Рыбки, уплывающие вдаль

Когда жизнь выходит на финишную прямую и границы ее сужаются, а возможности ограничиваются, наступает время воспоминаний.  Занавес, отделяющий легкомысленную юность, разумную зрелость и мудрую старость от наивного детства, падает. Я вижу себя ребенком в родительском доме с бантом на голове. Мне три года. Судя по фотографиям, я вполне упитана. «Выросла на манной каше и картошке», - говорит мама, а на дворе 1946-й год.

 Бабушка, подвязавшись фартуком, хлопочет на коммунальной кухне, где шумит примус и коптят керосинки. Оттуда доносится запах жареного лука. Дедушка в синей майке, не скрывающей следа от пули, полученной в Первой мировой войне, слушает по радио футбол, то есть, репортаж, который  ведет знаменитый Вадим Синявский.

Я забираюсь на стул и смотрю в окно. Мне виден напротив невысокий дом окнами в землю и двор с сараями и голубятней. Голый по пояс парень колет дрова. В траве копошатся воробьи. Издалека слышен грохот телеги по булыжной мостовой.

Раздается звонок в дверь. Я бегу в прихожую. Пришел старьевщик Абдул. Ему отдают куль с ненужными вещами. Старик их рассматривает и отсчитывает монеты. Бабушка угощает Абдулу чаем. Он медленно пьет его из блюдечка вприкуску с сахаром и, окончив чаепитие, переворачивает чашку вверх дном.

Память выхватывает из прошлого кажущиеся нелепыми сегодня картины. Из-под подворотни слышится крик: «Украли, негодяи! Украли!»

- Что украли? – спрашивает мама плачущую тетю Полю.

- Белье, белье… Простыню. Повесила сушить, только отошла… Воры, сволочи, - продолжает причитать тетя Поля.

Бельевая веревка во дворе пуста. Вокруг никого. В нашем мрачном дворе, огороженном кирпичной стеной, никто не гуляет. Детей не встретишь. Их вообще в нашем доме мало, а моих сверстников, похоже, и вовсе нет. Недавно прошла война.

С незапамятных времен живет в Балакиревском переулке в доме номер 23 мамина семья. Детство мамы пришлось на 20-е годы прошлого столетия. Двор тогда оглашался звонкими криками ребят, играющих в прятки, жмурки, лапту. Один равнодушный к этим забавам мальчик выходил из дома с шахматами подмышкой и предлагал всем сыграть с ним партию.

Мальчика звали Боря, фамилия Заходер. Мэри Поппинс, Винни-пух и компания появились у нас благодаря его вольным, с долей собственной выдумки, переводам. Далеко не сразу стал он детским писателем. Он успел поучиться в Авиационном институте и на биофаке МГУ, прежде чем поступил в Литературный, а уйдя оттуда  на фронт, диплом получил, лишь спустя 10 лет.
С юности был он увлечен Гёте, много его переводил и мечтал о серьезной литературе, однако его не печатали. Сочинение детских стихов тоже не сразу принесло успех. Прозябавший в безденежье поэт разводил аквариумных рыбок и продавал их на Птичьем рынке, рискуя быть высланным из Москвы за тунеядство.

Всю жизнь довлела над Заходером семейная трагедия. В 14 лет пережил он самоубийство матери. Это она, мама, работавшая переводчицей, привила ему интерес к языкам и литературе. Благодаря ей Борис знал немецкий как родной, и, возможно, состоялся как поэт.

Борис Заходер - не единственный писатель, обитавший в детстве в Балакиревском переулке.. В 1960-х годах здесь проживал  другой мальчик – будущий писатель Юрий Поляков. Его ранними произведениями «100 дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофигей» зачитывались люди моего поколения.  Прочитав недавно его роман «Совдетство», я испытала чувство острой ностальгии, попав снова в родные места. Мы учились в одной, 348-й школе, а знакомый учитель математики жил в нашем доме. Его мама часто заглядывала к нам в гости и однажды подарила мне позолоченную ложечку, которая хранится у меня как память о тех людях и том времени.

