Сортавала. Детство и отрочестве. Часть первая

Предисловие к изданию в Прозе.ру. Приношу извинения за то, что пришлось убрать французские буквы "е" с аксантом эгю и заменить их на простые. То же относится и к букве "с", которая здесь печатается без седиля. Это такой крючок, добавляемый под некоторыми согласными буквами как диакритический знак для указания на изменение их произношения. Иначе эти знаки на русском отражались какими-то кукарямбами. 

…la vie humaine n’a lieu qu’une seule fois et nous ne pourrons jamais verifier quelle etait la bonne et quelle еtait la mauvaise decision, parce que, dans toute situation, nous ne pouvons decider qu’une seule fois. Il ne nous est pas donne une deuxieme, une troisieme, une quatrieme vie pour que nous puissions comparer differentes decisions. Il en va de l’histoire comme de la vie de l’individu.

Milan Kundera. « L’insoutenable legerete de l’etre ». 1984. Traduit du tcheque par Francois Kerel.

Я решил также не возиться со вставками фотографий, хотя вроде бы такая возможность есть. Но нужно заполнять какой-то "формуляр". Это заняло бы чертовски долгое время. Увидеть текст с иллюстрациями можно в моём блоге мемуаров ВОСПОМИНАНИЯ по адресу

https://montrealexmemories.blogspot.com/2025/03/1.html

Как вы понимаете, я перенес сюда весь пост вкупе с фотками, которые не отразились, и надписями к фотографиям. Вначале хотел убрать все напоминания о фото, но потом решил, что это пустая работа и вдруг и вправду читатель захочет пройти в блог и посмотреть. Жаль, конечно, что гипессылки тут не работают и нужно копировать ссылку и пастить в строку поиска. 

Ну вот, а теперь можно и приступить.

=======

Впервые я начал писать воспоминания в Виннипеге, провинция Манитоба. В 1999 году.

Тогда же и написал вот это: “Ну что же, может и настало время начать книгу воспоминаний обо всем, из чего состояла моя жизнь до иммиграции в Канаду? Почему именно сейчас? Главным образом потому, что сейчас у меня есть время для этого. Я сижу, вот уже почти пятый месяц, я поступил в «Уоткинс» в ноябре или октябре 1998-го, на весьма однообразной работе в промышленной зоне города Виннипег, на складе без окон, отвечаю на телефонные звонки на английском языке. Таких звонков большинство, я бы сказал подавляющее большинство, и это большинство подавляет и мое настроение, потому что я бы предпочел получать больше звонков на французском, чем на английском. Интервалы между звонками достаточно большие, до десяти минут, а то и больше. Писание между звонками, конечно же, не способствует плавному течению мыслей, как и их легкому теснению в голове, как у Пушкина, потому как время от времени клиенты всё же звонят. Трезвонят, чтобы заказать продукты фирмы Watkins, для того чтобы задать вопрос, или чтобы зарегистрировать нового распространителя продукции этой фирмы, то есть перепродавца соусов, ванильных экстрактов, перцев и прочая, и прочая – всего около трёхсот наименований. Фирма переживает не лучшее в своей жизни время, но на этом мы пока не будем задерживаться, как не будем останавливаться на канадском периоде жизни вообще: даст бог, дойдет и до него очередь, ЕБЖ, как говорил Лев Толстой. Почему ещё я вообще затеял эту писанину? Слышали про болезнь имени товарища Альцгеймера? Alzheimer disease по-английски. Очень многие страдают, заболев, от частичной или полной потери памяти, как, к примеру, Ронни Рейган, который к началу моих записей был жив и здоров. У этой болезни есть и положительная сторона – каждый день встречаешься с новыми людьми, но лучше все же ею не болеть… Конечно, лучше, однако никто ни от чего не застрахован, ни от этой, ни от полутысячи других болезней или сколько их там существует. Как говорил у Булгакова Воланд про саркому легких? Вот, то-то же… Буде хватит такая проруха, одна или другая, глядишь, самому интересно будет читать. Или другим, мейби. А пока… вспомним детство…

Эти воспоминания я возобновил в мае 2006 года. 
Мы со Светой только что съездили в свадебное путешествие в Финляндию и Швецию в конце апреля – начале мая. Мемуары стали продолжением заметок, типа дневниковых, которые я писал и раньше, года, может быть с 2002, когда появился приличный компьютер, но потом я всё оставил на его жёстком диске.
Поскольку сломался он по «электрической», а не по программной части, то есть попросту у него сдох блок питания, то этот комп постоял с годик у стола рядом с новым и был выкинут лишь в сентябре 2006 года. Жёсткий диск я с него снял, но с тех пор воспоминания были так сильно пополнены, что уже не стало никакого смысла извлекать из него первоначальную версию, то есть топать по стопам Марселя Пруста ; la recherche du temps perdu. Да, и чтобы совсем с этим покончить, в сентябре 2008 попытался я переустановить этот жёсткий диск в компьютер 2003 года, но ничего не получилось. Он был выкинут на помойку.  С тех пор, то есть с 2008 года, продолжаю, ни шатко ни валко, дополнять воспоминания новыми моментами.

Серьёзно сел за редактирование и дополнения в ноябре 2016, когда стал безработным после почти 15 лет труда в Белл. Уволили 10 ноября с «пакетом». То есть месяца три можно не дуть ни в ус, ни ещё куда-то. Вроде бы надо пытаться снова найти работу, а может и нет, просто выйти на пенсию и тратить накопления. Пока не знаю, хотя пытаться трудоустроиться буду, конечно.

Трудоустроиться я попытался, но лениво. Послал всего два резюме в Белл, на одно ответили, что место занято, на второе не ответили вообще. Поэтому на пенсию пока прочно сел. И почувствовал себя на ней так хорошо, как редко когда ощущал себя. 

В середине марта 2017 решил, что невозможно всё время дополнять Сортавальские воспоминания, надо просто переделать фотографии и двигаться дальше. Ко второй книге. Про студенчество и период до отъезда в Канаду. Потому что нет-нет да и вспомнится ещё какая деталь. А на неё накрутится другая, порой и целая страница с дополнениями выйдет из-под клавишного "пера" компа. В общем, как пойдёт, так и пойдёт. К тому же не получаются воспоминания чисто сортавальскими.

Вот с сентября 1978 по апрель 1979 я жил и работал в посёлке Харлу, относившемся к Питкярантскому району. Рассказывать про уроки или жизнь там скучно, поэтом вспоминаются в основном поездки в Сортавалу, дискотека, начало дружбы с Корпусенко и т. д. Всё перемешано. Дополнения к воспоминаниям – процесс бесконечный. Вы найдёте их вкраплениями в ткань повествования. Но хочу отметиться и в самом начале Магна Карты воспоминаний.

С середины 2019 года я обрёл второе дыхание и нашёл снова, в который раз, смысл жизни. Работаю в той профессии, в которой хотел бы просуществовать всю канадскую жизнь. То есть переводчика между русским, французским и английским. У меня тогда не получилось, зато теперь, а я кропаю это в конце 2019 года, если быть точным, то вечером 21 декабря в 20:25 в Дорвале, при свете очередной ёлки, наверное, скажем для круглого счёта, 60-й на моём веку (некоторые не помню, но, скорее всего, в силу младенчества). В возрасте осознания, думаю, какая-то ёлка была всегда в моей жизни в это время года. Даже, когда я служил в войсках КГБ СССР, то меня отпустил майор Калинин на новый 1980 год в отпуск домой.

Среди ёлочных эпопей есть разные эпизоды. Однажды я тащил спиленную мной хвойную красавицу через всё озеро Хюмпелянярви, ночью, по льду. Помню ту ёлку как сейчас, она была молодая такая, с мягкими веточками. А пилка, которой я лишил её короткой жизни, была с ручкой из сосны, похожа на пистолет системы Кольт. Другую ёлку я спилил с верха большого дерева, может быть и столетнего. Там ветки были жёсткими, ёлка была такой пушистой, которой нигде в продаже немыслимо найти. Пилил, помню, долго на высоте метров десяти. Той же ножовкой, похожей на кольт. Думаю, что и теперь легко найду то дерево, когда, и, если, поеду или пойду на Совхозное. А мысль такая есть. Приеду в Сортавала, возьму пару бутылей водки и пойду по местам детства. К Юре Курбатову зайду. В дом к Буториным. В наш дом на Совхозном само собой. А может и не пойду. Всё будет зависеть от погоды… В том числе и политической, добавил я после 23 февраля 2022 года.

МЕЖДУ ПЕТРОЗАВОДСКОМ И СОРТАВАЛА

Конечно, в своих воспоминаниях я всё время возвращаюсь то в Петрозаводск, то в Сортавалу. Когда речь идёт о возвращении в первую геолокацию, то я прихожу, в снах ли, в мечтах ли в квартиру номер 6 на проспекте Ленина, дом 13. Квартира давно продана.
Окна нашей квартиры номер 6 выходили как на проспект Ленина,дом 13, так и во двор. До отъезда в Канаду мы втроём занимали две комнаты, а Юрий с Новеллой, долгое время страдавшей от болезни Паркинсона, жили в одной, окнами на проспект. У нас была ещё пустая двухкомнатная квартира в соседнем доме, номер 15, с окнами на старую лютеранскую кирху - дом культуры, но она с самого начала предназначалась как подъёмный капитал для эмиграции. Года два я там работал на дому, занимался переводами, впрочем.
Даже тарелка спутникового ТВ на доме номер 13 уже была свинчена в 2017 году, когда я сделал несколько фото для моего архива.
 
