывала спину гостя. Пальцы чувствовали чужую злую волшбу, покалывая тысячами жгучих иголочек, отдаваясь холодом в груди и животе. По щиколотке левой ноги пробежала судорога. Она дернула ногой, избавляясь от неприятного ощущения. Перед взором прорисовался образ человека с маленькой бритой головой и несуразно крупными чертами лица. В мочке его правого уха сверкнула серьга в виде распиленной напополам ракушки. Образ резко исчез. Остался лишь привкус железа на языке, да запах гниющей плоти. Скинув наваждение, она продолжила тщательно ощупывать больного.

– Вот, что князь, я тебе скажу. Она низко склонилась над мужчиной, вдохнула его запах в разных местах спины. Подняла голову и посмотрела ему ровно в глаза, закусив нижнюю губу – Травы пока не все в силе, что мне понадобятся для твоего лечения. Так, что придется обождать. Еще нужно послать человека за одной пряностью весьма дорогой. Куркума зовется. Она из дальних земель, на Востоке. Далече это. Оттого и дорогая. Но весьма ценная для тебя.

– Ну, так скажи Пахому, он и поедет куда надо! Казна при нем. Она кивнула, продолжая исследовать его спину, прощупывая каждый позвонок, шею, водя мягкой ладонью по коже плеч. Пальцы лечейки наполнились холодом, переходящим до локтей, и посинели. Она даже почувствовала, как вокруг ее губ посинела и онемела плоть. Ее касание, наполнило жаром все внизу живота мужчины и Твердислав как мальчишка устыдился, что его касается эта молодая женщина, а он.... На его шее от напряжения вздулись жилы.

– Да ты расслабься, княже. Лепно, что ты там вообще реагируешь на касания. Она кивнула головой на его чресла. – С такой вот шраминой, можно диву даваться, что ты вообще еще жив, и головой вертеть можешь. А уж это… Она озорно улыбнулась. – Так и вовсе божий дар.

Она нажала на его шею. Неожиданно резкая боль молнией врезалась в рассудок, напрочь вытеснив и вспыхнувшее желание, и мимолетный стыд от телесной беспомощности.

– Упырья башка! Вскричал Твердислав морщась.
 
– А вот упырей, батюшка, я бы на твоем месте не звала. Разбирайся с ними потом. И без них на тебе такая дрянь, что не всякий в силах с ней выжить. Впору и самому упырем стать. Девушка снова нажала на затвердевшую мышцу. Но в этот раз, особой боли не было, а в глубине под ключицей стало слегка щекотно от прилившей крови.

– Так–так, Сама себе мурлыкала Полонея. – Хорошо весьма, весьма.

– Что хорошего, знахарка?

– Да, ты расслабься и постарайся глубоко дышать, когда я надавливаю. А, вот хорошего, то князюшко мало. Она перевернула его на спину и подложила одну высокую подушку под голову, а другую поменьше под колени.

– Придется мне резать, то, что тебе там твои лекари наворотили и ставить позвонки. До зимы в лубке проведешь, батюшка. Да, и при таком раскладе обещать ничего не могу. Но сделаю все, на что боги благословят. В ее голосе звучало сомнение.

– Да никак мне нельзя до зимы! Что ты, родимая! Он поднял голову с натугой напрягая лицо, ставшее багровым. – Пока я в себя приходил, меня только други спасали. Кабы, не дружина верная, то давно во сне бы придавили, как младенца. Ты же Местяту подняла после того, как его медведь поломал! Стало быть, чудо сотворила. Вспомнил князь тысяцкого, которого однажды исцелила Полонея.

– Местяту мне сразу принесли, как только медведь его порезал. Да, и ворожбы черной застарелой на Местяте не было – Спокойно сказала девушка. –Понимаешь, князь. Между тобой и им великая разница. А тебя уж, сколько всякие криворукие лекари пользовали? Чар сверху тех, что были по–наложили. Чужие исковеркали. Вот в том то и разница. Коли б тебя ко мне сразу принесли, то все было бы иначе. Хотя… если бы, да кабы…. Одни боги ведают, что бы было. Не знаю я. Думать буду. Сложно все, тут князь. Коли и удастся без разрезов новых обойтись, то пережить такую боль и не потерять разум, смертному может и не по силам оказаться. И с разрезами то, не знаю, как пойдет. А тут еще…

– Да на моем теле нет живого места от шрамов! Я воин! Я князь! Твердислав оживился. – Что ты меня болью пугаешь? Кого? Меня?

