Радушные. Держащая купол Глава восьмая

Так прошло два года.

В непрестанных заботах о людях, собирании трав, составлении настоев. Часто, когда выдавалось несколько часов, Полонея самозабвенно рисовала и смешивала краски, покрывая сваренным из льняного масла, драгоценного индийского копала и смолы лаком дощечки с причудливыми цветами, образами из сказов и преданий, а также ликами дорогих ей людей. Некогда было скучать ей, да иной раз и тоскливо становилось, что кроме болящих, да скорбящих и приносивших отдарки людей, нет при ней ни одной родной души. В доме отца всегда было много гостей, да прислуги, в детинце и на половине княгини и того больше. В лесном скиту Ведагоры тоже тьма народу – волхвицы, воспитанницы – подружки её, коробейники кому дозволен был путь в лесное убежище, вечно несли прикрасы, да товары для шитья. В скит часто наведывались странники да ходуны по разным волховским надобностям. Несли и уносили узелковые письма, дощечки с резами и драгоценную гойскую соль.

В начале третьего года ее непривычно одинокой жизни в лесу, прибилась к ней девушка Чеслава. В весь попала убежав из полона, который вели к морю. Сколько дней вели? Она им счет потеряла, к какому морю тоже не знала. Где дом ее она не ведала и в какую сторону идти тоже. Люди сердечно ей сожалели, но в дом чужачку принять никто не решался. Замужние опасались, что девка больно смазлива, и как бы потом беды не случилось, коли муж заглядываться на такую красуню станет. Мамаши, у которых сыны в парубках ходили, тоже не были рады вот такому подарку, коли что невестка – бесприданница, из неизвестного рода никому не была нужна. У иных и своих девок в дому было с избытком и не по сердцу, коли женихи на красивую чужачку заглядываться станут. Вот и привел ее волхв Любочад к Полонее.

– Возьми ее, дитятко. Прямо с порога ласково обратился к ней высокий седой старик в длинной рубахе грубого льна, подпоясанной обрядовым поясом с сакральными нашивками. – Гляжу, девка то справная. А пропадет. Жалко. А на капище ее держать, сама знаешь. У меня там парни молодые. Кто знает, кабы не попортили. Эти то баламуты дурные еще, все упражняются в умениях. Что на ум придет этим баловникам, лишь им и ведомо. Хоть вон в старой избе ее посели, что ли.

– Да уж возьму, коли просишь, отче. Согласилась Полонея, выставляя на стол плошки да блюда со снедью и, внимательно приглядываясь к девушке. – И то тоскливо мне одной, да и помощница нужна на хозяйстве. – Что стала в дверях – то? Обратилась она к девушке – Как величать?

– Чеслава. Еще ниже опустив голову, произнесла она свое имя.

– Ну, садись, Чеслава, не робей. Баньку затопим. Она и остыть то еще не успела, с утра топленная. Девка устроилась на краю лавки, отогнув дорогой настельник.
– Чего настельник то отогнула?

– Да больно дорогой он у тебя, хозяйка. Тихо промямлила гостья.

– Ты это вот что. Я тебе не хозяйка, а буду подругой. И ты не холопка мне какая. Будешь помогать, да жить тут, а там либо дом твой отыщется, либо замуж тебя выдадим.

– Мммм, замуж, с сомнением проговорила девушка. – Кто меня замуж, то теперича возьмет? У меня кроме этого узелка и нет ничего. Да и в узелке все чужое.
– Ты брось это, дочка. Мягко сказал Любочад. – Вон, глядишь, кто полюбит тебя и … любовь штука такая. Она ведь не разбирает, есть у тебя рухлядь, да злато иль нет. Ей все нипочем, красавица.

– Любовь то не разбирается, отче. А свекры со свекровками завсегда рухлядь считают, как скоро невестку в дом берут. Грустно сообщила девушка, подытожив своими словами правду жизни. Полонея засмеялась. – И то правда! Все нипочем любви – то. Полыхнет и поминай, как звали покой сердца, да ночи покойные. Она словно не заметила грустных слов девушки. – Ты, отче, про любовь то все у нас знаешь.
 
Звенел ее ласковый голосок, переливаясь искорками смеха. – Останься с нами, сегодня, коли дел на капище нет. Баню истопим, попарю косточки твои старые да мазями натру. Уж больно поговорить с тобой хочется. Редко видимся, всё заняты.
– И то, правда, доченька. Ай, и останусь. Старик махнул рукой. – Чего уж там! Мне ж ведь за счастье посидеть с девками молодыми, погутарить. Старик улыбнулся. – И без меня нынче управятся. А, по утру, и пойду восвояси.

– Только не иди, как в былой раз не разбудив меня. Я тебе снеди соберу.

