Радушные Держащая купол 2 Глава пятая

Навес вокруг печи на месте старой избы был готов, заранее поструганные боковины бревнышек, ладно притянули друг к другу и скрепили крепкими вощеными веревками, поверх бревнышек. Мастера отдыхали, вяло раскладывая на земле дранку, кою собирались укладывать поверх глины, которую другие гридни, споро размазывали сверху навеса толстым слоем.

Пахом уставился на нее, не желая лишний раз тревожить и задавать вопросы, но готовый вмиг исполнить все, что потребуется для его побратима.

– Не обгорит? – смущенно спросил он ведунью.

Она отрицательно покачала головой.

– А ты потрогай его. Он холодный, будто жаба.

Мужчина коснулся кожи князя. Тот действительно был холоден, словно не из бани его вынесли, а в порубе держали.

– Так может….. – он нерешительно хотел предложить накрыть Твердислала, но Полонея покачала головой.

– Нет, Пахом. Нужно чтобы солнышко его пригрело. – Так…. протянула хозяйка двора. – А что у нас там со снедью, уж больно голодная я.

– Готово уж все, ступай в избу – выглянула Чеслава.
 
Полонея вошла в избу, Пахом шел следом.  На столе стоял казанок с томленной овсяной кашей, щедро политой растопленным сливочным маслом, моченые яблоки, добрая горсть лебеды. В глубокой миске ошпаренная сныть, с крапивой, крошенными вареными яйцами и тонкими ломтиками репы, с заправкой из масла ширицы с клюквенным соком, нарезанный ломтями ржаной хлеб, и пироги из пресного теста с щавелем.

– Ты, как всегда, Чеславушка. – похвалила подруга, которая водрузила на стол блюдо с крупными кусками скворчащей и брызгающей жиром свинины. Сели за стол.

– А что князь то? – забеспокоилась Чеслава.

– Проспит до вечера. Спокойно проговорила Полонея, накладывая в миску кашу для Пахома. – Как солнце начнет заходить, положим его под навесом. Когда закончишь с трапезой, намели овса, сделаем ему жидкую кашу на воде, покормить, когда проснется. Чеслава кивнула и после того, как Полонея положила кашу в свою миску, наполнила и себе.

– А как же гридни, они то, поди голодные? – продолжила сердобольная девушка.

– О! – отозвался Пахом –гридни не твоя забота, красавица. Они уж котлы давно кипятят, будут рыбную похлебку варить. Он посмотрел на Полонею.

– Там они раков добрую бадью насобирали, что велишь с ними делать?

– Добро. – Порадовалась хозяйка, хорошо бы почистить, да навялить на зиму.

– Почистим. Пообещал Пахом.

Полонея поела и, извинившись перед гостем вышла поглядеть на своего подопечного. Потом вернулась в избу и пошла немного вздремнуть.

По темну проснулся князь. Его уже определили под навесом и накрыли лисьими мехами, что были порезаны на тонкие полоски и пришиты к мягкому, красному полотну. Разместили на сколоченных широких лавках полусидя, подложив для верности и для удобства под руки и голову мягкие подушки на гусиной пере. На ноги ему Полонея надела шерстяные носки.
 
– Как ты, соколик? – спросила сидевшая рядом с ним ведунья. Он слабо улыбнулся.

– Да словно конями меня потоптали и голодный такой, словно седмицу во рту маковой росинки не было – Ты то как? Он смотрел на нее ласково и нежно. Сердце в ее груди пустилось вскачь и, та едва сдерживала дыхание, чтобы не выдать своего состояния.

– Да я то, что? Я отдохнула, поспала. Ночь у нас с тобой бессонная предстоит и день будет, что врагу не пожелаешь. Она улыбнулась. – Ну да ничего, соколик мой, ничего князюшка, пресветлый. Сдюжим! Как пить дать сдюжим! Она достала из старой печи, что под навесом горшок с молотой овсяной крупой, томленой на воде, положила в миску и сдобрила медом.

