Радушные Держащая купол 2 Глава шестая

В ночи заморосил мелкий дождь. Похолодало. Полонея проснулась с рассветом и, потянувшись на ложе, ощутила ломоту во всем теле.

«То ли еще будет» подумала она, с трудом поднявшись, надела чистую сорочку, умылась заранее приготовленной Чеславой водой и вышла из избы.
Жарко топленная баня парила в прохладном воздухе. В мороси дождя преломлялся исходивший от нее пар и дымок, валивший из трубы. Она поежилась и пошла под навес, где уже проснулись князь с Пахомом и вели разговор.

При ее приближении разговор стих и оба устремили свои взоры на вошедшую под навес ворожею. Она поздоровалась и присела рядом с Твердиславом.

– Ну, что? Как себя чувствуешь? Он прислушался к своему телу и потянул вверх голову.

– Вот так бы и вскочил, да вот только….Несбывшиеся желания не дают мне на ноженьки резвые встать. Он улыбнулся. – Мне по душе пришлось то, что ты поведала про Ладину обитель. Полонея улыбнулась в ответ. – Пусть боги мне даруют радость узреть ее своими очами. Требы приснести своими руками, да поклониться крепкой спиною. Глядишь, не все ты там узрела в образах твоих давешних.

– Пусть слово твое, княже будет крепко да лепко. Пусть сладит тебе Матушка Ладушка путь к ее кумиру, поглядеть на красу невиданную, да гусли послушать в святилище ее. Согласилась она.

– А вот ты, как я чувствуешь себя, я гляжу, что не важно, отметил Твердислав, тревожно гладя, на залегшие тени под ее глазами.

– Есть малость. Она слегка поморщилась и растерла ладонью заднюю часть шеи. – Но то ли еще будет, князь, толи еще будет…. Она задумалась. Набрала из чугунка, в котором Пахом уже успел вскипятить исходящей паром воды, в горшок и кинула в него горсть трав. Снова растерла затекшую шею.

– Позволь мне…. Пахом, не дожидаясь позволения Полонеи, мягко развернул ее спиной к себе, усадил на табурет с высокой спинкой, на спинке умастил небольшую подушку и стал разминать девушке шею, плечи, предплечья и спину.

– Ой. Расслабленно проговорила она – Как славно. Нега, да и только. Она улыбалась, ощущая как расслабляющее тепло, разливается по членам.

– Пахомушка, а может ну ее эту княжью службу. Неблагодарное то дело. Можно ненароком и стрелу получить и опалу какую. Оставайся, избу тебе отдельную поставим, жену привезешь себе, да будем разом тут людей пользовать. Неподалеку целебные источники у меня имеются. Так повелось и с горячими водами, и с ледяными.
Устроим там купальни, термы как в землях аваров, влахов и римлян. Мужи по силу мужескую понаедут, девки да бабы по примочки для женской крАсоты….. Злато грести будем, хоть лопатой, хоть сундуками. Заживем…. Князь с княгиней будут нас навещать, а мы и горя не знать.

– Уговорились, красавица. Вот поставишь на ноги моего брата и господина, и термы твои срубим и купальни не хуже, чем у тех влахов да римлян. Он, закончив с массажем, легонько похлопал ее по спине.

– Да тут с господином то твоим и делов то… начать и кончить.

– Эй. Вы там не позабыли, что я здесь?

– Да тут, князь и захочешь, не забудешь. Сопишь, будто кабан разъяренный. Небось, тоже желаешь, чтоб тебя помяли крепко. Мало тебе прошлого раза было, так вон…. Она встала с табурета и глянула на баню. – Баня готова, господин. Пышет так, словно вспыхнет, не ровен час. Тот прочистил горло. И сердито глядел на свою мучительницу.

– Что дальше, то? – Твердислав напряжённо ждал ответ.

– В баню! В баню, князь. Нынче нас ждет дело. Самое сложное и занимательное.