Волнующей полузабытой мелодией звучали для меня названия описанных Юрием Поляковых мест. Только в любознательной старости узнала я, что  Бакунинская улица именовалась некогда Покровской и была частью дороги, ведущей из Кремля в царское  село Покровское (Рубцово) , получившее название по построенной там в начале 17 века церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Эта церковь, многократно переделанная и отреставрированная, и сейчас стоит на прежнем месте, в небольшом скверике, в конце Бакунинской улицы.

Когда-то вокруг Покровской цвели сады, простирались пашни и огороды, а в середине 17 века началось строительство домов для иноземцев. Возникла Немецкая Слобода. Помню, мы ходили с мамой на старый Немецкий рынок, и мама покупала мне нежно-розоватый, томленный в печи варенец с румяной пенкой. Продавщица-колхозница в белом фартуке протягивала мне ложку, и я тут же съедала вкуснятину из граненого стакана.

Немецкая слобода быстро расширялась, а в конце 18 века вдоль Покровской улицы выросли деревянные дома для беженцев, потерявших жилье во время чумы 1771-го года. Беженцев сюда «переводили», то есть, переселяли. Так появилась Переведеновка – Переведеновские переулки. Один из них в советское время  переименовали в дорогой моему сердцу Центросоюзный. Я бежала сюда, в старый  облупленный дом, где в не видевшем дневного света подвале жили мои любимые школьные подруги.

Мы выходили в пропахший всеми бытовыми запахами двор. Мальчишки играли в городки и чехарду, а мы прыгали через верёвочку, проявляя почти цирковое искусство: скакали то на одной ноге, то меняя ноги, то на корточках, то парами. Все вместе играли с мячом в штандар и вышибалы, носились по проходным дворам, запутывая следы, в образе казаков-разбойников. В грязных захламленных дворах разворачивались захватывающие игры. Жаль, что исчезли они из современных, заботливо обустроенных мест детского отдыха.

По Бакунинской улице в мое время ходили трамваи. Наш путь часто лежал к папиным родственникам на Болотную. Все члены папиного семейства родом, как выяснилось позже, из дворян, были людьми образованными и считались интеллигенцией. Слово «интеллигент» тогда носило негативный характер и иначе как с прилагательным «гнилой» не произносилось.

Мой папа, журналист по профессии, переехавший в Балакиревский переулок из центра Москвы, не любил  захолустный Бауманский район. Его тяготил вид обшарпанных зданий и убогих халуп, множество нищих и пьяниц на неубранных улицах. Душераздирающее зрелище представляли безногие калеки на самодельных тележках с протянутой рукой. Страшное последствие войны.

Наш дом населял в основном рабочий люд, преимущественно женщины – работницы близлежащих предприятий. В теплое время года они выносили из дома табуретки и вместе с досужими старушками усаживались у подъезда.  «Ассамблея ООН заседает», - сообщал нам папа, возвращаясь с работы домой, с трудом протиснувшись сквозь компанию заседавших. Что они обсуждали, я не знаю, но уж точно не тех людей, в честь которых были названы наша улица и переулок.

 Я и сама об этом узнала не так давно.
Бывшая Покровская была переименована вскоре после революции 1917 года в честь  проживавшего на ней предположительно в конце 1830-х годов революционера, теоретика анархизма М.А. Бакунина.

Выходец из старинной дворянской семьи этот человек всю свою жизнь посвятил борьбе против любого угнетения, за свободу, равенство и независимость всех людей.

Парадоксально противоречивый, он призывал отказаться от наследственного богатства, но в то же время не чурался жить за чужой счет; благовоспитанный в благородном семействе, бестактно вмешивался в чужую личную жизнь; выносливый и терпеливый, проявлял нетерпимость к чужому мнению. Как-то в ссоре ударил палкой по спине противоречившего ему издателя и публициста  Каткова, да еще вызвал его на дуэль. К счастью, одумался, попросил прощенья, дело замяли.