– Ох, красавица. – чуть криво улыбнулся князь, – Не так бы я хотел с тобой ночи то сдюживать, а глядишь и дни на пролет.

– Ах, ты распутник, князь. И не совестно ли тебе? – Полонея засмеялась и, ее веселый смех зазвенел словно хрустальный колокольчик.

– Не совестно. Совершенно спокойно произнес мужчина. – Совестно мне бы стало, коли б такая краса, как ты не вызывала бы во мне восхищения и жаркого мужского интереса.

– Ешь давай. Она размешала в миске мед. Попробовала губами жидковатую кашу. Не горячая ли. – Не самое изысканное кушанье, но это в аккурат, то, что тебе нынче надобно. – Он недоверчиво посмотрел на угощение.

– Я уж не помню, когда такую кашу то, ел. Он с удовольствие глотал, открывая рот за новой порцией.

– Да ты хорошо ешь, соколик, не скоро тебе удастся снова поснедать. По утру то снова в баньку. Он закатил глаза, вспоминая сегодняшний день. Потом усмехнулся.

– А что? Баню я люблю. И когда вот такая красавица меня хлещет можжевеловым веником, тоже люблю. Подними мне руки кверху, будь добра. Девушка выполнил его просьбу. Он посмотрел на них, надеясь увидеть на ней царапины от можжевелового веника и, удивленно перевел взгляд на свою собеседницу, которая сделала вид, что все в порядке и лишь пожала плечами. – Вкусно. – Он снова открыл рот. – Вот ведь как пить дать вкусно. Он смотрел в глаза улыбающейся девушке.

– Ну, жареное мясо, в разы вкуснее конечно, да вином бы добрым запить иль медом хмельным. А, вот бы сейчас карасей жаренных, да в сметане томленных.

– Да гусей с яблоками – продолжила она.

– Ну, да. Согласился князь я бы и гусей бы….

– Будут тебе и гуси и утки, все у тебя еще будет. Ты только сдюжь все и встань, а там…. Ты даже представить не можешь, как все славно будет у тебя. Его лицо стало серьезным, он в упор смотрел ей в глаза.

– А ты, славная. Со мной будешь? Она молчала, не отводя взгляда. – Ты будешь со мной, коли сдюжу и встану на ноги? К хворому, себе я не позову. А коли встану? Она молча встала, налила из жбана, настой. – Ну? Ждал князь.

– Не ко времени ты, князь, новыми бабами решил обзаводиться. Разберись хотя бы с теми, что на твоем дворе недоброе чинят.

Взгляд ее стал жестким и холодным.– На ка выпей. Это настой из листьев малины, смородины и ягодами агрыза. В самый раз тебе от кисленького и, польза и мутить не будет.

– Что ты скажешь про оберег то мой? – спросил князь.

– Ты про который, то? Она внимательно смотрела на мужчину.

– Да про тот, что забрала у меня. Она прикусила губу.

– Я с ним позже разберусь, когда самое важное с тобой сделаю. Она расколола волошский орех, и положила его в рот князю. Следующий съела сама. – Ешь, тебе сейчас важно силы подкрепить. А они…. Она расколола следующий орех, – Много как жирные. И жир у них особенный, от него польза великая телу. Некоторое время оба молчали, лакомясь орехами. На ложе князя, прыгнул кот Полонеи Рут и стал вертеться пытаясь найти себе местечко.

– Убери его, поди ка он в блохах весь.  Попросил князь.

– Не торопись князь, соколик. Рут просто так к гостям не подходит. – Она внимательно следила за котом. А тот все крутился, выискивая себе местечко. Потом прищурил глаза, поглядел Твердиславу в лицо и улегся у того на животе.

– Я не люблю котов. Их дело мышей ловить, а не на ложе разлеживаться.

– А этот и ловит. Знаешь, он какой охотник да боец у нас славный. Кот, понимая, что хозяйка его хвалит, посмотрел в ее сторону, протяжно мявкнул и замурчал.