– Ох! Не та это боль, кзязюшка, не та. Голос ее сделался ласковей и мягче, но в нем звучало знание, которого был лишен собеседник. – Не про ту боль я толкую тебе. Не про телесную. С этой болью не сравнится никакая иная. Тело то поболит и перестанет, а вот огонь будет полыхать долго.... Эта боль, что маята кромешная. Она, что…. Молодая женщина замолчала, стараясь подобрать слова, но махнула рукой.
 
– О чем ты толкуешь? Я в толк не возьму. Что это за боль такая, какую мужчина вынести не может? Да, я все стерплю! Только подними меня скорее, Полонеюшка! Великая важность в силу войти, уделом заняться.

– Вон как заговорил! Полонеюшка. Передразнила она. – Нужно думать. Сейчас приготовлю настой. А как он поможет снять боль от моих усилий, то тогда возьмусь, коли нет, то не обессудь, Твердислав – князь. Лечение мое простым не будет. Либо с ума сойдешь, либо так калечным и останешься. Но жить будешь долго. По– всякому долго. И никакая смерть тебя не возьмет до поры. Но, такой жизни никто рад не будет. Хуже смерти такая жизнь. Ведь какими бы крепкими мы не уродились на свет, а все же смертные и тело наше приходит в явь, чтобы однажды стать тленом.

– Да ты мне лучше яду дай! Закричал Твердислав. – Каждый день на лавке, увеличивает силу моих врагов! Сколь хочешь, злата тебе отсыплю! В два, в три раза больше против твоего веса! В четырежды! Только помоги мне! В городе бают, что если ты мне не поможешь, то больше никто. Все сказывают, как ты чудеса творишь, что колдунья ты знатная.

– Остынь, князь! Яду тебе твои враги с лихвой отмеряют. Говорю, подумать надо. И златом не разбрасывайся. Оно тебе еще ой, как пригодится, коли боги дадут дела выправлять. Тут дело не простое. Когда складывали тебя твои лекари – сложили да неправильно, срослось все неверно, еще больше навредив тебе. Да, и заговоров набрёхали кто во, что горазд. Чудо, что жив, и голова шевелится, да вон в чреслах теплится. Она махнула головой в сторону его нижней части живота. – А вот про чудеса- то байки всё. Никаких чудес нет в знаниях. Подумаю, да посмотрю, что можно поделать. – Резы бросать буду. Коли лягут как нужно, то возьмусь. А, коли нет, то и браться не стану. Лежи. Пришлю тебе твоих людей.

– Не надо. Спать буду. Когда дашь ответ? Князь со злобой мотнул головой, но с надеждой глядел на женщину.

– Завтра после вечерней зорьки. Зови, коли что нужно – буду на дворе. Устрою твоих людей, да в лес пойду ночью. Надежда есть на травку одну. Только она поможет выправить да залечить все так, чтобы ты встал после этого. Иначе под нож и до Комоедицы  проваляешься на лавке обездвижено. После лубков тоже долго поправляться. Пока все члены обретут былую силу, много времени утечет. Да, вот только травка та не всякий год всходит и в огороде не растет.

Он зарычал, словно дикий зверь. Снова на его шее вздулись жилы. Хозяйка избы вышла. В сенях захватила ковш с водой и села на крыльце, глядя на княжьих людей, что заполонили весь немалый двор и в ожидании воззрились на нее. Пахом подошел к ней и ждал, пока та напьется. Полонея опустила отяжелевшую голову на столб, держащий крышу крыльца, и заговорила.

– Донельзя тяжко мне будет что-то исправить. Но и не делать нельзя, потому как оставь его, станут усыхать жилы, что не действуют. Станут сохнуть сухожилия, а за ними и суставы будет, выкручивая выламывать. Крутить и ломать так, что врагам не пожелаешь. Слава богам, что хребет цел, и пока не перекрутило связки. Надежда есть, Пахом. Она сочувственно смотрела на мужчину. – Есть, но весьма малая.

– Стало быть, ты исцелишь его. Он оживился и всплеснул руками, всем своим видом показывая, что уверен в том, что все так и будет.

– Экий, ты умник, Пахом. За язык то меня не тяни, чтобы я зароки давала. Я сказала, есть надежда. А вот насколько эта надежда есть, я тебе, братец, сказать не могу. Подумать мне нужно. Подумать и посоветоваться с матушкой Ведагорой. Она хоть таких, как князь не лечила, но совет мне ее весьма кстати будет. И помощь ее.

Она вздохнула и обеими руками провела по лицу. – Иди. Как надумаю что – поведаю. Девушка встала, взяла с перил козью шкуру и, подложив ее под себя устроилась поудобнее, на крыльце, подтянув к себе ноги.