Радушные Держащая купол Глава двадцатая

От воспоминаний ее отвлек огромный рыжий котище с подранными ушами и половиной хвоста. Он запрыгнул ей на колени и стал тереться мордой о хозяйкину руку. Полонея провела по его спинке ладонью, ощущая под мягкой шерстью шрамы – следы его бесчисленных побоищ с другими котами и крысами.

– Руд, мой ласковый, добрый котейка – нежно произнесла хозяйка, поглаживая котяру. – Ты наш воин, защитник, маленький. Пальцы нащупывали все новые и новые бугры – последствия его кошачьих сражений. Кот довольно мурчал и топтался на коленях. – Эх ты, мой старый забияка, Руд. Все бы тебе еду требовать. Потрепала она его по шерстке. – И не понятны тебе человечьи тревоги. Она усмехнулась. – Пошли, хитрая морда, дам тебе потрошков, молочка. Чеслава уж коровушку, небось сдоила. Да и эти куропаток набили несчетно, печёночка еще тепленькая должна быть. Она поднялась на ноги и пошла к хлеву.

Из хлева слышались сдавленные писки и возня. Войдя туда, она увидела, что один из княжьих людей прижав в углу Чеславу, задирает подол рубахи вырывающейся девушке. Недолго думая, Полонея схватила коромысло и что есть силы махнула им по спине незадачливого похотливого гридня. Тот отскочил от своей жертвы, и начал изворачиваться, от снова и снова сыплющихся на него ударов. Но не тут – то было. Девушка ловко управлялась с коромыслом. В скиту у Ведагоры и не такому учили воспитанниц. Не считая ее упражнений в других местах.

– Пахом! Громко прокричала Полонея. – А ну ступай сюда!

Ворвался запыхавшийся Пахом и его взору открылась картина. Полонея с коромыслом в руках, валяющийся на земле без памяти, оглушенный гридень, Чеслава расправляющая складки разорванной одежды и перевернутое ведро с молоком, по которому то ли напуганная, то ли разъяренная корова била копытом.

– Я тебе, что приказывала, Пахом? Разору не чинить, мою сестру, не трогать!

– Да, я матушка сейчас...... Она замахнулась коромыслом. Пахом стоял ошарашенный, разглядывая представшую перед ним картину.

– Какая я тебе матушка? Где ты тут матушку зришь? Что же это деется? Притащились тут не зваными – князя вашего мол лечи. А сами? Порты на завязке держать не можете. Девку мою, сестру насильничаете, корову –кормилицу напугали, молоко ….

Полонея махнула головой в сторону перевернутого ведра, которое вдруг с треском развалилось под ударами коровьего копыта. – Всех прокляну! Будете потом и животами маяться. Так у меня до ветру ходить начнете, что....

– Что ты? Что ты? Сказал Пахом, показывая подоспевшим гридням на незадавшегося насильника. – Уберите его. Я с ним после разберусь. – Мы виру тебе заплатим. И за девку, и за корову с молоком.

– За девку говоришь? Ты мне это брось! Девка не холопка мне, а сестра! Я бы вам….. Она, не договорив, подошла к корове, стала ее гладить и успокаивать. Потом внимательно посмотрела на мужчину. – Виру говоришь? Видно было, как молодая женщина что-то быстро обдумывает. – Нет виру мне не надобно. Но службу верную сослужить тебя попрошу. Она испытующе глядела на старшего гридня.

– Да, все, что в моих силах! Хоть жизнь за тебя отдам! Мужчина приложил правую руку к сердцу и склонил в подтверждение своих слов голову. – Только не серчай, и князя на ноги поставь.

– Ты жизнью своей – то тут не раскидывайся. Я не какой – то тебе упырь. Да и жизнь твоя тебе не принадлежит. А отчизне твоей. Мне бы вот что. Твердяту отыскать – жениха Чеславиного. Его родичи княгини молодой забрали с другими хлопцами на службу. Вот уж сколь времени от него вестей нет. Сестра измаялась вся у меня. То, что жив, ведаю. Но нужно чтобы домой вернулся. Коли все еще любит мою Чеславу, то оженить бы их. А там пусть иль князю служит там, где его определят, иль домой вертается. Тут тоже дел невпроворот.

– Найду! Завтра же отправлю к воеводе человека, и он все разведает.

