Радушные Держащая купол 2 Глава восьмая

Лишь солнце скрылось за окоем, она встала. Трясущимися руками взяла верхнюю рубаху, с трудом натягивая ее, потянулась за ковшом с водой. Жадно припала к живительной влаге.

Напившись, подошла к отполированному серебряному зерцалу с рамой, изукрашенной смарагдом, янтарем и сердоликом, что висело за синего, плотного шелка занавеской над столом, где лежали ее женские причиндалы, меж двумя оконцами. Оно принадлежало ее матери, а до нее бабушке, матери отца. От чего вдруг она об этом подумала, скользнула вдруг мысль.

– Ярвела. Она произнесла имя своей прабабки и взяла гребень из камня чароита. Взглянув на себя в зеркало, Полонея усмехнулась. – Хороша! Глаз не оторвать.
Всклокоченные спутанные волосы по всей длине делали ее похожей на бездомную скиталицу или безумную. Осунувшееся лицо и того пуще усугубляло это удручающее зрелище. Резко выступившие кости ключиц и исхудавшая шея, создавали впечатление жалкого подобия женского образца истерзанной голодом и лишениями жертвы.

Она снова почувствовала зверский голод, и живот подтвердил ей, что пора  приниматься за поправление своей материальной крепости. Снова в голове мелькнула имя прабабки. «Ярвела». Она провела рукой по начищенной глади серебра.

– Бабушка. В серебре мелькнул образ ее предшественницы, что ушла за грань задолго до ее рождения.

– Завари себе кровавец, маточную траву, почки березы с листом земляники и златоцветом. Да маралий корень не забудь добавить и мед. Строго велела ей ее прамать. – А то, пока всех исцелишь, сама рассыплешься. Чему тебя только учили в твоем скиту, бестолковая девчонка? Сколько раз говорено-переговорено, что укреплять себя следует, прежде чем к другим с исцелением лезть.

– И тебе, доброго дня, бабушка. Она улыбнулась глядя сквозь свое отражение на сердитое лицо Ярвелы.

Та была вся в красном одеянии. Колты на ее золотом очелье тихо позвякивали мелкими речными жемчужинками, шею украшало массивное ожерелье из крупных кораллов, оправленных в золотые бляшки, соединенные меж собою ромбами, в которых сверкали зеленого нефрита шарики.

– И этому твоему князю…. Женщина в зеркале на несколько мгновений замолчала. – Забыла ты корень боровихи подмешать. А для пущей пользы давай ему еще синюху голубую и марьин корень, а то сердце ты ему надорвала своим эскулапством.

– Благодарствую бабушка. Полонея улыбнулась при слове «Эскулапством», вспоминая, что ее прабабка странствовала в юности в земли ромеев и персов и поклонилась одной головой образу в зеркцале.

– Да. Еще плоды боярки.

– Охотно, бабушка.

– Давай, будь умницей. А то так все князья переведутся, коль забывать будешь, что в зелья класть. Образ Ярвелы стал меркнуть, пока не исчез.

 – Ну, вот так всегда. Ни тебе здравствуй, ни тебе ясу. Вспомнила Полонея древнегреческий язык, на котором ее прамать иной раз любила разъясняться для пущей важности.

Скрипнула дверь, за спиной появилась Чеслава.

– Исхудала ты, сестрица. Ласково произнесла та. – Прямо разом исхудала.

– Сказать исхудала — ничего не сказать. Полонея улыбнулась кривой улыбкой. – Ну да ладно. Были кости целы.... Причеши мне волосы, Чеславушка и пойду. Пора уж. Да и кушать хочется так, что нутро подводит.Та коснулась спутанных в колтуны волос подруги. Вставила гребень.

–Да тут чтобы расчесать….. Я что-то сомневаюсь, что….

– Чеслава! Не я ли тебя учила заговору, что для того, чтоб долог волос чесать, красоту прибавлять.

– Ай! Да. Я запамятовала про заговор тот. Не к чему он был. Вот и запамятовала.
Чеслава смущенно стала перебирать в памяти заученные заговоры и, что для каждого из них создавать в теле нужно. Она вздохнула и, резко выдохнул, сложив губы в трубочку. Поглядела на Полонею в зерцале. – А! Спохватилась девушка. – Гребень- гребешок, головной посошок…. Ловкими движениями она стала водить по спутавшимся волосам и те словно были гладко расчесанными легко поддались ее умелым рукам. Она закончила и заплела волосы в косу, спрятала под белую косынку и затолкала выбивающиеся пряди.