– Зря ты так, Твердислав, кабы был чуть повнимательнее и любопытствовал не токмо ратными походами, да девками ладными, знал бы, что скотина многая весьма полезна человеку не токмо мышей ловить, двор стеречь, да тяжести перетаскивать, а и целить весьма умеет. Не всех целит, а лишь по своему разумению. Вот предчувствуйся к себе, и к тому месту, где улегся рыжий чуть позже и понятно тебе станет, что полежать ему довольно места на дворе. И то скажу, что ночью он обычно во дворе и в избе не обретается, охотится он, да с собратьями за кошек дерется.
Твердислав прислушался к словам своей целительницы. Они снова замолчали, наслаждаясь тихим вечером, урчанием кота и покоем, что разлился в воздухе.

– Как же тебе удалось по странствовать, Полонея? Вдруг спросил князь.

– Как же твой отец, тебя отпустил или муж может тебя с собой брал?

– Отец так и не узнал о моих странствиях. Как же жаль, что я не успела ему рассказать.

– А муж? – Он напряженно ждал ответ. Полонея усмехнулась.

– Ну и хитрец же ты, князь. Мужа у меня отродясь не было. Она встала, налила в чугунок воды и подхватив его ухватом затолкала в печь.

–А жених? Ни за что не поверю, что у такой красавицы жениха отродясь не было. Не то, чтобы он сильно переживал, но по – тихому пытался выспросить за ее жизнь. Полонея прыснула от смеха в руку, и смотрела на него, давая понять, что все его хитрости ей понятны.

– Жених то и был вот прям отродясь и нарисовался. Она ушла в травный сарай. А когда вернулась, Твердислав ее спросил.

– И где же он? Она вздохнула и усмехнулась.

– Тебе зачем?

– Да мне про тебя все любопытно, Полонея. Все, понимаешь. И про женихов всех твоих прошлых и нынешних и про странствия твои.

– Я же не скальд, не боян развлекать твое любопытство. Да и, помниться не за тем ты сюда ехал. А коли скучно, могу дать Пахому книгу какую, вот он тебя и развлечет. Твердислав вздохнул.

– Вот, странная ты женщина, Полонеюшка. В один миг роднее тебя на свете не сыскать, тянешь к себе, теплом одариваешь, а в другой …. Словно обрезаешь ножом острым все нити, что сама же и протянула от себя.

– Князь. Она внимательно смотрела в его глаза. – Вот как ты думаешь? Я деревянная что ли? Я такой же человек как все вы, дышу, чувствую, так же ем, пью, так же радуюсь и плачу. А вас тут всех…. Приходите, лечу. Уходите, забываю. Не след мне к болящим привязываться.

– Что же, Полонея. Я для тебя «все»? Я же, все таки, князь. Не кузнец какой, не пастух.

– А кабы и князь то что? У меня свои дела, у тебя тем паче. Пошутили и достаточно. А дальше…. Она поправила заслонку на печи. – Дальше у тебя твои пути- дорожки, а у меня мои.

– Скажи. А коли бы я был здоров то…. Воздух вокруг них сгустился. – Приглянулся бы тебе? Да и князь я.. Золот… Она подняла руку, прося его замолчать. Вздохнула.

–Твердислав, родненький. Князюшка ты славный. Ты… даже сейчас, когда здесь лежишь как осока помятая, все равно прекрасен, да хвор, да…. Много чего еще. Но дух твой крепкий…. Не может не приглянуться, да и не то чтобы приглянуться, а…. Она осеклась. – Словом, заканчивай игры свои здесь и настраивайся на вдумчивый лад. Дел невпроворот, а ты шашни разводишь. Понимаю, что это в природе мужеской, да только и сам ты сказал, что князь все же. А тебе князь, столько всего в хозяйстве на место поставить следует, что и не до баб должно быть. Да сам понимаешь, у тебя суложь, а я….. Она прикусила нижнюю губу и отвела ненадолго в сторону глаза. – А я ведь не лишь исцелять могу, но коль кто поперек дороги встанет....

