Отрывок из маминых воспоминаний

Начало их записи относится к маю 2007 года. Потом я их неоднократно их дополнял, вплоть до конца сентября 2014, когда мама, уже неизлечимо (мы не знали, всё надеялись на лучшее) больная, рассказала, по моей просьбе, о директоре интерната на Совхозном шоссе Викуле. Мама тогда уже почти не вставала. Она заболела в конце августа и попала в больницу второй раз в жизни. Первый раз болела со сходными симптомами, когда ей исполнилось лет 20.
В августе 2014 года она пролежала дней 10 в больнице, где её не долечили, а выписали несмотря на то, что ходить она не могла.
Мама умерла 13 октября 2014 года, а я вернулся в Канаду 3 октября и 15го числа вылетел через Нью-Йорк и Хельсинки в Питер, откуда ехал на автобусе через Приозерск и потом на такси. Приехал к полуночи, когда маму уже похоронили и на другой день мы пошли поправить захоронение с Сашей Денисовым на старое кладбище, где мама упокоилась в возрасте 89 лет рядом с моим папой. Она пережила его на 54 с половиной года.

Отрывок из воспоминаний, которые я опубликую здесь полностью со временем.

Мама работает в Мудьюге, на железнодорожной станции с начала 1943 года.

=====

Где-то в начале (зима была), в начале 1943 года я уже работала оператором на станции Мудьюга. И вот только на смену заступила, это было где-то 9 часов утра и мне дежурный по станции говорит: «Надя, ты отлучись, сходи на ту сторону станции, надо кого-то вызвать». Кого, я уже не помню. Ну и я пошла. Стоит состав.  А тогда же очень много было вагонов, сцепка, не автоматическая, ну, ты немножко тоже разбираешься (намёк на мою работу в вагонном депо в 1972-73 гг), ну и вот я выбрала эту сцепку, поднимаюсь, и думаю, ну надо же, сколько дров-то наложили, как же я перелезу? И всё-таки, январь месяц был, морозы там такие были… Большой мороз был, значит, поднялась на третью ступеньку, держусь, думаю, за это бревно уцепилась, поднялась. Ну, шестнадцать лет так, конечно, здоровье было. Поднялась, и там ещё одно бревно, на третье. Значит, хватаюсь за третье бревно, а ногой держусь на втором бревне, которое ниже было. Когда поднялась я на третье бревно, смотрю, там башмак, обыкновенный башмак. Труп. Ты знаешь… и до сих пор… я не испугалась, ничего, думаю: «Надо же, это ещё услаговцев, ещё сейчас повезут и где-то сбросят.  Снег ведь. Потом сгниёт там. Дорога-то на костях построена». Поднялась. На ту сторону, где голова, перелезла. Так же по лесенке, только уже по головам. И… забыла, зачем я пришла. Зачем послали меня. Иду и не соображаю ничего.

Я: Так погоди, ты видела его, человека, целиком что ли?

Три человека. Три трупа. Ну они замёрзли, так высоко как-то, не то что один к одному. Высоковато.

Я: Друг на друге лежали?

Друг на друге. Ноги сюда, а головы туда. Ну я по головам спустилась и вернулась. Дежурный спрашивает: «Ну чего?»

Я говорю: «Вы знаете, я перелезала через трупы…» А он смотрит: «Ты что? С ума сошла? Какие трупы?»

Я говорю: «Пойдёмте, посмотрим».

И мы с ним пошли. Он говорит: «Да, вот какие бывают дела…» А я говорю: «Так надо кому-то сказать?»

А он меня одёрнул и говорит: «Это не наше дело. Мы можем тоже оказаться такими же трупами». Куда эти трупы делись? Состав ушёл… и вот до сих пор помню такое дело. Ну, трупы все, конечно, в брюках, шапки кой-какие. А последний, так даже ещё и волосики красивые, молодой, видимо.

Когда шли поезда с Беломорска, уже нам американцы давали много продуктов, но мы, конечно, ничего толкового не видели, ничего нам не давалось по талонам. Ну, когда едут с Беломорска, всегда что-то давали пожрать, такие у нас были два составителя (вагонов), нахальные парни были! Ну вот один из них, бывало, пойдёт и попросит: «Дайте чё-нибудь, что осталось в котле.» Дали один раз, очень хорошо помню, такое ведёрко гречневой каши, пусть она на воде… Так, подумай, какая была гордость! Мне дают, я говорю: «Не буду, я сыта!» А у самой бурлит в животе! Никогда не взяла ни разу, думаю: «Вот дура-то была!». Но это уже потом… к семьнадцати годам.

Я: А почему гордость-то взыграла, оттого, что американское?

Да нет, это наше! Просто солдат-то кормят, у них остаётся та же гречневая каша. Хорошо кормили солдат, им-то всё-равно, на фронт едут: на Обозерскую, это, значит на фронт поехали. А другой раз (составители) идут с пустым ведёрком: «Всё сами (солдаты) сожрали!» И такое было, во.

И даже такой случай был, что… еврейчик, офицер, сидит, значит, тут дежурка, а там, где кондуктора спали, комната, как бы вот, за перегородкой. И вот он, не знаю чё он на меня смотрел, а я сижу, наверное, дремлю, потому что сказали, что поездов не было и вот: «Девушка, вы так хорошо спали!»

