Радушные Держащая купол 2 Глава третья

Когда трапеза подошла к концу и князя принесли в отведенную ему клеть, Полонея вошла и стала поить травным отваром.

– Вкусно. Что за травы ты заварила, ворожея?

– Таволга, мята, вербена, белталенец. Прошептала девушка, внимательно вглядываясь в черты своего подопечного.

Повисла тишина, пока Твердислав допивал напиток, расслабляющий тело и приносящий вместе с расслаблением легкость и ясность.

– Вот что, княже. Нарушила тишину Полонея. – Дело, что нам с тобой предстоит, весьма опасное. По утру почнем мы с тобой, коли нынче ты не передумаешь. Знать ты должен, что оберну я тебя зверем лютым, а затем вновь в человека. Он внимательно смотрел на нее, не показывая никаких чувств. – Иначе, те чары, что были заложены в меч, не снять. Она не стала ему ничего говорить о подарке его Гени. Ни к чему было нынче лишний раз тревожить и уж тем паче злить перед обрядом и без того растревоженного и растерянного мужчину. Кто его знает, что за чувства питает тот к своей полюбовнице, коли так доверяет, что принимает от той даже обереги.
– Ведаю я князь, что может так статься, что обратно не случиться тебя вернуть и перекинуть в человека. И тогда…. Она помолчала.– И тогда, княже, уж не обессудь, а придется мне убить тебя. Такое по миру пустить не имею права.

– Делай, все что можешь. - спокойно сказал мужчина. – Выбор то не велик. А так... Да меня собственная сулож придушит.

– Ну вот и ладушки. Вот и ладушки. Задумчиво произнесла ворожея. Она налила в чашу воды и дала ему выпить. – Больше ничего не есть и не пить. Утром тоже, чтоб ни капли и ни маковой росинки, во рту не было.

– С чего почнешь то?

– А с того, что еще дважды спрошу тебя, Твердислав. Согласен ли ты на ворожбу мою?

– Да на все я согласен, Полонея. С долей обреченности произнес князь. – Нет мне выбора другого. Он говорил спокойно. Но обреченность в его голосе выдавала тщательно скрываемый страх.

– Утро вечера мудренее, доблестный муж. Утро вечера мудренее. От того и спрашивать я буду еще дважды.

– А потом, как ответ получишь? Полонея чувствовала, как нарастает его страх и как у того все меньше мужества не выпускать его наружу, не показать своей слабости.

– А с бани и начну. Мы вон в бане рождаемся, и помираем в ней же родимой. В ней и исцеление твое начнется. Она долго проникновенно смотрела на лежащего перед ней мужчину, он тоже не отводил свой взор.

– Боишься, Твердислав. – заключила его бывшая невеста. Она всем своим существом чувствовала его состояние.

Он сглотнул и слегка кивнул.

– Правильно, что боишься. Не боятся лишь дураки безмозглые, да глупцы самовлюбленные. – Она ласково погладила его по руке.

– Я тоже боюсь, князь. Очень боюсь. Он внимательно смотрел на нее. Она положила ладонь на его огромную безвольную лапищу. Мужчина сначала напрягся, не понимая, как себя вести. А потом состояние спокойствия, что Полонея создала внутри себя, постепенно заполнило все его существо и возникло доверие. Хрупкое чувство все более нарастало и крепло, превращаясь в незыблемую веру, могучую как скала.

– Я вот еще хочу спросить тебя, Твердислав.

– Спрашивай. Спокойно и отрешенно проговорил мужчина.

– У тебя до того оберега, что подарила тебе Геня другой был. К круглому кусочку кожи пришит ровный кружок чеканного серебра, в центре круга из тайных знаков парящий с кинжалом в клюве ястреб.

– Был. подтвердил он.

– Где он?

– В ладони у меня. В левой. Она поглядела на его левую ладонь и сообразила, что все это время та была замотана полоской кожи. Так как ничего худого она не чувствовала от этой полоски, то и внимания особенно ей не предала. Она взяла его левую руку в свою, коснулась кожаной полоски   и слегка потянула.