И снова она выстилала полоки бани травами, и снова парила его до одури, снова читала свои непонятные заговоры, окатывала студеной водой, горячей, мяла его тело, вертела то на спину, то на живот, добираясь до самых глубин в его животе и словно, проскальзывала пальцами сквозь ребра. Потом жар усилился, она поила его отварами и снова парила, так что тот и времени счет потерял. Потом взяла небольшой нож и сделала несколько надрезов остро заточенным тонким лезвием, обмазала надрезы зельем.

Боль, пронизавшая его тело от лезвия ножа, а от зелья стихла, притупилась и ощущалось словно изморозь пошла по всему телу. Она просунула сквозь надрезанную плоть тонкие пальцы, стала ломать неправильно сросшиеся кости, временами давая ему рукой вымазанной кровью плошку с настоем, а другой продолжала помогать, себе ломать его тело.

Сознания князя коснулась мысль, о том, сколько же силище в этом с виду небольшом существе, о том, что все происходящее с ним, это морок или наваждение. А когда зелья ее перестали притуплять боль, он был поражен всеобъемлющей боли охватившей все его тело, в котором ни одного нерва не осталось, который бы не вопил от ужаса. Поначалу он крепился, выпивая ровно столько, сколько давала девушка, но вконец озверев от боли крикнул.

– Дай все!

– Нельзя! Сердце станет. Не смогу обратно занять.

Тогда он не выдержал и начал орать, но Полонея бормотала и бормотала, мяла и ломала его тело, продолжая свое дело, словно ей и невдомек было о том, что он чувствует от этих мучений.

На миг остановилась, вытерла его лицо полотном, в которое была завернута сухая трава. Протянула ему круглую деревяшку, чтобы тот зажал ее зубами. Он в ответ лишь зарычал. Сознание спуталось. Но деревяшку зажал, что есть мочи.

Вконец потеряв счет времени, она продолжила заниматься своим делом. Он лежал бледный в жарко натопленной бане, истерзанный болью, потерял сознание, она же наговаривала, чтобы душа не отлетела от тела и осталась.

Сколь долго все длилось, ни Полонея, ни князь не знали. Время в кровавой бане словно остановилось. Она выравнивала кости и наговаривала прилаживая должным образом истекающие кровью ткани тела, низко наклонялась над плотью и шептала, шептала, шептала.

Потом окатила его едким отваром, от которого заслезились глаза и крохотными стежками, тонкой, как волосок нитью зашила раны, что недавно нанесла. Он лишь несколько раз вздрогнул.

Знахарка распахнула дверь бани. Дождь прекратился, а в небе стояло яркое солнце. Полонея взяла на крыльце, горшок, прикрытый холстиной, и вернулась к нему, оставив дверь открытой. Густо обмазала его спину зельем из горшка, накрыла плотной, в несколько слоев холстиной и осторожно перевернула на спину. Охапку сена, завернула в холстину и подложила под голову мужчины. Влила в рот зелье.
 
Достала из маленького холщевого мешочка мерцающий черными бликами порошок и дунула ему в лицо с ладони. Стала ждать, на полу бани прикрыв глаза и прислушиваясь к своему телу, словно именно оно лишь могло дать ответы на все ее вопросы.

Вначале он не подавал ни признаков жизни, ни признаков смерти, а потом черты его стали заостряться, он дернулся всем телом. Полонея начала громко читать заговор. Началось обращение его в косматого зверя. Толи волка, толи медведя, то ли росомаху. Черная с проседью шерсть отдавала могильным смрадом, гниющего мяса. Ворожея брызнула ему в морду остатки зелья, что только что вливала в рот человеку, ставшему чудовищем.

Чудовище встрепенулось и дернулось, открыв налитые кровью глаза. Резким рывком рвануло с полока и ринулось на Полонею. Та выбежала из бани, направилась в заросли орешника, что рос за ней, неприметно охраняя, большой плоский камень. Отведя ветви и встав на камне, она дождалась, пока туша в шесть локтей ростом ринется за ней.

Чудовище и ринулось, но невидимая сила не позволяла ему приблизится к камню ближе, нежели на два аршина. Он ходил вокруг камня, рычал, выл. Огромные глазницы налиты кровью, пасть брызжет вонючей слюной.
 
