Швы и шрамы

Анна провела ладонью по ткани, разглаживая невидимые складки. Швейная машинка гудела, как уставший жук, игла мелькала в такт её мыслям. За окном - осень 1993 года, серый Ленинск-Кузнецкий, где даже воздух пропитан угольной пылью и безнадёгой. Город медленно умирал, но люди держались. Кто-то пил, кто-то верил в «новую Россию», а кто-то, как Анна, просто работал.
Улицы покрывались чёрной пылью из шахт, которая въедалась в подошвы, в лёгкие, в судьбы. После смены шахтёры шли домой, сгорбленные, с потухшими глазами, а их жёны стояли в очередях за хлебом, который выдавали по талонам.
Магазины пустовали. Вместо мяса – консервы, вместо фруктов – банки с болгарским компотом, растворимый кофе - роскошь. В гастрономе на центральной площади выстраивалась очередь за сливочным маслом – по 500 грамм в руки на месяц.
Дома ждал шестилетний Витька, которого соседка Ольга Николаевна забирала из сада №14 вместе со своей внучкой, так как Анна работала до 8 часов. После садика он играл во дворе в стеклянные шарики или ножички. Но чаще он просто сидел дома и ждал сестру с работы. Сегодня он на кухне клеил модель самолёта, которую Анна выменяла на пару мужских рубашек. По ночам он тихо плакал в подушку, чтобы не разбудить сестру. Но Анна слышала. Она всегда слышала.
- Вить, что опять? – она садилась на край его кровати, касалась худой детской спины.
- Мне мама приснилась… – всхлипывал он. – Она в белом халате… Говорит, что ей холодно…
Она хорошо помнила мать. Именно она научила дочь вдевать нитку в иголку, делать ровные стежки.
- Смотри, дочка, – говорила она, – шов должен быть невидимым. Как будто его и нет.
Трагедия случилась два года назад. Отец, как всегда, пришёл пьяный. Мать молчала, стиснув зубы, пока он не ударил её в живот. Потом схватил плачущего Витьку за шкирку - «Щенок! Вздумал сопли как баба разводить…я тебя научу как мужиком быть.» Аня бросилась между ними. Удар. Тьма. А когда очнулась - увидела мать с топором в руках и отца на полу. Суд длился недолго. Мать признали невменяемой, отправили в психушку. Через полгода пришло письмо: «Не выдержала. Повесилась на простыне».
Ане было восемнадцать. Вите- четыре.
- Папка бил её… – шептал Витька. – А она кричала…
- Не вспоминай.
- А почему он был такой злой?
Потому что водка. Потому что 90-е. Потому что жизнь – дерьмо. Но она не говорила этого.
- Просто так бывает.
Иногда Витька злился.
- Ты не мама! – кричал он, швыряя на пол тарелку с кашей. – Я хочу к ней!
Анна молча подбирала осколки. Потом брала его за руку и вела в магазин – отоваривать талоны на сгущенку.
Работа спасала. Швейная фабрика «Искра» когда-то шила форму для всего Союза, а теперь еле держалась на госзаказах и редких частных клиентах. Анна шила лучше всех- ей доверяли сложные заказы: свадебные платья, костюмы для чиновников. Клиенты знали, что у этой девушки руки растут из нужного места и благодарили кто чем мог.
- Держи, - как-то сказал пожилой мастер, сунув ей пакет с гречкой. - У меня дочь в Москву сбежала, а ты молодец, держишься. Она не плакала. Слёзы были роскошью.
- Аннушка, ты волшебница! - клиентка, жена начальника шахты, разворачивала готовое платье. - Никто так швы не обрабатывает!
Анна улыбнулась сухо. Комплименты не грели - ей нужны были деньги. Зарплату на фабрике задерживали третий месяц, а в запасах - банка тушёнки, три картофелины и пакет с гречкой.
- Спасибо, - она взяла купюру, которую женщина сунула ей в руку вместе с талоном  на сухое молоко.
Анна сидела за швейной машинкой, вгрызаясь в сложный подол вечернего платья. Ткань - плотный атлас с капризным блеском - норовила съехать, но её пальцы, тонкие и цепкие, будто знали секрет, как укротить любой материал. Ей заплатили деньгами (150 рублей) и полкило докторской колбасы.
Однажды обратился ветеран-фронтовик – дед Степан с просьбой перешить старый китель, чтобы «как новенький» – на 9 Мая. Ткань кителя истлела, но дед не хотел новую – «этот с кровью моих друзей». За долгую и кропотливую работу Аня унесла домой банку солёных огурцов, три яйца и фотографию военных лет – «на счастье».
- Дочка, ты мне жизнь продлила, – голос его дрожал. – Теперь хоть в могилу с гордостью сойду.
Большинство живущих в городе мужчин работали на шахтах – тяжёлый, грязный труд, но хоть какие-то деньги. Женщины и те, кто послабее, – на фабриках (швейных, мебельных), где зарплату задерживали месяцами. Учителя и врачи получали копейки, но держались за свои места – «хоть какая-то стабильность».
- Анна, - начальник цеха вызвал её в кабинет. - Знаешь, ситуация... Фабрика на грани.
- Зарплаты опять не будет? - она сжала кулаки.
- Будет. Но... продукцией.
Он показал на коробки с детскими комбинезонами. Дешёвая ткань, кривые швы.
- Чёрт! - вырвалось у неё.
- Бери, что хочешь. Можешь на толкучку отнести.
Витьке комбинезон был мал. Но Анна взяла три. На рынке «Южный» такие шли на ура. Южная толкучка была главным местом жизни горожан. Тут продавали и меняли всё: от турецких курток до самогона. Бабушки торговали семечками и вязаными носками, мужики – запчастями с разобранных машин. Аня, жертвуя мечтой о новом пальто, на которое бережно хранила от матери выделанную лисью шкурку и кусок зеленого драпа, выторговала для брата новую куртку и ботинки. В утешение, ей достались три пары новеньких колгот.
Зимой 1994-го Витька сильно заболел. Температура, кашель. Врач выписала лекарства, но в аптеке их не было. Анна побежала к бывшей клиентке, жене военного, которая была медиком в их военной части.
- Помогите пожалуйста, брат – вся моя семья.
Женщина вздохнула, достала ампулы.
- За это платье к 8 Марта сделаешь бесплатно. Ткань я «по блату» достала.
- Сделаю, конечно.
Ночью она сидела у кровати брата и думала: «Как же всё несправедливо». Но потом вспоминала мать. Её глаза в последний момент. Её страх. И понимала - сдаваться нельзя.
Завтра будет новый день. Новые швы. Новые шрамы. И жизнь, которую надо перешить.

2025