– Благодарствую тебе, красавица сестрица за помощь твою. Потом ехидно добавила. – А вот за то, что учение мое забываешь, да не пользуешься тем, что говорю тебе, надавать бы тебе крапивой по голому заду. Не ты ли людям помогать грозилась?

– Я. Чеслава прикусила верхнюю губу, застыдившись своей лени.

– Тогда, будь добра, повнимательнее, обращайся с тем, что дает тебе в руки сама жизнь. Лицо Полонеи стало очень серьезным. – Я уже не раз тебе говорила, что обряд принятия тебя в мой род, не пустое занятие. В тебе в любой момент может открыться дар любого из моих предков. Наших предков. И ты должна быть к этому готова.

Не дожидаясь ответа от нареченной сестры, на непослушных ногах, Полонея направилась к двери. Чеслава осталась в клети, застелила кровать, прибрала по местам вещи и, прихватив бадью, в которой Полонея перед сном держала руки вышла в горницу.

– Чеславушка, нагрей воды. Да побольше! Пусть взвар из окопника несут к камню. И вели Пахому и еще троим помогать мне. И коня, что я выбрала, пусть туда же ведут. Ведунья подошла к бадье, чтобы умыться, но вспомнила о своих замотанных руках и посмотрела на Чеславу, которая вернулась со двора, опорожнив бадью. – Ну не обессудь, сестрица, что измучила я тебя поручениями всякими, но тут мне без тебя никак. Чеслава засмеялась и взяла с полки чистый рушник.

– Я мигом, родимая. Мигом умою твое светлое личико. И она осторожно и ласково умыла свою сестру. Та с нежностью и благодарностью поглядела на нее и присела за стол. – Вот Полонеюшка гусь, тушенный с овощами, рыба жареная с клюквенной подливкой, овес томленный в печи, только гусинными шкварками посыплю. Полонея с сомнением посмотрела на гуся.

– Нет. Не надо шкварок, и гуся тоже. Дай, будь добра лишь кашу и репы квашеной. Тяжело будет с гусем мне в нутре дела справлять. Чеслава кивнула и поставила перед ней миску с квашеной репой и овсяной кашей.

– Маслом топленным то, хоть можно полить?

– Полей, милая. Полей, кудесница моя родимая. Кашу маслом не испортишь. После того как Чеслава приправила кашу топленным маслом, Полонея в благодарность кивнула и принялась с удовольствием за трапезу. – Ничего вкуснее не едала, где я только не бывала. На пирах у князя и купцов, на пирах боярских и …… напела она слова песни, которую частенько напевал сын Семислава, что держал в веси лавку, тот самый, что сговорился с ханским посланцем о дощечках, на которых Полонея вместе с Чеславой рисовали травы и цветы.

– Не мудрено. Весело подхватила Чеслава. – Ты уж, сколько не ела? А сил сколь потратила. Исхудала, что краше на краду кладут. Аки Кумоха ты.

– Ну, благодарствую тебе на добром слове, сестрица. Засмеялась в голос Полонея. – А все я думала, что красавица я писанная диво-дивное, чудо-чудное. А ты меня аж в старшие Лихоманки записала.

– Ну, младшей то тебе не по чину быть. Подхватила смех подруги Чеслава. Полонея, смакуя каждую ложку, доела кашу с репой и выпила из плошки сквашенный реповый сок. – Усладно то как. Она встала из-за стола и лениво потянулась. – На бочок бы да под мягонькое лисье покрывало. Она зевнула. И до зимы.

–Дак с бером же разминешься. Пошутила Чеслава, имея в виду, что тот зимой спит.

– Да, на кой мне бер, то когда у меня ты есть. Полонея взяла большой кувшин с квасом, зажала его между рукой и животом, направилась прочь из избы. Она, едва держась на ногах, прошла к камню, где покоился князь. Оглядела его. Покачала своим мыслям головой. К камню подошел Пахом с четырьмя самыми доверенными гриднями.