Она резким движением накинула аркан ему на шею и, напрягшись всем весом, потянула его на камень. Оборотень рвался и метался из стороны в сторону, мотыляя девушку как листок по ветру, но звучный ее голос не переставал читать заговор.

Невероятными усилиями ей удалось подтянуть тушу и разложить на камне плашмя. Чудовище брыкалось изо всех своих сил, а ворожея достала склянку с настоем, устроенную в углублении камня, зубами выхватила из нее пробку, навалилась на него и влила ему в пасть вонючий настой. Постепенно чудовище замерло, растянулось по камню, но продолжало дергаться под незримыми путами.

И Полонея запела. Запела унывно и тоскливо, раскачиваясь из стороны в сторону справа налево. Тело зверя лежало по – прежнему распростертым, все время, пытаясь выбраться из невидимых пут. Постепенно попытки его вырваться стали ослабевать, становиться все реже и реже. От тоски, звучавшей в звуках ее голоса, веяло безнадежностью и пустотой, смертью, роковой завершенностью.

Чудовище замерло, резко выдохнуло, из его левого глаза выкатилась огромная слеза. Он сомкнул опухшие без ресниц веки и заснул. Или… душа покинула его косматое тело. Солнце клонилось за лес, а Полонея все тянула и тянула тоскливую песню.
За полночь, развела огонь в подготовленном рядом с камнем костре, взяла бубен, подержала его над огнем, чтобы тот стал звонче и, стала нещадно в него бить, то совсем близко к туше зверя, прямо перед глазницами, то поднимая его над своей головой. Ходила то посолонь вокруг камня, то противосолонь, то снова поднималась на камень и била в бубен над самой мордой чудовища.

Постепенно косматая шерсть стала сваливаться огромными клоками, она собрала ее в большую железную миску, плеснула живицы, черной маслянистой жидкости, добрую щепоть одолень - травы и подожгла. Подкинула в костер поленьев. И снова стала ходить вокруг камня. Потом села сверху, наклонилась над самым ухом зверя и зашептала, едва слышно.

– Возроди Богороди, Возроди Богороди, Во здраву, Во славу, Покинь Навь, Возвратись в Явь, Светлым духом подвяжись, Человеком обратись.

Поднялся ветер, костер взметнулся ввысь, устремляя к небесам языки пламени и в одночасье погас.

Когда запели первые петухи, ворожея стала обтирать возвращавшее человеческие очертания тело, зачерпывая ладонями обжигающее варево и смазывая им каждую пядь тела, не останавливаясь ни на миг, продолжила бормотать.
 
– Боги светлые, трисветлые явитесь, на дитя святое подивитесь, дух верните в тело вновь, Жива пусть запустит кровь, пусть багряная руда, тьму прогонит навсегда. Пусть Семаргл……

Обожженные руки покрылись волдырями, но продолжавшая свою песнь Полонея не чувствовала ни боли и треска лопающихся пузырей на своей плоти. Не видела она и крови на своих руках, что обильно смешивалась с черной жидкостью и впитывала тело князя. Черная жидкость впиталась без остатка вместе с кровью ее рук.

За несколько мгновений до того, как поднялось солнце, тело зверя полностью обрело человеческие очертания и образ Твердислава. И лишь солнце стало подниматься, Полонея достала бутыль с мертвой водой, что набирали под древним выворотнем в грозовую ночь во второе полнолуние месяца, имевшего две полных луны, щедро полила ею бездыханного князя, влила несколько глотков ему в рот и подняла его, чтобы жидкость проникла в нутро.

Собрав беленым льняным полотном росу и пропитав ею все полотно, бережно обернула мужчину, словно младенца в пелены. Сверху накрыла шкурами. Оттянув веко левого глаза, и убедившись в чем-то, кивнула.