– Можно?

– Сними Он тяжело вздохнул и сглотнул подступивший к горлу ком. Полонея развернула кожаную полоску и на ее ладонь упал оберег, что давным – давно она для него творила. Молодая женщина, затаив дыхание прислушалась. – Живой.
Воспоминания, чувства и надежды былых времен накрыли ее теплой волной. Она вспомнила то, как творила его, и как долго болела обожжённая рука, в том месте, где она нечаянно капнула свинцом. Сколько веры, душевной силы, любви и надежды своего детского сердечка она вложила в этот оберег. Как надевала его на любимого своего княжича. Нареченного ее жениха. И как он обещал ни за что не снимать его. На глазах выступили слезы.

– Почему?.... Она запнулась и прокашлялась. Голос стал хриплым и не послушным. Женщина смотрела на Твердислава и несколько слезинок пробежали вниз по щекам.

– Почему ты плачешь? Спросил он.

– Я не плачу. Она зажала между ладонями свое творение. И долго смотрела в его глаза. Он, тоже не отрываясь смотрел на нее.

– Но у тебя слезы. Полонея заморгала и облизнув губы произнесла.

– Я просто так его чувствую. Не желая ни врать, ни говорить правду тихо произнесла она.

– Почему? Она раскрыла ладони.

– Что почему?

– Почему ты снял оберег? Он давал тебе защиту, он помогал тебе в твоих делах, отводил беду.

– Я даже не знаю. Не то, чтобы не знаю. Но однажды на нем протерся шнурок, и я снял его, чтобы не потерять. Думал, что на другой день подберу новый. В тот, никакой не приглянулся. А потом…. Потом, когда был с Геней…. Он сглотнул ком в горле. – Она подарила мне тот, что ты у меня забрала сегодня.

– И что же? Генин тебе краше показался?

– Не то, чтобы краше….. Он подумал. Просто понимаешь…. Снова замолчал.– Не знаю, поймешь ли. Ты иная, чем другие. Вы чародеи иначе мыслите, поступаете. – Но…. Мне стало так грустно, что ли. Совестно.

– Совестно? Переспросила Полонея. Он вздохнул.

– Коли тебе охота слушать, то расскажу. Она кивнула. – В бытность детства моего и отрочества была у меня невеста. Маленькая…. Он прикрыл глаза, от того, что стало трудно смотреть в ее глаза. – Маленькая, даже крохотная такая вся. Радица.
Звук ее собственного имени, произнесенного его устами, вызвал в теле дрожь.
– Моя маленькая Радица. Мне было пять лет от роду, когда в семье нашего воеводы родилась девочка. Жена покойного Владияра, да пошлют ему боги вечность, умерла родами, разрешившись от бремени, вместе с моей Радицей и мертвым сыном. Почитай, что с первых дней ее жизни, большую часть времени, маленькая Радица жила в детинце на половине моей покойной матери - княгини, пока ее отец бывал по служивым делам. При ней были мамки, няньки, заботились разные приживалки. И мать моя души не чаяла в малышке. Они с отцом моим были ей божатыми. Она была такой славной и красивой, такой родной и дивной, что и я не смог не привязаться к Радице.
В редкие минуты, которые выдавались мне от учений и занятий я бежал в материнские покои поиграть с ней и….. Знаешь! Она так радовалась мне всякий раз. Улыбалась. С милейшим восторгом реагировала и визжала от всякой безделицы, что я приносил ей. Когда Радица стала чуть старше, я брал ее с собой на рыбалку, ловить белок. Она так смотрела на меня, как никто другой за всю мою жизнь. А потом…. Родители наши сговорились нас оженить. И для меня, не смотря на мой юный возраст ничего более простого и естественного не было. Но потом…. Мать моя…. Он снова сглотнул. – Мать слегла от какой-то непонятной хвори…. И взрослые решили. А может они и раньше решили, что моя Радица уедет в скит лесной, где девочки обучаются разным волховским умениям. И однажды, ранней весной воевода увез свою дочку к Ведагоре. Если бы я мог хоть что-то сделать. Если бы мог в мои двенадцать годов воспрепятствовать….. Но я не мог противиться взрослым. И потом. Потом я виделся с ней лишь раз. И в тот последний раз моя маленькая Радица и подарила мне этот оберег. Потом все закрутилось, завертелось. Я ездил по разным поручениям отца в его земли. Взрослел… Мои старшие братья погибли. Я остался единственным наследником своего отца. Вокруг меня было столько женщин и девок. Словом, утешительниц разных мастей и возрастов. Я временами и забывал о ней, а потом вспоминал снова. Да много всего было. И воевода Владмияр погиб, спасая меня и…. Твердислав замолчал, устремив взор в стену.
– Однажды отец сообщил мне, что я должен жениться на Милице. Хоть и противилось во мне все. Но… доводы разума пересилили и воспоминания о давней невесте, и чувство предательства перед Владияром, что положил за меня свою жизнь. Привез я Милицу. Думал, бывало, поехать в скит и взять Радицу второй женой, но что-то внутри не давало мне это сделать. Совестно мне было перед ней за все. И боялся обидеть память о нашем детстве. И … думал, согласится ли? Однажды я все же отправил посыльного разузнать о дочке воеводы. И тот вернулся с печальной вестью, что Радицы больше нет на этом свете. Сгинула она в чаще. До сих пор корю себя. За то, что не уберег, не приехал…. Столько не… От того и оберег не надел, когда шнурок на нем протерся. Все носил его где-то при себе, но надел тот, что Геня подарила. Думал, что он – оберег умер вместе с той девочкой, что его сотворила. А ты говоришь, что он живой. Радицы вот нет уже на свете белом, а оберег ее живой. Как и мои сожаления о ней.