Мой тесть, сын видного чиновника Карело-финской ССР, чуть ли не премьер-министра Марка Горбачёва, Юрий Маркович Горбачёв, смотрел с её помощью вражеское ТВ. Он всегда хорошо понимал французский и английский, а на последнем мог и говорить. Я заходил к нему в 2004м году.

Вернее, не так. В 2004 году я у него останавливался и спал на том самом продавленном с тех пор диване, который мы оставили в 1998м. А в 2005 году я сделал вид, что остановился у него, но снял квартиру на Пушкинской за 450 рублей в сутки, где в основном и ночевал, часто и не один. А к нему приходил и пил с ним армянский коньяк. Мы закусывали копчёной лососиной, у него, как у участника войны пенсия была будь здоров, явно больше 1000 американских долларов. Когда договаривались по телефону о встрече я спросил, что купить, из вежливости. Юрий Маркович сказал, что всё у него есть, просто приходи. На лестнице, распив бутылку, по уходу, обнялись, я вспомнил, что за 20 лет жизни вместе в квартире мы с ним ни разу не поругались. Юрий Маркович ответил, что хотел сказать то же самое. Я понял, что для него это было в самом деле важно. По характеру он был человек ох какой непростой. Больше я его не видел.

Умирал он плохо. Сломал шейку бедра. В больнице не вполне отдавал себе отчёт, где находится. Так мне сказал врач, когда я звонил в больницу в 2013 году во время моего очередного приезда в Петрозаводск. Я тогда спросил, есть ли малейшая надежда, что выкарабкается. Врач сказал, что нет никакой. Могила его на Сулажгорском кладбище не ухожена и заросла. Ухаживать некому, и даже нанять кого-то, чтобы ухаживали, ведь сейчас всё можно делать дистанционно, некому. На самом деле есть кому, но тем, кому есть, всё это пофигу. Мне вот грустно, например, хотя есть причины грустить и по более близким людям, чем тесть.

Я знаю только, что когда он умирал, то у него на руках была канадская виза. Я подумал тогда, что он мог бы иметь её лет на 10 лет раньше и приехать мог тоже раньше. Если бы.

А про “если бы” как раз и надо смотреть эпиграф на французском от Милана Кундеры, который я привожу в самом начале. Вот его перевод на русский:

…человеческая жизнь случается только один раз, и мы никогда не сможем проверить, какое решение было правильным, а какое – неправильным, потому что в любой ситуации мы можем принять его только раз. Нам не дается вторая, третья, четвертая жизнь, чтобы мы могли сравнить разные решения. То же самое относится и к истории, и к жизни отдельного человека.

Из книги Милана Кундеры “Невыносимая легкость бытия”. 1984. Перевод с чешского Франсуа Кереля.

Как переводчик добавлю, что потом Милану Кундере надоело читать свои переводы на французский, сделанные другими, они ему не всегда нравились. Поэтому он выучил французский настолько хорошо, что стал на нём писать.

=========================

ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ

Сказать честно – воспоминания мои об отце, те, которые навсегда отложились в памяти – не совсем чётки, если не сказать, что совсем нечётки. Мне же не было и пяти лет, когда он умер. И самое резкое из них, из тех, что вбиваются в детскую память словно молотком, есть, увы, воспоминание о том, как я был им побит.
Не избит, конечно, упаси бог. Но побит серьёзно, для меня, во всяком случае, это было очень серьёзно. Побит я был ремнём. Правда не помню, было ли больно, но помню, что я орал на весь дом, и что самое печальное, я не понимал, за что был наказан. Вроде как за то, что не пришёл вовремя домой с гулянья – а кто знал, когда там приходить?  Часов у меня не было, да и если бы и были, то вряд ли я умел бы их читать в свои четыре или три года.
В январе 2017 я взял в библиотеке биографическую книгу про Франца Кафку французского автора Жерар – Жоржа Лёмера. Он пишет о том, как в детстве, в возрасте шести лет, отец наказал Франца за какую-то провинность, которой тот так и не осознал, и наказание – он был оставлен на целый день в запертой комнате – показалось ему совершенно безмерным, непонятным и несправедливым. Так что я не один такой.

Эти детские воспоминание, впрочем, не столь однозначны. Сперва я хотел писать только о том, о чём помню сам. Но потом произошла удивительная вещь. Уже в 2007 году, впрочем. Моя жена Света, в ходе телефонного разговора, когда она всё ещё была в России, вдруг упомянула о том, как на прошедшей неделе (она звонила тогда моей маме по пятницам, и они подолгу болтали), мама вспомнила эпизод из моего детства, который выпал совершенно из моей памяти. А именно, Света рассказала со слов мамы о том, как я катался на лыжах, в возрасте, надо думать, лет четырёх, ведь отец умер в марте 1960, когда мне не было ещё и 5 лет, у меня день рождения 30 мая, значит это был либо декабрь 1959, либо январь-февраль 1960. Катился я тогда с горки, спускавшейся мимо окна дома в Тункала.

Отец, уже больной, лежал в этой комнате, в атласном халате, который мама потом выкинет, «чтобы не напоминал». Он харкал в баночку, как сейчас помню, такую коричневую. Но ходить мог и вставал, конечно. То окно, из которого отец смотрел, забито на снимках, которые я сделал в 2004 году, досками. В комнате, где он лежал, окон было два, второе смотрело на стадион и школу-интернат. При финнах здание было школой для девочек. Я не понимал тогда, когда снимал, чем было продиктовано решение заколотить окно? Очевидный ответ напрашивается – чтобы экономить тепло. Но мы даже и не думали о таком варианте в самые холодные годы. У хозяев нет денег на то, чтобы вставить нормальные пластиковые рамы? Наверное, не было тогда…

Апдейт. Дом уже несколько лет как переделан, покрыт сайдингом.

По её, Светы, словам, опять же со слов мамы, я, якобы, наказал отцу смотреть из окна, как я буду ехать вниз. И что, вроде бы вместо того, чтобы самому смотреть на лыжню впереди меня, я всё время оглядывался на окно, а смотрит ли отец? И, конечно же, отвлёкшись, я потерял равновесие, упал и не доехал до низа горки, что до этого проделывал без проблем много раз.Расплакался, пришёл домой и рассказал, как смотрел на окно, на что отец сказал, опять же, со слов мамы, что мол, сын, ты должен смотреть всегда вперёд, а не оглядываться на то, смотрит ли кто или нет… Видеть перед собой цель, так сказать…

И ведь надо же, сцена, которая, казалось бы, забылась навсегда, словно и не было её никогда, всплыла со всей отчётливостью перед моими глазами. И вот уже я очень чётко вижу эту горку, свои сиреневого окраса лыжи, свою рыжую беличью шубку и такую же рыжую меховую зимнюю шапку, и словно в очередной раз я съезжаю по этой горке вниз к стадиону и вижу каждый изгиб этого спуска. Ещё мама вспоминала, опять же, в разговоре со Светой, как я читал на новый год стихи, где были строчки

Дети стали на год старше

Взрослые – старее

Я вот совсем не помню этого.

НЕКОГО БОЛЬШЕ ПОПРОСИТЬ ДОПОЛНИТЬ ИЛИ ПОПРАВИТЬ

С Варей не получилось дополнить мамины и вообще какие-либо воспоминания. Она ушла из жизни в 2014, в сентябре - рак печени. Умерла за две недели до кончины мамы, которая уже слегла и больше не встала до 13 октября. Есть у меня и снимок её могилы. Варя лежит в земле Воронежской области, в городе Лиски (при советах Георгиу-Деже), где я был один раз и никогда уже не буду. Портрет на её памятнике местные умельцы срубили халтурно, совсем непохоже. Мама никогда не хотела портрета ни папиного на памятнике, ни своего. Фото могилы мне прислал её сын Андрей. С ним у нас развернулась нешуточная тяжба за мамино наследство, на которое он, по моему представлению, да и по маминому мнению, не имел ни малейшего морального права, так как с бабушкой своей не поддерживал никаких отношений вообще. В Сортавала он приехал за всю свою жизнь только один раз, да и то, потому что Варя, наверное, его долго уговаривала побывать на моём 50-летнем юбилее в 2005 году. В возрасте лет шести он накарябал бабушке открытку – поздравление с днём рождения. Это было первое и последнее из его посланий бабушке, о чём мама с явной горечью и обидой и написала на обратной стороне той открытки. Я нашёл эту открытку среди маминых бумаг. Сжёг её вместе с фотографией Андрея-школьника, которая всё время была у мамы в «серванте» вместе с Вариной фотографией, а потом, может последние месяцы перед тем, как она слегла, была перевёрнута лицом вниз и лежала на книгах, а Варина там же в серванте и оставалась. Лицом к маме. Я понял, что мама дает таким образом понять, что она серьёзно обижена на внука. Он ни разу не позвонил бабушке за все эти годы, не говоря о том, чтобы привезти сына. Но на квартиру он как штык заявил претензии и стал настаивать, чтобы я выплатил ему половину стоимости, или чтобы мы с ним её сдавали и делили доходы, а потом продали и разделили деньги. Мысль про аренду была неприемлема для меня, потому что все заботы по ней автоматом ложились на меня, а мне это совсем не было нужно.
Конечно, если бы мы с мамой подумали перед её смертью (я-то думал, что она выкарабкается, когда уезжал от неё в начале октября 2014 года), то она охотно написала бы на бумаге от руки завещание, да что там, я бы и написал, она лишь бы подписала, что ему ничего не светит (как не раз об этом открыто говорила). Я бы пригласил двоих свидетелей-соседок, и потом бы мы это завещание оформили юридически. Но о таких пустяках, о правах на наследство, и о том, сколько кому причитается, я даже и не думал. А он, хитрый хохол по бате, видите ли, очень даже думал и все справочки навёл. Когда в разговоре с ним по телефону сказал, что ему по закону положена половина всего наследства, (а это так и было по российским законам), то есть включая денежные вклады, то я подумал, что он шутит. Но в тот период, когда я был на похоронах (с 15 по 23 октября 2014 года), я ничего ему не сказал, хотя заявление на вступление в наследство подал.