– К воеводе я уже отправляла. Не ведает он. И зять его не ведает. Но я ведаю, что княгиня отправляла людей в земли своего Бразда, батьки своего. И ведаю – он середь них. Пахом почесал макушку.

– Да, красавица. Задала ты мне урок. Тут и мне разобраться нелегко будет. Он тяжело вздохнул и цокнул языком.

– Придется тебе не только лишь с Твердятой разбираться, Пахом, но и остальных отыскать. Виданное ли то дело, чтобы наших хлопцев на чужбину отравляли, как пленников? И чего вдруг княгиня посмела нашими воинами раскидываться?

– Да ведь и права ты, голубушка. Говорил мне воевода Межко про хлопцев. Да тут столько дел было, что я и запамятовал.

– Ну, ничего себе запамятовал! Возмутилась Полонея. – Там, почитай четыре сотни молодых хлопцев! У тебя, что в войске лишние мужи есть? А ли князю хватает воинов, чтобы управится со всем, что суложь его тут натворила? Эти все местные. Не пришлые и князю служить верой и правдой ради отчизны будут. А те, что при вас в большей части наемники. Глядишь кончится ваше золото, так они и переметнутся могут. У Межко Венцеславовича тоже, почитай людей не так уж и много. Не завтра урок этот решать следует. А нынче же надо князю отправлять посыльных, дабы поскорее людей ворочать. Иль то, что от них осталось. Она вздохнула. И снова обратила внимание на разбитое ведро и остатки впитавшегося в утрамбованный глиняный пол молока. – Вот как мне теперь в лес то идти? Как оставить вас тут? А еще княжьи люди! Срам, то какой. Державные мужи, приходят в мой дом, чинят разор, насильничают мою заневестинную сестру. Почище разбойников, что налетами промышляют. Если здесь не у вас не стыда не совести, что же творите там, где отпора вам не дадут. Она схватила корзинку и выскочила из хлева. – Я в лес. А вы тут смотрите мне! Вернусь до темноты.

– Чеслава! Оглянулась на девушку. – Ну, ка ступай в избу! Пусть сами тут прибираются. Крикнула знахарка девушке. Она стояла рядом с дверью в хлев и слушала разговор Полонеи и Пахома. На ее лице сияла улыбка надежды, несколько слезинок оставили дорожку на пыльном лице.

Полонея пошла вдоль тропинки, углубилась в лес и села на берегу речки, где когда-то воздвигала краду для покойницы Желиславы. Место сожжения ее старой наперсницы давно поросло травой. Еще в первую весну после, того, как предала огню свою старую товарку, она принесла сюда куст шиповника и тот быстро пошел в рост, радуя своими яркими цветами, а позднее и плодами.

Но для молодой женщины это было местом печали и радости, местом, куда она приходила размыслить или успокоиться. Как же было бы чудесно сейчас прижаться к Желиславе! Вдохнуть аромат трав, цветов и воска, которым всегда пахло от старушки и просто помолчать. Желислава, всегда понимая, что особенно ничем не сможет помочь своей юной помощнице, умудренная, житейской и ведовской мудростью, и ведающая, что Полонея знает гораздо больше ее самой, умела весьма красноречиво молчать. Молчать, окутывая ее безграничным теплом и нежностью своего чистого сердца, так, что рядом с нею Полонея успокаивалась, находила верное решение, а иногда просто входила с состояние глубокого всеобъемлющего смирения и принятия.
На лицо набежала тень. Она вновь погрузила в думы. «Лежит там этот Твердислав, лавку мою пролеживает. Кабы, не он, батюшка то глядишь и живой был. Я теперь вон лечи его. Да и на что мне это? Что мне за дело кто будет князем? Ворожеям, лечейкам, да ведьмам при любом князе дело сыщется. При любой власти мы в почете и уважении. А уж мне то и подавно не то, что почет и уважение, а все двери от моря до моря распахнуты.»