Я говорю: «Я никогда не сплю!» И никогда на работе не могла уснуть, это точно, не бывало такого. И вот он говорит: «Я вам дам печень трески. Вот такую баночку. Покушайте дома».

А я посмотрела и говорю: «Я сыта и мне не надо!» И скажи, всю жизнь (мама смеётся), всю жизнь жалею, что я не взяла эту баночку!

А он и говорит: «Такого быть не может, я же вижу, что вы не только спать хотите, но ещё и голодны.» И я до сих пор…, а потом, когда в Сортавалу приехала, после войны почему-то всё время была печень трески в магазинах. Ещё была карточная система, а уже можно было купить вот эти баночки. Не знаю, чего их столько выпустили? И так всегда это, смотрю на печень трески и думаю…

Я: Так этот еврейчик кем был-то?

Начпрод (начальник продовольственной части), он ждал поезда. Поезд пассажирский один раз в сутки ходил. Потом он сказал: «Я начпрод, еду в Беломорск». Конечно, еврей дак, они все хлебные местечки занимали. И сама себе думаю: «Вот бы в наше время сейчас. Как вон мужиков обдирают!» А тут, господи, бедный ребёнок… «Снатка» называлась, написано было (на банке)[сокращенная надпись латинскими буквами Kamchatka - есть объяснение в боём блоге, почему так получилось]. Почему-то не «Печень трески», даже название помню. Вот такое дело.
Один раз пошла к поезду. А ехали моряки-штрафники, прямо на передовую. А я, значит, к поезду направилась, думаю: «Посмотрю моряков!» Интересно. Ну это была уже взрослая, уже, наверное, семьнадцать было.

Я: Так это там же всё?

Всё там, на станции…(Мудьюга)

Я: Ну да, вы ведь всю войну там были. 

Поезд остановился, а они как выскочат! Пока поезд стоит, объявляют, значит, что двадцать минут стоит, а я пошла «моряков смотреть» (смеётся). Смотрю, дежурный (по станции) и составитель бегут, ухватили меня и чуть ли не поволокли назад. Я говорю: «Отстаньте, я моряков смотреть!». Они говорят, уже в конторе после: «Сейчас бы тебя забрали, увезли, и никто бы тебя не нашёл и выбросили бы где-нибудь до Обозерской!» Такое было. И на самом деле это могло быть.

Я: А их почему, без конвоя что-ли выпускали из вагонов?

Без конвоя.

Я: Так они ж убегут куда-нибудь?

А куда бежать? Они же с Колымы. Без паспортов. В такие, наверное, атаки посылали, что они, наверное, доедут до Обозерской, а потом по указанию ЗКО, не знаю. Мы и документы эти не смотрели, вот так свёртывали трубочкой документы, это только военные знали. А они: «На передовую, на гибель едем!» А куда там посылали? То ли в Прибалтику? Куда дальше?

Я: Так тебя оттащил-то кто? Начальник станции? (Этот вопрос говорит о том, что я слушал невнимательно, мама говорила про это).

Нет, дежурный по станции и составитель. Когда дежурим, я – оператор, составитель и сцепщик. И уборщица. Не уборщица, а воду грели тогда, такой вагончик стоял и кипяток давался. Мало ли, столько воинских частей, бывает и санитарный поезд снабжается, надо им вода, водички там, всё такое.

А, один раз везли с Америки самолёты, состав такой, тоже по указанию ЗКО, громадные, ну, самолёт, можешь представить, какую надо коробку. Как вот сейчас такие финские машины ездят на вагонах, на рессорах, можешь представить, какая вышина. И в это время начальник станции был. Я была и Ира, эта бабуля, и сейчас она жива, вот, Лёлина (покойная сестра мамы) подружка школьная. Сейчас она в доме престарелых, 88 лет ей, переписываемся, ещё жива. И вот, значит, не знаю, чего она была тут… нет, она дежурила, а я чего-то пришла. И начальник станции, а он такой длииииинный был, Сараев звали (удивительно, но мама и сейчас помнит все имена и фамилии) и вот чё-то он разглядывает. И в это время с (направления) Беломорска летит самолёт, и по этим самым вагонам очередь даёт! Не по нам, не по домам, не по дежурке там, а прочесал сколько-то вагонов, два или три. И повернул, и опять улетел куда-то. Что за самолёт, так мы и не узнали…

Я: Так немецкий или финский.

Ну вот, мы с Ирой смотрим: ничего страшного не случилось, а этот начальник станции вот так глянул одним глазом, да как пустился бежать! Дальше, пониже, там была столовая и дом строился. А дом строился как бы на сваях, высоко почему-то, туда можно было пройти и туда срать ходили. (Мама смеётся). Не было уборной. И вот он, значит, в это…(смеётся). Мы же знали, сколько там куч! (смеётся). И вот он забежал, значит, за столб спрятался, значит там, стоит, а они уже назад полетели, и вот он обратно идёт, как ни в чём не бывало: «Что вы смеётесь?»

Ну а нам уже ж не остановиться было, до чего мы смеялись! Вот такая храбрость была… всё, больше пока ничего не буду говорить, потому… всего не вспомнишь.

Я: ну, вспомнишь что, так запишем.