Она взяла миску из мыльного камня и стала крошить в нее вяленые травы.
– Что, даже про странствия свои не расскажешь? Перевел разговор на другое, мужчина. – И странствия у нас с тобой разные, князюшка. Про твои сам знаешь, а мои …. По другим делам.

– Опять будешь мне травы давать? Он покосился на ее передник, в котором та их принесла и на миску, куда ломая, складывала измельченную траву и саму траву.

– Соколик ты мой родимый сказала ласково ему Полонея. Ты даже и представить не можешь, сколь еще я тебе травок давать буду.

– Что на этот раз? Она окинула взглядом травы, что лежали у нее в подоле. – Тут – она показывала травы одну за другой. – Кипрей, таволга, медуница, здесь, – она взяла горшочек с полки под навесом, где уже успела устроить свои богатства и показала ему. – Красавка. Я всегда храню ее подальше от других травушек, а это хмель достала она длинную вязанку из – под лавки, где лежал князь. – А вот душица. Она отмеряла нужное количество трав, вытащила поближе чугунок, бросила в него свои сокровища. Тут же поплыл духмяный чарующий аромат. Она накрыла чугунок и вновь ловко задвинула его в печь. – Готовлю тебе отвар, дабы ты крепко спал. Она хотела еще что-то сказать, о тот перебил.

– Ты сказывала, была на Ладоге. И я там был. Где ты на Ладоге была?

– Вот ты не неугомонный. Она засмеялась, ласково поглядела на него и поправила ему за ухо прядь, упавшую на лоб. – Была на Ладоге я в храме Лады. В самый разгар праздника. Была и на Руяне, и в землях саамов, у вепсов. Она задумалась.

– А мы так туда и не добрались. Не судьба видать. А так хотелось повидать.
Перед Полонеей возник вспышкой яркий образ, рассыпавшийся на множество мелких. Руян. Храм Перуна, Ярилово капище… Мардара в харчевне одноногого Гоша, Зода на Великой торговой площади Руяна.

Во всех этих образах, так или иначе был Твердислав. Вначале отмахнувшись от вспыхнувших в ее голове образов, она вдруг осознала, что видела будущее Твердислава, только там он был толи старше… толи. Но большая часть волос на его голова виделась седой и на правой щеке шрам, которого сейчас нет. Полонея клацнула языком. Во всех образах князь был на своих ногах!

– Чую, что судьба тебе там побывать. Лицо его вмиг утратило всю мечтательность и стало растерянным.

– Ты что – то увидела? Он затаив дыхание ждал ответ.

– Верно. Кивнула Полонея.

– У тебя со мной ничего не получится. Обреченно проговорил он. Полонея еще раз представила возникшие образы, пытаясь доглядеть их.

– Напротив. Она лучезарно улыбалась. – Напротив, князь! Я видела тебя! Просто совсем в другом месте. И там, соколик ты на своих ногах.

– Где он спросил, словно всем своим существом выдохнул этот вопрос.

– На Руяне. Но самое чудное в том, что я узрела…. Она облизнула нижнюю губу. – Угадай, князюшко! Лицо его озарила надежда.

– Неужто, я на своих ногах был в твоем видении?

– Да! Соколик. Да! Голубь, ты наш сизокрылый. Полонея еще больше оживилась.

– Именно. Ты был на Руяне и на своих, князь, своих резвых ноженьках. Он облегченно вздохнул и закрыл глаза. Лицо его расслабилось. А на лбу выступила испарина. Он снова вздохнул.

– Говорил же я. Странная ты… иная.

– Ты мне не веришь?

– Что ты, Полонеюшка! Верю и страсть как желаю видению твоему сбыться.

– Так в чем же странность?