Потом вспомнилось, что вот уже несколько сотен лет Родомыслов род правил этими землями. Правил твердо, но справедливо, никого, не облагая непосильными поборами, всегда, придерживаясь правил чести, испокон веку заведенными, по словам старцев еще богами. Обычный люд жил хотя и не богато, но ни в чем не нуждался. А коли случалась беда, то князья Родомымлова рода не оставляли бедолаг без помощи и защиты. Не скупились никогда из собственной казны людям помочь, не считая отдавали все, что требовалось. Да и род отца ее, при рождении названой Радицей служил князьям и людям, живущим на этих землях, уж одни боги ведают сколь колен.
Теплой волной снова накатили детские воспоминания. Снова она вспомнила, как их догонял княжич в распахнутом кожушке, чтобы подарить эмалевое украшение с двумя павлинами. Все время она носила его на шее, как символ будущего счастья. Ночью клала под подушку, а по утру, снова надевала. А когда старшие говорили ей снять его, мол, потеряешь столь дорогую цацку, она даже заговор на него начитала, дабы ее павлины завсегда при ней оставались.

Воспоминания былых лет проносились перед глазами. Горечь несбывшихся надежд снова всколыхнулась в груди. Девушка смахнула непрошенные слезы тыльной стороной ладони, резко поднялась и направилась в сторону, где росла трава, по которую она пришла. Долго переходила от кочки к кочке, осматривала.
– Нет. Сказала она сама себе. – Не вышла. Нынче уж и не будет ее.
Домой вернулась, когда сумерки стали переходить в ночную мглу. Выпила студеной свежей воды и прошла в клеть к Твердиславу.

– Прости, хозяйка за разор. За сестрицу. Кто ж их дураков, этих разберет. А, охальника, накажут, не переживай. Крепко влетит ему. Он спокойно смотрел на девушку.

Полонея промолчала на слова князя, будто и не слышала его. Открыла сундук, стала в нем копошиться. То, доставая из него склянки, мешочки и горшочки, то снова укладывала их в сундуке. Поднялась, пробежав взглядом по полкам с глиняными кувшинами, на ручках которых на толстых льняных нитках висели деревянные ярлычки. Снова ничего не найдя, девушка присела на колени у другого сундука.

– Слава тебе, Матушка Макоша! – вдруг громко проговорила она. – Ай, и благодарствую тебя Желиславушка, покойница, матушка ты моя добрая. Как вводу глядела! Ликовала ведунья. Она поставила на маленький столик глиняный кувшин, запечатанный смолой и воском поверх деревянной пробки. Твердислав, все это время внимательно наблюдал за хозяйкой избы. Потом она снова открыла первый сундук и достала оттуда сверток из вощенного полотна и несколько склянок.

– В скит на заре пойду. Сказала она, не поднимая головы из нутра сундука. –Трава мне нужна для тебя. Нынче она не вышла, а коли нет, то и не выйдет, стало быть. Снова она достала склянку из коричневого мутного стекла. – Кабы бы не Желислава, покойница, то этого бы не было. Она подняла вверх запечатанный смолой и воском кувшин.

– Ценное? – спросил князь.

– Да не то чтобы ценное. Она раздумывала как рассказать. – Здесь этого добра тоже полно, но только в Дербенте, что на берегах моря Хвалынского его научились отделять.

– Откуда ты знаешь про Хвалынское море? Про Дербент? Это же не весть сколько верст отсюда. – удивился князь – Я и сам не представляю, где это. И что это за зелье, которое тут нельзя сделать? Полонея прикусила нижнюю губу и внимательно посмотрела на Твердислава, снова и снова ее прикусывая.

– Где тот Дербент и море Хвалынское я тебе с оказией покажу на картах, а вот зелье это, весьма ценное, при ожогах и многих других шибких поражениях, делают его из тонкой прослойки нутряного жира овец. И только овец женского пола, обязательно родивших пару лун назад.
 
– Так что у нас тут родивших овец нет? – снова удивился князь.

– Да овец у нас пруд пруди, стала объяснять лекарка. – Да вот только там у них на нутряном жире есть прослойка, не толще волоса, которую их умельцы могут отделять и отделять так, чтобы остальной жир не попадался. Многие тут пробовали, да и я пробовала, но ничего не получается. Да и там–то с сотни овец не больше шкалика выходит. Еще и растопить его нужно уметь и травы нужные добавить при перегонке. Их мастера держат в строгом секрете свои знания. И от того, даже в тамошних землям вот за такой кувшин не меньше сотой части пуда золотом берут.

– А у нас?

– У нас почитай никто о нем и не знает. Предки моей воспитательницы матушки Ведагоры получали таблички, в коих было описано, что вот таким же зельем пользовал хворых Живаго Кумар Бхакка уж как две тысячи лет тому. И там было начертано, что чем дольше правильно приготовленное это зелье хранится, тем пуще становятся его целебные свойства.