– Ну, вот еще, девок мы не объедали. Подхватился Любочад, пожав плечами. – Слава Велесу, народ нас не обижает. Все несет. Да и мы чай не безрукие и в лесу живем.
– Несет – то несет. Да вот отроки у тебя, отец дюже прожорливые. В прошлый раз как приходили, еще Желислава жива была, так под чистую все и повыели. Полонея улыбнулась. Чеслава вскочила с места, узелок ее упал на пол.

– Ой! Вы только не подумайте чего. Я ведь не прожорливая и работящая. Сколько дадите, больше не возьму.

– Что ты, сердечная! Ласково сказала Полонея. – Шучу я. Слава богам, снеди у меня вдоволь. Люди приносят, лес кругом, река рядом, да свое хозяйство справное. Авось, не оголодаем. Вон и корова – кормилица, свинья с поросятами, куры, гуси, перепелки. Да вон еще, намедни, привели двух козлят. Работы у тебя, подруженька, невпроворот будет.

– Все исправно делать стану. Закивала головой новая насельница. – Я все могу.
– Будешь, голубушка, будешь. Да ты сядь уже. И настельник не подгибай. Что теперь прибрать все мне, коль для тебя дорого.

– И то, правда, чадо. Работы много тут. И болящих к Полонее сколь приходит. Четыре веси в округе, да селище огромное. В иной аж по пятнадцать бортищ дворов наберется. Не весь, а городище какое-то. Тыном пора обносить, чтоб лихие люди не повадились.

– Садись уж. Нет правды в ногах. Вон положи свой узелок за занавеской. Махнула головой Полонея в сторону печки. – Там и топчан застелен чистым.

– А может, я все же в старую избу пойду? Жалостливо проговорила девушка.

– Да что там, в старой избе то? Сгнила она уж много лет тому, и нетопленная пять зим. Там и остался то погреб всего. Добрый погреб, сухой. Живи уж. Места нам тут с тобою вдоволь. – Полонея обвела глазами новую просторную избу. – Пойду баню растоплю, а вы тут пока без меня хозяйничайте. Кушайте. Квас студеный только из подпола достала. Полонея ушла топить баню. А Любочад стал ласково наставлять девушку, чтобы не смущалась, на робела. Поведал ей, что Полонея воспитанница волхвиц, строга знамо дело, но справедлива и щедра. Коли уж приняла к себе, то и позаботится и в обиду не даст.

– Отче! Сказывают, будто князь взялся заставу городить в Жнивках. Уж и валы насыпали, лес строевой привезли, камень роют. Обратилась к волхву, вернувшаяся хозяйка.

– И то верно. Народу нагнали. Сказывают у них по соседству пришлые люди разбои частые чинить стали. Да и место там, в аккурат для крепости подходящее. В излучине Десны ставят на высоком пригорке. И валы насыпали и лесу навезли.
– Что много разору чинили, пришлые то?

– Да уж погуляли на славу, что Навники! Утехи разорили, девок напортили, кого угнали. Да, слава богам, на разъезд напоролись княжеский. Порубили кого, кого повязали. И шибко много их было, ведь. Десятков семь, не меньше. Да и в Утехах осталось лежать с три бортища. И не в первой ведь шастают тут, окаянные. Полонея присела, слушая старика.

– А ты чего не ешь-то? обратилась к Чеславе. – Ты это бросай, ужимки свои сиротские. Ешь, давай. Да не много. Как из бани вернешься, насытишься в волю. Девушка села и с удовольствием стала есть.

– А ты, чего, отец? Аль не по нраву стряпня моя?

– По нраву, дитятко. По нраву. Да, что – то мне тяжко. Может, как в бане пропарюсь, так и… Старик осекся.

– А ну- ка, отче, дай поглядеть на тебя. Полонея поднесла поставец о трех свечах ближе к старику, осмотрела его глазницы, кожу. – И давно у тебя в правом подреберье то покалывает?

– Еть! Мать вашу! Топнул он ногой и скривился. – И эта туда же! Желислава покойница все житья мне не давала. Что вам все неймется, девки? Нет, чтобы поговорить по– душам, да ... А вона все мне хвори высматриваете.

– Сказывай, давай, не отпирайся. Велела строго ему Полонея.

– Да не упомню я. Уж пятое лето почитай.

– А молчишь то, чего? Не жалуешься.

– Да, что я тебе дитя малое что ли, чтобы жаловаться? Отшучивался старик.
– Дам я тебе настойку, а ты принимай ее, не забывай. И хмельного ни – ни! И чтоб токмо вареное в рот. Яйца пока не ешь.

– Да ну вас бабы с вашими настойками! Пусть молодые пьют гадости, что вы квасите тут. А мне эти ваши настойки-припарки вона, где уже. – Провел по горлу Любочад.

