Рыбки, уплывающие вдаль

Когда жизнь выходит на финишную прямую и границы ее сужаются, а возможности ограничиваются, наступает время воспоминаний.  Занавес, отделяющий легкомысленную юность, разумную зрелость и мудрую старость от наивного детства, падает. Я вижу себя ребенком в родительском доме с бантом на голове. Мне три года. Судя по фотографиям, я вполне упитана. «Выросла на манной каше и картошке», - говорит мама, а на дворе 1946-й год.

 Бабушка, подвязавшись фартуком, хлопочет на коммунальной кухне, где шумит примус и коптят керосинки. Оттуда доносится запах жареного лука. Дедушка в синей майке, не скрывающей следа от пули, полученной в Первой мировой войне, слушает по радио футбол, то есть, репортаж, который  ведет знаменитый Вадим Синявский.

Я забираюсь на стул и смотрю в окно. Мне виден напротив невысокий дом окнами в землю и двор с сараями и голубятней. Голый по пояс парень колет дрова. В траве копошатся воробьи. Издалека слышен грохот телеги по булыжной мостовой.

Раздается звонок в дверь. Я бегу в прихожую. Пришел старьевщик Абдул. Ему отдают куль с ненужными вещами. Старик их рассматривает и отсчитывает монеты. Бабушка угощает Абдулу чаем. Он медленно пьет его из блюдечка вприкуску с сахаром и, окончив чаепитие, переворачивает чашку вверх дном.

Память выхватывает из прошлого кажущиеся нелепыми сегодня картины. Из-под подворотни слышится крик: «Украли, негодяи! Украли!»

- Что украли? – спрашивает мама плачущую тетю Полю.

- Белье, белье… Простыню. Повесила сушить, только отошла… Воры, сволочи, - продолжает причитать тетя Поля.

Бельевая веревка во дворе пуста. Вокруг никого. В нашем мрачном дворе, огороженном кирпичной стеной, никто не гуляет. Детей не встретишь. Их вообще в нашем доме мало, а моих сверстников, похоже, и вовсе нет. Недавно прошла война.

С незапамятных времен живет в Балакиревском переулке в доме номер 23 мамина семья. Детство мамы пришлось на 20-е годы прошлого столетия. Двор тогда оглашался звонкими криками ребят, играющих в прятки, жмурки, лапту. Один равнодушный к этим забавам мальчик выходил из дома с шахматами подмышкой и предлагал всем сыграть с ним партию.

Мальчика звали Боря, фамилия Заходер. Мэри Поппинс, Винни-пух и компания появились у нас благодаря его вольным, с долей собственной выдумки, переводам. Далеко не сразу стал он детским писателем. Он успел поучиться в Авиационном институте и на биофаке МГУ, прежде чем поступил в Литературный, а уйдя оттуда  на фронт, диплом получил, лишь спустя 10 лет.
С юности был он увлечен Гёте, много его переводил и мечтал о серьезной литературе, однако его не печатали. Сочинение детских стихов тоже не сразу принесло успех. Прозябавший в безденежье поэт разводил аквариумных рыбок и продавал их на Птичьем рынке, рискуя быть высланным из Москвы за тунеядство.

Всю жизнь довлела над Заходером семейная трагедия. В 14 лет пережил он самоубийство матери. Это она, мама, работавшая переводчицей, привила ему интерес к языкам и литературе. Благодаря ей Борис знал немецкий как родной, и, возможно, состоялся как поэт.

Борис Заходер - не единственный писатель, обитавший в детстве в Балакиревском переулке.. В 1960-х годах здесь проживал  другой мальчик – будущий писатель Юрий Поляков. Его ранними произведениями «100 дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофигей» зачитывались люди моего поколения.  Прочитав недавно его роман «Совдетство», я испытала чувство острой ностальгии, попав снова в родные места. Мы учились в одной, 348-й школе, а знакомый учитель математики жил в нашем доме. Его мама часто заглядывала к нам в гости и однажды подарила мне позолоченную ложечку, которая хранится у меня как память о тех людях и том времени.