– А как же колдовство? Чародейство? Зачем чародеям всякие там зелья и средства? Я вот думал, что привезут меня к тебе, ты там что – то пошепчешь, пожжешь и все. – толи пошутил, толи высказал свое разочарование князь. – Вон в полуденных степях шаманы, так всякую хворь зашепчут, заговорят.

– Ой, соколик, покачала головой Полонея. – Много ты о колдовстве и чародействе, как погляжу, знаешь. Чего тогда ко мне подался? Нужно было тебе в степи полуденные отправляться. Я ж тебя не звала. Да и держать не стану. Поезжай к шаманам. Пусть они там тебе шепчут и плюют.

– Да, я… не… - попытался оправдаться мужчина.

– Да знаю я. Перебила его девушка. – Наслушаются вот такие, как ты небылиц всяких, а потом болтают что не попадя. – Исцеление исцелению рознь, соколик. Есть хвори, где пошепчешь и поплюёшь, а есть и такие…. А уже колдовства и чародейства на твою долю тут придется, что на три сотни таких как ты хватит.

– Не обижайся, красавица. Я ж пошутил. Князь широко улыбнулся, показывая два ряда ровных белых зубов. В этой улыбке ей вспомнился тот юный Твердислав, коего знавала она в былые года. Она улыбнулась своим воспоминаниям и, нежность разлилась по чертам ее лица.

«Вот ведь не красавец какой, а….» Девушка усмехнулась, оторвавшись от своих мыслей.

– Да чего уж там. Сидите тут. Сказала она. – Ждите. И пусть твои люди мне не чинят беспорядков! Коли у волхвиц травушки не найдется, то ….

– То, что? - Твердислав сдвинул брови.
 
– А вот как не найдется, так и разбираться станем. Повысила голос Полонея. Уже сама внутренне переживая, что шансов на то, что в скиту есть то, что ей нужно очень мало. Она раздраженно посмотрела на хворого. – Пахом! Позвала старшего. – Вот, тебе склянка. Пусть тут стоит. Давай ему — она махнула головой в сторону больного – Ближе к полудню и как стемнеет. Эта штука боль снимает и тело расслабляет. А нам весьма будет важно расслабить затекшие члены. – Вот еще что. Это зелье будет вызывать жажду. Пить давай ему много. Она взболтала склянку, потянулась и взяла с полки еще одну, добавила одну настойку в другую. – У Чеславы возьмешь воды, с клюквой толченой. Пусть много пьет. Пахом помахал головой, показывая, что все сделает как велено.

– Меду в клюкву не добавлять, иначе зелья действовать не будут.

– Послать ли с тобой человека?  заботливо поинтересовался князь. Девушка вопросительно глядела на него, приподняв брови.

– Да на что мне твой человек? Меня за сто верст окрест все знают.

– Так, а коли чужаки? Не унимался Пахом.

– Вот ты мне скажи, Пахом, какие чужаки? Она присела за стол и подперла кулачком подбородок. – Ты княжий человек. Старший дружинник. У вас вон сколько людей тут?
– Одиннадцать десятков.

– Стало быть, одиннадцать десятков. Полонея убрала руки от подбородка и сложила на коленях, расправив юбки. – А в Полоцке?

– Три тыщи наберется. Пахом насупился, по всему не понимая, куда та клонит.

– Три, значит. Она еще раз расправила несуществующие сладки на подоле. – А чего ж тогда чужие тут ошиваются, когда еще в Жнивках пять сотен сидит. Да вон еще в Чертовицах пять, в Семиврагах, в Войтичах, в Коштуницах, Пущах? А скольких княжья суложь заслала батюшке ее служить?

– Во дает, девка! Воскликнул мужчина. – Ты в лесу то, по чем знаешь, кто где сидит?

– А и знаю. И сказать вам мужи державные тоже могу. Что вы все за стенами прячетесь, а по земле нашей лихие люди шастают, да в полоны народ уводят, грабят, жгут, насильничают. Сколь это будет длиться? Чего, спрашивается на Ладогу поперлись, когда дома дел невпроворот? Возмущенно продолжила Полонея, вставая.
 
– Разошлась, ты хозяйка. Чего так разошлась? Он то ли оправдывался, то ли злился.