– Пахом, отогни ему веко, будь добр. Она приподняла чуть вверх замотанные полотном руки. Тот скоро исполнил ее просьбу. – Да. Права ты, родимая моя Ярвела. Благодарствую. Сердечко то….  Она положила ладони на грудину Твердиславу, сосредоточилась на своем сердце и по рукам пошло легкое щекочущее тепло. В голове всплыл голос прабабки: «Сердце ты ему надорвала своим эскулапством».
Спустя недолгое время. Попросила Пахома снова отодвинуть князю веко. После того, как тот выполнил ее просьбу, она убедилась, что все выглядит гораздо лучше и можно приступать.

– Развертывайте его! Развертывайте и кладите в яму.
Пахом попытался что-то сказать, но наткнувшись на решительный взгляд чародейки промолчал.

– Чеслава! Застилай могилу поверх папоротника коноплей, что под камнем в мешке лежит! - приказала она помощнице. Та быстро кинулась выполнять распоряжение. Накидала на дно ямы конопли поверх охапок папоротника, которым ее устелили гридни.

Князя развернули. На теле не было ни рубцов, ни царапин. Он выглядел словно младенец. Кожа его нежная и чистая на всем теле была голая без волос, тонкая.
Нагое тело князя уложили в могилу. Сверху на лицо Полонея опустила ему плетенную из тонкой лозы трубку, обмазанную застывшей глиной и конец ее вложила в рот. Подозвала одного из гридней и велела ровно держать. Она нарочно поглядела на Пахома, предупреждая его вопрос, который смотрел недоуменно и ошалело.

– Чтоб не задохся.

– Полонеюшка, так ведь он же и так не дышит. – Недоумевал княжий побратим.

– Задышит. Сказала та с уверенностью. – Теперь вот, что. Делать лишь то, что велю. Не охать, не ахать, не сокрушаться, вопросов не задавать, молчать. Кто не согласен, вон отсюда.

– Да как же вон. Возмутился Пахом.

– Пахом! Соберись! И еще раз слушай, что я говорю. Делать лишь то, что велю. Не охать, не ахать, не сокрушаться, вопросов не задавать. Кто не согласен, вон отсюда. Кто не согласен? Средь собравшихся – молчание. – Кто согласен?

– Согласны все, Полонея. Согласны.

– И еще. Что бы вы ни увидели или не услышали. Вы должны помнить лишь одно. Вам ничего не грозит. Вы в безопасности. Она вздохнула и на несколько мгновений замолчала. – Равно как и мне ничего не угрожает. Все решительно закивали головами.

Пахом, отбросил все сомнения и переживания за самого дорогого ему человека и лишь одними губами призывал на помощь всех богов, каких сейчас в смятении мог вспомнить.

Полонея сосредоточенно поглядела на ворона, все время сидевшего на ветке сосны, словно страж и кивнула ему.

– Засыпайте! -приказала она гридням, стоявшим рядом. – Ничему не удивляйтесь и ничего не делайте, из того, что я не велю. Стойте смирно. Предупредила ворожея. Яму стали засыпать жирной черной землей.

И тут Полонея запела. Она толи пела толи выла. Несколько раз ее голос срывался на журавлиное курлыканье. Ворон периодических вторил ей жутким карканьем. Звук ее голоса разносился окрест и, волосы становились дыбом у всех, кто был рядом.
По земле пополз сероватый туман, ложившийся клочьями на ветви деревьев и кустов. Сгустилась мгла. Где-то завыли волки. И потянуло такой тяжелой безысходностью и тоской, что у Чеславы, стоящей рядом потекли из глаз слезы. Мужчины, закончив засыпать могилу, стали озираться со страхом по сторонам. – Жуть то какая! Ни в жисть мне так страшно не было, братцы. Сказал один из мужчин, потом опомнился, вспомнив, что все было велено молчать, вжал голову в плечи. Полонея подняла на него глаза, в которых отражалась чернота преисподней. Белки заплыли мраком. Она продолжала петь и завывать, раскачиваясь вперед – назад, вправо и влево.
Потом все кругом заполнило шипение. К холмику стали рекой стекаться змеи. Они извивались, наползая со всех сторон, казалось, что прибывающим гадам не будет ни конца, ни края.

Казалось, все это будет бесконечно. Облепили камень и саму Полонею, громоздились друг на друга, наползали на ближние деревья.

Вдруг. Молния с грохотом рассекла небо. Змеи замерли, приподнялись вверх на своих телах и в мгновение ока исчезли, словно их и не было вовсе.