Полонея постаралась утихомирить всколыхнувшиеся его рассказом и собственные чувства. Не время сейчас думать обо всем этом. Но вина….. Вина, словно тупой нож заскребла по сердцу, скрежетом сожалений о ее собственной гордыне. Она вздохнула. Снова примотала оберег кожаной полоской к его левой ладони. И встала, собираясь уходить.


– Свечу оставить?
– Оставь – тихо сказал он.


Полонея вышла из избы, спустилась по ступенькам и направилась к сараю, где хранила травы. Положила в плетеный кузовок то, что набрала, поставила в предбаннике, взяв с собой пару пучков в дом.

– Пахом. Обратилась она к мужчине, сидевшему на тюке соломы на месте старой избы. – Тащите в баню воду. Много воды. Возьми все посудины у Чеславы, что сыщутся. Пусть твои люди топят ее с полночи. И как я встану с рассветом, пусть сразу все уходят со двора. Там по входе в лес саженях в семи левее я на осинке платок привязала. Так вот под той осинкой выройте мне две ямы, этак с пол сажени глубиной и такой же шириной.

– А чего уходить то? Волшбу, какую будешь творить?
 
– Пахом! – Она громко крикнула и зыркнула на мужчину так, что очи ее засверкали. А потом понизила голос – Я буду такую волшбу творить, что людям кои не желают себе худого, неча делать тут. Я буду кости ему ломать! Ты разумеешь, что он молчать не будет? Орать как дите он будет! Она сердито смотрела на мужчину. – И негоже, чтобы его ор люди его слышали. Итак, вон почитай, что их милостью побирается. Честь вам и хвала, что не предали, а носитесь с ним столько.

– Все исполню! Пахом с готовностью смотрел на ворожею. – Все исполню, сестрица, ты помоги ему, сердешному. На глазах его выступили слезы. – Я век в должниках твоих буду, хошь голову за тебя сложу. Хоть в петлю!
Она доброжелательно смотрела на побратима своего нареченного жениха, которого помнила еще мальчишкой.

– На кой мне, братец, твоя голова? Коль боги дадут, то поживи уж. Она взяла на руки трущегося о ее ноги кота, погладила его и вздохнула.

– Может остаться в пособники- то? Я ведь за князя-брата жизнь отдам. –Он стукнул себя кулаком по груди.