«Целая туча острейших противоречий громоздилась в его душе», - писал о Бакунине А. Блок.  «Ум пустой и бесплодно возбужденный», - видел в Бакунине Катков. Отчасти согласен с ним Н.Е. Врангель, отец знаменитого белогвардейского генерала. По его словам, речь Бакунина мыслями не изобиловала; в ней было больше восклицаний, напыщенных фраз и громких обещаний, но голос и энтузиазм были неописуемы. Старый барон был уверен, что Бакунин рожден, чтобы стать народным трибуном, а революция – его стихия, и даже, если ему удастся создать государство по собственному замыслу, завтра он восстанет против и примется его разрушать. "Натурой героической, оставленной историей не у дел", - считал Бакунина Герцен.

Свободолюбие, неуемная энергия, ораторский талант, решительность и верность  принципам – основные черты личности Бакунина. «Ген свободолюбия», возможно, достался ему от матери, состоявшей в родстве с декабристами Муравьевыми.

Бунтарская натура Бакунина проявилась еще в юнкерском училище, из которого его уволили за дерзость генералу. Выйдя добровольно, якобы по состоянию здоровья, в отставку он, вопреки желанию отца, поселился не в Петербурге, в родительском имении, а уехал в Москву, где вскоре стал членом философского кружка Станкевича. Вместе с Белинским, Катковым и другими участниками изучал немецкую классическую философию, особенно труды Гегеля. После распада кружка переехал в Санкт-Петербург, тесно общался с Герценом, близко сошелся с И. С. Тургеневым, но на месте ему не сиделось. Мятежная душа его рвалась вдаль. Он  мечтал получить философское образование в Германии.

Попав в Берлин, Бакунин решает навсегда остаться в Европе. Тут видит он поприще для своей деятельности. Он курсирует между Германией, Швейцарией, Францией, все больше проникаясь освободительными идеями и везде устанавливая связи с революционерами-коммунистами. Требование русского правительства вернуться на родину Бакунин игнорирует. В силу вступает приговор: лишить его дворянского достоинства и состояния, а в случае явки в Россию отправить на каторгу в Сибирь.

Бесстрашный и бесшабашный Бакунин разворачивает в Европе еще более активную деятельность. Он не только разрабатывает революционную теорию, но становится непосредственным участником и организатором народных восстаний 1848-49 годов. Во время восстания в Дрездене его арестовывают. Суды Саксонии и Австрии осуждают его на смертную казнь,  впоследствии замененную пожизненным заключением. Выданный России преступник отбывает наказание в Петропавловской и в Шлиссербургской крепостях. После 6-летнего пребывания в тюрьмах в результате хлопот семьи и врачебного подтверждения смертельно опасного диагноза «ожирение сердца» Бакунина переводят на вечное поселение в Сибирь. И тут происходит  метаморфоза.

Живя в Томске, 46-летний Бакунин с подорванным здоровьем, потерявший от цинги зубы, женится на 18-летней девушке, дочери проживающего по соседству польского дворянина. О первых годах его брака мы ничего не знаем. Известно только, что неукротимая жажда деятельности заставляет его бежать из Сибири. Невообразимо!

Едва не искалеченный на каторге Бакунин проделывает невероятный путь через Японию и Америку в Англию. Год спустя появляется он, обрюзгший и сильно постаревший, в Лондоне.  Сотрудничает с Герценом и Огаревым в «Колоколе» и снова разъезжает по Европе. Куда делось ожирение сердца?! Где молодая жена?! Он едет в Швецию, Польшу, возвращается в Лондон, временами живет в Италии и даже как будто с женой. Бакунин пишет статьи и книги, общается с Марксом, участвует в работе I Интернационала, первым переводит на русский язык Манифест коммунистической партии. Однако вскоре расходится с Марксом по вопросу диктатуры пролетариата. Политические разногласия делают их непримиримыми врагами.