– А в том, краса ты моя ненаглядная, что всякий раз, заводя с тобой беседу, не ведаешь куда она приведет. Ты то сердишься, что аж мурашки до костей пробирают, то задумчива, то прям злость от слова и повадок твоих заносчивых берет, то такой надеждой окрыляешь, что вот кабы мог я взять тебя на руки, то кружил бы тебя, словно дитя малое.

Легкая тень пробежала по его лицу, и он вдруг сделался серьезным.

– Что случилось? Она внимательно глядела на него. – Еще чего вспомнил? Еще, какие
– то я в тебе чувства пробуждаю?  Он с надрывом в груди вздохнул.

– И, да и нет. Я вот подумал, что кабы Радица….

– Что Радица? Она вся превратилась в слух. – Мне почудилось, что кабы Радица была жива…. То ….

– То что?  - То она могла бы…. Он сделал паузу.

– То она могла бы быть похожей на тебя. Тоже глядишь, была бы чародейкой. И …. Быть может …. Я бы сразу по приезду поехал за ней….. Полонея положила ладошку на его запястье.

– Хватит, Твердислав. Твердо сказала она. – Довольно! Давай договоримся вот о чем. Ты отпускаешь все сомнения, все свои, если бы да кабы, все свои чувства вины, сожалений пока я тебя лечу. А потом, когда ты станешь на ноги и вернешься исполнять твой честной долг. Думай и переживай все, что хочешь.

– Давай. Согласился князь. – Хотя… он лукаво улыбнулся. – Хотя я несказанно рад тому, что ты не сказала, если ты станешь на свои ноги. Его улыбка стала шире. – Ты сказала когда. Благодарю тебя за надежду. Полонея наклонилась Твердиславу и поцеловала его в лоб.

– И я тебя благодарю. Благодарю за веру, соколик. За веру в меня, в мои силы.

– А поведай мне, красавица, что ты там зрела?

– Где? Лукаво спросила она.

– В твоем видении.

– Нет. Ястреб быстрокрылый. Незачем тебе знать это. Да и мои образы тебе ни о чем не расскажут. Там были те люди и места, которые знакомы мне. А чтобы тебе объяснить, придется слишком много рассказывать.

– Но у нас же много времени. Да и как же я узнаю, что ты верно угадала? Снова ее лицо стало строгим.

– А я, князь не гадала. И не собиралась. Я тоже верю. Верю не только в себя.

– Богам веришь. Утвердил мужчина.

– Само собой богам. Я и в тебя, родимый верю.

– Ну, вот опять. Смена твоих настроений, как весенняя пора. То пасмурно, то солнце, то дождь, то…..

Она снова принялась за свою работу. Положила в выдолбленную из камня плошку травки, что тоже принесла с собой в мешочке и растерев их а ладонях и стала их толочь ступкой.

– Ну, хоть про Храм Богинюшки нашей Лады расскажи, что на полуденном берегу Ладоги.

– Храм Лады мечтательно проговорила она, предаваясь воспоминаниям. Подожгла в плошке травы, подула на них и поставила плошку в изголовье Твердислава на свежесрубленный столик, что сварганил молодой добродушный гридень Гунне со смешными веснушками во все лицо, шею, руки.

Потом достала из печи чугунок, зачерпнула оттуда черпаком душистое питье и, расколотив в нем ложку меда, стала маленькими глотками, как младенца, поить его из маленькой серебряной ложечки. Глядя чуть в сторону от князя, Полонея запела:


На высоком берегу храм высится,
По Ладоге по всей звук слышится
От самогудных гуслей, что лежат
В ногах кумира Лады. И звенят.
В складках одежды бубенцы
Спадают нитями и их,
Слегка колышет на ветру
Что  в храме  в холод и в жару.
Узорами одежды расшили златошвейки,
А в стенах храма спрятаны жалейки.
От ветра ласково они играют,
Венчальный гимн богине воспевают.
 Алтарь, покрытый изумрудом.
Он светится. Оттуда
Исходит изумрудный свет.
На нем цветы. А постамент
Богини сделан из агата
Лады кумир отлит  из злата,
Ее прекрасные черты,
Тонки, и точностью резьбы 
Взор устремленный восхищают,
Чело и лоб ее венчает
Венец из злата и камней, 
Колты касаются ушей,
Ярко блестя в огне свечей,
Изгибы шеи и плечей,
Прекрасны. Их ожерелья украшают
Жемчуг и сердолик сияют….