Нотариус Лариса, хорошая знакомая, кстати, Вити Артамонова, была ещё тот фрукт, меня вначале даже трясло от общения с ней и от её хамской манеры обращения с клиентами, но всё в результате в 2015 году сделала она в лучшем виде. А с Андреем началась нудная переписка, неприятно вспоминать даже, в общем, он в конце концов прислал отказ от наследства. В 2016 году в мае я перевёл ему 100 000 рублей в счёт его доли, то же самое сделал потом ещё два раза, последний – в июле 2018. Осталось перевести 195 тысяч, что будет сделано в 2019 и 2020 годах. В 2019 сделано было, в 2020 не получилось.Я пока всё ещё должен ему 95 или 96 тысяч. После первого раза, помню, он не ответил на мою просьбу подтвердить получение денег (чисто ради формальности, потому что в Сбербанке в Петрозаводске меня спросили: «Это счёт А. Гайко» и через час деньги были на его счёте). Он не ответил ни разу, я из принципа больше не писал, но в 2017 он исправно напомнил, что ждёт очередной порции денег. Когда я написал, что вообще-то принято реагировать на просьбы подтвердить получение денег хотя бы из вежливости, стал вертеться ужом, что, мол, посылал мейл. Врал, конечно. Не было никакого мейла и найти он его, естественно, не смог. Фотографию могилы Вари (вместе с фотографией его отца Володи, который умер в 2015), он прислал ещё до того, как я поехал в Петрозаводск и Сортавалу. В 2017 году я удачно продал, наконец, квартиру, мог бы рассчитаться с Андреем навсегда, но не стал. Апдейт от апреля 2022. Уже с год или больше, как ему всё выплачено, и я постарался забыть навсегда о его существовании.

В последние годы жизни, да и раньше, считай с 2004 года, когда мы увиделись с сестрой после долгого перерыва, я шесть лет, с 1998 по 2004 год не приезжал в Россию, она была серьёзно «ударившись в веру». Мы как-то сидели в Сортавальском парке году в 2011-м в отличную погоду, и она с упоением рассказывала, как посетила какую-то обитель, где была какая-то чудесная меловая стена. Мне не было дела совершенно никакого и до того монастыря и до стены.

Слушать всё это было скучно и тоскливо. Она просила меня в начале 2000-х еще, найти в сети или в печати фотографию какой-то «мироточивой иконы Монреальской Богоматери» и прислать ей. И я нашёл и переслал даже, хотя и без большой охоты. И я всё время задавал внутренне вопрос: «Как же получилось, что такая умная сестра, врач, я даже знаю, что она препарировала трупы в анатомическом театре во время учёбы, так как однажды она привезла фотографию, где можно было наглядно убедиться, что нет никакой жизни после смерти, стала верующей?

Как я уже написал, я мало знаю о последних днях и даже месяцах её жизни. Да и Андрей с Володей, его отцом, тоже, по их словам, не знали до того, как моя сестра была госпитализирована. Я могу только предположить, что она запустила болезнь, полагаясь на какое-то внешнее чудесное избавление. Потом, вроде, в разговоре между Тамарой и Володей последний обмолвился, что он с сыном Андреем по крайней мере год уже знали, что рак не операбелен. Где правда, я уже никогда не узнаю. Характерная черта, о которой с возмущением рассказывала Тома. Володя звонил, чтобы поплакаться ей о своей тяжёлой судьбе, а сестра и впрямь самоотверженно ухаживала за ним, одноногим инвалидом, многие годы. Через несколько минут после звонка вдруг прекращал связь, как бы обрубая и-за плохого контакта. Тётка моя, естественно, перезванивала и разговор продолжался, но уже за её счёт. Когда это повторилось несколько раз, она раскусила хитрость и просто перестала отвечать на его звонки.
Володя Варю пережил ненадолго. На год-другой.

Последнее о Варе. Когда мама лежала в сентябре 2014, а я, как мог, за ней ухаживал, будучи в отпуске, и мы ей уже сообщили о смерти Вари, я сказал, что одно ясно, что если рай есть, то сестра наверняка там. Мама подумала и вымолвила: «Да уж кого и пускать-то туда, коль не таких, как она». 

-----------------------------------

НАШ ДОМ В ТУНКАЛА

Другие воспоминания не столь резки, в смысле отчётливы.  Помню, например, что больной отец лежал в комнате с круглой печкой – всего комнаты в квартире было две, а квартир в доме – три. Наша «большая» семья размещалась на первом этаже, семья поменьше, четверо Петровых, наверху, там, где «у финна» наверняка был просто чердак. Если вы пройдёте в мой блог, адрес которого указан на верху "произведения", то увидите несколько фотографий дома. На моём снимке мая 2007 года - дом в Тункала по улице Спортивной. Летом 2022 года на сайте администрации сортавальского городского поселения, в ВК, я увидел наш бывший дом по ул. Спортивной, 5.  Он обшит сайдингом и кардинально перестроен. На фотографии были какие-то идиотские десантники, к сожалению, их нельзя было отрезать, а ретушировать мне было лень. Надеюсь, что на стадионе будет ещё какое-нибудь мероприятие и его сфотографируют. Пока я обвёл наш дом красным и, судя по деревьям, это весна 2022 года. Как видите, сооружение, которому лет сто, переделано очень сильно. Видимо купили люди со средствами. Примечательно, что труба сгоревшего дома Маниевых так и стоит. Слева дом Кайпаненых, в котором Сергей с мамой жил по соседству с другими двумя семьями, а на скалистой горе, если не ошибаюсь, дом Сокуровых, хотя, может и нет, их дом был дальше и больше по ту сторону горушки, а тут жил кто-то, кого я забыл как звали, но помню, что жилец держал злую собаку, не дававшую пройти на 4ю Гористую улицу, где жил Вова Глазырин. Приходилось ходить по Спортивной, у колонки поворачивать налево и идти по улице Подгорной.

ВСЕМЕРОМ В ДВУХ МАЛЕНЬКИХ КОМНАТАХ

У нас в квартире была всё же отдельная кухня, всегда топившаяся дровами, печка занимала в этой кухне изрядную часть, но она же ещё топила и лежанку, весьма короткую, не больше полутора метров в длину, и находившуюся на изрядной для моего детского восприятия высоте, то есть метра в полтора тоже.

Жили в этих двух комнатах семь человек, то есть практически все ютились в одной комнате побольше – и только мама с папой в этой небольшой – 3 на 3 метра максимум, одно окно которой выходило на интернат – финское здание, которое и сейчас такое же точно и ещё сто лет будет таким. Папа рисовал это архитектурное творение 1911 года Йохана Якоба Аренберга, построенное для финской женской школы. На моём фото 2004 года, которое я сделал в 2004 году с тункальской скалы. Рисовать папа умел, рисунок потом долго лежал у мамы среди бумаг, но, когда я хватился его забрать, его не оказалось. Мама в последние годы много чего повыкидывала из домашнего архива. Я вас уверяю, что из окна тункальского дома вид был точно такой же, место на скале, с которого я снимал, находится всего лишь метрах в пятидесяти от того окна дома номер пять на улице Спортивной, за тем лишь исключением, что кустов и деревьев перед домом интернатом не было, и здание было видно, как на ладони и оно к тому времени, свежезабранное у финнов, ещё не успело облезть.
 
Черно-белые снимки я сделал летом 1978 года, когда закончил ВУЗ и зашёл в гости к Соколовым. Они жили в этом доме чуть ли не до середины 1990-х, пока, наконец, не получили квартиру в районе ул. Бондарева. Стадион, что под окном, строили не меньше пятнадцати лет, хотя землю под него, которая использовалась местными с 1944 года под огороды, отняли ещё в начале 1950-х, как вспоминала мама.

Но это и не факт, что мама с папой спали в одной комнате после того, как он, папа, уже болел тяжело, то есть вроде бы мама должна была спать где-то ещё, а где ещё как не во второй комнатёнке? Постойте, сколько же человек должно было ютиться, в этой другой комнатёнке? Бабушка с дедушкой, я, сестра Варя и Тома, моя тётя.

Пять человек! На девяти-десяти примерно квадратных метрах! Плюс на кухне, правда, стояла тоже кровать, застилавшаяся зелёным байковым одеялом.

То есть все мы, повторюсь: бабушка с дедушкой, их дочь Тамара (Тома, Томка), моя сестра Варя и я, распределились таким образом по комнате и кухне.

Где спал я – в упор не помню, может быть на той кровати с зелёным одеялом в кухне.