– Ты это, отец, брось. У тебя чад да отроков на капище сколько ныне? А люди, что пестуешь? Кто о них печься то станет?

– Старый я, Полонеюшка. Ужо, какой старый. Твоей Желиславе было годов сорок пять, как появилась здесь, а я к той поре уж восьмой десяток разменял, да ... и не упомню сколь мне годков то. Устал я, дочка, шибко устал. – Полнея обняла старика. Плечи этого сильного человека опустились под тяжестью прожитых лет. Прильнул он к ней, будто сам дитятей был. Вздохнул и притих, ненадолго обняв девушку. Она положила одну ладонь ему на спину, другую на темя. Хотела уже было приняться за исцеляющие чары, да на потом решила оставить, когда спать того уложит.

– Ох, доченька. Не было у меня дочек – озорниц, да хоть ты на страсти лет появилась. Да и вправду, устал я.... Столько всего переглядел, что в Яви, что в Нави... Да на сотню таких как я, поди хватит. С мальчишками да парнями тоже нелегко справляться. Шкодуны. Так и сидели притихшие, пока Чеслава не завозилась на соседней лавке.

– Это.... Может я подкину в печку – то?

– А и подкинь, пойди, чай не в гостях - ответила Полонея.

– Ой, старый я хрен. С девками молодыми обнимаюсь — обжимаюсь тут. Спохватился волхв, устыдившись своей минутной слабости.

– Да ты еще ничего, отче, сохранился. Не в пример другим. Засмеялась Полонея.

– Каким другим – то? Ух, ты баловница! У других моих сверстников уже и крады давно остыли, а вот я все Сыру – Землю- Матушку топчу.

– А и по делу топчешь ведь. Сказала ласково девушка, и снова обняла старика. Чеслава, смутившись, вышла тихонько из избы.

Как поспела баня, напарила Полонея старого волхва, накрывала его голову смоченным в холодной воде веником можжевеловым, парила, пока сама не умаялась. Потом уложила спать растертого и разомлевшего в клети, где неходячих хворых пользовала.
Волхв, утомленный годами, тяжелым днем, да парением, быстро уснул, довольный и успокоенный. Его лицо, испещренное глубокими частыми морщинами, во сне словно расправилось и блаженная, почти детская улыбка коснулась тонких иссушенных временем губ. Полонея взяла его спящего за ноги, приложив ладони к стопам, и выпустила ручейки голубоватого с примесями золота света, заполняя им все тело спящего. Когда оно напиталось до отказа, по нему пробежала легкая судорога. Девушка достала одеяло гусиного пуха, накрыла старика и вышла, запалив на столе плошку с маслом, куда накапала настойки боярышника. Пока хозяйка избы занималась стариком, Чеслава искупалась и пришла из бани обернутая холстиной.

– Я там, на полок рубаху свою положила, просушится. Сказала девушка.

– И то славно. Ступай за занавеску, сейчас свежую одежду принесу тебе. Полонея поправляла занавески на окнах.

– Да как – то.... неуд….. – замялась Чеслава.

– Неудобно тебе, стало быть, милая, мою рубаху брать? А в холстине ходить, когда изба ломится от тряпья удобно? Пожурила девушку Полонея. – Ступай, давай. Чеслава скрылась за занавеской и зашмыгала там носом.

– Чего расшмыгалась? - спросила хозяйка, протягивая за занавеску исподнюю рубаху, да верхнюю.

– Стыдно мне побираться то. Батюшка мой – покойник ведь зажиточный был, и дом у нас справный и сестер у меня четыре было, да брата два. Всех порубили, поганые, как на весь нашу напали. Девушка расплакалась еще горше.

– Ох. Вздохнула Полонея и откинув занавеску, села рядом с ней на топчан. – Поплачь, девочка, поплачь, родимая. Авось, и слёзоньки промоют раны твои сердечные. Плачь, сестрица. Приговаривала ворожея, обнимая девушку и гладя по спине. — Плачь. И пущай со слезами горе твое во Сыру– Землю — Матушку утечет. Плачь, голубушка. Плачь, горлица, и да очистятся слезами горючими и дух твой светлый и душа вечная.