Верность принципам свободы, равенства и независимости Бакунин сохранил не только в политике, но и в личной жизни. Узнав, что его жена полюбила итальянца, предоставил ей полную свободу и продолжал заботиться о ней и её детях, оставаясь официальным мужем до конца своих дней.

И в кончине своей Бакунин не поступился   принципом равенства. Приехав незадолго до смерти к давним друзьям в Бёрн, Бакунин настоял, чтобы его поместили в больницу для чернорабочих. Там он и скончался в возрасте 62 лет, не дожив до событий, изменивших мир, 41 год.

Бакунин жив в изображении его великих друзей: русского писателя И.С. Тургенева в образе Рудина и  немецкого композитора Рихарда Вагнера в симфонии «Зигфрид»..
Именем этого человека названы улица, на которой он жил в Томске, и наша Бакунинская.

Балакиревский переулок звучит красиво и даже, я бы сказала, музыкально, но не имеет никакого отношения к композитору М.А. Балакиреву. Раньше  переулок именовался Рыкуновым по фамилии владельца земли И.Ф. Рыкунова – потомственного царского сокольничего. Сам Рыкунов жил на Покровской улице в доме, удачно расположенном недалеко от Покровского Дворца Романовых и от Сокольничьего поля – места охоты русских царей.

Новое название переулок получил в 1939 году в честь рабочего пуговичной фабрики Николая Балакирева - участника революционных событий 1905—1907 годов, одного из организаторов профсоюза пуговичников, члена Лефортовского и Московского комитетов РСДРП(б). Балакирев подвергался арестам и находился в ссылках. В 1919 году был направлен военкомом на Гражданскую войну и умер в полевом госпитале от тифа в 1920 году. Добавить к этому мне нечего.

На углу Бакунинской улицы и Балакиревского переулка красуется сейчас под номером 23 кирпичное четырехэтажное ярко-красное здание с белой отделкой. Неужели это дом моего детства? Но он же был грязно-коричневым и стоял не на углу; перед ним были ещё постройки. Куда делась арка двухподъездного дома, ведущая во двор? Ее нет. Стена фасада неразрывна.

Бакунинская улица с окрестными переулками после открытия Третьего транспортного кольца и Лефортовского туннеля изменилась до неузнаваемости, и незнакомым кажется родительский дом. Читаю в интернете и глазам своим не верю: «В Балакиревском переулке 23 находится одно из старейших (!) зданий в городе. Этот дом, возведенный в начале XIX века, является свидетелем множества исторических событий и уникальных фактов… Во времена Империи это было место, где собирались знаменитости, аристократы и представители высшего общества». – «Ну и ну!» -  удивляюсь я и, чем дальше читаю, тем больше поражаюсь.

 Оказывается, в этом доме в советское время  была организована библиотека, собиравшая редкие и ценные издания, а также конференц-зал для проведения научных семинаров и презентаций». Почему же я никогда об этом не слышала?! «Дом отличается уникальной архитектурой… Фасады здания оформлены в стиле барокко». Я не специалист в архитектуре, но что же в гладких кирпичных стенах от барокко?!

Дальше автор приводит потрясающие факты:
«Факт 1. Дом был построен в начале 20-го века в стиле модерн.
Факт 2. Во время Второй мировой войны дом был частично разрушен, но позже восстановлен до исходного вида.
Факт 3. В доме проживали известные культурные деятели, такие как писатель Александр Блок и композитор Михаил Глинка.
Факт 4. В один из залов дома был установлен рояль, на котором композитор Игорь Стравинский создал некоторые из своих знаменитых произведений.
Факт 5. В 1950-х годах дом стал центром современного искусства и часто посещался известными художниками и литераторами».