Апдейт от 13 октября 2024 года. В этот день исполнилось 10 лет со дня смерти мамы, и я позвонил единственной оставшейся в живых её сестре моей тёте Томе. Мы проболтали около часа по Вотсап, и она рассказала, что я спал в той же комнате, что мать с отцом и где стояла сначала кроватка, а потом диван, где я спал. Ложе моё располагалось под окном, выходившим на город.

Зато помню, как вчера, как больной и уже серьёзно недужный папа в своей комнате отхаркивал в баночку коричневого стекла с завинчивающейся пробкой продукты выделения своей астмы, я об этом уже писал.

Когда он выходил по нужде, – летом надо было ходить вниз мимо огорода, а зимой – в ведро, стоявшее в чулане, и в котором всё замерзало, а потом оттаивалось кипятком, чтобы вылить – он надевал шёлково-атласный длинный коричневый халат.

Надо полагать, что на поздней стадии болезни он и не выходил уже, наверное, «ходил на горшок».

Потом мама халат этот выкинула после смерти отца – не могла смотреть на него из-за тревожащих душу воспоминаний, что очень понятно.
 
Тогда же, в 2004 году, я сделал фотографию дерева с толстой перпендикулярной стволу ветвью. Потом повторил с того же ракурса в сентябре 2010 года. Могучая сосновая ветвь - это не только свидетельство моей приверженности к продумывания переднего плана при фотографировании, она представляет собой также и след совершенно конкретных воспоминаний о том, как через эту ветку мы с друзьями в своё подростковое время, то есть когда нам было лет по 12-13, и когда сама ветвь была раза в два тоньше, перекинули верёвку и устроили то, что называлось «гигантскими  шагами».

Эти самые “шаги”, собственно, были ничем иным как вертикально свисавшей верёвкой, с перпендикулярно ей завязанной палкой на конце. На эту палку мы садились, веревка между ног, отталкивались всегда слева направо, и описывали дугу, иногда делая несколько оборотов туловища вокруг себя. В сентябре 2010 я увидел, что сук сломался, то ли под своей тяжестью, то ли молния попала. Не знаю, снимал ли я это дерево позже, ведь я бывал в Сортавала каждый год вплоть по 2019 год. Если найду, то вставлю эти снимки.

Нашёл сразу же. Снимки датируются 2014 и 2017 годами. Если на карточке 2010 года мы видим ещё старое футбольное поле, то примерно в 2012 Газпром, по слухам, выделил денюжку на новое, синтетическое покрытие. Во всяком случае летом 2013 мы с мамой дошли до этого поля и оценили покров. На отлично.
 
Особенно умелые, как гимнаст-любитель Вовка Белогривов, даже выполняли и подобие сальто. Как-то раз, я это хорошо помню, мы катались на верёвке, а практически внизу под нашими гигантскими шагами, уселась парочка, состоявшая из Нинки Сорокиной, к тому времени уже, по-моему, мамой-одиночкой, славившейся своей слабостью к мужскому полу вообще и к срочнослужащим в частности. Вестимо, она была с очередным солдатиком.

Не знаю, почему они выбрали место в столь непосредственной близости от нашего развлечения, ведь дальше вниз были точно такие же травянисто-скалистые пространства, но только уселись они так, что пролетали мы буквально над их головами. И надо же было случиться такому: именно в момент пролетания над ними кто-то из моих тункальских друзей, точно помню, что не я сам, возможно это был Вова Глазырин, – я-то всегда был осторожен и осмотрителен – сорвался с верёвки с высоты метра в два и тяжело рухнул на траву рядом с парочкой! Хорошо, что не приземлился прямо на их головы! Пара, с ругательствами в наш адрес, поднялась и ушла, а мы продолжали свои катания, довольные, впрочем, что выжили вторгшихся на «нашу» территорию. Какое-то время, это развлечение, катание на «гигантских шагах» – было у нас в моде. Может быть одно лето или два. В особенно рискованных случаях веревка привязывалась «над пропастью», а такая пропасть была всего одна на той тункальской скале – как раз над домом «татарина».

Если опять же, паче чаяния, пройдёте в мой блог, то в галерее из трёх фотографии вы видите В. Белогривова. На первом снимке я вычленил его из группы выпускников 1967 года, которую кто-то опубликовал в моей группе «Мы из Сортавала» в сети “Одноклассники” (он – на заднем плане между двумя одноклассниками). Второй и третий снимок сделал в 1980-х годах в МВД республики петрозаводский фотограф Борис Семенов, ныне покойный. Его дочь выкладывает в сети ВК архив отца.

Вовка Белогривов был нас всех старше лет на пять – шесть и серьёзно занимался гимнастикой в школе, то есть обладал сильными тренированными руками. Он долго катался на верёвке, привязанной к другой сосне, что на снимке 2011 года ниже. Вначале он делал это просто так, без особых изысков, разве что с простым вращением раз по пять за «шаг», а потом стал переворачиваться на веревке через голову плюс к обычным вращениям и … сорвался на скалу ниже метра на два, впрочем, приземлившись удачно, то ли он успел «сгруппироваться», то ли что, но он скатился в самый низ прямо к ногам того самого «татарина», который что-то делал в своём огороде. В своём архиве я нашёл снимок сентября 2014 года с сосной, на сук которой привязывал верёвку Вовка. Он тоже отвалился от дерева. То, что сосна именно та, я поручусь на 100%. Кто сейчас живёт в “доме Татарина”, я, конечно, не знаю. Была бы жива мама, сказала бы всё. Она знала почти весь город. Вовка отделался несколькими царапинами, татарин ругался, мы смеялись. Кстати, брат Вовы, Лёня, который тоже в моей сортавальской группе (группу я ликвидировал году в 2016), прислал мне 12 апреля 2014 года сообщение там. Леонид Белогривов :

Саша привет. Вовка живет в Петрозаводске. Сейчас на пенсии. Он отработал в ГАИ 25 лет ушел подполковником. Мы общаемся постоянно ездим в Сортавалу регулярно, там живет наша родная сестра Галя, может помнишь по Тункала и отец ему 90 лет в том году отмечали юбилей помещу фото Вова не дружит с интернетом, а Галя есть в одноклассниках.

Это развлечение, то есть гигантские шаги, я пытался перенести потом на «Совхозное», о котором речь ниже, как о следующем этапе в моей жизни, но оно не нашло понимания и не встретило энтузиазма со стороны моих новых друзей. Само собой заглохло и сошло на нет. Вообще все эти увлечения наступали волнами: одно время увлекались турниками, другое – настольным теннисом, волейболом или баскетболом, потом забрасывали.

Вернёмся, однако, к этому татарину, потому что, боюсь, мне не найти будет для него места в другом разделе книги о детстве. Он появился в Тункала, когда я уже был, наверное, классе в третьем. И сразу начал строить необычный для нашего посёлка дом. Это было в диковинку потому, что народ в Тункала жил бедный и строительство собственного дома было событием неслыханным. Ведь это были огромные расходы, не говоря о том, что легально строительные материалы купить было нельзя. Те же кирпичи для кладки печи было “достать” невозможно, и люди часто разбирали трубы и печи на старых финских хуторах. Причём построил он дом как-то споро, может быть и за лето. Из чего строил, я не помню уже, но зато запомнил событие, опять же неслыханное для Тункала.

В посёлке были две водозаборные колонки. Одна находилась у бывшего магазина, где работала мама, и где я в возрасте лет пяти купил конфет на «все три рубля». Другая была у речки Вакко, на углу стадиона и рядом с мостиком через речку.

Я сделал автопортрет у этой колонки в жаркое лето 2018 года, предварительно облившись водой из неё. Вот в эту вторую водоразборную колонку общего пользования татарин и врезал трубу и, таким образом, получил себе в дом водопровод. Никто никогда ни до этого, ни потом, такого не делал. В силу того, что для такого мероприятия требовались не только немалые деньги. Нужно было, кроме того, что достать трубы и заплатить водопроводчикам и сварщикам, договориться с соответствующими службами, чтобы они закрыли на это глаза.

Я не думаю, что на такое дело можно было получить легальное разрешение. Народ, я же слышал разговоры, татарина недолюбливал, насколько я помню, он держался особняком от простолюдинов, и наверняка писались жалобы на эту врезку со стороны соседей. Как бы то ни было, труба от его дома до колонки, длиной метров в 50–70, была проложена. Причём в скале было выдолблено подобие канавы глубиной с полметра (тоже колоссальный труд, отбойные молотки и т. п.), а сверху засыпано стружками, опилками или песком и утрамбовано. Не думаю, что вода поступала из колонки зимой, но весной, летом и осенью татарин жил как король по части водоснабжения. Чем он занимался по профессии, нам, детворе, не было никакого дела. Я помню, что у него была симпатичная жена, тоже татарка, судя по внешности. Был маленький ребенок и, дело опять же неслыханное, она носила летом, или, по крайней мере в тёплое время года, красные перчатки! Может быть, что-то было у неё с руками не так, или просто она следовала моде, только увидеть на женских руках этот предмет одежды не в зимнее время было в Тункала событием эпохальным. Потом, когда моя группа в “Одноклассниках” разрастется до нескольких тысяч, по-моему больше 6 тысяч участников, я найду там одноклассницу Любу Соловьёву, активную соцсетистку, которая расскажет, что татарин был учителем танцев, очень требовательным, по её словам, так как она ходила к нему заниматься, а жена, вроде не работала нигде. Видимо у них были сбережения, позволявшие вести такой образ жизни, предмет зависти всей округи.