Все горше и горше плакала несчастная, сквозь слезы рассказывая, как пришли в их весь поганые, как стали жечь избы да тащить из них рухлядь, как хлева горели, да сестер насильничали. Младшей то всего десять годов отроду. А она с перерезанным горлом все лежала, голубушка, в ужасе распахнув очи синие в небеса вечные. Как отца закололи вилами, мать мечом вострым полоснули по животу с чадом. Да как погнали их невесть куда. По пути уж никого не трогали, чтоб товар не портить. А, сожженная весь, стояла перед глазами и смрадом горелой плоти разум воротила. Как убежала она ночью, когда напали на поганых другие разбойники. Брела по лесу, дорог хоронилась. Ночами на деревьях привязывалась поясом, чтобы не свалиться во сне ненароком. Потом как нашли ее мужики в лесу, тоже страху натерпелась. Слава богам не обидели. Привели в весь, а там накормили, помыли, рубаху в общинной избе дали, заместо той, что изорвалась вся, да смотрели как на чудище, словно она одна во веки вечные от дома отбивалась и словно только на ее весь напали на всей земле. Плакала девица, рыдала, да и заснула так в объятиях Полонеи. Та встала с топчана, уложила несчастную ровнехонько, накрыла пуховым одеялом, для пущего тепла надела ей на ноги мягкие вязанные и собачьей шерсти носки и зашептала над ее головой тихонечко:

– Ужо душа очистися, боль – кручина вылейся, и развейся по ветру, дабы девица к утру позабыла о печали. Боль, пролитая слезами, уносись за окаем, дабы жить ей светлым днем. Дабы не было кручины, дабы сердца половины, вновь срослись и засияли, как нам боги завещали. Чур, беда пусть растворится И Чеслава возродится. Возродись, Пресветлый дух, стань душа легка как пух.

Поставила в изголовье плошку с дымящимися травами и пошла в себе в клеть. Пока расчесывала волосы все думала, что вот сколь она училась ворожбе, да другие, сколь не творят люди добро. А вот как оно богами заведено, что зло завсегда рядом с добром бродит.


С утренней зарей, Любочад собрался восвояси. Полонея сложила в переметные сумы пряников медовых, пирогов, что давеча заносила невестка старосты, сушеные полоски лосятины, мешочки с горохом, полбой, щирицей, копченный окорок, пастилы яблочной и смородиновой, муки свежесмолотой, огородных корешков, туесок соли, рубаху новую, шитую по вороту, рукавам и подолу сакральными знаками, согласно его чину, порты, новую телогрею из козьей шкуры, крытую добротным вощенным полотном, да несколько пар вязанных из козьего пуха длинных носков. Девушки вместе погрузили все на коня, которого селяне выделили старому волхву, чтобы тому легче было в дороге и быстрее.

– Благодарствую, дитятко за все. Даст бог, свидимся. Приходи в святилище, как времечко будет.

– Свидимся, отче, свидимся. Зрю, долго ты еще топтать землю – Матушку будешь. Обняла его Полонея. – Пей травки то мои, не забывай. Поцеловал ее волхв в маковку, обнял Чеславу сердечно.

– И ты будь здрава, доченька. А коли, что справить по хозяйству тяжело, то кликайте. Пришлю моих хлопцев в помощь. И ты не робей, дочка. Старик погладил Чеславу по щеке. – Все сладится и перемелется. Боги с вами пусть пребывают, чада. И тяжело с табуретки взгромоздившись на коня, старый волхв отправился восвояси. Девушки глядели ему след, пока тот не скрылся на повороте лесной тропинки.
– Добрый он. Сказала Чеслава, когда они сели за стол, после недолгих проводов старика. –Наш то Верхуслав, шибко суров был. Ругался часто, да и улыбки у него никто на устах не припомнит. Все недовольный был вечно, все ему не так. Иной раз попросишь его какой обряд провести, так он ведет себя словно сам бог какой, а не богам служит. Боялись его жутко, словно он не волхв, а нежить какая.

– Ну да. Полонея улыбалась. – Он же Любочад. Как назовешься, таким и будешь. Полонея внимательно посмотрела на девушку. – Ешь, давай. Пойду тебе хозяйство показывать, с кормилицей знакомить. Она достала с полки чистое ведро и положила в него пару ветошей, подготовив для дойки.

– Ой. Спаси тебя боги, Полонея. Благодарствую, что не отказала в крове. Люди то не плохие там, в селении, да только никто меня брать не желал. Чего испужались то? удивлялась Чеслава, уплетая за обе щеки пшённую кашу и запивая молоком.

– Ладная ты шибко, Чеслава. Полонея усмехнулась. – Кто ж такую в дом пустит? Уведешь мужика еще чьего-то.

– Да, что ты сестрица. На что мне? Засмущалась Чеслава и, взяв в руку куриную ножку, откусила от нее кусочек.

– Ладно. Довольно печалей да скорбей. Все. С из нова жизнь у тебя пошла. Я тебя зачаровала.

– Не стану жабой –то, чай? Девушка улыбнулась.

– А не станешь, родимая. На что мне жабы? Кто по хозяйству управляться станет? Жабы только квакают, а у меня тут вон хозяйство какое. Полонея причмокнула. – С жабой не управлюсь. Девушки засмеялись. И смех обеих зазвенел хрустальными колокольчиками в тишине благоухающей травами избы.