Волнующей полузабытой мелодией звучали для меня названия описанных Юрием Поляковых мест. Только в любознательной старости узнала я, что  Бакунинская улица именовалась некогда Покровской и была частью дороги, ведущей из Кремля в царское  село Покровское (Рубцово) , получившее название по построенной там в начале 17 века церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Эта церковь, многократно переделанная и отреставрированная, и сейчас стоит на прежнем месте, в небольшом скверике, в конце Бакунинской улицы.

Когда-то вокруг Покровской цвели сады, простирались пашни и огороды, а в середине 17 века началось строительство домов для иноземцев. Возникла Немецкая Слобода. Помню, мы ходили с мамой на старый Немецкий рынок, и мама покупала мне нежно-розоватый, томленный в печи варенец с румяной пенкой. Продавщица-колхозница в белом фартуке протягивала мне ложку, и я тут же съедала вкуснятину из граненого стакана.

Немецкая слобода быстро расширялась, а в конце 18 века вдоль Покровской улицы выросли деревянные дома для беженцев, потерявших жилье во время чумы 1771-го года. Беженцев сюда «переводили», то есть, переселяли. Так появилась Переведеновка – Переведеновские переулки. Один из них в советское время  переименовали в дорогой моему сердцу Центросоюзный. Я бежала сюда, в старый  облупленный дом, где в не видевшем дневного света подвале жили мои любимые школьные подруги.

Мы выходили в пропахший всеми бытовыми запахами двор. Мальчишки играли в городки и чехарду, а мы прыгали через верёвочку, проявляя почти цирковое искусство: скакали то на одной ноге, то меняя ноги, то на корточках, то парами. Все вместе играли с мячом в штандар и вышибалы, носились по проходным дворам, запутывая следы, в образе казаков-разбойников. В грязных захламленных дворах разворачивались захватывающие игры. Жаль, что исчезли они из современных, заботливо обустроенных мест детского отдыха.

По Бакунинской улице в мое время ходили трамваи. Наш путь часто лежал к папиным родственникам на Болотную. Все члены папиного семейства родом, как выяснилось позже, из дворян, были людьми образованными и считались интеллигенцией. Слово «интеллигент» тогда носило негативный характер и иначе как с прилагательным «гнилой» не произносилось.

Мой папа, журналист по профессии, переехавший в Балакиревский переулок из центра Москвы, не любил  захолустный Бауманский район. Его тяготил вид обшарпанных зданий и убогих халуп, множество нищих и пьяниц на неубранных улицах. Душераздирающее зрелище представляли безногие калеки на самодельных тележках с протянутой рукой. Страшное последствие войны.

Наш дом населял в основном рабочий люд, преимущественно женщины – работницы близлежащих предприятий. В теплое время года они выносили из дома табуретки и вместе с досужими старушками усаживались у подъезда.  «Ассамблея ООН заседает», - сообщал нам папа, возвращаясь с работы домой, с трудом протиснувшись сквозь компанию заседавших. Что они обсуждали, я не знаю, но уж точно не тех людей, в честь которых были названы наша улица и переулок.

 Я и сама об этом узнала не так давно.

Бывшая Покровская была переименована вскоре после революции 1917 года в честь  проживавшего на ней в конце 1830-х годов известного политического деятеля М.А. Бакунина.

Выходец из старинной дворянской семьи, этот свободолюбивый  человек посвятил свою жизнь борьбе против любого угнетения. Ненавидя всякую государственную власть,  мечтал о создании самоуправляемого общества на принципах свободы и равенства и выступал против любой диктатуры.

 В юности Бакунин учился в Москве, был членом философского кружка Станкевича. Переехав в Санкт-Петербург, тесно общался с Герценом, был близок с И.С. Тургеневым. Мечтая получить философское образование, уехал в Берлин.