ИГРА В ФУТБОЛ "ЗА ЛЕСОМ"

Как я уже говорил, увлечения наступали волнами. Только футбол оставался перманентным досугом и играли в него повсюду. Часто начинали на футбольном поле в центре посёлка,а потом мы шли играть «за лес», сколачивая по пути команду с участников, живших на улицах Гористых.

«За лесом» поля как такового не было совсем, но было довольно большое ровное пространство, на берегу озера Айранне, усеянное кочками и травянистое. Может быть оно нас привлекало ещё и потому, что там неподалёку был родник, из которого было очень приятно удалить жажду в пересохшем от бегания по кочковатому полю горле, или потому ещё, что это поле было изолировано от всякого жилья, то есть от посторонних взоров.

Фотографии этого футбольного поля у меня нет. Думаю, что сейчас и сделать снимок там невозможно, потому что траву не косят и всё заросло, в том числе и тропинки туда. На карточке из архива финской армии от августа 1941 года, когда финны отвоевали город обратно, я пометил это место крестиком. Скала, в которую мы с дядькой стреляли из пистолета (читайте ниже), находится слева. Поскольку поле в качестве футбольного использовалось эпизодически, то на нём обычно паслись коровы или козы, и они оставляли, само собой, следы жизнедеятельности своего травоядного организма в виде лепёшек или россыпи «шишек», в которые приходилось ступать и даже падать время от времени, что, впрочем, только добавляло энтузиазма. И «из-за леса» тоже потом шли купаться, даже и тогда, когда вода совсем не была тёплой – разогретые футбольным азартом мы плавали, ныряли и плескались, не особенно заботясь о том, подходит ли сезон для купания.

Сейчас, я ну уверен, что вообще можно из Тункала пройти «за лес». Раньше мы ходили по улице 1й Гористой, которая упиралась прямо в лес. Здесь стоял дом Новиковых, он вроде был последним по этой улице. Тропинка вела направо к санаторию и налево к этому нашему импровизированному стадиону, мимо скалы, в которую мы стреляли с дядькой, а потом можно было выйти в посёлок за озером, пройдя через канал по деревянному мостику. Тогда слева останется каменнный дом финской постройки, где мне купили первый в моей жизни поддержанный велосипед «Школьник». Если пройти дальше, оставив этот дом слева мимо большой скалы, поросшей лесом, она будет  по правую руку, то можно было обогнуть не только озеро Айранне, но и Хюмпелянярви. Что я однажды и проделал уже в студенческом, наверное, возрасте. Я прошёл от дома на Маяковского до бывшего дома по Совхозному, потом вышел к ММС. Потом в Туокслахти, к Суконке и в Тункала.

МОЙ ДЯДЯ АЛЕКСАНДР АЛЕКСЕЕВИЧ СМИРНОВ

Когда мне было лет 13, мой дядя – чекист имевший свой табельный пистолет Макарова, водил меня стрелять в скалу, которая была слева от нашего футбольного поля.

Правки разных лет моих воспоминаний о нём: Дядя Саша жив и здоров в Калининграде, написал я в августе 2016 года. Ему было почти 90 лет. Потом в марте 2017, отметил, что уже перевалив за 90, дядя тоже жив, да и в июле 2018 мы с ним из Сортавала от тётки Томы по телефону говорили. Только вот в августе 2019 он умер. 


Тогда мне это было любопытно. Когда нас, в возрасте почти за 30, водили, уже журналистами, в Петрозаводске стрелять из того же Макарова, интересно не было совсем. Интересно, почему? Ну вот, в конце 2019 года, когда я дополняю воспоминания, дядя Саша уже почти полгода как в могиле, его дочь Люся сообщила горестную весть, когда я шёл по Древлянке домой на Сыктывкарскую. Но дай бог нам всем дожить до его, почти до 92-х лет. На снимке мы с ним в 1981 году на скамейке у дома в Тункала, на Спортивной, 5. Мне 26 лет. Ему чуть за 50, 52 или 53. С тех пор мы не виделись ни разу. В 1993 я проезжал через Калининград, следуя на судне пароходства из Германии, из г. Киль, но никаких его координат у меня не было с собой. Да и жил он, вроде не в самом городе, а в Балтийске. Но врать не буду, не знаю.

Вот уже в 2019 году, когда я постригал усы перед зеркалом, то вспомнил ещё подробность про дядю Сашу. Когда он гостил в Сортавала, то ходил бриться в парикмахерскую. Это было чем-то совершенно неслыханным в нашем быту – ходить в парикмахерскую, чтобы побриться. Ходили только постричься. Он ещё и давал парикмахершам чаевые, копеек 20, наверное. Тоже не наши замашки.

Когда мы с ним не помню уже когда, надо полагать, я уже учился в ВУЗе, как-то оказались в Москве, обедать в ресторан гостиницы «Пекин», где мы заказали суп из побегов бамбука и что-то ещё, я не помню уже что. Кстати, вплоть до 2025 года не знал про связь этой гостиницы с КГБ. Дядя Саша традиционно попросил графинчик водки, грамм 200, наверное. Напротив нас с дядей Сашей, за один столик тогда усадили сухопарую интеллигентного вида дамочку.

Она ела какой-то китайский салатик, пила зелёный чай. Ведь в советских ресторанах, даже, касалось бы, в таких фешенебельных, всё делалось для удобства не клиентов, а обслуживающего персонала, поэтому к клиентам “подсаживали”. Потом дядя Саша скажет мне: “Видел, что она ела? Неудивительно, что у неё только кожа да кости!”

Потом, когда он расплачивался, я пошёл в гардероб за нашей верхней одеждой. Гардеробщик мне всё подал, а дядя Саша меня спросил, давал ли я ему копеечку. Я не понял совсем, зачем эту копеечку надо было давать гардеробщику. Этого никогда не делалось в моём окружении. Но мой круг был страшно узок к тому времени. Я сказал, что не давал ничего, он подошёл к гардеробщику и дал какую-то монетку. У богатых свои причуды.

А по нашим меркам он был сказочно богат. Когда приезжал в отпуск, то сразу же покупал ящик, то есть 24 бутылки, водки. Выпивал по одной каждый день, но совершенно не пьянел, только становился очень разговорчив и красен лицом. Говорить ему особенно много не позволялось по долгу службы, но кое-что можно было. Я запомнил про какого-то племянника одного из руководителей итальянской компартии Антонио Грамши, которого надо было устроить на Балтийский флот. Дядя Саша рассказывал, каким гнусным типом, пьяницей и бабником, был тот племянник, а перечить ему особенно было нельзя и приструнить его никто не решался. Насчёт бабника мой дядька и сам был не дурак.

Однажды мы с мамой ездили в Калининград, а может это был Балтийск, город в 50 км. от него, где была и сейчас есть в/м база. Тогда я в первый и единственный раз увидел жену дяди Саши “Нинку”, на фото справа от дяди Саши. Уменьшительные имена были в ходу в нашей среде и Томка, Лёлька, Милка и т. п. говорилось без всякого желания унизить носителя имени. Я знал, что Нина была школьной учительницей и даже преподавала в классе, где училась её дочь Люда, ныне Баденкина.
С Людой и её знакомыми парнями, помню, играли в “чижика”. Это совсем не та игра, что называется “Чиж“, хотя сам чижик и похож. Мы использовали тогда простой кусочек рейки, спиленный с краёв под углом, но никакой лапты не применяли. Брусок этот ставился на землю так, чтобы можно было ударить палкой по его концу и он, кувыркаясь пролетал метр или около того. Смысл был, наверное, в том, чтобы помериться, у кого он улетит дальше. Смутно помню жилище семьи Смирновых – белый каменный дом на несколько, не больше шести квартир, может быть и немцами построенный, хорошо обставленную по сравнению с нашей квартиру, а больше ничего не вспоминается. Дядя Саша намного пережил жену, которая, как говорила мне мама, начала сходить с ума, и, вроде, страдала от болезни Паркинсона.  Он же, страдая диабетом, тем не менее, попивал чуть ли не ежедневно виски и вот надо же, дожил относительно здоровым до преклонных лет. Но отвлечёмся от дяди Саши, может я и вернусь к нему во второй книге.

=======

КУПАНИЕ В ПАРКОВСКОМ ОЗЕРЕ

Купались мы в том месте, что вы увидите, пройдя в блог, на первой цветной фотографии коллажа из 4х снимков. Заходили в воду или ныряли со скалки, когда уровень воды позволял это делать. На ней же потом лежали и загорали, рядом жгли костры… Сейчас трудно представить, что здесь можно было плескаться и нырять. Я помню, что мой друг Вова Глазырин нырял как рыба, задерживал дыхание на минуту легко, а может и на две – все думали, что он утонул, но он выныривал в 20 метрах от места, где нырнул, даже и не запыхавшись. Играли в воде в «салочки». Тут же и загорали, выжимали трусы или (у кого были), плавки, жгли костёр, жарили на нём булку. Булка становилась совершенно, на мой вкус, несъедобной. Там же, в середине скалы, слева от того места, где куст черёмухи, которого тогда, конечно, не было, находился, и сейчас находится выступ, примерно метра три длиной и меньше метра шириной. Он назывался среди нас «загоралка».  До него, на мой взгляд, было не добраться, но тот же Вова Глазырин добирался легко, вставляя пальцы босых ног в ему одному видимые упоры. Другие немногие парни тоже могли это проделать, я был не из их числа. Всегда был осторожен, так как внизу было метров пять и острые камни. Жив, если упадёшь, может, и останешься, но калекой тоже можешь стать.