Полонея села сверху на могилу и стала низким утробным голосом наговаривать в плетенную трубу и, похлопывать ладонью по земле в замысловатом ритме. Звуки ее голоса сливались с гулом, наплывающим из леса.
 
Гул все усиливался вместе с налетающими стаями воронья, деревья, раскачиваясь, скрипели, навевая еще больший страх, на стоящих рядом людей. Казалось, от этого скрипа они сейчас хрустнут и поваляться на стоявших внизу людей.

Откуда ни возьмись появились волки. Огромные зверюги, стали ходить вокруг могилы, где лежал князь. Медленно, но, верно, ускоряя шаг, пока тот не перешел в столь быстрый бег, что нельзя было разглядеть их тела в сплошной круговерти стремительно несущихся тел. Воронье над могилой и окрест продолжало каркать и кружиться, словно над усеянным телами павших полем боевым. Их полет превращался в сплошной поток. За быстротой бега серых, и сплошным потоком летящего воронья не видно стало их тел, они слились в единый вихрь, что скрыл и могилу и поющую, если это так можно было назвать сверху нее женщину.

Из – под земли послышался гулкий стук. Он все нарастал, смешиваясь со звуком голоса ворожеи, гулом леса и хлопаньем черных крыльев, дыханием и топотом волчьих лап.
Волки встали как вкопанные. Вороны в мгновение расселись на деревьях. Полная кроваво-красная луна поднялась над деревьями и покрыла все вокруг мерцающим алым заревом. У Пахома в голове мелькнула мысль, что еще прошлой ночью он видел едва народивший месяц. А эта луна была полной, и словно вибрировала, готовая в любой момент свалиться на перепуганных людей. Ворожея упала на могилу, перестав подавать признаки жизни и обмерла.

Постепенно все стало затихать. Кромешная тьма легла на землю. Вороны негромко покаркивали на деревьях, перебирая лапами, потом затихли, словно задремали, волки стояли, будто вкопанные, вокруг призвавшей их.

Жуткий холод стал пробирать до костей всех, кто был свидетелем обряда. Лишь черный с белым пятном на лбу конь, что стоял привязанный у дальнего дерева от ужаса как вкопанный, несколько раз дернулся и замер, сдерживаемый крепкой веревкой и собственным ужасом.

Серый туман стал постепенно отползать в сторону леса. В оглушающей тишине ухнул филин. Кто-то затаенно, но оглушительно для этой тишины вздохнул, переводя дыхание. Волчий вожак подошел к лежащей бездыханно Полонее и, лизнув ее в лицо, повернул голову к своим собратьям, словно призывая тех уходить и, пошел в лес. Следом за ним направилась его стая.

– Зажгите костры! – Свистящий хрип голоса Полонеи едва разобрали стоящие рядом мужчины. От ее голоса все без исключения дернулись, как от удара бичом.
Вмиг вспыхнул пропитанный живицей лапник, полыхнул синим пламенем в восьми кострах, что были сложены вокруг.

– Откапывайте! – властным голосом приказала ворожея. – Да аккуратней! Она встала во весь рост и стала ждать, пока мужчины откопают Твердислава. Лишь только землю вытащили из ямы, она тут же прыгнула в могилу и внутрь нее полился лунный свет ни весть откуда вдруг появившейся четвертины луны.

– Воротись! Резким, мощным, непохожим на свой голосом произнесла она. И набрав полную грудь воздуха, смешанного с лунным светом вдохнула ему в рот.

 – Воротись! Она снова набрала полную грудь светящегося воздуха, нажала двумя руками ему на грудь и снова выдохнула в рот князюИ в третий раз. Она потребовала, чтобы тот вернулся, вдыхая в него лунный свет. Он захрипел, стал кашлять.

Распахнул глаза и смотрел на ворожею. Толи с удивлением. Толи …. Снова стал кашлять. Но постепенно приноровившись к дыханию, словно с трудом вспомнив как это делается, он стал медленно глубоко вдыхать и выдыхать. А потом вновь закрыл веки.

– Доставайте его! Приказала Полонея, легко выбираясь из ямы.
Князя достали из могилы. Вороны встрепенулись на деревьях и вперились в него черными глазками. Конь всхрапывал и бил копытом.

– Сейчас, родимые вы получите свою жертву. Тихо сказала Полонея, глядя в черные бусинки глаз одной из птиц. Тот захлопал крыльями и перевел взгляд на фыркающего в страхе, и чувствующего свою близкую кончину коня.