– Я знаю, Пахом – знаю. «Ты всегда таким был» подумала она. – Нет ступай и ты. Сама справлюсь, чай не маленькая. «И на что ему твоя жизнь, коли сам он не перекинется обратно в человека». Она сузила глаза и напустила на себя строгий вид. – Все пойду спать. Не галдите тут!


В доме все утихло как по приказу. На радость и ночь выдалась не душная и зажженные травы споро отгоняли мошку и комарье, но как ни ворочалась с боку на бок, но сон все не шел.

Видения детских воспоминаний, стройными рядами вставали перед глазами. Ей припомнился и день ее отъезда, и подаренное Твердиславом ожерелье, его приезд в скит и, оберег, который она сотворила и надела на княжича.

В какой-то миг она осознала, что все это сейчас второстепенно и нужно отдохнуть. Годами натренированное тело и чувства она легко погрузила в глубокий, почти мертвецкий сон.

Спустя пару часов, сохраняя спокойствие и решимость встала, надела верхнюю рубаху и вошла в клеть, где лежал ее бывший жених. Свеча на поставце догорала. Князь не спал.

– Не спишь. С глубоким вздохом утвердила она, взяла новую свечу, установила ее на другом поставце, а огарок погасила.

– И тебе не спится? – толи вопросительно, толи утвердительно изрек Твердислав. Она села на табурет рядом с ложем, где тот лежал.

– Твердислав. – без обиняков и титула обратилась к нему девушка. – Какие бы сожаления тебя сейчас не терзали, но тебе следует набраться решимости. Не мне напоминать тебе о твоем Роке, что должно тебе исполнять. Отпусти все! Нынче чрезвычайно важно, чтобы ты сосредоточился на глубине своего сердца и нашел в нем покой. Он глубоко вздохнул и, устало прикрыл глаза.

– Думаешь, она меня простила?

– Радица?

– Да.

– Не о ней тебе след сейчас думать, а…. сам знаешь для чего тут.

– Да не идут у меня из головы мысли о ней. Вот как не гоню, не идут. Радица, моя маленькая подружка. Невеста, которая так и не стала мне суложью. Мы с отцом предали ее. Это я ее предал. Это я ее предал! Я всю жизнь считал, что живу по чести и по совести, а сам…. Он прокашлялся, очищая от хрипов горло. – Радица сотворила для меня оберег, надела и велела никогда не снимать. Он глядел в потолок, продолжая свой рассказ. Я ведь, по началу, и не принимал его всерьез, да и после. Он был для меня лишь даром дорогого для меня человечка. Он был простым. Уж не знаю, какой силой обладал. Она просила никогда не снимать дар свой. И ведь вот знаешь, лишь только сейчас я могу признать, что за все годы, что я его носил, на мне даже царапины не было. Воспоминания одно за другим вставали перед взором мужчины.

– Даже тогда, когда курши заперли нас избе и подожгли. Хлопцы угорели, а я….. И в реку стремительную я не упал, зацепившись за чудом откуда-то взявшееся деревце. И, как выдержало оно меня? Ствол чуть лишь и перста ширше. А хлопцев всех унес стремительный холодный поток. И стрелы половецкие, словно отскакивали от меня, и с крыши я падал, но чудом угодил не на землю, а в кучу с дерьмом. Будто ветром меня снесло. Вонял страшно, но ведь ни одного ушиба.  И дядько мой, отцов побратим….. Он сглотнул и кадык на его горле, словно вошел внутрь выи.

Слезы выступили у него на глазах….. Он замолчал. А очищающая душу влага стекала по щекам вниз. Князь всхлипнул как дитя. – Дядько мой- отцов побратим, сам встал под копье, что летело в меня. Стыдно мне и веру-надежду тестя я предал. Вишь и тут спасла меня, моя Радица. Отца не спасла, а меня спасла. Он плакал.

И ведунья, что сидела с ним рядом плакала. Слились эти слезы во едино. Она утирала его лицо тряпицей и той же тряпицей утиралась сама. «Вот как оно бывает». Скользнула в ее голове мысль.