Она протянула руки к занимавшемуся новым днем золотому светилу. От ее ладоней потянулись тонкие голубые лучики, а спустя несколько мгновений она нее словно обрушился золотой солнечный поток. Поток наполнил ее тело и на несколько саженей вокруг нее. Синюшно бледное тело князя постепенно утрачивало налет смерти.
Она же села на землю, прислонившись к камню, на котором лежал ее подопечный и заснула.

Сознание выхватило из пространства звук голоса Чеславы.

Полонея открыла глаза и тут накатила боль. Нещадная и жгучая. Ее руки оказались совершенно без кожи. Лишь местами было видно ошметки среди сочащихся кровью трещин, глубокие рытвины, оставшиеся на изуродованной плоти, чернели, словно в них застряли потухшие угольки. Закусив нижнюю губу, она вытянула ладони к Чеславе, которая омыла их соленым раствором, потом чистой водой и смазала мазью.
– Нарви маточной травы, девонька. Произнесла Полонея пересохшими потрескавшимися губами, в уголках которых запеклась кровь. – Да по – боле, чтоб и его хватило обкладывать. Она с надрывом вздохнула. – Чеслава. Выдохнула Полонея. Та повернулась к названной сестре. – Благодарю тебя, родная. Чеслава смутилась.

– Да за, что, Полонеюшка…. Я же только….Полонея с нежностью смотрела не сестру.

– За все, Чеслава. За чуткость твою, за любовь сердечную. За то, что лучше сестры, чем ты, моя птичка и пожелать не могла бы. Чеслава хотела обнять ее, но….

– Твои руки, что….

– Ступай, делай, что велела. Устало попросила Полонея девушку.

Вскоре подошел Пахом. Взглянув на своего князя, мирно спавшего, словно младенец на камне, вперился взглядом в руки Полонеи. При виде этого зрелища волосы на его голове встали дыбом, жалость обвила сердце щемящим кольцом, промелькнула в его глазах, сменившись восхищением. Он долго мялся, не знаю что сказать, как поступить.

«Вот незадача» промелькнуло в его голове. «кабы бы в бой, на врага…. А тут…» Он присел на траву чуть в сторонке от Полонеи.

Вернулась Чеслава со свежей маточной травой. Та села рядом с подругой и стала в огромной деревянной ступке толочь сочные стебли, в небольшую мисочку выдавливать сквозь ветошь темно-зеленый сок.

– Что делать? Обратился Пахом к, сидевшей бессильно, на земле Полонее. Чеслава заматывала ее руки полосками выбеленного тонкого льна, который обмакнула в только что выдавленный сок поверх толстого слоя жирной мази, которую прикрывала тонкими чешуйками запаренной бересты.

– Воды принеси. Прошептала одними губами девушка. Тот рванул к навесу и вернулся с огромным жбаном, из которого выплескивалась студеная водица.

– Нужно соорудить тут навес. Из промасленных кож. Сказала Полонея после того, как влила в себя все содержимое жбана. – От дождя. Скоро начнется. Пусть спит здесь. Этот камень даст ему силы.

– И долго ему здесь спать?

– Да кто его ведает. День, два, пять. Четыре. На тот случай коли верить книге.
 
– Какой книге?- спросил мужчина.

– Волховской, знамо дело. Какой еще? Там начертано, что проспать может и день, и два, и пять. Чаще бывает четыре. Плоть бренна всему свой час.

– Так ты, никогда такого не делала еще? – Он, обомлев смотрел на девушку.

– Нет. Спокойно произнесла Полонея.

– Как нет? А как же? Он от возмущения задыхался. А … ежели б … Пахом все никак не мог подобрать слова, помня кто перед ним. – Не испробовав.

– Нет, вот. Что ни день, таких, пользую, светопреставления устраиваю. – На ком пробовать то? Она кивнула головой в сторону спящего князя.

– Да, что я умалишенная что ли! Руки себе до костей всякий раз прожигать. Каждое слово давалось ей с трудом. – На всех то, ни зелий, ни рук моих не напасешься.

– А что здесь было? - поинтересовался княжий побратим, смягчившись.

– А тебе то, Пахом на что? Князь твой живой?- она сдвинула брови.