Живя за границей, проникся коммунистическими идеями и установил связи с революционерами европейских стран. Проигнорировав требование русского правительства вернуться на родину, развернул в Европе активную деятельность: стал участником и организатором народных восстаний 1848-49 годов. Дважды был арестован и осужден на смертную казнь,  впоследствии замененную пожизненным заключением.

Выданный России, он сидел в Петропавловской и в Шлиссербургской крепостях, а затем был сослан  в Сибирь. Чудом оттуда бежал и, проделав невероятный путь через Японию и Америку в Англию, появился в Лондоне, где начал сотрудничать с Герценом и Огаревым в  журнале «Колокол».

 Он снова погрузился в революционную деятельность, писал политические статьи, участвовал  в международном коммунистическом движении, первым перевел на русский язык Манифест коммунистической партии. Был одним из лидеров I Интернационала, но разошелся с Марксом во взглядах на революцию и стал его непримиримым противником..

М.А. Бакунин, бунтарь по натуре, обладавший неуемной энергией и огромным ораторским талантом, прославился как ярый революционер и теоретик коллективного анархизма. Герцен характеризовал его как натуру героическую, оставленную историей не у дел.

 Принципам свободы и равенства Бакунин был верен до конца своих дней. Он дал полную свободу жене, узнав, что она полюбила другого, и никогда не переставал заботиться о ней и её детях. В конце жизни М. А. Бакунин настоял на том, чтобы его поместили в больницу для чернорабочих. Он умер в этой больнице в Бёрне в возрасте 62 лет, не дожив до изменивших мир событий 1917 года чуть более 40 лет.

Личность Бакунина запечатлена в произведениях его великих друзей: русского писателя И.С. Тургенева в образе Рудина и немецкого композитора Рихарда Вагнера в образе Зигфрида.

Балакиревский переулок звучит красиво и даже, я бы сказала, музыкально, но не имеет никакого отношения к композитору Балакиреву.

 Раньше переулок именовался Рыкуновым  по фамилии владельца земли И.Ф. Рыкунова – потомственного царского сокольничего. Новое название переулок получил в 1939 году в честь рабочего пуговичной фабрики Николая Балакирева, одного из организаторов профсоюза пуговичников.

На углу Бакунинской улицы и Балакиревского переулка красуется сейчас под номером 23 кирпичное четырехэтажное ярко-красное здание с белой отделкой. Неужели это дом моего детства? Но он же был грязно-коричневым и стоял не на углу. Перед ним были ещё постройки. Куда делась арка, ведущая во двор? Ее нет. Стена фасада неразрывна. В доме, как и прежде, два подъезда.

Бакунинская улица с окрестными переулками после открытия Третьего транспортного кольца и Лефортовского туннеля изменилась до неузнаваемости, и незнакомым кажется мне родительский дом.

Читаю в интернете и глазам своим не верю: «В Балакиревском переулке 23 находится одно из старейших (!) зданий в городе. Этот дом, возведенный в начале XIX века, является свидетелем множества исторических событий и уникальных фактов… Во времена Империи это было место, где собирались знаменитости, аристократы и представители высшего общества». – «Ну и ну!» -  удивляюсь я и, чем дальше читаю, тем больше поражаюсь.

 Оказывается, как пишет блогерша, в этом доме в советское время была организована библиотека, собиравшая редкие и ценные издания, а также конференц-зал для проведения научных семинаров и презентаций». Почему же я никогда об этом не слышала?! «Дом отличается уникальной архитектурой… Фасады здания оформлены в стиле барокко». Я не специалист в архитектуре, но что же в гладких кирпичных стенах от барокко?!

Дальше приводятся потрясающие факты (привожу их дословно):

 1. Дом был построен в начале 20-го века в стиле модерн.
 
2. Во время Второй мировой войны дом был частично разрушен, но позже восстановлен до исходного вида.

3. В доме проживали известные культурные деятели, такие как писатель Александр Блок и композитор Михаил Глинка.