– Жалеешь меня, красавица. – Жалеешь. Он внимательно смотрел на девушку. А я вот паскудник, променял ее на жабу эту холодную Милицу. Променял и даже не пытался прощения у нее просить. Наверное, ждала она меня – невеста моя нареченная, меня своего друга с ее колыбели. А я….. променял. Любовь променял! И не хватило мне духу, предстать перед ней. И нынче бы не хватило.

Свозь свои слезы Полонея произнесла.

– Жалею ли тебя? Она на несколько мгновений замолчала. – Да кто его знает, кого я жалею, да и жалею ли. Все мы под богом ходим. У всех свои кривды за душою. А что Радицу променял на Милицу….. Да не сколь на Милицу, сколь на гридней отца ее, что встали под твои стяги ты ее променял. Всем то ведомо, князь. Так что не любовь ты променял, а долг свой выполнял. Кто его знает, чем бы обернулось, кабы старый князь с новым бы сватом не сговорился. Она взяла ковш с водой и напилась. Он тоже потянулся, но девушка твердой рукой поставила ковш на место.

– Не след тебе, князь, нынче пить. Не след. – А то, что сердце твое не очерствело, так то, славно. И то, князь славно, помнишь ты своего спасителя воеводу Владияра. Значится по боле у нас возможностей будет, чтоб из зверя тебя перекидывать.

– Ты знала его? Он с надеждой смотрел на собеседницу. – А, да. Ты ж в скиту у Ведогоры росла. Наверное, и его там видала.

– Видала – ничего не объясняя подтвердила ведунья.

– Может и Радицу знала, от чего она вдруг в лесу то сгинула, что приключилось?

– Знала, князь, знала. Она повертела шеей, словно та затекла и вздохнула. –Ладно, сердешный. Пойду я. Полонея поднялась с табурета. – Пойду. Глядишь, и засну еще на часок – другой. Да и ты постарайся заснуть.

Она устроила его удобнее, внимательно посмотрела и стерла со щеки оставшуюся влагу слез.

– Полонея. Руки у тебя какие, нежные. Аж, до мурашек пробирает. Кабы руки слушались и тело мое, так бы и схватил бы тебя и….. Она засмеялась.

– Хорошее желание, князь у тебя, добротное. Пусть уж боги нам помогают, а там глядишь и нахватаешься еще девок, то своих дворовых. Дадут боги и нахватаешься. Она в задумчивости ласково провела ладонью по его щеке и лбу.

В своей клети задернула занавеску. Прислонилась к стене и вдохнула полной грудью. Все ее женское естество отзывалось жарким желанием. Ощущения кожи словно утратили покровы и, там, где тела, касалась рубаха стало, неприятно ее терпеть. Хотелось скинуть и обнажиться, отдавшись рукам любимого мужчины, отдавшись на волю его нежных поцелуев, познать его и раствориться в неге любовного соития.

Она постаралась успокоиться. Сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, призввя чувства и разволновавшуюся плоть к покою. Наконец, ей это удалось. Полонея сняла верхнюю рубаху и устроилась на ложе.

Попытки заснуть не принесли ей результата и поворочавшись еще с боку на бок она зажгла свечу и несколько лучин, потом достала новую выбеленную дощечку, взяла уголек и стала писать образ Твердислава.

Медленно и спокойно выводила каждую черту лика, словно лаская его нежностью своего сердца и взволнованной плоти.

– Да что же это – ругнулась тихо девушка. «Чем больше он рядом, тем мне все тяжелее его зреть и знать, что придется спровадить к другой.» Думала она, глядя на вышедшие лишь только из – под ее руки черты его лика.

«Как же хочется мне прижать тебя крепко накрепко и уж никогда не отпускать от себя. Как же хочется мне притянуть тебя, сокол мой ясный, к себе и отвадить всех этих Милиц и Генек, всех этих девок, что ластятся к тебе и никому тебя больше не отдавать тебя, мой соколик». Она все глядела и глядела на него, пока не забрезжил рассвет. А с рассветом, облачилась в широкую без вышивки рубаху и вышла из избы.