Удивительно, но факт. В 2015 году я случайно наткнулся на архив финских музеев и нашёл там фотографию, датированную 1906 годом, на которой была изображена та самая скалка. Но ней стоял «у финна» дом с двумя окнами. Хотя это строение могло быть баней или сараем. Второе фото коллажа.

Несмотря на то, что, когда мне было 7 лет, наша семья переехала на Совхозное шоссе, я продолжал летом ходить в Тункала и захаживать на «пляж» на озере Айранне. Там по-прежнему бывало много довольно народа. Однажды там искупали новорожденного ребенка тёти Али, «матери-героини», соседки по улице Спортивной, у которой, жившей без мужа, было эдак 7 или 8 детей разного возраста (они и взяли с собой «купаться» этого новорожденного), который умер от переохлаждения. Что, впрочем, не вызвало ни даже сколь-нибудь значимого удивления. Одним больше, одним меньше у этой «героини» – подумаешь – родит ещё – всё равно неизвестно от кого – дети жестоки порой бывают в своём восприятии действительности и безразличны также жестоко и без задней мысли.

ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ С СЕКСОМ

Один раз, помню, мы были все оповещены какой-то пигалицей нашего возраста (то есть лет 8–9) о том, что в леске наверху, на скале «ебаются», именно так было произнесено ею слово. Мы все высыпали туда наверх и действительно увидели пару, загоравшую в купальниках и слегка очумевшую от того, что их окружил десяток детишек, которые тут же устроили допрос им. Эти взрослые, хотя может быть им было всего-то лет на 6–7 больше, чем нам, вынуждены были отвечать, что именно они делали. Они оправдывались, окружённые плотным кольцом «интервьюеров», что, мол, они просто загорали, что не вызвало доверия совсем, но дети, в числе которых был и ваш покорный слуга, позволили им одеться и убраться от греха подальше.

Потом мой сосед сверху по дому на Спортивной и приятель Серёжка Петров, бывший года на два старше меня и долго потом сидевший по тюрьмам, мне рассказал, что несколько парней постар-ше изнасиловали девчонку неподалёку от места купания. В Советском Союзе того времени законы были строги и исполнялись если не без-укоризненно, но такие случаи не пропускались, если было «заявление потерпевшей». Я сам видел несколько недель спустя, вероятно Серёжка меня и привёл тогда к зданию суда, (на снимке 1980х)– внутрь нас, конечно же, никто бы не пустил, – как насильников выводили из суда и вели в здание милиции в нескольких метрах от него. Им только что дали серьёзные сроки, и один из них, отвечая на вопрос знакомого, не без гордости и даже с бравадой заявил, что «дали 15». Пятнадцать лет этот, в общем-то мальчик, уже воспринимал, как некоторую неизбежную данность, которая наверняка была началом его долгого мыканья по тюрьмам и пересылкам, потому что, раз попав туда, человек редко, да, пожалуй, что и никогда, не возвращался к нормальной жизни.

ПРО РЫБАЛКУ В ТУНКАЛА

Отец, до того, как слёг с астмой, был заядлым рыбаком. Он ловил рыбу повсюду: в Кандалакше ловил кумжу (мама рассказывала, как сестра Варя называла её «кумся»), в Приладожье она не водилась, поэтому тут он ловил, что было в местной воде, то есть щук, окуней, плотву, лещей и густеру, которая от леща мало чем отличалась, кроме роста. Эта рыба, вроде, просто не вырастала большой.  Оставшийся мне в наследство спиннинг, который я потом всё же сменил на другой, с катушкой побольше диаметром, поскольку крутить последнюю было, соответственно, легче, я использовал по назначению, то есть выловил десяток щук уже в озере Хюмпелянярви, о котором я ещё расскажу, а потом этот спиннинг был заброшен куда-то. Да ещё багорик сохранился и достаточно долго служил, уже и после 1980 года. Наверное, он остался в маминой квартире, которую я продал в октябре 2017-го. Остались несколько одинаковых фотографий отца в военной форме, с сеткой от комаров на голове и с эти самым спиннингом, ручка которого отделана пробкой, а удилище было невероятной длины, то есть метра два с половиной (оно на фото сложено вдвое). Я потом так и не мог к этому спиннингу приноровиться и просто сделал себе удилище из молодой ёлки и накрутил пропускные кольца из проволоки, примотав их изолентой. Катушку год-другой использовал отцовскую, да. Ничего, щуки, и порой окуни, реже судаки, ловились не хуже, чем у него. Помню, что однажды отец с дедом принесли двух щук. Огромных совершенно, мне казалось, что они были больше меня в длину, то есть если бы, допустим, я лёг, вытянувшись в полный рост на стол, где они лежали.
Эти две рыбины остались в моей ребяческой памяти, как абсолютно разные – одна чёрная, а другая белая. Потом-то я сообразил, что просто одна их них лежала на кухонном столе тёмной спиной, а другая – белым брюхом. Впрочем, скорее всего, пойманы они были в сети, потому что вытащить таких рыбин на спиннинг было сложно, если не сказать, что невозможно – каждая была килограмм по десять. А может, они и забили острогой тех щучек; эту браконьерскую процедуру я тоже освоил потом, лет в десять-одиннадцать отроду. Щука, к слову сказать, всегда была рыбой, которую я умел ловить лучше всего, да и большого умения там не требовалось. Эта хищница кидалась на блесну всегда, даже когда была сыта. Сколько раз приходилось вытаскивать на спиннинг щук, у которых в желудке были свежезаглоченные, и даже не начавшие перевариваться окуни, плотвицы, и, что меня просто поражало вначале – щурята тоже. То есть получалось, что мать ела своих детей, а воспринималась щука всегда как особь женского пола.

Название «щукарь» если и было в ходу, то только в приложении к деду из «Тихого Дона» или «Поднятой целины», не помню. Правда, мы между собой могли сказать: поймал, мол, двух «щукарей», но только тогда, когда речь шла о небольших экземплярах. Большая рыбина всегда звалась щукой. Те две щуки, которые оставили такой большой след в моём детском восприятии, вполне могли быть пойманы в сеть на озере Айранне или в Хелюльском озере. А в Айранне дед ставил мерёжи. Они представляли собой такое нехитрое сооружение из железных прутьев и медной сетки с крылом, а часто и без него, просто с отверстием при входе. Не скажу, что все, но те, у кого были лодки, ставили их обычно, и проверяли раз-другой в неделю. Попадались все рыбы, которые бродили без цели по камышиным отмелям и тростниковым заводям. Всегда хватало на уху, и брат Васильева, с которым в возрасте лет 13 мне пришлось потом порыбачить в Мукачеве (Львовская область), никак не мог понять, как же рыба пойдёт в неприкормленную ловушку. Он – то прикармливал свой сачок каким-то жмыхом. Я до этого и слова-то такого не знал. Добавлю, что знаю и другое название для этого рыболовного приспособления – катиска, но так мы мерёжи никогда не называли. В нашем представлении катиска была ловушкой другой конструкции. Дизайн мереж шёл безусловно от финнов.
 
Другим распространенным инструментом рыбной ловли был сачок. О нем я хочу как раз подробно рассказать. Сачки были и у нас – у юных тункальских рыболовов. Они обычно были сделаны из деревянной палки, к которой крепилось нечто вроде мешка на другом конце – мешка, обтянутого у кого крупной сеткой, а у меня был ну из очень мелкой, через которую не пройти было не то, что мальку, но и, казалось, «инфузории туфельке». Сачок ставился в самом узком месте тункальской речки, как правило отверстием против течения, и надо было только посидеть неподвижно в течение определенного времени и подождать. Минут десять спустя рыба «шла косяком», и тогда черпалось вволю, на берег выбрасывались прыгающие серебристые плотвины и черноспинные окуньки, иногда щурята, и время от времени «подлещики» или «подъязики». Сачок тут же ставился в воду снова – вытаскивать его надо было, когда слышался стук по сетке, иногда очень частый, что значило, что рыб было, по крайней мере несколько – но нельзя было медлить, потому что, стукнувшись, рыбина разворачивалась на 180 градусов и норовила удрать взад. Но нельзя было и мешкать с выбросом рыбы на берег, потому что, если сачок не загораживал проход, стая устремлялась в верховье речки, к озеру Айранне, правда в сезон рыбаков было несколько, и если первый, (то есть тот кто приходил первым и «забивал» место), вытаскивал сачок, часть стаи попадала следующему, остальная рыба – ещё одному, но надо сказать, что больше трёх рыбаков за раз почти никогда не собиралось. Хорошо если у кого был помощник и собирал рыбу в ведро или бидон, иначе часть её допрыгивала до воды и была такова: чтобы воспрепятствовать урону, устраивали рядом с местом установки сачка, в сфере достижения его ручки, какое-нибудь ограждение из камней, но крупная рыбина, а крупной считалась рыба в сантиметров 15, могла, конечно же, выпрыгнуть и оттуда.