4. В один из залов дома был установлен рояль, на котором композитор Игорь Стравинский создал некоторые из своих знаменитых произведений.

5. В 1950-х годах дом стал центром современного искусства и часто посещался известными художниками и литераторами.

Всё, кроме того, что в дом во время войны попал снаряд, бесстыдная ложь. На самом деле этот дом был построен в конце 19 века в так называемом «кирпичном стиле». В доходном доме купца Игната Забелина никогда не жил М. И. Глинка, умерший в 1857-м году. Не жил здесь и А. Блок, места проживания которого хорошо известны. Тем более, не мог сочинять тут свои произведения И. Стравинский, проведший детство и юные годы в Санкт-Петербурге и уехавший из России в 1914 году. И никаким центром искусства в 1950-е годы дом не являлся. Я жила в нем в это время и знала чуть ли не всех жильцов.

Сквозь толщу лет я пробираюсь к старому дому. Сохранилось ли тут что-нибудь от дореволюционных времён? Я поднимаюсь на третий этаж. Дверь в затхлую, полутемную квартиру открыта. Слышу голос мамы:

- Вы так и не встретились?

- Не довелось, - вздыхает  Людмила Ивановна.

«Здравствуйте, душечка!» – приветствует она меня теплым мягким голосом. Мне десять лет, но она называет меня на «вы» и «душечка». Людмила Ивановна окончила Пансион благородных девиц. Мне это смешно. Какая древность!

Странная женщина совсем не похожа на тёток у подъезда, неухоженных, мешковатых,  по-деревенски одетых. Я не знаю, сколько ей лет, думаю, много, может быть, семьдесят,  но слово «старая» к ней совсем не подходит. Она удивительно красива и стройна. Я любуюсь ее чистыми, необыкновенно глубокими голубыми глазами. Я восхищаюсь ее прекрасной осанкой, легкой поступью, грациозным поворотом головы. На ней длинная шуршащая юбка и белая шелковая блузка с черным бантиком. Высокий лоб стянут черной репсовой лентой, из-под которой выбиваются серебряные колечки волос. В отличие от  населяющих наш дом тетушек, она – дама, «дама из бывших», как кто-то ее назвал. Из каких бывших?  Аристократка? Вдова расстрелянного генерала? Ходили такие слухи.

Я прохожу в комнату с убогой мебелью: узкая кушетка, два потертых стула, этажерка с книгами на французском языке и журналами «Нива». На небольшом столике – фотографии под стеклом. На них мужчины во фраках и смокингах, некоторые в цилиндрах, женщины в красивых нарядах с замысловатыми прическами или в шляпах. Кто они все? Родственники, друзья? Некоторые фото подписаны. Я разглядываю лица и читаю подписи: Вера Комиссаржевская, Василий Качалов, Мария Ермолова, Анна Павлова. Может быть, они бывали здесь? Вряд ли.
Я прислушиваюсь к разговору:

- Он приходил сюда, - говорит Людмила Ивановна, - но меня не застал. Времени оставалось слишком мало. Эти рыбки…
Я поворачиваю голову к зеркалу и вижу на нем стайку разноцветных рыбок, в беспорядке уплывающих  вдаль.

- Эти рыбки, - повторяет Людмила Ивановна, - детские переводные картинки. Он в последний момент перевел их на зеркало. Так он попрощался со мной. Этим он всё сказал.
 
Вспоминаю, были такие картинки в моем детстве. Я переводила их в тетрадку. Намачивала картинку в блюдце с водой, прикладывала красочной стороной к бумаге и аккуратненько стягивала подложку.

 Разбегающиеся по зеркалу рыбки.. Что зашифровал в этом прощальном послании неизвестный?  Кем он был?  Ответа нет.

Я выхожу из родного, преображенного и ставшего чужим дома. Долго  смотрю в пустые окна нашей бывшей квартиры. Здесь больше никто не живет. Здание отдано под учреждения. Занавес, приоткрывший картины детства, падает. Я возвращаюсь в богатую воспоминаниями старость.