– Пахом! Нож! – резко вырвался ее приказ. Мужчина достал из-за пояса свой нож, но она, покачав головой, махнула на один из восьми ножей, что были воткнуты вокруг могилы, из которой только что достали князя.

Тот передал ей нож. Полонея подошла к коню, поцеловала его в мокрый нос и заглянула в глаза. Некоторое время конь пытался вырваться и спастись от неминуемой смерти, но ворожея, не отрываясь, смотрела в самые глубины его естества. Похлопав его по крупу, тихо пошептала.

– Прости, прости, что кровию твоею смываем мы свои грехи. Прости, что жизнь твою берем, чтобы другой на свете жил. Конь успокоился и послушно пошел следом за ней к пустой могиле. Полонея еще раз поцеловала коня в шею, нежно провела по подергивающейся шкуре замотанной в лоскуты ладонью и, полоснула ножом животное по яремной жиле. Хлынула кровь, заливая землю и папоротник в яме.

– Примите, братья, свою добычу! Сказала она, обращаясь к воронам и низко поклонилась. Вороны замерли, вдыхая дух жертвенного животного и запах стынущей крови, поднимавшийся дымкой вверх. Конь дернулся в последний раз и повалился в могилу.

– Снимите ему голову и заройте здесь. Когда Чеслава сделает с ней то, что нужно. Она указала на место, где зарыть конскую голову. – Сверху присыпьте лапником.
Полонея посмотрела на по – прежнему сидевших на ветках воронов, взяла из корзины нарезанное Чеславой мясо и разложила под деревьями, где сидели птицы.

– Ступайте – попросила она людей. Она подошла к князю, что лежал на камне поверх звериных шкур. – Здрав будь, княже! С днем рождения тебя, Твердислав Родомыслович. Она положила на его лоб ладонь. – Что чувствуешь, то? Он подумал немного. Да и пальцы на руках заметно двигались.

– Да, чувствую, что тело мое как воск расплавленный, костей словно нет.

– А и нет их, родимый. Ты сейчас и есть аки воск. И лепить тебя будем мы, как поспишь. Готов ли, княже?

– Да уж чего ж не готов то? Не оставаться же мне.... Она закрыла ему ладонью веки, наклонилась над ним, нежно и долго поцеловала его в одно закрытое веко, а после в другое.

– Нет, соколик. Останавливаться негоже. Мы прошли такой путь…. Что и не всякий бог проходил.

– У меня пальцы на руках двигаются. Легкая улыбка играла на его губах. Он сказал это очень тихо, словно поведал своей собеседнице самую запретную тайну.

– Я тебе больше скажу, родимый. На ногах у тебя пальцы тоже двигаются. Он попробовал.

– Верно. Его глаза увлажнились. Казалось еще лишь миг, и он заплачет. –Упование. Красавица ты моя…н сделал несколько глубоких вдохов. – Величайшее упование ты даровала мне, радость моя. Во всем мире нет ничего, чем бы я мог отплатить тебе. Ты …. Но все же слезинка скатилась из внешнего уголка его правого глаза и пропала в волосах. – Я плачу! Какой позор. Твердислав смутился.

– Нет, родимый позора в ликовании. Ты сейчас ликуешь и слезы….

– Я смогу ходить! Ходить! Есть! Биться на мечах! Стрелять! Смогу! Моя сила. …. Моя сила вернется ко мне.  Князь торжествовал. Полонея отвернулась от него, скрывая собственные слезы. Ее внутреннему взору предстал юный Твердислав. Тот держал в руках связку соболей. Поднял ее вверх и закричал.

– Мама. Гляди! Гляди это я… я набил тебе соболей. Лицо княгини сияло от гордости за сына. Уж кто как не княгиня – знатная в юности охотница знала как хитро и мастерски нужно бить соболя в самый его маленький глаз, дабы не попортить драгоценную шкурку.

– Ты плачешь? Что не так? Он встревожился.

– Я горжусь. Она улыбнулась.

– Вне всяких сомнений, ненаглядная моя.. он вздохнул. – Ты просто… Ты. Она весело рассмеялась.

– Я молодец безусловно! Но и ты, князь! Она погладила его по щеке – Ты в равной мере не подвел. Улыбка на ее лице сияла, глаза сверкали – Слава Богам и Всевышнему! Веселье переполняло и гордость.