Однажды я ловил, как обычно, сачком, но вдруг повалил малёк – целая туча мальков окуня длиной сантиметра два, может быть. Ради забавы и отчасти потому, что сетка моего сачка, как я уже говорил, была очень мелкой, миллиметра два-три, я быстро наполнил бидончик литра в три этими микро-скопическими рыбьими ребёнками, потому что бабушка как-то упоминала, что цыплята не отказались бы попробовать запеканки из такого рыбного блюда. Естественно, варёного, ибо цыплята были ещё совсем жёлтенькие и слабожелудочные. Но мальков оказалось так много, что хватило не только сварить для цыплят, но и зажарить с яйцом людям. Как говорила баба Феня, ударяя на последнем слоге – «курЯм» и «людЯм». Конечно, возмущённый читатель, возможно захочет воскликнуть в праведном гневе, что мол, это было браконьерство. Да, так и было. Не первое в моей жизни.

В мае 2009 я приехал в Сортавала в очередной раз, как делаю это регулярно каждый год вот уже 14 лет. Река в тот сезон разлилась куда больше обычного. И… встретил «себя самого», точно в том месте, где ловил сам и с таким же точно сачком, что был у меня 40 с лишним лет назад. А вот как звать я его забыл спросить, или спросил и забыл. Может быть и Саша, как меня.

Так что же привлекло меня в этом парне? Да в нём то самом ничего, кроме того, что, как я уже говорил, это был почти вылитый я сам. Только лет на 45–47 младше. В начале мая 2009 года мне было 53 года. 54 исполнилось 30 мая. И чубчик у меня в детстве был ровно такой же, и уши похожие. Суэтшёртки, или, если хотите толстовки такой, конечно, не было, да и слова такого никто тогда и не слышал, даже по БиБиСи. Свитер, правда, был. Но он был совсем другого покроя и вязаный, возможно моей бабушкой Феней. Штаны спортивные были почти такие же, может быть шитьём и тканью похуже, кеды были точно. Как сейчас помню. Но ведь это всё опять же не главное. Главное – это, конечно, сачок. И то, что мы тогда, почти полвека назад, ловили примерно таким же сачком и ровно на том же месте. Иногда, правда довольно редко, нас выстраивалось до шести рыбаков, когда шла щука или лещ. Окуни и плотва шли всю весну и начало лета. Как увидим из галереи ниже, лещ шёл всё так же и в 2009м. Я спросил парнишку, как он ставит сачок отверстием – навстречу течению или нет. Правильно ставил – хвостом к течению. Крупная рыба особенно всегда поднимается против течения.

NATURAL BORN БРАКОНЬЕР

Я был браконьером, можно смело сказать, с младых ногтей. Моим самым первым опытом было убийство. Не пугайтесь, не людей, а щурят. С помощью проволочных сабель. У железнодорожного моста в определенное время года, весной или осенью, толпа щурят размером от пятнадцати до пятидесяти сантиметров пыталась подняться из Ладоги в Айранне и потом, очевидно, в Кармалан-ярви (Хелюльское озеро). Проход под этим мостом, и так достаточно узкий, заваливался ещё и камнями, поэтому щурятам приходилось идти практически по поверхности, и они были очень хорошо видны. Я снял эту протоку между “Персидским заливом” и заливом Леппяярви в 2016 году. Она летом этого года была практически пересохшей. По обеим сторонам этого прохода стояла толпа шпаны типа вашего покорного слуги, и рука шпаны колоть, то бишь бить импровизированной саблей из жёсткой проволоки отнюдь не уставала, в отличие от героев «Бородина». Били с азартом, часто перерубая бедных невыбившихся в крупные хищников надвое, набивали вещмешки, сумки, а кто и картофельные мешки. Но такой ход продолжался, может быть, один день весной и другой осенью, во всяком случае я принимал участие в подобной бойне один только раз. Но делать это можно было далеко не каждый год. Уровень воды в Ладожском озере, и, соответственно, в озере Айранне и речке Вакко меняется чуть ли не ежегодно. В большую воду рыба проходит туда и сюда беспрепятственно и даже, бывает, речка течёт вспять, не в Ладогу, а в Айранне и Кармаланярви. Но бывают годы, в частности лето 2016, что остаётся только тонкая струйка воды, по которой рыба с невероятным и необъяснимым упорством ползёт вверх почти на брюхе и, конечно, становится лёгкой добычей таких разбойников, какими мы были в детстве.

Об озере стоит сказать особо. Связанное речками и каналом «Гитлера» с другими озёрами округи – Хелюльским (Кармаланярви) и тем же Хюмпелянярви (Волковским или Волховским в обиходе), это озеро служило в течение всех после-военных лет приёмником жизне-отходов всего не очень то и маленького железнодорожного посёлка.
Почему так канал назывался – тайна есть, но назывался только в местном обиходе и название за пределами даже и Тункала не шибко прижилось. Может быть, правда это лишь моя самопальная гипотеза, потому, что каналы вообще были невиданной редкостью для российского ума, ибо обычно бывали прямы, либо потому, что Финляндия в обывательском сознании была страной «гитлеровской», и воевавшей «против нас», а значит правильно и отобрали у неё эту территорию. Снимок сделан в октябре 2005 года с «Парковской» горы, которая на самом деле называется горой «судачьей», то есть Kuhavuori, правда насчёт происхождения названия есть и другие версии.

Годами текло всё, что вырабатывает тело человеческое с его естествен-ными отправлениями вкупе с другими стоками, огородами и прочим, (промышленности никогда в округе не было, если исключить локомотивное депо) в это озеро, оно постепенно заболачивалось, зарастало камышами и, казалось бы, должно было превратиться в сточную яму, но этого не произошло. Когда-то, может быть, и в начале 1980-х, начали строить очистные сооружения для посёлка. Денег и сил хватило лишь на возведение бетонного кольца, которое так и стоит и стоять будет ещё век, так и не очистив ни капли сточных вод. Надо отметить, локомотивное депо, очень вредный загрязнитель, ибо спускал в это озеро, правда порциями, мазут, почил в бозе и больше природу не загрязняет. Когда ещё загрязнял, я даже делал вместе с Борисом Вайсманом, инспектором Северо-Ладожской инспекции рыбоохраны цветные слайды этой «чёрной речки» для показа по Карельскому ТВ в программе «Телестружка». Но это – из более поздней жизни.  Так вот к чему я это веду? Не к тому, что загрязнять водоёмы позволительно, отнюдь, но и к тому, что природа есть колоссальная самовосстанавливающаяся машина. Да и то сказать, в этом озере, по весне всё же служившем перевалочным пунктом для рыбы, заходившей с Ладоги, всегда водились местные обитатели, жившие там десятилетиями, то есть жирные караси. Зажаренные в муке или сухарях, они были настоящим деликатесом, хотя «городские» и считали дурным тоном их есть. Я так не считал. И бабушка тоже.

На моём панорамном снимке 2010 года вы видите это озеро Айранне, которое никто так никогда и не звал, говорили всегда: «парковское, в лучшем случае «тункальское» озеро. Оно находится практически в таком же виде, что и в годы моего детства. Ну да, полоса камышей стала намного больше, да и только.

ЛОВЛЯ РЫБЫ НА ЛАДОГЕ

Снимков моей рыбалки в детстве у меня нет. Ни на одном из водоёмов. Здесь я в 1982 году на Ладоге, с уловом, снятым из сетей, которые стояли всю ночь, наверное. Или, по крайней мере, несколько часов. Мы тогда ездили из Хийденсельги с Колей Соколовым и участковым этого посёлка Бобылевым, знакомым ещё по Сортавале. На зимнюю удочку, которую я держу в руках, столько не поймаешь…
Рыбачить на Ладогу, собственно, я выбирался в период детства лишь пару раз, с Ткачуками. Там, конечно, любая рыба была крупнее, если уж ловился окунь, то он был величиной со среднюю тарелку. Но Ладогу я тогда не любил, там всегда была сильная волна и холодно от ветра. В отличие от Волковского озера, где мне был знаком каждый камень и всякая загубина, где я знал, какая рыба и в каком месте водится, знал все луды и отмели с глубинами. Ткачуки, дядя Ваня и его сын Андрей, были друзьями нашей семьи. Мама подружилась с женой дяди Вани ещё в 1940-х годах.

На моём снимке, сделанном на дне рождения мамы дядя Ваня и тётя Паня справа. В центре другая подруга мамы – Тася. Она жила в одном доме с Ткачуками на ул. Советских космо-навтов. Дом сохранился и поныне. Сын тёти Пани и дяди Вани Андрей потом, в перестройку съездил даже пожить в Финляндии, у него жена, наверное, имела какие-то финские корни, но вернулся и стал работать в городе. Вроде он был на год младше меня.
В 2013 году он ещё был директором сортавальского отделения «Петербургтеплоэнерго», потом упоминался в этом же качестве в 2015. Позже ничего о нём в соцсетях и вообще в Интернете мне не удалось найти, правда искал я недолго совсем.