Твердислав давно выпил травный настой, приготовленный Полонеей. Во время своей песни она давала ему из маленькой серебряной ложечки. Под действием настоя, завороженный образами, навеянными ему песенным сказом девушки, его глаза слипались, но он из последних сил удерживался на кромке меж Явью и сном, распахивая очи, лишь те начинали слипаться.

Он попытался что-то сказать, но она положила на его губы ладонь другой руки, и медленно покачала головой, не давая ему ничего говорить. Мужчина погружался в глубокий целительный сон.
Кот посмотрел на свою хозяйку, несколько раз с самым серьезным видом промяукал что-то и продолжил свое умывание, сосредоточенно вылизывая побитую кошачьими ратными подвигами шкурку.

Хозяйка с улыбкой похлопала ладонью по выступу давно прогоревшей печки, положила на выступ сложенное покрывало и кот послушно, прыгнул на указанное место, с удовольствием умостился, еще раз одарил ее своим мудрым взглядом и свернувшись калачиком громко замурлыкал.

Она добавила в давно переставшую дымить плошку новую порцию травного сбора, запалила, раздула сизый дымок и тихо – тихо стала посвистывать.
За все время, что они с Твердиславом были под навесом, ни одна живая душа их не потревожила. Чеслава, справившись со своими делами скрылась за своей занавеской. Пахом с несколькими гриднями безмолвно занимались своими делами, другие гридни устроились за забором двора. А остальные ушли в селение на посиделки к местным девкам.

Тихий свист Полонеи иной раз прерывался звуками, доносившимися из леса. Иной раз пролетал филин, неожиданно ухая, а несколько раз низко над двором проносились стайки летучих мышей. Где-то далеко ее свисту стали подвывать волки, свист перешел с тихое шипение. Прилетел огромный черный ворон и сел на ее плечо.

– Лют. На потерлась щекой о его иссиня – черное мощное тело. – Здравствуй, родненький. Здравствуй, братец. Тот повертелся, потерся о ее щеку, отвечая на ласку.

– Хорош! Не столь как Сард, но хорош. Ладные детки бы могли народиться у вас.

– Да иди ты, захухря. Она мотнула головой, слегка боднув ворона. – Все бы тебе шутки шутить.

– А я и не шучу. Отказалась ты стать царицей, коей по праву бы была, вот и этот тоже сгодиться нам. Он переминался с лапы на лапу на ее плече.

– Вам сгодится, так и берите, коль согласится.
Твердислав дернулся всем телом и из его груди стал выходить едва заметный черный дымок. Дымок поднимался, устремляясь к деснице ворожеи, которая крутила ею в запястье с сомкнутыми перстами. На пядь от десницы дымок становился чем-то похожим на тонкую ниточку. Ниточка словно вышедшая из пряжи наматывалась на десницу, будто на веретено. Когда нити становилось много, она снимала ее и клала в корзинку, что стояла в ногах.
Иной раз, по телу мужчины пробегали судороги. Он дергался, вскрикивал, его лицо искажалось невыносимой болью, но под действием дурманящего настоя и чар ворожеи не открывал глаз. Иной раз боль становилась невыносимой, он скрежетал зубами и звал то богов, то свою давно усопшую мать, поминал друзей. А однажды он назвал имя своей суложи и тут судороги стали сотрясать его тело. Он начал биться и даже приподнялся в спине на своем ложе, почти поднявшись до половины.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш – успокаивала его ворожея, поддерживая шуйцей, чтобы тот не упал с широкой лавки.