– Силы то, взаправду, вернуться ко мне. Спросил он, сияя очами. Полонея рассмеялась и закивала головой.

– Взаправду, ты уж мне поверь. Силы в тебе нынче столько, что…

– В сон клонит.

– Ну, вот и ладушки, вот и ладушки. Спи, родной, мой, светлый князюшка. Спи и силы набирайся, мощью жизни наполняйся. Тот, словно по велению смежил веки и даже не чувствовал, как Полонея ворочала его боку на бок. Она смочила полотна в отваре окопника и стала заворачивать Твердислава в них. Вернувшаяся к камню, Чеслава принялась помогать.


Начинало заниматься утро. Пылающий, словно расплавленное красное золото огромный диск восходящего солнца, расчертил небо желто-оранжево- розовыми яркими волнами и всполохами, поднимаясь из-за окаемки леса на просторы первозданной синевы новоявленного летнего неба, разлинованного перистыми облаками, уже стремящимся по своим небесным справам в своем заведенном издревле порядке. Ласковые лучи солнца заглянули в заросли орешника. Потом, словно осмелели и, солнечный свет разлился по всему пространству. Твердислав спал. Его грудь вздымалась мерно дыханию. Он набирался сил.

– Принеси сюда воды, Чеславушка, душенька моя родная. Девушка повернулась, чтобы идти выполнять просьбу. – Благодарю тебя за все! – тихо сказала Полонея и устало стянула испачканную землей косынку с головы.
Чеслава принесла два полных ведра с теплой водой, сняла с подруги грязные рубахи и омыла ее тело из ковша. Потом коснулась повязок на руках.

– Болит? – заботливо спросила она – Еще как, болят – подтвердила подруга. Они пока не стали разматывать руки. Полонею обернули льняным холстом и обе пошли в баню. Там Чеслава помыла ее волосы, принесла мазь, запаренные чешуйки бересты, сняла старые, испачканные повязки и сменила на новые, наложив свежую мазь. Полонея встала с лавки, Чеслава обтерла ее и надела на чистую исподнюю рубаху, а сверху расшитую по подолу, запястьям и вороту, верхнюю ярко-желтого цвета. Девушка улыбалась своим мыслям.

– Ты чего так улыбаешься? Поделишься? Ласково спросила ее Полонея.

– Я чувствую благодать. Тихим шёпотом проговорила Чеслава. – Сердечный покой. Я счастлива. Не ведаю, как бы сложилась моя жизнь, не приди в нашу весь те нечестивцы и не случись той беды, что приключилась. Не убеги я из полона. Она несколько мгновений помолчала. – Но, днесь я и пожелать не могу лучшей доли, чем та, что ты мне пожаловала, сестра. Она обняла Полонею. – Не из-за щедрости твоей, не за хоромы и монеты…. А за то, что столькому меня научила, пригрела, наполнила меня такой единственной в своем роде весью – силой. Я неизменно такой державной и величавой себя чувствую рядом с тобой. Словно я такая на свете одна на всем белом свете. Такая значительная. Она спохватилась. – Ты не подумай- это не гордыня! Это что-то …. Чеслава не могла найти слов.

– Благодарю тебя, сестра. Полонея взяла ее лицо в свои вспелёнутые руки, посмотрела ей в глаза. – Я знаю, что это не гордыня, Чеслава. Это мировосприятие тобою твоей самости в единстве Миротворения. Она поцеловала подругу сначала в лоб, а потом в нос. Прямо как была с распущенными волосами, Полонея вышла босая из бани и засеменила по дощатому настилу к избе.
В воздухе разливался аромат жарившихся на костре перепелок и свежеиспеченного хлеба на кислом тесте.

– Поесть бы тебе, а то почитай уж сколько ни крошки во рту не было. Обратилась та к Пахому, который на крыльце остругивал ножом наконечники для стрел и складывал рядом с собой. Пахом повернулся к ней, посмотрел на нее, словно не узнавал.

– Немедленно! Мы все будем трапезничать, горлица моя родненькая. Боги, пресветлые, как же ты исхудала, уж почитай, ничего и не осталось. Холгер! Окрикнул он гридня, что вертел над костром перепелок, – Готово ль?

– Готово, брат - ответил тот добродушно.

– Ступай, милая, ступай в избу. – принесу тебе. Полонея устало побрела в избу, медленно поднялась по ступеням и скрылась за дверью.