Апдейт от второй половины сентября 2024 года. На сайте сортавальского музея я нашёл фотографии Ивана Ткачука. Ту, что вы видите слева плюс несколько в военной форме. Их опубликовала Юлия Ткачук и у меня сразу же возникла мысль, что она внучка Ивана. Там же была ссылка на её профиль в вконтакте, и я ей написал с просьбой сообщить, жив ли здоров ли Андрей. Она мгновенно откликнулась и сообщила, что он её отец, но не биологический. Он и мама Юлии поженились, когда ей было 4 года, но она всю жизнь считает его родным.
Дальше она рассказала, что Андрей жив и более-менее здоров, меня  отлично помнит и передает привет. Приятно было читать её слова о том, что... Хотя, приведу просто фрагмент нашей переписки: "Я хорошо помню Вашу маму и тетю Тасю. Мы ходили к ним в гости (и они к нам). С т. Томой Соколовой периодически видимся в городе, как и с Олей. Папа на пенсии, работает. У него диабет с осложнениями на ноги, пока справляемся. Живем все вместе. Четыре года назад родители взяли в семью двоих мальчишек, сирот, тогда им было 10, сейчас почти 15. Папа после возвращения из Финляндии пришел работать обратно в Тепловые сети, тогда был начальником участка. В 2010 г. его назначили директором Приладожского филиала тепловых сетей. Проработал там до 2015, затем вынудили уйти. Работал зам. директора по технической части физкультурно-оздоровительного комплекса, который построили у нас в городе (на выезде в сторону Петрозаводска), год назад ушел обратно в Тепловые. Сейчас работает мастером, на легкой работе, для души. 13 октября 2024, в день 10-летия смерти мамы, я больше часа говорил по Вотсапу с Томой. Она сказала, что Андрей больше не работает. 

Тогда же, когда мы ездили на лодке на Ладогу ловить рыбу помню, больше всего меня удивили их удочки. Они были длинными, складными, метра в два или больше, с катушками и большим поплавком. На лодке они становились на якоре на луде, то есть скале, скрытой под водой на метр-другой, и кидали этот большой поплавок с крючком и грузилом на метров пять-десять от лодки. Клевали крупные подлещики и приличные окуни. Мы даже ночевали на острове, а на соседнем, через фьорд, он у местных назывался “шхера”, чья-то собака лаяла на своё эхо всю ночь. Кто-то даже кричал хозяину, чтобы заткнул её, потому что рыбаков там было рассыпано с десяток по островам, и спать она не давала никому.

Другой раз ездили с семьей Байбородовых, мамой и папой Тани, о которой пойдёт речь ниже и Славой Пичугиным. Не помню был ли Валера с Ольгой, но это должно было происходить уже когда я учился в ВУЗе, и, очевидно, на меня имелись виды как на потенциального жениха Таньки Байбородовой. Помню, что пили водку, очень мало, может и одну бутылку на всех, и ели вкусную уху из окуней. Но про рыбалку буду говорить не раз ещё. 

Ну и, естественно, я выпускаю из воспоминаний о детстве и отрочестве мои поездки по Ладоге с Борисом Вайсманом. Это относится к периоду моей работы на Карельском ТВ.

ПАПА УМЕР

Запомнился ещё и сам момент сообщения о смерти папы.

Кажется, что были мы с сестрой в кухне, сидели на кровати с тёмно-зелёным байковым одеялом, когда пришли мама и, наверное, её подруга тётя Паня (Прасковья). Пришли они из больницы, и мне показалось, что мама смеётся – хотя конечно же, она плакала. Трагичности этого сообщения я не ощутил совершенно, что такое смерть, понятие, как известно, абстрактное, мне было тогда неведомо, ибо мыслил я категориями весьма конкретными. Да и близок мне отец так и не был, может дело было в его болезни – скорее всего думали, что она заразна или так, на всякий случай, меня к нему почти никогда не допускали, не говоря уже о том, что не помню я совершенно, брал ли он меня когда-либо на руки. На сохранившихся фотографиях папа в гробу, осталось только два фото, мама выкинула остальные, их было с десяток, наверное. Тогда было «модно» заказывать фото покойника в гробу, и фотографы называли такую халтуру «делать жмуров». На карточках мне нет и пяти лет – потому как день рождения у меня – 30 мая, а отец умер 18 марта, прожив практически ровно 40 лет. Он прошёл войну, не с самого начала, слава богу, но воевал года два-три. Там, на войне, по рассказам мамы, он и подхватил какое-то воспаление лёгких, когда они ночевали со своим подразделением на срубленных еловых ветках, укрывшись плащ-палаткой, да всё это в лесу в жуткие карельские морозы. Потом он командовал ротой на плацу в Кандалакше, за Полярным кругом, надрывал голос командами, что тоже не способствовало здоровью. Подробности того, как ему кололи адреналин, развивая так называемое «бычье сердце», всё есть в маминых воспоминаниях.

На одной из фотографий (слева направо) видна едва ли не вся семья Смирновых – Николаевых: Алексей Ананьевич – дедушка и муж Федосьи, потом сама «баба Феня», третья слева – моя мама, я – на руках у тёти Фани, муж которой – Осип – рядом с ней, тётя Мира, потом – другая тётя, имени которой я не помню, и, мне кажется, последняя на снимке – тётя Паня Ткачук, но я могу и ошибаться. Сестра Варя – в платье c воротником, склонив голову, смотрит на папу. Его хоронили мартовским хмурым днём.

На открытом грузовике, кузов которого был устлан еловым лапником, везли медленно, чтобы успевали шедшие за гробом, через весь город, от Тункала через железнодорожный переезд по улице Ленина, потом по улице Карельской, потом поворот налево у «дома офицеров», мимо военкомата, «девятки», братской могилы, тогда ещё не было новых районов с улицей Бондарева, так что похоже улица Карельская могла у кладбища и заканчиваться. Это потом уже назовут эту часть Карельской улицей Бондарева, в честь генерала ВОВ, чем он знаменит, никто, вестимо, не знал. Километра два-три, может быть, и был весь скорбный маршрут. Я сидел в кузове; в кабине рядом с шофёром, надо полагать, сидела мама. Сначала сделали в изголовье красную тумбочку со звездой вверху в виде шпиля, потом, не знаю уж когда, сварили из металла тумбу, которую красили много раз, вместе с оградкой, сваренной тогда же, серебристой краской. Краску растворяли в какой-то олифе, она всё время отставала.

Мама пережила отца на 54 года и каждый год ходила на могилку несколько раз в году, на Троицу, ещё когда-то, потом, когда с 2004 года я стал приезжать ежегодно, а в 2005 году прилетел аж два раза, во второй раз просить Светиной руки, мы с мамой ходили на могилу к папе вместе, чтобы принести «песочку», покрасить оградку, сменить цветы и т.д. Потом оградку перекрасили из серебристого цвета в чёрный, что было решением неудачным, краска тоже не держалась и лупилась. В 2010 году, между прочим, снимок сделан в октябре, но бывают такие погоды в Карелии, когда несколько дней очень тепло, и можно быть в майке там, где не дует ветер, я поставил аппарат на оградку соседской могилы, молодого парня, Лакомского, убитого в начале 2000-х годов собутыльниками, включил автоспуск и сделал это фото. На заднем плане фотографии слева виден этот «памятник» с фотографией, который простоял, может с начала 1970-х по 2012 год, когда я поставил настоящий хороший монумент из малинового кварцита. Заказ его составил, как всегда, дело бывает в России, целое приключение, пришлось подгонять, переплачивать и т. д. Но за три недели, что я был там, его всё-таки сделали где-то на заводе в Кааламо.  Эту мастерскую я нашёл уже не помню по чьему совету. Может быть Валера Пискунов подсказал. Она располагалась неподалёку от дома, где живёт теперь моя тётя Тома. От здания “Карелэнерго” повернуть направо по направлению к ресторану и гостинице “Пиипун пиха” и по правую руку метров через 200 будет та мастерская. Которой, скорее всего, там больше нет. Разорилась.

А тогда, когда я туда явился с Сашей Изотовым, моё внимание привлёк сразу же вот этот камень. Малиновый кварцит. Я, как франкофил, знал давно, что из такого именно камня сооружена могила Наполеона в Доме Инвалидов в Париже. Неважно, что во Франции кварцит был шокшинский, а этот, скорее всего, происходил из месторождения Мурсула, что на берегу Ладоги в Питкярантском районе. Геологически камень один к одному тот же самый. Я это знаю, потому что во времена моей работы на Карельском ТВ снимал “сюжеты” там и там. К тому же, похоже, в Шокше карьер был к тому времени весь выбран. Может быть, и в Мурсула тоже и подбирались остатки былой советской роскоши. Я сразу же выбрал этот камень, по счастью он был не продан. Руководил конторой какой-то мужичок, кругленький такой, довольно интеллигентного вида. Я подписал с ним договор, попросил его дело ускорить, намекнув, что будет премия. Сам камень был готов, а цветник с обрамлением вырезали довольно быстро.

Дело застопорилось из-за художника, который должен был вырезать буквы и цветы-гвоздики и был один на всю округу, и результат его работы пришлось ждать чуть ли не полторы недели. Я не хотел никаких надгробных портретов, иначе страшно подумать, сколько бы это времени заняло, да и не факт, что портрет был бы похож и на таком расстоянии, на котором я находился, мне ничего исправить не удалось бы. Потом некто Роман (вроде потом мама скажет, что он спился в корень) установил всё в лучшем виде, и получил от меня пару тысяч премии. Мама осталась довольна, а я, тоже довольный, уехал.

На последнем снимке поста в моём блоге https://montrealexmemories.blogspot.com/2025/03/1.html мама ухаживает уже за новым памятником в июне 2013 года, который станет предпоследним годом её жизни и очень для неё счастливым, как она мне говорила.