– Живой. Согласился он.

– Боги дадут, встанет. Сказала она с тяжелым вздохом.

– А коли....

– А коли, не коли. Сказала, встанет, стало быть, встанет. Полонея начала раздражаться. Резкий ветер пахнул мужчине в лицо, по спине пробежали неприятные мурашки, грудь, словно придавило. Она отвела глаза. Попустило. На нос упала еловая шишка и больно оцарапала.

– Иди, Пахом по добру по – здорову. Не доводи до… Она не договорила. – Твердислава с места не колыхать! Навес соорудите. А как солнце сядет. То уходите.

Он кивнул, давая понять, что понял ее слова. – Я говорю, уходите, это значит уходите, подальше и не маячьте тут вблизи.

– Я уразумел, Полонеюшка.

– Я ведь не шучу, Пахом. Знаю, что места от тревоги не находишь. Но не надо тебе быть тут. Не все, что происходит людям видеть можно. Хоть ты и воин. А сам знаешь, воинам воинское, а нам ведунам ведовское. Он послушно кивнул.

– Я в избу спать. До вечерней зорьки сиди тут. Потом я ворочусь. Она повернулась снова к Пахому.

– Будь покоен, друже. Все самое худое уже позади.

– Верно? Спросил он, глядя на Полонею с надеждой. Она покачала головой.

– Верно, голубь сизокрылый, все верно.

– А вдруг…. Он мялся. – Что коли….– Он замялся, не договорив.

– Он просто спит, и будет спать. Назидательно проговорила девушка. – Ты просто сиди рядом. Все будет ладно, Пахом. Успокоила его девушка. Она прошла несколько шагов, потом обернулась. – Вот еще Пахом. Отправь ребят в весь, пусть купят бортище овец и по паре всякий час отводят в березке, что по этой тропинке слева растет в пятидесяти шагах отсюда….

– Так тут березок что мака в пироге у стряпухи!

– Дай мне договорить. Спокойно сказала Полонея. – Я ведаю как тебе тревожно. Но ты воин. И тебе не впервой слушать приказы. Я сейчас тебе не приказываю, а просто прошу сохранять спокойствие. Так вот. Березку ту твои ребята запросто узнают. Она в стороне от других растет. Крона ее уходит ввысь в виде куриной лапки и растет она, изгибаясь стволом над заросшей травой костровой ямой.

– А овец то на что туда отводить? Потеряются волкам на потеху. Она усмехнулась.

– Стало быть, волкам, Пахом. Стало быть, волкам.

– А! Понимающе сказал он. – Пожертва.

– Пожертва, Пахом. Она кивнула.

– Так может еще коров, свиней вести, да гусей? Все что захотят. Сколь угодно!

– Пахом, родненький. Нужно лишь бортище овец. У всего есть своя мера и всякий делает свое дело.

– Ладно, ладно. Бортище овец, так бортище. Она поняла, что он все равно собирается поступить по – своему.

– Пахом. Не своевольничай. Коли желаешь коров и гусей даровать, так можешь свести на двор к старосте. Люди многие в нужде. И для князя будет весьма не лишним, проявить свою заботу о вверенных ему людях. А коли вы нынче по весям гридней пошлете разузнать, что да как, позаботиться… В его положении лучше передать людям добра, чем…. Она  пыталась найти подходящее слово.

– О, я понял, красавица. Да ты не то, чтобы княгиней могла бы быть, царицей могла бы. Пахом восхищенно смотрел на собеседницу.

–Могла бы, братец. Ты даже представить себе не можешь как я могла бы быть царицей. Она внимательно разглядывала оберег на его груди мужчины.

– Но кабы, я в свое время царицей бы стала, то князь твой…. Ой. Да ладно. В своем рвении о народе, ты хоть о волках моих не запамятуй.

Выдав Чеславе распоряжения, что делать с маточной травой дальше, Полонея ушла к себе и постаралась заснуть. Но боль в руках не давала отдыха потерявшему силы телу. Чары тоже нет смысла применять. Она это знала.