Как на острове Буяне.
В море синем океяне,
Там, где камень Алатырь.
Вверх вздымается и в ширь.
На могучей, на сосне, горлицы сидели две.
Третья горлица летала,
Твердислава исцеляла….

Ее низкий утробный голос звучал в ночной тишине. Он исходил даже не из утробы женщины, наматывающей на десницу, чары, он звучал словно из глубины земли. Дымок, выходившей из груди мужчины, прекратился.

Она домотала черную нить, сняла ее и положила в корзину. Потом взяла факел, запалила его от горевшего в плошке масла, подхватила корзину и вышла со двора, освещая себе путь горевшим факелом, который девушка отпустила на волю, освобождая руки.

Ворон, все это время сидевший на ее плече, порхнул на навес и стал всматриваться в ночную темень, вслед уходящей влево в лес женщине. Она подошла к осине, под которой днем уже оставила свою смрадную черную ношу и в другую яму, что выкопали гридни Твердислава по ее приказу, опустила корзину. Загорнула яму землей и быстро, не оглядываясь пошла домой.

Когда Полонея вернулась, то сразу направилась в свинарник. Оттуда она вышла с несколькими мышеловками, в которых попискивали пойманные мыши. Ворон сразу оживился и снова порхнул на ее плечо. – Все бы тебе жрать, Лют. Хозяйство мое обирать. Вон какой тяжелый стал.

– Ты чего такая скупая? Мышек брату пожалела. Он перебрал крыльями. Полонея улыбнулась.

– Летел бы к папаше, там почитай всякий день столы яствами ломятся. Ворон фыркнул.

– Ты угощай, угощай. Я тут полакомлюсь, а потом и к батюшке к столам хлебосольным. Она открыла одну мышеловку, мышь выскочила и ту же была поймана в цепкий клюв черной птицы. Ворон одним движением горла поглотил трепещущую мышь, то же самое произошло и с другой и с третьей мышью, четвертую же он подхватил в клюв, взлетел и, не оглядываясь скрылся в ночной мгле.

– После помнишь, что делать? Тихо спросила Полонея своего Ведогона.
«Не учи ученого, фуфыря». Раздался в голове ответ.

Усталость накатила на девушку тяжелой волной, глаза слипались, руки не слушались, а все тело, казалось, ей не принадлежит. Она на слабых ногах дошла до бани. Ополоснулась теплой водой, зачерпнув ковшом из кадушки. Зажгла свечу, и очертя несколько кругов снизу вверх вокруг своего тела завернулась в льняную холстину, что лежала на полке, потом загасив свечу побрела, едва переставляя ноги в избу. На встречу вышел Пахом.

– Пойди к князю или пошли кого. Ее губы пересохли и потрескались. Пахом схватил ковш, набрал в него кислого квасу и передал девушке. Она с трудом держала его руками, поднося к губам, озноб бил ее тело. Пахом помог ей напиться, подхватил на руки, понес на ложе, аккуратно опустил ослабшую девушку. – Пойди к нему. – Снова попыталась говорить она. – Останься с ним. Питье для него рядом в жбанчике тряпицей накрытом.

Ее глаза закрылись, и она провалилась в сон прямо поверх одеяла из гусиного пера. Он принес из горницы, где спал, сшитое из тонко выделанных овчинных шкур покрывало и укрыл им Понолонею, подоткнув его вокруг ее тела. Девушка рукой подтянула одеяло на шею и едва различимым голосом произнесла.

– Баню пусть начинают топить как вчера. И воду…Воду кипятить не позабудьте и,… Дальше она не договорила и провалилась в сон. Он поглядел на нее.

– Эка ты, голубица ясная. С виду вроде бы грозная, а…… дите дитем. Умаялась, сердешная. Тебе бы не за мужиками нянкаться, а замуж бы, да чтоб звенела ты струною от любви да страсти, негой бы….
Мужчина тяжело вздохнул, взял с лавки тюфяк, туго набитый  свежим сеном, плащ и вышел на улицу.