– Мы свою службу, верно, несем. Разъездов немерено. Тебя, что ли спрашивать куда нам подаваться и где обретаться? Может, ты княжить будешь? Да и сама все устроишь по своему усмотрению?

– Нет уж, увольте. Вздохнула Полонея, сама подумала, «И чего я так разошлась то? Чего – чего. Лежит тут этот. ….» Защемило сердечко. Снова вздохнула. – Взялся за гуж, не говори, что не дюж, Пахомушка. Уже более примирительно произнесла девушка. – Вели вон своим молодцам старую избу раскатать, ветхая она как бы не обвалилась, пусть останки на дрова разберут. И сложат там, куда Чеслава укажет. Да и в помощь нам будут духи прежних хозяек. Горшки под порогом, оставшиеся, пущай не трогают. Сама с заговором перенесу и закопаю, где следует. Печь оставьте, она еще добротная, вокруг нее можно прибрать и сделать настил из камешков, навес.

– Все устрою. Самым лучшим образом устрою, хозяюшка. Пообещал Пахом.– Уж может все же послать с тобой кого? Видно было, что от всей души волнуется.

– Да и то правда – вмешался Твердислав. – Возьми, а то, как бы чего не вышло.

– Не выйдет. А коли выйдет то, кто – то шибко пожалеет, что вышел на мою дорогу с погаными помыслами. Да и все мы смертны. Не сегодня, так завтра. Задумчиво проговорила она.

– Ты это брось! Закричал князь. – Мне встать надо! Встать! Понимаешь? Встать! На шее мужчины от напряжения вздулись жилы.
Полонея вышла из избы, хлопнув дверью со всей силы, от чего со стены слетела дощечка и изображением речки и леса. Она быстро вышла со двора, зашла за деревья и расплакалась.

– Чего, брат, она злая такая? Спросил Пахом, поднимая дощечку. – Уважения нет к людям державным, князю. И чего они эти ведуньи себе позволяют вечно всякие вольности. Вон в Полоцке у нас Мирна, тоже все как царица себе позволяет. Словом, как врежет, что шею передавить хочется. А сама от горшка два вершка.

– А кто ее знает. Баб вообще не разберешь. А такие, так и вообще, как …. Князь не нашел с чем «этих» сравнить. – А про Мирну ты зря, братец, сколь она детишек на ножки поставила, сколь головок им навыправила. А бабы неплодные к ней все ходят, да потом нарадоваться не могут материнству долгожданному. А сколь их баб после родов ее стараниями здраву возвратившие на свете божием задержались, деток своих растить. Без счету, брат. К Мирне из– за моря едут, из полуденных земель. Почитай всем без разбора помогает, не в пример волхвам зазнавшимся.

– Эта Поленея вообще не баба. Она другая, иная какая –то. Красива, чаровная вся. Мечтательно разглагольствовал Пахом. – А пахнет как – затянул он дальше.

– Вот отходит тебя коромыслом, чары как рукой снимет. Брови Твердислава хмуро сошлись на переносице.

– Да и пусть. Продолжал думать свое Пахом. – Такую бы….. Он вдруг встрепенулся. – Может, как поставит тебя на ноженьки резвые, так и сватов к ней.... Пока Пахом мечтательно говорил о хозяйке избы, лицо князя с каждым его словом становилось все мрачнее и мрачнее.

– Ты мне это брось, Пахом! Рявкнул Твердислав. – Сватов он зашлет! Не чета тебе она! Не чета! злился князь. – Сватов он зашлет! Я тебе зашлю в шею оглоблю! Ты в ее сторону и глядеть не смей! А то и не погляжу, что побратим ты мне, Пахом…

– Что себе второй суложью возьмешь? Милица то совсем озвереет.

– Что мне Милица? Пусть звереет. Может лопнет уже от злости наконец. Вон сколько девок извела. Но ты про сватов, Пахом, даже думать забудь! И глядеть не смей. Лицо Твердислава стало злым.

– А чего княгиня не сходит к Мирне, коль та такая умудренная? Перевел разговор Пахом.

– Так вроде была. Но, злющая вернулась. Отец сказывал, все порывалась избу ей спалить. Но по всему видно испугалась. Ее же полоумную, не разберешь. Что уж там Мирна наговорила моей суложи мне не ведомо, но и слышать про нее она больше не хочет.