Всё, кроме того, что в дом во время войны попал снаряд, бесстыдная ложь. На самом деле этот дом был построен в конце 19 века в так называемом «кирпичном стиле». В доходном доме купца Игната Забелина никогда не жил М.И. Глинка, умерший в 1857-м году. Не жил здесь и А. Блок, места проживания которого хорошо известны. Тем более, не мог сочинять тут свои произведения И. Стравинский, проведший детство и юные годы в Санкт-Петербурге и уехавший из России в 1914 году. И никаким центром искусства в 1950-е годы дом не являлся. Я жила в нем в это время и знала чуть ли не всех жильцов.

Сквозь толщу лет я пробираюсь к старому дому. Сохранилось ли тут что-нибудь от дореволюционных времён? Я поднимаюсь на третий этаж. Дверь в затхлую, полутемную квартиру открыта. Слышу голос мамы:

- Вы так и не встретились?

- Не довелось, - вздыхает  Людмила Ивановна.

«Здравствуйте, душечка!» – приветствует она меня теплым мягким голосом. Мне десять лет, но она называет меня на «вы» и «душечка». Кто так говорит? Ах, да! Людмила Ивановна окончила Пансион благородных девиц. Мне это смешно. Какая древность!

Странная женщина совсем не похожа на тёток у подъезда, неухоженных, мешковатых,  по-деревенски одетых. Я не знаю, сколько ей лет, думаю, много, может быть, семьдесят, но слово «старая» к ней совсем не подходит. Она удивительно красива и стройна. Я любуюсь ее чистыми, необыкновенно глубокими голубыми глазами. Я восхищаюсь ее прекрасной осанкой, легкой поступью, грациозным поворотом головы. На ней длинная шуршащая юбка и белая шелковая блузка с черным бантиком. Высокий лоб стянут черной репсовой лентой, из-под которой выбиваются серебряные колечки волос. В отличие от  населяющих наш дом тетушек, она – дама, «дама из бывших», как кто-то ее назвал. Из каких бывших?  Аристократка? Вдова расстрелянного генерала? Ходили такие слухи.

Я прохожу в комнату с убогой мебелью: узкая кушетка, два потертых стула, этажерка с книгами на французском языке и журналами «Нива». На небольшом столике – фотографии под стеклом. На них мужчины во фраках и смокингах, некоторые в цилиндрах, женщины в красивых нарядах с замысловатыми прическами или в шляпах,  кудрявые, старомодно одетые детишки. Кто они все? Родственники, друзья? Некоторые фото подписаны. Я разглядываю лица и читаю подписи: Вера Комиссаржевская, Василий Качалов, Мария Ермолова, Анна Павлова. Может быть, они бывали здесь? Вряд ли.
Я прислушиваюсь к разговору:

- Он приходил сюда, - говорит Людмила Ивановна, - но меня не застал. Времени оставалось слишком мало. Эти рыбки…

Я поворачиваю голову к зеркалу и вижу на нем стайку разноцветных рыбок, в беспорядке уплывающих  вдаль.

- Эти рыбки, - повторяет Людмила Ивановна, - переводные картинки. Он в последний момент перевел их на зеркало. Так он попрощался со мной. Этим он всё сказал.
 
Вспоминаю, были такие картинки в моем детстве. Я переводила их в тетрадку. Намачивала картинку в блюдце с водой, прикладывала яркой стороной к бумаге и аккуратненько стягивала подложку.

 Разбегающиеся по зеркалу рыбки.. Что зашифровал в этом прощальном послании неизвестный?  Кем он был?  Ответа нет.

Я выхожу из родного, преображенного и ставшего чужим дома. Долго  смотрю в пустые окна нашей бывшей квартиры. Здесь больше никто не живет. Здание отдано под учреждения. Занавес, приоткрывший картины детства, падает. Я возвращаюсь в богатую воспоминаниями старость.